И за мной однажды придут

Может, вернуться в отдел и заловить кого-нибудь? Сегодня как раз рейд по шлюхам. Хочется чего-нибудь пугливого и в то же время бесстыжего, крикливого, мерзотного до приятности и приятного до гадливости. Состояние отчаянное, и лишь одно желание – ощутить рядом прерывистое женское дыхание. Я, как вампир в гробешнике, тоскую и вою по живой плоти. Своей давно не хочется, мозоли на ладонях. От этой суходрочки скоро на еду собственную начну кидаться.

Прокыш по очередному «великому» блату временно поселил меня в аварийный двухэтажный дом на Ивантеевской с центральным входом. Эти сложенные немецкими пленными кирпичики ни разу не видели ремонта и доживали свой век тихой сапой. По фасаду расползлись трещины, в них дышала неровная кладка, живая и влажная, в жаркие дни от нее веяло прохладой. Этому дому положено снаружи выглядеть нежилым и заброшенным. Его будто изобразил, используя технику рисования по мокрому листу, депрессивный бесталанный ребенок после развода родителей и смены детского садика. Но внутри все еще кипит жизнь: до сих пор не обрубили свет, и льется вода, пусть и ржавая, но вода. Со дня на день жильцов со второго этажа окончательно расселят, и за моими окнами, оклеенными черной бумагой (чтоб без палева), роют котлован, собираются проложить новые коммуникации. Целый квартал из таких домов снесли. Я, когда впервые оказался на этой улице, решил, что попал в Германию или Прибалтику.

Незачем любоваться унылыми разрушенными видами. Я здесь тупо отсыпался. И брезговал убогими стенами, лампочку на длинном витом шнуре в паутинном коконе без лишней надобности не зажигал. Утыкался перед сном в телефон, стараясь незаметно для себя, боясь спугнуть капризно наползающую на веки дрему, слегка выпилиться из реальности. В целой квартире обжил лишь одну комнату, где разборная койка с панцирной сеткой, под ней моя спортивная сумка, а там сменное белье, футболка, свитер, джинсы… И коньяк на черный день, когда особенно прижимает. Прежние хозяева знали о грядущем переезде и годами не запаривались состоянием жилья, сдавали приезжим. На подоконниках взбухшие от сырости подшивки пожелтевших газет. Видать, какой-то упоротый советский дед старательно собирал, полагая, что все это важно и как-то упорядочивает общую жизнь. Статьи кто-то придумывал, фиксировал действительность, а в итоге никому ничего не надо, пылится и место занимает.

В другие комнаты почти не заглядывал. Они оставались для меня холодными и мрачными. Взирали из дверных проемов зловещей темнотой. Иногда среди ночи, в самый страшный час, сквозь беспокойный сон эта темнота вдруг особенно сгущалась, нарастала и надвигалась на меня. Просыпался в поту, думая, что проспал сутки, а на самом деле (в панике – на часы!) всего-то четверть часа. Скидывал с груди насевшую тяжесть, садился на край кровати, потому что больше не мог пялиться в глухой потолок, на ощупь нашаривал под матрасом пачку сигарет с зажигалкой и смолил, взявшись за голову и уставившись в никуда. До основания фильтра выкуривал одну за другой, высекая искры, освещавшие на мгновение подступившую непролазную черноту. В такие ясные минуты приходила простая до жути мысль: никуда мне не деться от моего Прокыша. Заточил в темницу, и не выбраться. Не отпустит из своего легализованного ОПГ. Это западня, душный гробушек, в котором сгноят заживо. Коммунальщики заварят подъездную дверь, как только съедут соседи сверху. В первый день после полного отселения выпилят перила, батареи и ванны. И перед самым сносом вынут оконные рамы. И такой беспросветностью накрывало, швыряло в рассеянное угнетение, задыхался, воздуха не хватало! Снова окунался в атмосферу привидевшегося кошмара. И выхода никакого ни в мыслях, ни с разбегу в глухое окно. С недосыпа или похмелья мир открывался с обратной стороны, и в этой ирреальности он был особенно точен и правдив.

