Лофт

Вера Редмонд

Лофт

ПРОЛОГ

Утро началось нормально. Кофе, переписка с редактором, последние правки титров. За окном моросил дождь, а я пыталась не нервничать. Сегодня выходил мой первый большой фильм. Не репортаж, не короткая статья – настоящее расследование. "Голос за сценой: мужчины с влиянием". Полгода работы, десятки интервью, перепроверка каждой цитаты. Всё было чисто. Профессионально. Но дрожь под кожей сидела – как перед прыжком в ледяную воду. Прыгнуть – легко. Остановиться – невозможно. В этом и суть публицистики. Особенно, когда ты наступаешь кому-то на горло.

Первые часы всё шло по плану. Просмотры росли, комментарии были ожидаемыми. "Смело", "провокационно", "очередная истеричка". Стандартный набор. Я даже успела немного расслабиться. На несколько минут почувствовала, что могу дышать.

Пока не пришло сообщение от Райана.

"Ты это видела?"

Скрин.

Твит.

@graythefuckup:

"Очередная недотраханная фемка, которая втайне мечтает переспать с музыкантом, но вместо этого пишет километры херни о "культуре насилия". Господи, как же скучно."

Грейсон Митчелл.

Лидер Window Left Open – группы, что стабильно собирала стадионы, чьи песни были в топах всех чартов альтернативной музыки уже последние лет пять. И один из немногих, чьи песни были моим guilty pleasure. Как человек он был мне неприятен до скрежета в зубах, но его музыку я никак не могла заставить себя удалить из плейлиста. Те самые треки, которые включаются в наушниках автоматически, как только становится плохо. Как только хочется спрятаться. И теперь они пахли отвращением.

Я не удивилась его реакции.

Грей всегда был импульсивным. Никогда не фильтровал, что говорит. Скандалы, сорванные интервью, аморальные твиты, драки за кулисами – это был его стиль так же, как и его рваная музыка. Он плевал на имидж. Плевал на последствия. Иногда это выглядело как вызов, иногда – как саморазрушение. Он прожигал себя, и делал это красиво. И на это смотрели, как на шоу.

Но в этот раз удар пришёл в меня.

Не потому, что я ему что-то сделала лично. Нет. Просто зацепила в фильме его друга – музыканта, с которым они часто записывали фиты для Window Left Open. Один из тех, чьи истории про "настоящую любовь" за сценой вдруг приобрели странные оттенки, если слушать их внимательнее.

Грей не разбирался.

Уверена, он даже не знал, кто я.

И, как всегда, отреагировал: быстро, грубо, не думая. Словно бросил бутылку в толпу и даже не посмотрел, кого задело стекло.

И за ним – волна.

Его фанаты вцепились в меня, как в красную тряпку. Комментарии. Угрозы. Анализ каждой моей статьи. Мемы с моим лицом и подписями типа "грязная феминистская шлюха".

Редакция пыталась держать фасад: "Всё хорошо, мы тебя поддержим". Но я видела, как редактор нервно сглатывал во время общих созвонов и просил меня "пока не отвечать".

Я не отвечала.

Потому что знала: если вляпаешься в срач с кем-то вроде Грея – проиграешь в любом случае. Он не спорит. Он сжигает. И если влезешь – сгоришь тоже.

Я выключила телефон. Пошла в спортзал. Натянула перчатки. Била грушу до того момента, пока руки не ныло.

Когда вернулась домой, выжатая до нитки, я всё ещё слышала в голове его голос. Скрипучий. Сорванный. Он так пробирал меня, что хотелось выть.

И всё равно – в этом голосе было что-то такое, от чего трудно было оторваться.

Он въедался. Как пластинка, заевшая на слове "сука", которую ты всё равно не выключаешь.

Даже тогда.

Даже сейчас.

Грей жил в том же месте, что и Райан, мой лучший друг еще с универа. Здоровенный промышленный лофт в Вильямсбурге, переделанный в жильё для четверых. Для меня вообще всегда было странно, что Митчелл до сих пор живет в этом месте, наверное, это какая-то звездная придурь, жить как вчерашний студент, когда можно купить себе особняк с лифтом и слугами в каждой комнате. Или, может, это был способ прятаться от пустоты – держать вокруг себя чужие шаги, чужой шум, чтобы не слышать, как гремит внутри.

Я бывала там пару раз – на вечеринках или просто заскакивая к Райану.

Но с Грейсоном почти не пересекалась. Он или был на гастролях, или запирался в своей домашней студии. И, может быть, так было лучше.

