Лайфсровер

Даниил Санкара

Лайфсровер

По мостовой мерно и привычно стучала трость идущего джентльмена лет пятидесяти, седого, одетого в темного цвета плащ, под которым был смокинг. На ногах сверкали начищенные у юного бутблекера, кожаные туфли. Он всегда выглядел безукоризненно, так его приучили в детстве. "Джентльмен должен выглядеть безупречно" – наставляла его мать. На его левой руке красовались наручные часы, по этой причине походка его была несколько скованной. Нельзя было совершить неловкого или резкого движения рукой, чтобы не сбить чуткий к вибрациям швейцарский механизм.

В этот вечер поздней осени было совсем темно. В парке ему попадались редкие прохожие. Как обычно он шел в полном одиночестве без какой-либо компании. Признаться, он недолюбливал людей и считал себя лучше многих из них. А своим рассуждениям придавал вес больший, чем умозаключениям других. Так было не всегда, наверное, это с ним сделал возраст. Так и сейчас он шел по парку и думал на привычную (и приятную) для него тему:

На дворе конец XIX века и люди так испортили воздух в городе, сжигая уголь различные спирты и масла, что через сто лет наверняка не останется больше возможности продолжать жить на земле. Люди сами истребят свой род по причине отсутствия благоразумия, планирования на несколько десятков, а то и сотен лет вперед. Вообще непрозорливая глупость не доведет человечество до добра.

Именно такие размышления были приятны почтенному господину. Они все более уверяли его в том, что если бы все глупцы испросили его мнения, тогда он указал на их ошибки и заблуждения. Людям преклонных лет свойственно увлекаться подобными измышлениями.

Так рассуждая, он не заметил, как с запястья сползла белая перчатка на правой руке, в которой была трость. Она портила собой безупречный образ джентльмена. Так же, как и одно явление портило его безупречный ход мысли.

Нужно признать, что джентльмен совершал вечерние прогулки в городском парке не только по причине пользы оных, как уверяли врачи. Хотя, что они могут знать?! Разве может быть полезной прогулка по задымленному городу, конечно же нет! Джентльмен поднимался по невысокой уличной лестнице парка, а вокруг него горели фонари. Необыкновенные, они освещали зелень и серую мостовую своим электрическим светом. Им не нужен был фонарщик, так как внутри не было спиртовых свечей, там были электрические лампочки. Они загорались сами по себе и все одновременно. Это было как чудо, но гасли они ближе к рассвету, также все одновременно.

Джентльмен любил смотреть на свет этих фонарей, на то, как необычно выглядит в их лучах освещенная листва деревьев и трава. В этом было что-то таинственное, что-то сказочное. В этом был гений человека, который выдумал такое, ставшее для всех обыденностью.

Глядя на свет электрических ламп, спрятанных на вершинах фонарных столбов. Джентльмену приятно было думать, что где-то есть человек или даже люди, которые гораздо образованнее и умнее, чем он сам. Эти люди есть надежда, на будущее человечества. Они могут силой своего разума позволить человечеству в целом прожить дольше ста лет. Может быть, двести, или даже пятьсот.

Эта мысль была уже совсем смелой, но господин каждый раз так восхищался при виде освещенного темным вечером парка, что позволял себе вольности в своей голове. И ему это даже нравилось.

У человечества есть надежда, – думал он, не подозревая о том, что в этот момент его сердце сделало последний свой удар, – я никогда не встречал людей подобных тем, что придумали лампы. Но они есть. И благодаря им, возможно когда-нибудь, удастся познать смысл бытия.

Мужчины уже бежали к старику, упавшему навзничь, на ступенях пандуса в городском парке. Дамы, те, что покрепче отворачивались, другим же становилось дурно и они оседали в руках кавалеров. Когда люди подходили ближе они видели, что глаза старика открыты и направлены куда-то вдаль, а искаженное лицо отображало случившийся инсульт. Кто-то из группы наблюдавших пытался делать массаж сердца.

Надо же, – думал старик, – от чего они все суетятся, глупые?! Я же… постойте! Шел по парку, затем был удар в груди и взгляд сузился как будто в глубокий тоннель. Я что, умер?! Боже мой, я действительно умер!