Вышел с сигаретой на лестничную площадку. Там угрюмо курил Чебок. И мы затянули в два дыма. Его определили в квартиру напротив. Но с семьей, что уже легче. Хотя по их ежевечерним скандалам не скажешь. Из их кухни пахло поздним ужином. Видимо, я неосторожно принюхался – Чебок предложил заглянуть. Я отказался. Зачем вторгаться на чужую территорию, портить чужой вечер, дразниться чужой семьей? Придется с ним пить, жена станет коситься, а он, может, приревнует ее ко мне, потому что спьяну могу как-нибудь не так на нее посмотреть. Руки у нее мягкие, нежные, как коровье вымя… Чебок вроде взвешенный, но в последнее время тоже задроченный уполномоченный, ни с того ни с сего заводится… И меня взашей, и дочка их начнет плакать, а у жены наутро фонарь под глазом… Интересно, каково ребенку жить в этих плесневелых стенах с черными окнами? Хотя за этими окнами ничего нового, все та же непроглядная мгла и хозяин этой непроглядной мглы, хозяин вечной ночи – Прокыш.

– Как там с этим журналюгой? – нехотя спросил Чебок, говорить все равно не о чем.

– Вчера весь день перед его домом дежурил. На днях будут брать. Прокышу не терпится. Знаешь ведь, какой он, когда «хочется и колется». В порыве срочной злобы готов всех придушить. Изнемогает весь. Я уже отказался. Ясно же, на кого переведут стрелки в случае чего. Не хочу в Рязанскую область.

– Прокыш теперь точно от тебя не отвяжется. Ты должен быть грязным, как все.

– По-хорошему, сваливать надо по тихой грусти, – со вздохом присел на корточки.

– Тебе отработка оставшегося времени покажется адом, по-хорошему не уйдешь, замучают проверками, – со знанием дела предупредил Чебок. – В лучшем случае под разными предлогами навесят несколько взысканий и уволят по статье.

– А в худшем?

– При тебе даже предсмертную записку не найдут. Если где-то действующий сотрудник покончил с собой, значит, был серьезный компромат (шантаж уголовкой за какой-нибудь служебный подлог). Спишут на бытовой характер происшествия: «Погиб в результате неосторожного обращения с оружием». И расследование твоего самоубийства закончится стандартной формулировкой: «В ходе тщательной служебной проверки вины руководства не установлено». А в личном деле Прокыша все останется без изменений: «Грамотный, требовательный руководитель, обладающий умением мобилизовать личный состав на выполнение ответственных задач. Хорошо знает нормативные акты, руководствуется ими при организации и проведении оперативно-разыскной деятельности. Накопленный практический опыт позволяет ему правильно строить работу личного состава». Зато найдут табельное оружие.

Умеет Чебок нагнать жути. Все верно, ходит среди обывателей такая страшилка-легенда, что ежели на месте суицида (не в рабочее время) находят табельное оружие, значит, на службе были серьезные терки. Это такой способ давления со стороны руководства, от которого по окончании смены поступает приказ дежурным под любым предлогом не разоружать неугодного подчиненного. Он, не сдав оружие и покинув рабочее место, автоматически нарушает регламент.

Вернулся к себе. И вроде стал забываться. В голове с угасанием проносились события дня, в том числе знакомство с Кармашиками. Моя скудная на нормальные события жизнь слишком жадно отозвалась на эту встречу. Впервые за последнее время оказался в приличном доме, слушал приличных людей. Даже чаем собирались угостить. И снова захотелось туда! Я бы собакой под их дверью выл, я бы прополз на брюхе весь белый свет к их порогу, лишь бы они меня подобрали, потрепали за ушки и разрешили лежать у ножек дочки Кармашика.

Потянулся к телефону, набрал в поисковике название той программы, где в погоне за ДНК-истиной люди продают души. Эфир уже вышел, и запись выложили. Я, чуть приподнявшись на локтях, решился поглядеть одним глазком, все равно не засну:

Первый акт

Ведущий: …в этой студии мы обсуждаем невыдуманные истории, о которых невозможно молчать.