Потому что если этот человек был отборной сволочью даже онлайн – я не особо хотела узнавать, каким он может быть в реальности.

Но иногда, даже когда ты закрываешь дверь, звук всё равно просачивается через стены.

ГЛАВА 1

Я останавливаю машину у кирпичного здания, и вот оно – моё новое пристанище. Просторный, стильный лофт, который Райан каким-то чудом успел для меня придержать, пока я съезжала со своей предыдущей квартирки на окраине Бруклина. Большие окна, кирпичные стены, урбанистическая эстетика – всё идеально. Почти. Потому что есть один маленький нюанс, о котором мой дорогой лучший друг так "случайно" забыл упомянуть.

Грейсон. Я думала, что это он съехал, у него денег уже давно достаточно, чтобы выкупить этот лофт да и все это здание целиком. Но оказалось, что уехал их милый и спокойный сосед-биолог, улетел куда-то на север Европы, наблюдать за микроорганизмами или чем-то в том роде. А этот отвратительный гад почему-то все еще здесь.

Я вздыхаю и заглушаю мотор.

Конечно, я знала, на что иду. Этот район мне нравится – во-первых, до работы теперь не час на метро, а пятнадцать минут пешком. Это означает, что я смогу спать дольше, а не торчать почти час в набитом вагоне с чужими локтями в лицо.

Мы с Грейсоном почти никогда не пересекались лично, Райан всегда меня уводил до того, как этот ублюдок успевал появиться и уж тем более что-то сказать. Особенно после того случая.

Это было где-то год назад. Я делала фильм-расследование о сексуальном насилии в музыкальной индустрии. О том, как известные и не очень музыканты пользуются своей властью, как их поклонницы становятся жертвами. Это был большой материал, на который я потратила несколько недель, общаясь с адвокатами, активистами и самими пострадавшими.

Когда фильм вышел, он начал набирать обороты. Его репостили журналисты, правозащитные организации, даже некоторые музыканты. Этот материал мог дать толчок моей карьере.

Если бы не Грейсон.

Он выкатил твит, который мгновенно разлетелся по сети.

Этот твит собрал тысячи лайков, репостов и комментариев, и, конечно, его фанаты сразу понеслись в атаку.

"Может, ты просто завидуешь, что никто из них тебя не трахнул?"

"Какая же ты жалкая, Эйвери."

"Тебе не кажется, что ты перегибаешь? Ты портишь людям карьеру, фемшиза!"

Мне угрожали, закидывали оскорблениями, писали тонны мерзости в личку. Всё это продолжалось недели две, пока не спало само собой, потому что интернет-ненависть быстро ищет новую цель.

А он? Ни слова. Ни оправданий, ни объяснений, даже не попытки стереть твит. Просто продолжил жить дальше, он даже не знал, кто я такая.

Я виню себя, что тогда не смогла переиграть эту ситуацию в свою пользу, что была слишком слабой. Что позволила ему стать точкой в истории, которую я хотела сделать началом.

Но это не единственная причина, почему он вызывает у меня приступы тошноты.

Он и есть этот грёбаный культ.

Его музыка – это оды депрессивному эгоцентризму, а его интервью – бесконечный поток токсичного дерьма.

"Всё это нытьё про права – просто очередной способ не брать ответственность за свою жизнь."

"Феминизм – это попытка сделать слабость достоинством."

"Если ты никчёмный, никто тебе ничего не должен. Неважно, какого ты цвета. Никто не обязан давать тебе право голоса. Никто не обязан делать твою жизнь легче."

Каждый раз, когда он открывает рот, мне хочется бить его по лицу.

Что, конечно, совсем не связано с тем, что его музыка у меня все еще скачана в плейлистах. Совсем. Даже если у меня есть его альбом, и я до сих пор включаю его в наушниках так, чтобы никто не знал. Это ничего не значит. Это просто удивительно, что такая сволочь делает такую музыку. Я миллион раз пыталась перестать его слушать, но пока мои попытки безуспешны. Мне самой от себя противно, но пока перебороть это не получается.

Я вылезаю из машины и открываю багажник, вытаскивая первую сумку. В этот момент слышу, как кто-то театрально вздыхает у меня за спиной.

– Эйвери, ты приехала, наконец-то. Я уж начал думать, что ты развернулась и сбежала. Давай помогу.

