История папства

Когда Константин предоставил свободу церкви, римским папой был Мильтиад (311–314), пресвитер, выходец из Африки. О его жизни и деяниях почти ничего не известно. Императора личность Мильтиада мало интересовала. За все время своего правления Константин не проявлял особого внимания к уже оформившемуся внутри церкви верховенству римских епископов, не придавая этому факту большого значения. Все епископы в его глазах играли примерно одинаковую роль, важным для него было лишь его собственное верховенство над ними. Однако он следил за тем, чтобы епископ Рима, то есть папа, жил в условиях, соответствующих рангу имперской столицы. Поэтому Константин подарил Мильтиаду дворец, принадлежавший жене августа, Фаусте, и стоявший на Латеранском холме. Этот дворец служил римским папам резиденцией вплоть до XIV в. Там же Константин построил первую в Риме базилику, позже названную Папской архибазиликой Святого Иоанна. А в 325 г. он начал строительство – над криптой с саркофагом апостола Петра в Ватикане – базилики Святого Петра, которая вплоть до понтификата Юлия II (1503–1513) считалась центром мирового христианства.

Цена, которую христианской церкви пришлось заплатить за свою свободу и за союз с имперской властью, была немалой: церковь вынуждена была служить интересам империи, а чтобы это было максимально эффективно, императоры без стеснения вмешивались в вопросы церковной организации и вероучения. Переплетение самых разных моментов жизни государства и христианской церкви неизбежно приводило к переплетению, к общности их судеб. Опираясь на мощь государства, церковь быстро обретала могущество, но и власть неоднократно брала верх над церковью. В христианской империи император и сам обретает статус наследника Христа. Как впервые сформулировал Константин, защита церкви и веры становится одной из обязанностей императора. Однако Константин еще не считает себя первосвященником, он в церкви – всего лишь «епископ внешних сношений», поэтому для обозначения своей роли он пользуется формулировкой episcopus extraneus или episcopus in externis. Избавившись от гонений, церковь с готовностью взяла на себя роль государственной церкви. Она заняла свое место в структуре государства, а не рядом с ним; она стала частью государственного организма, освящая власть императора и побуждая к этому верующих.

Вместе с тем отношения между государством и церковью стали своего рода постоянной невралгической точкой христианства – настолько противоречивы были эти отношения. Церковь не могла позволить себе мириться с какой бы то ни было светской властью, пока та ограничивала ее претензии на роль единственного земного гаранта обретения человеком совершенного бытия. Разделение духовной и светской власти церковь никогда не считала партнерством: ведь светская власть в конечном счете должна была раствориться во власти духовной (церковной). Взаимоотношения между государством и церковью, установившиеся при Константине, базировались на убеждении, что католицизм является идейной и моральной основой государства. Сам же католицизм рассматривал себя как не зависящую от чего бы то ни было светского, абсолютную, вечную доктрину, обладая которой церковь всегда искала – и, как правило, находила – нужную ей мирскую власть, очередного своего, так сказать, константина.

Уже первый союз между государством и церковью не был безоблачным, и первым разочаровался в нем император. Дело в том, что христианство в тот момент, когда оно стало играть роль государственной религии, отнюдь не было монолитным. Константин и его преемники не могли равнодушно смотреть на внутренние распри внутри церкви уже с точки зрения интересов государства. Поэтому они стремились любой ценой восстановить единство церкви. Поставив перед собой такую задачу, император – пускай он претендовал лишь на роль «епископа внешних сношений» – решил распространить свою власть на всю церковь. Наилучшим способом для достижения этой цели выглядел Вселенский собор.

Когда христианская церковь стала церковью имперской, руководство ею в тот момент осуществлялось еще на коллегиальной основе, посредством соборов, участие в которых принимали равные по рангу епископы. Однако уже тогда внутри церковного синклита, состоявшего из равных по рангу епископов, стала усиливаться тенденция к установлению монархического принципа в руководстве церковью. Победе этого принципа и способствовал Константин, когда он низвел собор, орган фактического управления церковью, до роли совещательного, консультативного собрания.