Вступительный ролик. Голос ведущего за кадром (нарочито задорный): Скандал вокруг семьи Григория Кармашика! В его жизни не было поспешных свадеб и скоропалительных разводов. Однако спустя десять лет после кончины всенародно любимого артиста молодой музыкант публично объявляет себя его внебрачным сыном. (В кадре скрипач играет на сцене какого-то замшелого ДК.) Вдова и дочь считают, что память их любимого мужа и отца оскорблена, и называют молодого человека самозванцем. (Кадры с уже знакомыми мне женщинами, жалуются и слезами обливаются.) В этой запутанной истории много вопросов, и сегодня вечером мы постараемся в ней разобраться. (Камера возвращается в зал.) У нас в гостях Егор Марашка, он готов поведать о трагедии (пауза) всей своей жизни.

Под возмущенный зрительский гул входит на тоненьких ножках скрипач. Губастенький смугляш, как и Гриша, но чуть косенький, хотя вполне симпатичный. Подтянув брюки на острых коленках, скромно занимает крайний диван.

На протяжении всей программы на экране сопоставляют две похожие (по ракурсу) ч/б фотографии Кармашика и скрипача.

Ведущий (подсаживается к нему): Кто внушил вам, что Кармашик ваш отец?

Скрипач (с достоинством): Мне никто не внушал. Я всегда об этом знал, сколько себя помню. В детстве, когда по телевизору шел «Позывной “Рамзай”» или «Рыцарь с Петровки», мать кричала из окна: «Отца показывают!» И я бежал со двора в дом, забывал обо всем. И только одно помнил, что я не один, у меня есть отец.

Ведущий (иронично): Есть воскресные папы, а у вас, получается, такой телевизионный папа. Видимо, с вашей мамой он тоже встречался по телевизору?

Смех в студии.

Продюсер (один из гостей): Между прочим, ничего смешного. Точнее, и смех и грех. Есть такие сумасшедшие фанатки, которые у себя в голове выходят замуж за известных артистов, спортсменов и политиков, заводят с ними семьи, «рожают» от них детей, а на самом деле ребенок от Васи Пупкина. И растят этих глубоко несчастных детей в уверенности, что где-то на Олимпе живут их отцы. Всю жизнь, особенно по весне, они преследуют своих жертв: донимают ночными звонками, требуют признать отцовство, подают на алименты, угрожают близким, дежурят возле служебных входов, расписывают подъезды…

Популярный блогер: На самом деле это страшно! Вспомните, как в свое время Магомаева преследовали! Теперь и до Григория Саныча добрались. Все эти женщины больны, живут иллюзиями и таким образом в своей провинции спасаются от невыносимости бытия.

Тему невыносимости бытия в провинции бодро подхватил один из диванных экспертов – депутат псевдооппозиционной партии.

Депутат (одной рукой крепко сжимает микрофон, другой – отчаянно рубит перед собой невидимую колбасу): А все потому, что у нас провальная региональная политика. Чиновники на местах занимаются самоуправством, казнокрадством! Повсеместно сокращаются рабочие места! Работоспособных мужчин на селе и в малых городах не хватает, так они от безнадеги и безработицы спиваются. И наши бедные женщины вынуждены становиться проститутками и любовницами женатых обеспеченных людей…

Ведущий: Что вы почувствовали на первой встрече? (Подбирает из заветного, выученного словаря наиболее подходящие слова.) Боль, отчаяние, радость?

Скрипач: Честно сказать, я вообще не помню нашу первую встречу. Я же тогда еще ребенком был, чтобы что-то осознавать так ясно… Мне кажется, он был всегда, просто он как будто постоянно отсутствовал. Где-то снимался в кино про бесстрашных моряков и потом вернулся из дальнего плавания. И чего точно не помню, врать не буду, его приездов к нам в Калиновск. Отец ассоциировался исключительно с Москвой.

Продюсер: И с его московской квартирой!

Скрипач: Позже мы стали видеться чаще и общаться уже по-настоящему. Я поступил в школу-интернат для одаренных детей. Это интернат Центральной музыкальной школы при Московской консерватории.

Ведущий: Он навещал вас? Преподаватели должны были знать ваших родителей.

Скрипач: Нет, не навещал. Но содержал меня. Я никогда не жил в Москве впроголодь. Я не требовал много. Я ни в чем не нуждался. У меня было самое необходимое. Мне не нужны фамилия, наследство, известность…

Блогер: А что вам нужно? Запоздалая родительская любовь? Так ее не было и не будет. Если вас не признали, значит, вы действительно ему были не нужны.