Райан. Мой спаситель, мой ангел, мой лучший друг. Как всегда выглядит так, будто только что вернулся с модной съёмки в Париже. Высокий, утончённый, с безупречно уложенными светлыми волосами и вечной аурой ненапряжённого шика. Он подходит ко мне с фирменной ухмылкой и хватает коробку.

– Как тебе место? – спросил он, кивая на здание.

– Райан, я тут была раз сто, – напоминаю я. – Ты знаешь, как мне нравится этот район, да и сам лофт. Честно говоря, у меня смешанные чувства, и радость, и сомнения. Одно дело приходить в гости, а другое – знать, что мне теперь придётся слушать Грейсона 24/7. И это я не о музыке, конечно же.

– О, он тебя размажет, если узнает, что ты тайно любишь его треки, – ухмыляется он.

– Нет, не смей, никто не должен никогда узнать об этом позоре, – бурчу я, балансируя с чемоданом. – Кстати, спасибо еще раз, что подсветил мне этот лофт, когда твой бывший сосед укатил в свою норвежскую сказку. Жаль, конечно, что ты до последнего не говорил, что это не рок-звезда решила покинуть здание. Но все равно, ты лучший.

– Я знаю, – самодовольно кивает Райан. – Ну, заходи, посмотрим, как ты воспримешь это место в новом статусе.

Мы заходим внутрь, и первое, что меня поражает – это насколько здесь уютно и стильно. Высокие потолки, много света, мягкая мебель. Почти идеально. Если бы не одно "но".

Громкая музыка. С гитарными риффами. И знакомым до боли голосом.

О нет.

Райан прикрывает глаза рукой.

– Ну, естественно… Я надеялся, что пока мы выгрузим твои сумки, они закончат, – бормочет он.

А потом – женский стон.

Я зависаю, мысленно прокручивая сценарии своей будущей жизни в этом доме. Вариант "сбежать прямо сейчас" кажется очень привлекательным. Музыка Грейсона гремит на полную, а какие-то недвусмысленные звуки доносятся сквозь стены. Ну, это просто отвратительно. И почему-то смешно. И глупо.

– Это какой-то новый уровень нарциссизма, – смеюсь я, указывая в сторону источника шума. – Он, получается, занимается сексом под свои же треки? Он возбуждается от своего же голоса?

Райан ухмыляется:

– Ну, он себя любит, тут не поспоришь. И вероятно, девчонка – это очередная фанатка. Они оба любят его, так сказать.

– Я просто постараюсь бросить все свои силы на то, чтобы абстрагироваться от этого идиотизма, – вздыхаю я. – Скажи мне, какая комната моя, и я попробую смириться со своей судьбой.

– Вторая справа, прямо напротив комнаты Грея, – с каким-то саркастичным сочувствием говорит он. – Но ты же понимаешь, что это будет хотя бы весело?

– Райан, я это поняла ещё когда услышала, что он трахается под свои же песни, – отвечаю я.

– Я хочу тебя успокоить напоминанием о том, что он отсутствует большую часть времени на гастролях или в студии, так что стакан скорее на две трети полон, – оптимистично говорит Райан. – Ну и места шикарнее за такие деньги ты не найдешь.

Я вхожу в свою комнату, напоминая себе, что я взрослая, независимая женщина, которая не позволит какому-то конченому рок-музыканту испортить ей жизнь.

Здесь просторно и уютно. В углу стоит мягкое кресло, я сразу вытаскиваю из коробки плед – серый, с грубой вязкой, мой любимый, и кладу на него. У стены – рабочий стол, пока ещё пустой, но скоро я завалю его ноутбуком, записями, кружками с остывшим кофе. На подоконнике – стеклянная пепельница с зажигалкой, которая почему-то оказалась со мной со времён колледжа.

Огромные окна выходят на улицу, откуда видно мерцающие огни города. Я бросаю взгляд на свою кровать – широкую, с тёмно-синим покрывалом, которое мне подарил Райан, типа на новоселье.

И, что самое важное, собственная большая ванная.

Плевать на засранца-соседа, у меня хватит сил не обращать на него внимания.