Старик видел свое тело сверху. Видел, как суетятся люди вокруг его недавнего тела, не испытывая к происходящему жалости или сочувствия. Наоборот, он чувствовал радость. Переход от одного состояния к другому произошел так быстро и неожиданно, что он не успел даже толком ощутить своего падения и удара о твердые базальтовые ступени.

Как было бы здорово рассказать всем, что жизнь продолжается, – думал он. Эй, люди! Смотрите, я здесь, все в порядке! Смерть – это не страшно и даже совсем не больно!

Никто его не слышал. Рядом уже находилась карета скорой помощи. И его беспомощного стали грузить.

Как же им рассказать?! – думал старик. Вот это было бы действительно великое открытие – доказать, что смерти на самом деле нет! Ох, если бы я был жив, тогда бы точно рассказал. Но они глупые не поверят. Скажут – "Ты же живой! Как ты можешь знать, что смерти нет, если никогда не умирал?!". Наверное, сделать такое открытие в принципе невозможно.

Старик так внезапно погиб, что его даже жалко. Казалось, он как минимум должен встретить в том парке свою последнюю любовь. Или с ним обязана приключиться другая захватывающая история. В гениальном романе все могло сложиться именно так. Но, к сожалению, эта история уже написана и таково ее начало. Кроме того, какое событие может быть более захватывающим, чем внезапная смерть?! Ведь в жизни часто так и происходит.

Нужно отметить, что последняя мысль старика, промелькнувшая за мгновение до его падения, сыграла в дальнейшей его судьбе очень важную, и при этом, даже, положительную роль. Но сейчас ему было невдомек. Все, чего он хотел, это посетить свое родовое гнездо с великолепным садом. Как только он помыслил об этом, тут же очутился в саду недалеко от собственных витражей со слюдяными оконницами. Он наблюдал забавную картину, как собрались его родственники и решали, кому должен принадлежать дом.

«Ага, вот они чем занимаются, пока меня нет дома! – Думал старик. – Когда я совершаю моцион, эти шакалы собираются у меня во дворе и решают, кому достанется дом. Я вас всех раскусил, вот как сейчас наподдаю, будете знать!»

Он подкрался сзади и попытался ударить в затылок собственного племянника. Но тот, как ни в чем ни бывало продолжил участвовать в дележе и кричал таким же противным голосом, как и его глупая мать. Старик сделал еще несколько попыток напугать родню внезапностью своего появления. И вот, когда он в конец выбился из сил, то вдруг вспомнил, что он мертв.

«Но так не может быть, – сидя на аккуратно стриженом газоне, думал джентльмен. – Не может человек умереть и видеть это безобразие, скорее всего я сплю и вижу какой-то ужасный кошмар. Нужно срочно просыпаться!»

Он сделал несколько попыток проснуться, но ничего не вышло. Он начал щипать себя и не почувствовал боли.

«Ну конечно же сон, – обрадовался старик. – Только во сне испытываешь такие ватные безболезненные ощущения, когда щипаешь себя. Нужно срочно отыскать, где же я улегся спать, затем проснуться и прийти сюда, чтобы разогнать это собрание.»

Как только он подумал о своем теле, то мгновенно оказался над зеленой лужайкой, заставленной могильными камнями.

«Как?! – Поразился он. – Эти идиоты закопали меня на кладбище, спящего?! Из-за этого я и не могу проснуться! Никто в здравом уме не захочет просыпаться на кладбище! И даже если я вдруг очнусь, как мне оттуда выбраться?! Конечно, вы об этом не подумали мерзкие самолюбивые отродья! Олофсен, ты всегда противно пела своим истеричным тоненьким голоском! В твоей ватной голове нет и представления о сольфеджио! Томм и Мартин, я вас всегда ненавидел, надо же быть такими глупцами – уложить брата спать в могилу!»

Ему стало ужасно интересно, как же он там спит. И сколько еще осталось до рассвета. Но в то же время заглянуть в могилу было жутко. Что если он проснется в ней, тогда уж ему точно грозит мучительная смерть, ведь он просто задохнется там внизу.

«Нет, нужно экономить кислород, который еще сохраняется на дне, – начал рассуждать престарелый джентльмен, – он не позволит задохнуться. Приду чуть позже! Возможно, эти злоумышленники опомнятся и снимут хоть небольшой слой земли, чтобы проведать своего любимого брата, дядю и мужа в конце то концов! Вот тогда-то я проснусь, тогда-то я их порадую.»