Когда и как происходили первые случаи вмешательства имперской верховной власти в церковную жизнь с целью укрепления единства церкви? На Западе папа Мильтиад боролся с ересью донатизма. Уже в октябре 313 г. в Латеранском дворце, подаренном папе императором, состоялся собор, в котором участвовали три епископа из Галлии и пятнадцать – из Италии; собор осудил донатизм, а самого епископа Доната предал анафеме. По-видимому, большого эффекта эти постановления не имели, так что император решил взять дело в свои руки. В 314 г. он собрал епископов Запада в Арле, где донатизм был вновь осужден, но с самой ересью покончить так и не удалось.

Ересь, возникшая в Северной Африке и связанная с именем карфагенского епископа Доната (носил епископский сан с 313 по 360 г.), восходила к учению апостола Иоанна и признавала лишь невидимую церковь праведников, «чистых», находящихся в состоянии благодати. Поэтому сторонники этого направления выступили против официальной церкви, которая довольствовалась минимальными требованиями (в сфере догматики и церковной морали) к верующим, а господствующие позиции себе обеспечивала, освящая институт имперской власти. Собственно говоря, донатизм как еретическое движение стал идеологическим выражением социального и национального протеста коренного берберо-пунического земледельческого населения Северной Африки против римских крупных землевладельцев. (Донатизм как движение и донатистская церковь, несмотря на беспощадные преследования, существовали вплоть до V в., когда были уничтожены вандалами.)

На Востоке наиболее значительной ересью в эпоху Константина было арианство, зародившееся в Александрии и Антиохии. Пресвитер Арий (260?–336) учился в Антиохии, в Александрии же был простым священником. С его полемического выступления о том, что такое Троица, началась длившаяся столетиями дискуссия вокруг уяснения учения о Троице. (В учении о Святой Троице, говорящем, что Бог един в трех лицах, рудименты политеизма присутствуют так же, как и элементы коллегиальности. Арий и его сторонники и в этом вопросе последовательно стремились реализовать воплощение тех монархических тенденций, которые быстро завоевывали позиции внутри восточной церкви, стремились увидеть подтверждение того иерархического подхода, который всюду предполагает наличие строгой субординации.) Согласно Арию, Сын – творение Бога Отца, он не единосущен с Богом, следовательно, он не Бог, а лишь творение Божие. Отсюда логически вытекало отрицание Марии как Богоматери, равно как и отрицание Искупления, а это подрывало самые основы религиозной системы христианства.

Различные еретические движения были территориально связаны с теми или иными экономическими и культурными центрами империи. Соперничество, неизбежное между ними, вело к возвышению и укреплению позиций одного какого-то центра. Партикулярные властные устремления, находившие в них свое выражение, угрожали единству империи. В то же время еретические движения в основе своей носили социальный характер. Враждебное отношение угнетенных групп и слоев населения к власти, к Риму, проецируясь на религию, порождало неприятие господствующего вероучения и официальной церкви. Христианство стремилось к гомогенизации античной культуры, в то время как культурное наследие отдельных регионов пыталось противостоять универсальной христианской культуре, тем самым вольно или невольно питая еретические учения. В конечном счете ереси являлись неизбежными спутниками процесса формирования христианского учения, представляя собой тупиковые ответвления в ходе поиска общего пути. Во многих случаях еретические учения – теперь уже на почве христианства, внутри христианства – были отголосками, пережитками прежних, языческих религий; со временем они или встраивались в вероучение, воспринимаемое верующими как ортодоксальное, или окончательно отмирали.