Скрипач: Отцовской любви я не требую больше, чем ее было. А она была, поверьте. Я просто хочу сказать, что я есть.

Продюсер: Да вы никто, чтобы кем-то быть! И хотите перестать быть этим никем за счет чужой семьи! Вы рассчитываете, что теперь у вас пойдут скрипичные концерты? Думаете, с фамилией Кармашика будет проще? Зачем вам чужая слава?

Скрипач: Я не могу быть никем только потому, что обо мне ничего не знали.

Певец из 90-х: Кто вы такой, чтобы вас знать? Вот мне до сих пор фанаты пишут.

Скрипач: Очень рад за вас. Но, по крайней мере, я старше Лили. Моя мама появилась в жизни отца раньше, чем Лидия Сергеевна.

Продюсер: Но, судя по всему, по развитию дочь давно вас обогнала. И мать оказалась не самой порядочной, раз вы ее выставили в таком свете. Если бы Григорий Саныч был жив, он бы первым заехал вам по физиономии! Опозорили женщину, собственную мать, на всю страну, вытащив ее интимные подробности.

Ведущий: А кто вообще ваша мать?

Скрипач: Она непубличный человек. Она стесняется всей этой истории. И не будет в этом участвовать. Это ее личное дело.

Пожилая актриса: Но имя-то у нее хотя бы есть?

Скрипач: Ее зовут Диля. Как и мать Григория Саныча. Он хотел, чтоб имя дочери фонетически напоминало о дорогих его сердцу людях.

Продюсер: Давайте все же отделять мух от котлет. «Лилия» перекликается с «Лидией». Это две главные женщины в его жизни: жена и дочь!

Ведущий: А где Кармашик познакомился с вашей матерью?

Скрипач: В Калиновске. Но тогда она была почти ребенком. Это было беглое общение. Ничего особенного. Короткая вспышка. Настоящее знакомство произошло, когда с моей матерью уже было о чем поговорить, через много лет на съемках фильма «Усталый комиссар». Отец снимал в родном Калиновске, там была подходящая натура. На тот момент он заинтересовался ею уже всерьез. Она тогда писала стихи.

На экране сюжет. (В кадре местный краевед на фоне ДК Калиновска повествует о том, как в счастливые советские годы здесь проходили съемки фильма о Гражданской войне.) Снимали в ДК, бывшем храме, на восстановление которого Григорий Кармашик уже в девяностые давал немалые пожертвования.

Ведущий: А вы сами бывали у него дома?

Скрипач: Я дважды бывал у них, когда Лидия Сергеевна с Лилей уезжали лечиться на море. Лиля вообще была очень болезненной. Отец все силы положил на ее выздоровление.

Продюсер: Это не ваши воспоминания. Это украденные детские воспоминания дочери из газетной статьи. А своего нет! За что ни возьмись, ничего вы не помните.

Скрипач: Я мало что помню, какими-то детскими отрывками. Мама приучила не лезть в его жизнь, не попадаться на глаза его знакомым. Мы старались ему не мешать. Хотя он нас особо не скрывал. Пусть и не афишировал нарочно. Мы с Лилей жили в разных семьях, но любил он нас одинаково. Я никогда не был его тайной. Думаю, та семья догадывалась о нас, хотя теперь утверждает обратное. Шила в мешке не утаишь, и мир не без добрых людей, вы понимаете… Тем более примерно раз в четверть, когда приезжала мама, мы шли на детский спектакль «Трехгорки», где отец играл ворона Абрахоса.

На экране кадры из советского телеспектакля «Маленькая Баба-Яга». Кармашик в птичьем гриме машет крыльями и широко раскрывает клюв… Голос ведущего за кадром: Любимая московскими школьниками роль Григория Кармашика!

Зал умиляется, некоторые эксперты смахивают слезу.

Продюсер (продолжает допрос с пристрастием): На какой машине ездил Григорий Саныч?

Скрипач: Долгое время ездил на «Газ-21». В восьмидесятых приобрел BMW E28. Большие деньги вложил. Но потом вовсе отказался от машины, тяжело было по здоровью.

Ведущий: Сейчас мы сделаем перерыв на короткую рекламу, далее в нашей программе: дочь Григория Кармашика! Что скажет она? Не переключайтесь.