ГЛАВА 2

Я захлопываю дверь такси так, что звук отдаётся гулом в тишине ночи. Громко. Нарочито. Чтобы хоть что-то прорезало это глухое, вязкое чувство внутри. Плевать. Иначе бы заорал. Закуриваю. Вдыхаю. Выдыхаю. Никотин проскальзывает внутрь лёгкими змеиными кольцами. Виски уже не держит. А это меня бесит. Мне сейчас нужно, чтобы глушило. Чтобы мир не был таким резким, как бритвенный край. Толкаю дверь лофта, захожу внутрь. Тишина. Чистая, стерильная, холодная. Как после взрыва. Как будто здесь никто не живёт. Меня передёргивает. Здесь не должно быть так тихо. Скидываю куртку прямо на пол. Разуваюсь там же. Пусть этот дом хоть немного дышит. Подхожу к колонкам, включаю музыку. Bring Me The Horizon подойдут отлично. Громко. Так, чтобы басы сотрясали воздух, чтобы звук заполнил пустоту. Открываю холодильник. Нахожу пиво. Вискаря нет. Райан. Этот грёбаный моралист после моего последнего запоя решил, что теперь мы "следим за здоровьем". Чушь. Делаю глоток. Горькое. Мерзкое. Пойдет. Валюсь на диван, закидываю голову, закрываю глаза. Нормально. Хотя бы что-то в этом мире работает так, как надо.

А потом —

Громкие шаги. Чужая злость наполняет пространство ещё до того, как я открываю глаза. Эйвери. Новая соседка. Райан вроде говорил, что она въедет на днях. Стоит в дверном проёме. Злится так, что воздух становится тяжёлым. Окей. Мы почти не знакомы. Я знаю, кто она, конечно. Подруга Райана. Журналистка. Из тех, кто считает своим долгом "открывать людям глаза". Обожаю таких. Они так быстро выходят из себя. Но сейчас мне будто вообще плевать. Она смотрит на меня так, будто уже мысленно бьёт меня пультом по лицу. Невысокая, стройная, но какая-то слишком подтянутая, жилистая. Волосы длинные, рыжеватые, глаза почти такого же цвета, типа янтарные. На ней футболка с какой-то группой, мешковатая, но из-за пижамных шорт в мелкий цветочек кажется, что это всё вообще не сочетается. Над локтем мелькает татуировка – тонкие линии, конечно же что-то супер символическое, но мне лень разглядывать. Ногти тёмные. Руки сжаты в кулаки. Плечи приподняты, челюсть как камень. Она готова разнести меня к чёртовой матери. Я ухмыляюсь.

– Какого хрена, Грейсон?!

Голос низкий, злой, без намёка на испуг. Она не боится. Меня. Моего тона. Моего состояния. Она и не понимает, что надо. Ну что ж. Я лениво потягиваюсь. Не утруждаю себя убавить музыку.

– У нас что, комендантский час теперь?

Она делает шаг ближе. Автоматически – чистый инстинкт – я тоже. На секунду между нами остаётся совсем мало пространства. Она замечает это и тут же скрещивает руки, будто создавая между нами барьер. Я вижу это и нарочно немного откидываюсь назад, принимая небрежную позу. Твоя попытка установить границы не сработает, детка.

– Нет, но в этом доме есть люди, которым не насрать на уважение друг к другу. Кроме тебя, разумеется.

Голос – как нож. Резкий, холодный. Я смотрю на неё и ухмыляюсь шире.

– Люди? Кто? Райан? Он привык. Лорен? Она всегда спит как убитая, если она вообще дома. А ты? – Я прищуриваюсь. – Я про тебя вообще забыл. Но мы тут типа на равных. Так что, может, просто вставишь беруши и отвалишь?

Она закатывает глаза. Челюсть сжимается. Она правда хочет меня ударить.

– Я просто хочу спать, – рычит она.

Я делаю вид, что думаю над её просьбой. Потом медленно тянусь к пульту и чуть приглушаю музыку. Не выключаю. Только делаю тише.

– Вот, видишь? Я иду навстречу, слышу твое мнение, всё, как ты любишь, – ухмыляюсь.

Она смотрит на меня так, будто всерьёз размышляет, не прибить ли меня прямо сейчас. Но вместо этого лишь коротко кивает.

– Скажу честно. Ты мне очень неприятен, Грейсон.

Я усмехаюсь, но внутри щёлкает что-то странное. Бросать в лицо такие слова – это честно. Это редкость. Мне такое обычно не говорят. Неожиданно мне это нравится. Что-то в этом прямом огне цепляет. Без страха, без игры, без попытки впечатлить. Просто честно.

Я разворачиваюсь, падаю на диван, откидываюсь на спинку и смотрю, как она уходит. Она не хлопает дверью. Но я уверен – если бы не её зацикленность на уважении к окружающим, она бы хлопнула ей со всей силы.