Короче говоря, можно понять, почему император усматривал в ересях опасность для государства и для существующего общественного уклада. Арианская ересь, охватившая едва ли не весь Восток, побудила Константина созвать в Никее, своей летней резиденции, находившейся по соседству с восточной столицей империи, Никомедией, первый экуменический (Вселенский) собор нового типа, в котором участвовали епископы со всей империи. Поскольку это был совет епископов, представлявших церковь, ставшую единой, как единой была и сама империя, то все принятые собором решения, касающиеся веры и морали, заведомо объявлялись непогрешимыми. (Решения собора были снабжены формулой «Anathema sit»[22]. Это означало: тот, кто посмеет не принять данные решения или в чем-то отступит от них, будет предан анафеме. Первые восемь Вселенских соборов, созванных на Востоке империи, были инициированы самим императором, папа в них не участвовал, лишь посылал своего представителя. Председательствовал на них император или кто-то получивший на это полномочия. Император же утверждал решения [позже он это делал совместно с папой], после чего они приобретали силу закона. Всего, вплоть до наших дней, состоялся двадцать один Вселенский собор.)

Итак, I Вселенский собор был созван императором Константином в Никее в 325 г., при папе Сильвестре I (314–335). На собор прибыло примерно 250 епископов, в том числе 17 арианцев. Участвовали в соборе почти исключительно восточные епископы, западные церкви были представлены всего пятью епископами, среди которых были и представители папы. Собор открыл сам император, который внимательно следил за его ходом; правда, председательство он уступил кордовскому (Испания) епископу Осию. Арианскую партию возглавлял Евсевий, никомедийский епископ, разработавший учение арианства; главным же его оппонентом являлся представитель ортодоксального вероисповедания Афанасий из Александрии. (О том, как проходил собор, рассказывает епископ Евсевий Кесарийский, церковный историк, апологет церковной политики Константина, в III томе своего труда «Vita Constantini», т. е. «Житие Константина».)

В речи, произнесенной на открытии собора, Константин определил задачи, стоящие перед епископами, следующим образом: «Внутреннее смятение в Церкви Божией, по моему мнению, страшнее и тягостнее всякой войны и битвы: это меня печалит более, чем все внешние брани. […] Но, против всякого чаяния, получив известие о вашем разногласии, – не мог оставить этого без внимания. Итак, желая содействием своим уврачевать и это зло, я немедленно собрал всех вас. Радуюсь, видя ваше собрание; но думаю, что мои желания тогда только совершенно исполнятся, когда увижу, что все вы оживлены единым духом и блюдете общее мирное согласие, которое вы, как посвященные Богу, должны внушать и другим. He медлите же, о други, служители Божии и благие рабы общего Владыки и Спасителя нашего; не медлите в самом начале рассмотреть причины вашего разногласия и разрешить все спорные вопросы мирными постановлениями. Чрез это вы совершите дело, приятное Богу, и доставите величайшую радость мне, вашему сослужителю»[23]. Из этих слов становится ясно, что император был весьма раздосадован разногласиями, существующими в церкви: ведь, предоставляя ей свободу, он надеялся, что она будет полностью единой. С другой стороны, обращает на себя внимание, что он называет себя «сослужителем», то есть коллегой епископов – и под этим предлогом претендует на право руководить церковью и для себя.

Говоря о дискуссиях на соборе, Евсевий Кесарийский сообщает: после того как обе противостоящие партии высказали друг другу свои обвинения, император, устами Осия, попытался помирить противников. Константин был настроен на компромисс, но большинство епископов и слышать об этом не хотели. Направление, называвшее себя католическим, приняло догмат, сформулированный Афанасием: вторая ипостась Святой Троицы, Бог Сын, единосущен с Богом Отцом. Приверженцы Ария же настаивали на том, что Иисус – лишь человек, творение Божие. Католики, по предложению Осия, для выражения единосущности приняли термин «homoousios». Тогда Евсевий Никомедийский внес компромиссное предложение: он предложил для обозначения природы Сына применять слово «homoiousios», что значит «подобосущный», подобный по существу. Однако император принял сторону католиков, и собор – из-за одной-единственной буквы «i» – отлучил Ария, Евсевия Никомедийского и арианцев от церкви.