В ожидании возвращения своих родственников и проведения счастливой эксгумации. Старик стал посещать места, в которых бывал при жизни. Он заходил в те же магазины, здоровался с теми же людьми. Подсаживался к своим знакомым, выпивавшим свой кофе, читал их газеты. Иногда отпускал остроты о политиках и сам же смеялся над ними. Жизнь стала как прежде, она текла привычно и размеренно. Только люди перестали ему отвечать. Во время дружеских посиделок по вечерам он частенько провоцировал всю компанию. Иногда было так весело, что наперебой говорили все вместе с ним и смеялись над его шутками. А бывало, что он отпускал колкость в адрес кого-то, и все угрюмо молчали. Так он стал привыкать, что с его мнением считаются и даже не позволяют себе оспаривать взвешенную, правильную и остроумную позицию.

«Наконец-то, поумнели, – думал джентльмен. – Стали прислушиваться!»

Однажды, увидев одного из своих родных, он вспомнил, что его наверняка давно достали из сырой могилы и долго перед ним извинялись. И сейчас он уже мирно спит в своей кровати. Тогда он вновь подумал о своем теле и мгновенно оказался над той же зеленой лужайкой у того же серого камня. Внутри у старика все похолодело. Нельзя было отрицать очевидное. И в отчаянии, которое подкатывало ко всему его «живому» существу, он решился заглянуть под землю.

То, что он увидел, было изрядно истлевшим. При этом гниение еще продолжалось, нос и глаза уже напрочь отсутствовали. В этом зловонном теле была "жызнь" другого сорта. То была жизнь, для которой его тело служило пищей. Она шевелилась вдоль и поперек его тела своими продолговатыми тельцами, состоящими из маленьких сегментов и крохотных лапок. Другие же были толстыми и неподвижными, у третьих были пухлые раздутые брюшки. Все они занимались трапезой. Удушливый запах разложения, который он, казалось, почувствовал от отвращения к увиденному, мгновенно заставил старика оказаться вновь на поверхности. И здесь на свежем воздухе в кладбищенских сумерках у него не стало сомнений и надежд. Не стало и самого старика, пришло лишь осознание. Все чем он дорожил и чем восхищался, пришло время отпустить. Ведь это то, что держит его здесь, то, что мучает. А он так устал и хочет уйти.

"…возможно когда-нибудь, удастся познать смысл бытия…", – повторил он эту мысль, пришедшую ему при жизни. Последняя, священная мысль была поистине превосходна. По закону она должна стать ему путеводной звездой. Редкий и очень счастливый человек умирает с такой мыслью.

– Я хочу познать смысл бытия, – сказал он в пустоту.

– Для этого тебе необходимо пройти сложный путь, – ответила пустота.

– Я готов.

– Нет. Ты прожил жизнь, был образован и воспитан лучшими школами. Твои манеры и такт близки к совершенству. Но за ними всегда скрывался не самый достойный человек. Улыбаясь людям и желая им добра, ты в мыслях проклинал их за глупость и жадность. Ты жил рабским трудом других людей, считая свое положение обоснованным. Манеры безупречно чисты, но свои страдания, желания и страхи ты спрятал за маской благодушия. Нет, мой друг! Ты не готов идти по пути знания. Это трудный путь и сам по себе он священен. Только стоять на нем – уже огромная честь и ее необходимо заслужить. Служение – это то, чем ты искупишь прожитую жизнь. Ты будешь служить людям верно и беспрекословно. Иной путь для тебя – забвение.

– Я готов, – ответил старик, и пустота приняла его.

Где-то в Азии палящее солнце сушило ненавистное белье на веревке. Ветер, который никогда не затихал в этих местах, заставлял его развиваться с частыми хлопками. Одним концом веревки крепились к стене мазаной ветхой халупы, такого же желтого цвета, как и все вокруг. С другой стороны, они были привязаны к покосившейся деревянной крестовине.