Закон подлости: только находишь среди ночи занятие, пусть и беспонтовое, начинает смаривать. Глаза слипались. Едва не пропустил начало второго действия, но разбудил голос той, ради которой решился досмотреть телемудянку.

Второй акт

В студию врывается уже знакомая мне девица. С воинствующим видом начинает гасить всех инакомыслящих.

Дочь: Во-первых, почему его пригласили первым? Я что, тут в роли статиста? (Обращается к скрипачу.) Во-вторых, ты уже несколько раз за вечер нарушил закон, назвав моего папу своим. А вы все, кто его слушает и не препятствует, вы соучастники (обводит взглядом притихших экспертов и зрителей).

Занятная все же у Гриши дочка! Аблакатова работа, он настропалил.

Ведущий (снисходительно): Нам всем уши заткнуть? Из студии выйти? На сто метров к нему не приближаться? Вы же хотели призвать его к ответу. Пусть говорит.

Актриса (в образе сестры милосердия подсаживается к ней, берет за руку): Душенька, у вас было счастливое детство. Вы росли в полной семье. У вашего брата всего этого не было. Чем он хуже вас? И пусть он незаконный. Он защищает право говорить свободно, что он сын! Он тоже хочет гордиться Григорием Санычем.

Дочь (раздельно): Он… Не… Сын! (Отстраняется от актрисы.)

Депутат: Пусть гордится у себя дома, а тут заткнется. Пусть отстаивает это право в суде, а не шляется по каналам. На основании доказательств, если они имеются, ему надо обратиться в суд для установления родства. Либо юридически это надо признать, либо публично не говорить об этом. Оттого, что десять раз сходит на программу, он сыном не сделается. Но ему не интересно быть сыном в рамках одной семьи. Он хочет заявить об этом в информационном пространстве.

Актриса (возвращается на место): Но вдова и дочь уже обратились в суд.

Аблакат (во время перепалки нарисовался с папкой в руках и неизменным выражением подлой доброжелательности на лице): У нас иск о защите чести и достоинства, что не предполагает исследования отцовства. Это другой предмет иска, и нам это не нужно. Мы и так знаем, что он не сын. Только он может подать на установление отцовства. И все это надо было делать при жизни Григория Саныча. При отсутствии предполагаемого биологического родителя и генетического материала экспертиза с достоверностью сделана быть не может.

Скрипач: Мне не нужен анализ ДНК. Я не сомневаюсь в родстве.

Певец: Ага, он боится ДНК!

Дочь: Папа всю жизнь мечтал о сыне. Как бы ни любил дочь, сын – продолжение мужчины. Он сам рос без отца. И не стал бы разводить безотцовщину, прятать ребенка по углам, знакомиться под лестницей, встречаться в скверах.

Ведущий: Но бывает, что мужчины стыдятся случайных связей и их последствий.

Дочь: Это не про моего папу. Он был слишком гордый и щепетильный. Он слишком уважал себя, чтобы чего бы то ни было стыдиться. И все, к чему прикасался, как бы дотягивал до своего уровня.

Продюсер: Известный артист – это человек, который всегда на виду. Здесь невозможно ничего скрыть. В то же время про таких легко сочинить. Я учился на его курсе. Он стольким дал путевку в жизнь! Многие считали его вторым отцом. Из своих учеников он создал настоящую семью…

Дочь: Почему тогда папа не дал тебе свою фамилию, раз ты такой желанный и запланированный? Когда я родилась, он не отходил от меня, пылинки с меня сдувал.

Скрипач: Замуж мою мать отец не звал, врать не буду. Возможно, в отместку (у нее тоже были свои женские обиды) она меня на него не записала. К сожалению, наш ЗАГС в Калиновске в конце восьмидесятых горел. У меня на руках лишь свидетельство о рождении.

Почти за час экранного времени скрипача несколько раз успели обмакнуть в поганое ведро, а он и глазом не повел. До чего сдержанный! Причем без натуги. Невозмутимость будто профессиональная, отрепетированная!

Дочь: Бог с ней, с фамилией. Она дорогого стоит. Мой папа любил делать подарки. Где твои подарки, обожаемый сын?