Я делаю ещё один глоток пива. Пойманный адреналин ещё играет в крови. Откидываю голову назад, провожу рукой по лицу. Какого хрена вообще сейчас было? Она меня будто бы бесит. Но что-то в её злости было цепляющим. Настоящим. Неподдельным.

Я ставлю пиво на пол, беру пульт и щёлкаю громкость ещё раз – вниз. Звук глохнет до фонового гудения. И тут же слышу знакомую строчку. Из своей же песни. "Ты хочешь, чтобы тебя спасали, но царапаешь всех, кто к тебе тянется." Чёрт. Сам себя заколол.

Добро пожаловать в свою новую реальность, детка.

ГЛАВА 3

Я всегда знала, что пространство – это половина состояния души. В старой квартире стены давили, воздух был тяжёлым, а соседские скандалы звучали, как бесконечный саундтрек к моему существованию. Я пыталась наполнить тот уголок чем-то своим – книгами, свечами, картинами. Но плесень в ванной и холодные батареи всегда напоминали, что это не мой дом, а просто место, где я временно живу.

Этот лофт – другое дело.

Здесь высокие потолки, кирпичные стены, огромные окна. Свет попадает внутрь мягкими лучами, отражаясь от деревянного пола с потёртостями, оставшимися от предыдущих жильцов. Старые балки на потолке контрастируют с современной мебелью, а открытая планировка создаёт ощущение пространства, в котором дышится свободно. Здесь можно заваривать кофе на широкой бетонной кухонной стойке, расставлять книги в хаотичном порядке на металлических стеллажах у стены, заваливать комнату подушками и пледами, чтобы создать уголок, который будет только моим. Здесь у меня наконец есть нормальная личная ванная – просторная, с чёрно-белой плиткой в винтажном стиле, круглым зеркалом в золотой оправе и широкой стеклянной перегородкой в душевой, на которой всегда остаются следы пара. Этого уже достаточно, чтобы считать это место домом. Почти.

Я быстро выстраиваю ритм жизни, который мне удобен.

– Утро: завтрак, тренировка, душ, кофе.

– День: работа, редакция, встречи, тексты.

– Вечер: прогулки, книги, друзья, сериалы под пледом.

– Дополнительный пункт: игнорировать Грейсона.

Но этот пункт сложнее, чем кажется. Потому что он – как случайно скачанный вирус в системе. Я не вижу его, но он есть. Музыка сквозь стены. Сигаретный дым в общем коридоре. Голос, обронённый в телефон, когда он проходит мимо моей двери. Он в этом пространстве, он в нём двигается так, как будто владеет им. А мы его гости. И это вызывает раздражение, сравнимое с нестерпимым зудом в одном месте, до которого невозможно дотянуться.

– Мне кажется, у него дефицит внимания.

Райан отрывается от камеры, задумчиво смотрит на меня.

– Думаешь, того, что он собирает стадионы, ему недостаточно?

Мы сидим в его комнате – самом эстетичном месте в этом лофте. Если моя комната – это рабочая зона с минимализмом, то его пространство – это галерея его собственной жизни. Полароидные снимки, приколотые к стенам, стопки журналов, книги по архитектуре, дизайну и фотографии, линзы и объективы, хаотично разбросанные по столу. В воздухе пахнет дорогими духами, плёнкой и свежезаваренным травяным чаем. Я сижу с бокалом вина, подтянув ноги на диван.

– Ладно. Тогда у него его профицит.

Райан смеётся, снимает очки, протирает их подолом свитера.

– Что конкретно он опять сделал?

– Он существует.

Райан закатывает глаза.

– Журналистика, мать её. Факты, Эйвери. Где факты?

Я фыркаю.

– Окей. Он играет по утрам и ночам, раскидывает бутылки и окурки по кухне, постоянно водит кого попало и в целом ведёт себя так, будто это его личное королевство.

Райан поднимает бокал.

– Но в твою комнату он же не лезет.

Я вздыхаю.

– Это единственное, что его спасает.

Райан улыбается.

– Боже, Эйв. Ты иногда звучишь так, будто он твой заклятый враг.

Я смотрю на него с лёгким прищуром.

– Это глупо. Ты знаешь, что я не злопамятная. Он просто очень мне неприятен.

Лорен – колумбийка, с выразительными чертами и тёмной кожей, волосы у неё всегда завязаны в пучок, из которого выбиваются пряди. Её движения тихие, почти кошачьи, а глаза – внимательные, как у людей, которые привыкли слушать больше, чем говорить. Единственная в этом доме, кто умеет не шуметь. Обычно она сидит у себя в комнате или в общей гостиной, рисует новые эскизы татуировок для своих клиентов. Мы уже пересекались раньше, когда я просто приходила к Райану, – короткими разговорами на кухне, на общих тусовках, дружелюбным "привет" в коридоре. Она никогда не задаёт лишних вопросов и никогда не лезет в чужие дела.