Дворовый пес лежал в своей будке и очередной день подряд наблюдал эту утомительную картину. С правой стороны от него было невысокое крыльцо и вход в дом. Редко человек-хозяин выходил и входил в него. Иногда во двор выбегали его дети и начинали играть и драться в пыли перед домом. По молодости пес тоже хотел играть с ними, но хозяина это злило. Разговор был короткий, вернее его вообще не было, хозяин бил без предупреждения. Поэтому игры детей приходилось только наблюдать, но не участвовать в них. Это все-равно было лучше, чем смотреть на белье.

У пса был даже свой собственный враг – серый кот, который позволял себе нагло пользоваться свободой и самодовольно вылизывать себя возле крыльца. Он не служил хозяину, не почитал его. Нет, он презирал людей. Не имея малейшего чувства признательности, беспринципно выпрашивал у них самые вкусные куски. А затем прикидывался любящим, чтобы его гладили. И люди верили, гладили его совершенно незаслуженно. Только пес видел каков этот мерзкий тип. Однажды ему даже удалось хорошенько всыпать наглецу.

Кот любил сидеть максимально близко к будке, но так, чтобы цепь не позволила дотянуться до него. И тогда, пес придумал как сделать вид, что цепь короче, чем на самом деле. Он лег подальше от кота и начал скулить и подвывать как обычно. Он всем усилием воли сдерживал себя от прыжка и изображал, что не может дотянуться. Тогда кот заглотил наживку и подошел чуть ближе. Тщеславный мерзавец не понял хитрого замысла, над которым пес размышлял очень долго. И как только кот подошел на полметра ближе, пес тут же атаковал его, хорошенько прихватив зубами. Это был триумф! С тех пор кот четко уяснил для себя границу и длину цепи и на подобную провокацию больше не поддавался. Что доставляло владельцу цепи горечь и обиду такую, что вновь хотелось кота покусать. Но как только пес вспоминал о своей победе, ему тут же становилось немного легче.

Шли годы и ничего во дворе не менялось. В один из вечеров во время сумерек пес, как и прежде, лежал в своей будке. Его худые ребра, как всегда, упирались в твердый деревянный пол будки, от чего становилось больно и тоскливо. Пес размышлял о том, что так не должно быть вечно. Ведь он как-то здесь появился. Значит должен куда-то уйти от этой ненавистной цепи. Он постоянно уходит во сны, и там ему легко и свободно. Даже когда ему снится тот же постылый двор, во сне можно свободно подойти к калитке и заглянуть за угол самого дома. Во сне все хорошо, но наяву, на цепи – всё было наоборот. Как же хочется навсегда уйти в сон, чтобы стать совершенно свободным, таким как кот – его злейший враг. Тогда пес мог бы прогнать кота, после чего у хозяина откроются глаза на то, кем был этот чванливый попрошайка. Хозяин поймет, что кот предатель, сразу, когда тот убежит. Вот пес никогда не убежит, он всегда будет служить хозяину верно и беспрекословно, облизывая ему пальцы. Пес готов на все ради хозяина, даже когда его бьют ногой в самое больное место (по ребрам) пес пытается понять свою ошибку и исправиться. Чем он не угодил, что стоит исправить в своем поведении, чтобы хозяин больше не злился?! В последний раз, возможно, он неправильно подошел лизнуть руку, или не вовремя. Но после удара по ребрам он был готов лечь и умереть. Умереть достойно, прямо здесь, служа самому дорогому – хозяину. Мерзкий кот от такого тут же удрал бы и подох, где-нибудь подальше, презирая людской род. Но ничего! Когда кот удерет, хозяин все поймет и будет гладить только верного пса.

Так шли годы еще и еще. Ничего не менялось. Пес продолжал дышать и думать все те же мысли. Но со временем они утихали, в них пропадала горячность и появлялось безразличие. А еще, ненависть к постоянной боли, постоянной неволе. Сны уже не спасали, пес понял, что они всего лишь обман. Человеческий обман, который никогда не кончается. Его сон стал беспокойным и постоянно прерывался. Очень хотелось случки, хотя пес и не понимал, что это за желание такое.

Кот перестал интересовать его. И когда пес проводил время в своей будке, тот мог спокойно подойти к самому выходу из нее. И глядя на кота, пес думал:

"Какой же ты счастливый, как бы я хотел быть на твоем месте".

И, кажется, кот понимал его.