Затем I Вселенский собор принял еще двадцать канонов (правил, соборных постановлений); в частности, им был определен порядок празднования Пасхи. Большинство канонов были посвящены организационным вопросам церковной жизни. На соборе Константин привел структуру церкви в соответствие с существующим административным делением империи на провинции. С этого момента церковная организация следует светской административной системе, сложившейся еще при Диоклетиане. (Диоклетиан вместо прежних крупных провинций создал сто небольших. Десять-двенадцать провинций образовывали диоцез, во главе которого стоял викарий.) В результате административных реформ и появления новых факторов экономического развития многие церковные центры так называемого апостольского устроения уже в III в. утратили свое значение. На их место выдвинулись столицы провинций, крупные города, епископам которых (episcopus metropolites) подчинялись епископы всей данной провинции; со временем эти «главные» епископы были наделены официальной властью и стали называться митрополитами. Такая структура церковного управления особенно прочно прижилась на Востоке, митрополиты здесь получали все больше прав над епископами. Провинциальные соборы, созываемые митрополитами, уже не были форумами коллегиального руководства, они стали совещательными и исполнительными органами при митрополите. На Западе подобная структура развивалась несколько по-другому. Здесь скорее преобладала доминирующая роль материнских церквей по отношению к дочерним (в большинстве случаев ими же и образованным) церквам. На Западе митрополиты и подчиненные им провинции (позже митрополиты здесь стали архиепископами, у которых были свои архиепископства) с гораздо большим трудом и позднее, чем на Востоке, смогли вытеснить соборное управление. На Востоке митрополит возглавлял епархию, на Западе – церковную провинцию. В Африке (где митрополита называли senex, то есть старейшиной, или примасом) во главе провинции всегда стоял самый пожилой епископ, который оставался primus inter pares[24].

В соответствии с шестым каноном Никейского собора Александрия, Антиохия и «иные области» на своих территориях обладали теми же правами, что и римский епископ. Тем самым собор объединил епископские церкви, считавшиеся прежде – за исключением Рима – равноправными, в систему митрополий. Фактически же епископы-митрополиты Рима, Александрии и Антиохии были поставлены выше остальных митрополитов, – так было положено начало образованию патриархатов, стоящих над митрополитами провинций. Седьмой канон Никейского собора обеспечивал почетный статус Иерусалима, но не наделял его правовыми (jurisdictionalis) полномочиями, позволяющими давать указания другим митрополитам. Образовавшиеся патриархаты соответствовали структуре крупных региональных имперских единиц: Александрия получила верховенство над эллинистическим Египтом; Антиохия – над Востоком, Киликией и Кипром, а Рим – над латинским Западом, включая Северную Африку. (Балканы и Греция не составили отдельный патриархат, так как влияние Рима распространялось до Фракии и Иллирии, – в дальнейшем это дало повод для продолжительных и ожесточенных споров.)

Таким образом, при Константине в истории христианства произошел второй крупный поворот: гонимая церковь превратилась в церковь триумфально победившую и при этом тесно связанную с системой имперского управления. Эту связь утвердил Никейский собор, решения которого были провозглашены как имперский закон. (Первый момент, демонстрирующий тенденцию «связывания», – см. предисловие.)

Церковь нетерпимая (IV в.)

Эпоха Константина совпала с началом упадка империи, с ослаблением роли Италии и Рима. Еще Диоклетиан разделил Италию на три большие провинции: Северную Италию (центр – Милан, затем Равенна), Центральную Италию (центр – Рим) и Южную Италию (центр – Неаполь). В непосредственном подчинении у римского епископа-митрополита оказались лишь центральные и южные провинции. Вместо прежней, языческой столицы – Рима – Константин начал строительство нового города, который должен был стать столицей христианской империи. Так на берегу Босфора, на месте захолустного городка Византия в 330 г. была возведена и освящена новая столица, новый Рим – Константинополь.