Сегодня мы снова пересекаемся перед работой на кухне. Я сажусь напротив, ставлю рядом кружку с кофе. Кухня – это одно из самых атмосферных мест в доме. Деревянные шкафы с открытыми полками, на которых хаотично расставлены тарелки и чашки разного цвета и формы, массивный обеденный стол, за которым можно сидеть часами. Над ним – индустриальная лампа, дающая мягкий, рассеянный свет, который делает утро менее резким.

Лорен скручивает сигарету, задумчиво проводя пальцем по пыльной столешнице.

– Хочешь?

Я качаю головой.

– Куришь?

– Скорее нет, чем да.

Она перекатывает между пальцами, потом зажигает. Я смотрю, как пепел медленно оседает на край пепельницы.

– Тебе здесь нравится жить?

– Нормально, – отвечает она, стряхивая пепел.

– Грейсон не бесит?

Лорен усмехается, смотрит на меня из-под тёмных прядей.

– Он просто громкий. Я привыкла, наверное.

– То есть тебя не раздражает его голос и шум?

Она пожимает плечами.

– В какой-то момент перестаёшь его замечать.

Я смотрю на неё с недоверием.

– У тебя медитация какая-то особая?

– Просто не трачу на него энергию. Он бывает нормальным, поверь. Даже душевным.

Я хмыкаю, делаю глоток кофе.

– Я могла бы написать диссертацию о том, почему он худший человек на планете.

Лорен усмехается.

– И всё же ты здесь.

Я закатываю глаза.

– Это называется жертва во имя лучшего жилья.

Она не отвечает, но я вижу, как уголки её губ слегка приподнимаются. Мы сидим молча, пока Лорен не тушит сигарету и не поднимается.

– Если захочешь тату, скажи.

Я провожу пальцем по краю кружки.

– Ты первая в моём списке.

Она кивает, выходит из кухни. Мне нравится, что она не требует разговоров.

ГЛАВА 4

Этот лофт – единственное место, которое я по-настоящему считаю своим. Не потому, что у меня нет денег на что-то лучшее. Не потому, что я не могу купить себе отдельный дом с дурацкими мраморными колоннами и идеальной акустикой в спальне. Не потому, что мне нравится делить кухню с тремя совершенно разными людьми, каждый из которых в той или иной степени меня раздражает. Я остаюсь здесь, потому что не могу уйти.

Этот лофт был первым местом, куда я въехал по-настоящему сам. Я сам его выбрал, когда у меня появились первые деньги. До этого я жил в тесной конуре с обшарпанными стенами и вечным запахом чужого ужина, который впитывался в одежду. Окна выходили на кирпичную стену, сосед снизу вечно смотрел телевизор на полной громкости, а когда ночью в ванной включали воду, трубы взвывали, как раненый зверь.

Когда я подписал первый нормальный контракт, я уехал оттуда сразу. Этот лофт тогда казался мне вершиной свободы. Огромные окна, высокие потолки, стены с кирпичной кладкой, кухня с бетонной стойкой, огромным столом и промышленными лампами. И с тех пор я так и не смог отсюда съехать.

Я мог бы. Уже давно мог. Но не сделал этого. Потому что тишина в пустом доме пугает меня. Она слишком громкая. В ней нет других голосов, кроме одного – моего. А его я стараюсь не слушать.

Этот лофт всегда живой. Здесь всегда чуть слышно, как гремит посуда на кухне, кто-то спускается по лестнице с крыши, где-то далеко Райан напевает, пока возится с плёнками. Даже шум сквозняков через старые окна не похож на молчание – он скорее как фоновая мелодия, которая успокаивает. Если я съеду, останутся только закрытые пространства и стены, которые не разговаривают. Мне нужно что-то, что отвлекает. А этот лофт – как живое существо.

У меня здесь две территории. Первая – спальня. Она самая большая, обычно выглядит так, будто тут только что прошёл ураган: раскиданные на полу тетради с текстами, гитара, недопитые бутылки воды, рубашки, сваленные на стул, а в углу – старый массивный чёрный рояль, который я купил спонтанно и теперь играю на нём только под какое-то совсем странное настроение, которое накатывает раз в полгода.