Он верно служил людям всю свою жалкую жизнь. Прошло еще некоторое время, и пес умер. Это произошло во сне. Он засыпал как обычно с чудовищной болью в ребрах, казалось, что сон пришел от изнеможения. Очутившись в привычной безболезненной обстановке, пес почувствовал яркий свет, обнимавший его. Ощущение блаженства и радости окутало его, как будто он снова стал щенком. Только в этот раз все было совершенно по-другому – не было предела его счастью. В этот момент пес понял, что пришел конец его страданиям, будка осталась далеко позади и больше он в нее никогда не вернется.

– Постой, – сказала пустота. – Ты должен вынести из своей жизни урок.

– В этой жизни не было уроков, – ответил пес. – Она была полна горя и страданий. Я хотел бы поскорее забыть ее и никогда больше не вспоминать.

– Что ж, тебя ничего более не связывает с той жизнью. Ты можешь двигаться дальше, навстречу свету.

Для пса это было величайшее освобождение. Так скоро забытая жизнь, не связывала его больше с миром веществ. Он не наблюдал родственных собак, хозяина и собственного погребения. Все, что предпочел пес – это двигаться к свету в мир блаженства. В надежде отдохнуть и позабыть произошедшее с ним.

В некотором залитом светом пространстве-времени, занимавшем неизмеримый объем, происходил процесс осознания себя, как мыслительного. Процесс отметил, что его мысли со временем меняются, и он не является статичным. В этом же объеме неподалеку было еще несколько таких же процессов. Процесс отметил, что он уникален, так как с течением времени его мысли не походили на мысли других процессов. Таким образом он пришел к мысли о том, что он является отдельным от окружающего его пространства существом. Несмотря на то, что все вокруг, он сам, и существа рядом – есть свет. Процесс испытывал ощущение блаженства и… дома. Осознание высшего состояния и пребывания в нем.

«Как у молочной реки с кисельными берегами… нет, правда, слишком все идеально. – Подумал процесс. – До тошноты. Особенно для тех, кто смотрит на это со стороны. И для тех, кто пребывает здесь слишком долго.»

На него обратили внимание бывшие неподалеку остальные такие же, как и он процессы.

– Вы прекрасны. И я прекрасен. Мы растворившееся в мире света и сами являемся светом. Но здесь нет истины… я просто нахожусь в блаженстве. Пребывая здесь, я теряю время, потому как не знаю кто я, откуда и для чего.

– Ты хочешь в мир страданий, зачем?! – Ответил один из окружавших. – Ты попал сюда из него и совсем нет никаких гарантий, что вернешься сюда вновь. Это дом. Ты можешь потерять все, если уйдешь.

– Все что у меня есть – это я сам. Но забавно осознавать, что о себе мне не известно ровным счетом ничего. Только то, что я могу видеть образы, слышать звуки и мыслить. Не могу так, мне нужно знать больше, как я оказался здесь, что я… или кто?!

– Ты решил?!

– Да, если что-то пойдет не так, я вернусь.

– Кто знает…

– Здесь только избранные, я в их числе, а значит, смогу вернуться.

С этого диалога начался новый путь. Вернее, он начался с вопроса «кто я есть?», заданного самому себе. Теперь путь лежал вниз, хотя сложно было в том пространстве определить любое из направлений. Скорее, это был путь к грубым формам и страшному хаосу. Но пребывание в домашней обители с течением времени становилось все более невыносимым. Даже хаос и страдания не казались неодолимой преградой на пути познания и ответа на вопрос: «кто я?». Таков закон, так поступает каждый процесс, по непонятной причине замкнувшийся на себя. Они часто уходят вместо того, чтобы пребывать в вечном блаженстве.

Шло время, мысль о пребывании в существующем состоянии становилась все более невыносима. Она становилась все яснее и ярче, приходила чаще. Под конец мысль уже занимала практически все существо процесса, подготавливая его к фазовому переходу. В момент, когда процесс стал только одной этой мыслью такой громкой и яркой, произошел фазовый переход.

Процесс уже не находился в привычном пространстве блаженства и света. Наоборот вокруг было похожее по своей неизмеримости пространство, только вокруг было уже темно. Ощущение, что дороги назад нет, одновременно пугало и придавало моральных сил двигаться дальше. В этой области пространства времени были уже другие процессы. Они не наслаждались собственным пребыванием. Тут находились как живые, так и мертвые. У каждого было свое дело и свои цели. Наш задумавшийся был в их числе.