Скрипач: Если ваша любовь измеряется подарками, то, пожалуйста, главный подарок отца, вернее его завещание, – оригинал сценария «Усталого комиссара». Это наша семейная реликвия. Он передал матери в больнице за день до смерти. Она последней видела его живым. Он умирал один. Звал ее по имени. Она была рядом, держала за руку…

Аблакат: Что значит «умирал один, но она была рядом»? Ваша мама – невидимка?

Скрипач (загадочно): Скорее, отголосок прошлого…

Дочь (хватается за голову): Ну как вам не стыдно? Мой папа ушел от нас очень достойно и тихо. Его «забрали» во сне глубоко за полночь. Мы с мамой сутками дежурили в палате, но иногда брали ночную сиделку. Это милая женщина – друг нашей семьи. Всю жизнь проработала с папой. Она живет в нашем доме. На суде она подтвердит, что посторонних в момент папиной смерти в палате не было. И кто бы ее пропустил в больницу Управделами? Это не проходной двор, там пропускная система строжайшая!

Скрипач: Поймите, я просто хочу с полным правом приходить на могилу отца, при этом не слышать обидных слов.

Дочь: Да я тебя к нему на пушечный выстрел!..

Продюсер: А что значит «оригинал сценария»? Оригинал – это основной документ кинопроизводства со всеми печатями. Копий сколь угодно, а оригинал на данный момент находится в архиве киностудии. Заверен ваш «оригинал» соответствующими печатями?

Скрипач: Я неверно выразился. Это его личный экземпляр.

Продюсер (расслабленно откидывается на спинку дивана): Усы, лапы и хвост!

Ведущий: У меня в руках тот самый сценарий! (Потряхивает в руке, будто сейчас прольет свет на истину.) Здесь рабочие пометки и правки, а на титульном листе цифры…

Скрипач: Это телефон матери. Григорий Саныч попросил ее номер, а записать было некуда. Вот он и воспользовался тем, что под руку попало.

Ведущий: И что, можно позвонить сейчас?

Скрипач: Нет, конечно. От городского телефона мы давно отказались.

Аблакат: Чтобы поставить в то время телефон, еще надо было побегать. Дефицитная услуга для простой женщины.

Скрипач: Моя мама работала закройщицей. Она могла достать все. Ей дефицит приносили прямо на работу. Она трудилась в лучшем ателье Калиновска, его в народе еще прозвали «Смерть мужьям, тюрьма любовникам».

Дочь: Мой папа на этом фильме заработал свой первый инфаркт. К сценарию, который писал сам, относился очень трепетно. Это «болезненный» кусок его жизни. А вы говорите «что под руку попало». Сомневаюсь, что мой папа стал бы марать его случайным номерком мимолетной шалавы.

Актриса: Как вам не стыдно? При батюшке!

Продюсер: «Усталый комиссар», к сожалению, не известен широкому зрителю. Но это редчайшее произведение по своей проникновенности и выразительности.

Дочь (вырывает из рук ведущего сценарий): Ну какой это экземпляр? Кого вы лечите? Это даже не экземпляр. Это копия. Выкрали и тупо на ксероксе отшлепали.

Скрипач: Нет, просто пометки сделаны черной ручкой.

Дочь: Это подделка под почерк. Вы думаете, я руку моего папы не узнаю?

Аблакат: И экспертиза, на которой мы будем настаивать в суде, это подтвердит.

Продюсер: И чтоб вы знали, на съемочной площадке работают с режиссерским сценарием, а это литературная основа! На площадке работают еще и с КПП, и раскадровками, и с вызывными листами.

Аблакат: У вас нет ничего, кроме внешнего сходства. Где совместные фотографии? Где личные письма? Где собственные воспоминания, а не натасканные из разных интервью. Даже легенду более-менее правдоподобную не подготовили. В каждом слове противоречие. На ходу придумываете разные отговорки, изворачиваетесь, выскальзываете, как уж на сковородке. Вашу лирику к делу не пришьешь. Самое главное – документы!

Батюшка: Документы – это еще не вся жизнь.

Скрипач (достает из своей папки): Вот контрамарки с его спектаклей, фотография, письма, поздравительные открытки, телеграммы, талоны денежных переводов… Только с письмами осторожнее, они хрупкие, буквально в руках рассыпаются. Обратите внимание, все даты совпадают с датами киноэкспедиций и гастролей Театра на Трехгорке.