Быстрое возвышение Константинополя и постепенный упадок Рима заставляют лишний раз осмыслить судьбоносные изменения, происходившие в те времена в мире. В позднеримскую эпоху все более важную экономическую, политическую, а главное – культурную роль играют Малая Азия и северное побережье Африки. При Константине политический и духовный центр империи окончательно смещается на Восток. Центрами христианской культуры стали Константинополь и Александрия. «Христианство – порождение Востока; решающие дискуссии по вопросам догматики также разворачивались на Востоке. Хотя Рим иной раз и откликался на эти события, происходившие в духовной и церковной сфере, его роль была уже не столь значимой. Он удовлетворялся тем, что перенимал учения христологии и тринитарианства, вокруг которых на великих соборах Востока велись ожесточенные битвы с применением всего арсенала духовного оружия (IV и V вв.)»[25].

Эти изменения, а также переселение императоров в Византию, затем переезд западноримских императоров в Равенну сыграли решающую роль в становлении папства как института: благодаря им римский епископ освободился от постоянной близости государственной власти, от ее назойливой опеки, которая мешала ему чувствовать себя папой. В IV в. Рим почти равнодушно взирал на все возрастающие претензии императора и константинопольских епископов, на их попытки управлять жизнью всей церкви. Грубое вмешательство императорского двора возмутило поначалу даже не папу римского, а ревниво оберегающую свою самостоятельность, сказочно богатую Александрийскую церковь, которая к тому же пользовалась в те времена непререкаемым авторитетом в сфере христианской теологии. Да и сопротивление Запада, если оно как-то выражалось, исходило в то время не от римского епископа, а от упомянутого выше Осия или, в еще более ощутимой мере, от легендарного епископа Амвросия Медиоланского (339–397).

Император Константин, оказывая поддержку христианству, еще оставался на платформе религиозной терпимости. Преемники же его начали преследовать традиционные нехристианские религии (Констанций II [337–361] в 341 и 346 гг. принял законы, осуждающие язычество), хотя западная часть империи о христианстве пока едва что-то слышала. При Констанции христианство фактически стало государственной религией. В те времена император уже называл себя главой церкви, епископом епископов (episcopus episcoporum). Правда, к Риму и к Никейскому Символу веры это отношения не имело. Евсевию Никомедийскому к концу своего епископства удалось всерьез увлечь арианством императора Константина, Констанций же, после того как в 350 г. он вновь объединил империю в своих руках, вознамерился распространить арианство на всю Западную Европу. На соборах, созванных в 353 г. в Арле и в 355 г. в Милане, Констанций потребовал от епископов Запада, чтобы они приняли ту «мягкую» версию арианства, которую разработал Евсевий Никомедийский. Когда папа Либерий (352–366) осмелился протестовать против этого, император отправил его в ссылку. Позже Либерий смог вернуться в Рим – но это, по всей вероятности, стало возможным лишь после того, как он тоже отрекся от Никейского Символа веры. Таким образом, единство церкви было временно восстановлено под знаком арианства.

Император Юлиан Отступник (361–363) с 361 г. вернулся к политике религиозной терпимости, позволив различным христианским течениям осуществлять на территории империи свою деятельность. (Цель этого решения заключалась в том, чтобы, создав условия для борьбы фракций внутри христианской церкви, ускорить ее ослабление, а затем восстановить в империи традиционную веру.) Однако политика Юлиана лишь разрушила арианское единство, что привело к укреплению католицизма. За полтора года правления императора-язычника все попытки реставрации прежнего культа закончились неудачей. Причину неудачи, видимо, следует видеть в следующем: если Юлиан, будучи приверженцем традиционных взглядов, надеялся укрепить единство империи, соединяя различные воззрения и религии в эклектическую, лоскутную систему (синкретизм), то христианство представляло собой синтез, опирающийся на такие кардинальные изменения в мировоззрении, которые предусматривали фактический разрыв с прошлым и создавали условия для нового единства, – в этом и заключалась их огромная притягательная сила.