Пространство, в котором он оказался, по своему предназначению было похоже на транзитную зону международного аэропорта, в котором не ограничены объемы, поэтому бесконечный пассажиропоток не создает ощущение суеты. В то же время своего рода интернет, где можно получать информацию, только не при помощи ссылки или поискового запроса, а при помощи перемещения в соответствующую запросу точку пространства-времени. Благодаря этому можно было получать необходимые образы и картинки из физического мира, так как это пространство непостижимо связывалось с миром материальным. Также это место было перевалочным пунктом для готовящихся к рождению или умерших, смиренно принявших свою смерть.

В сравнении с предыдущим местом, в котором кроме света и блаженства ничего не было, здесь можно было создавать образы и видеть внешность существ. А также видеть образы, которые они создают и со всем этим можно было контактировать. Контакт происходил не тактильно или посредством разговора. Вначале необходимо было приблизиться к существу, с которым возникло желание завязать беседу, после чего высказаться исключительно посредством мыслей. В этом месте никогда не происходило аварий, преступлений или терактов, ведь навредить здесь просто некому. Кроме того, мысли не могут обманывать, это место было самым честным во всех пространствах и временах. Даже живые никогда здесь не врали.

В начале задумавшийся процесс обратил внимание на прибывающих из материального мира. Они все были разные и каждый по-своему интересен. Немного понаблюдав, он сделал вывод, что всех прибывающих можно разделить на несколько категорий.

Светлые – умершие, которые прожили свою жизнь честно, как в страдании, так и в изобилии. Они манили своей чистотой и не замутненностью помыслов. Они точно знали, что правильно, а что нет, и придерживались этих правил в материальном мире. Красивые. Они охотно делились пережитым опытом, рассказывая про физический мир, образы ими созданные были смутными, яркими, но не понятными. Они точно знали, что там есть смысл, но никто из них так и не смог его найти.

Так же в эту буферную зону пребывали темные – тоже красивые, они не всегда жили честно, зато были полны скорби и осознанности, за совершенные ими поступки, а также за действия, которые совершали над ними. От них не исходила злоба или страх. Они говорили о том, что поступки, совершенные ими в материальном мире, обусловлены действиями и событиями, происходившими в их жизнях независимо от их воли. Они были обескуражены тем, как можно прожить правильную жизнь без ошибок и их последствий. Ведь постоянный водоворот событий закручивает и бросает в самые сложные неоднозначные ситуации. При том нигде нет точного свода правил, по которому нужно жить. В то же время своды правил в изобилии писались людьми, но полной уверенности в их верности и однозначности не было ни у кого. Этих правил приходилось придерживаться ввиду того, что их придерживались все остальные в той группе лиц, которая причисляла себя к этим правилам.

Размышляя над тем, кто из прибывающих больше ему нравится: светлые своей чистотой, или темные своей осознанностью; задумавшийся мыслительный процесс тем временем, выделил третью группу прибывающих – серых.

Один только что прибывший серый, сел на созданный им образ пня и молчал, задумавшись. То была редкость. Каждый прибывший спешил поделиться своими впечатлениями. Ведь смерть, которую они только что испытали, была невероятным явлением. Та боль, которую каждому из них причинила недавняя смерть, заставила их взмолиться, принять ее абсолютную власть и волю. Она очищала каждого от вранья себе и другим, оставляя лишь чистую искренность. Власть смерти безгранична в области существа, ее испытывающего. Она снимает все маски и обмануть ее невозможно. Таков закон.

Наш герой так же узнал от прибывающих существ, что такое боль. Но само понятие не добавляло ясности. Оно было так же загадочно, как те образы, которые показывали недавние жители физического мира. В размышлениях о боли и ее качествах мыслительный процесс приблизился к серому. Он не был внешне красивым, но сила исходящая от этого существа поражала. Даже самое яркое пережитое впечатление материального мира – смерть, не заставило его впечатлиться. Он, оставаясь недвижим, продолжал наблюдать собственные впечатления от пережитой смерти. Осознанность и чистота было все, что он представлял собой. Этот редкий вид существ так восхитил задумавшийся мыслительный процесс, что тот твердо решил когда-нибудь стать серым.