После поворота, осуществленного Константином, выборы папы в Риме характеризовались тем, что сенат и имперские органы власти все в большей мере оттесняли простых верующих. Круг лиц, имевших право быть избранными, все в большей степени сводился к высшим иерархам: претендентами на епископский сан могли стать лишь пресвитеры, архидиаконы и диаконы. Низший клир и миряне имели возможность лишь задним числом (приветственными возгласами) одобрить итоги выборов. Избранного епископа посвящали, совершая миропомазание, епископы непосредственно подчиняющихся ему епархий. После акта рукоположения (consecratio) избранный обретал епископский сан, самый высокий в церковной иерархической системе. После рукоположения в главном соборе данной епархии происходила торжественная интронизация. Разница между процедурой рукоположения в епископы и вводом в епископские обязанности состояла в том, что в интронизации принимали участие и миряне. Епископ в соборе садился на трон, отсюда и появилось понятие: возвести на папский трон (престол).

С середины IV в. до нас доходят сведения, что между партиями, созданными для возведения на епископский трон своего кандидата, разыгрывались настоящие кровавые уличные бои. Папа Дамас (366–384) был диаконом у своего предшественника. Однако против него выступил диакон Урсин; в ходе боев, разгоревшихся между двумя противоборствующими партиями, не щадили и храмов, – даже в них совершались смертоубийства. Для восстановления порядка и для защиты Дамаса, признанного законным папой, пришлось вмешаться императору Валентиниану I (364–375), а также римскому городскому префекту. Однако вмешательство властей нарушало автономию римской церкви. Император Грациан (367–383) принял к сведению и подтвердил решение собора 378 г. о праве римской церкви свободно избирать папу. Грациан подтвердил также наличие у римского епископа полномочий митрополита (право судить и выносить приговор), – эти полномочия означали его верховенство над епископами Запада. Преемники Грациана: императоры Феодосий (379–395) и Валентиниан II (375–392) – в ряде принятых ими законов признали и гарантировали верховную учительскую власть римского епископа в церкви. «Вот так под императорским крылом росла и крепла с этого момента власть римского епископа. Но именно в этой политической ситуации таились и ограничения этой власти»[26].

После своего официального признания христианская церковь, претендующая на универсальность и неделимость, довольно быстро становится нетерпимой по отношению к любым покушениям на ее единство. Император Феодосий в эдикте от 27 февраля 380 г., обращаясь к жителям Константинополя от своего лица и от лица своих соправителей Грациана и Валентиниана II, предписывал всем народам, населяющим империю, исповедовать христианское католическое вероисповедание, ортодоксальную веру, и это звучало – несмотря на некоторые обороты – не как пожелание, но как обязательный для исполнения закон:

«Мы желаем, чтобы все народы, которыми благоразумно правит Наша Милость, жили в той религии, которую божественный Петр Апостол передал римлянам, как она, будучи им самим установленной, свидетельствует до сего дня, и которой ясно следуют понтифик Дамас и Петр, епископ Александрии, муж апостольской святости, а именно что мы должны исповедовать в соответствии с апостольским наставлением и учением Евангелия единое Божество Отца и Сына и Святого Духа в равном величестве и в Святой Троице.

Мы приказываем, чтобы те, кто повинуется этому закону, приняли наименование кафолических христиан, и определяем, что остальные, помешанные и безумные, должны потерпеть бесчестие, связанное с еретическим учением, а их сборища не принимать наименование церквей, и что они должны понести сначала Божественную кару, а затем наказание от Наших действий, которые Мы предприняли по небесному велению»[27].