Вот такой сценарий

Елена Тершукова

Вот такой сценарий

Ленинград, общежитие. Катя:

Катька убедилась, что дверь закрыта на ключ, а то обязательно зайдет кто-нибудь. Начнутся расспросы, да и насмешки, пожалуй. У них принято стукнуть пару раз, и, не дожидаясь ответа, сразу входить. А теперь, если что, она успеет зеркало на место повесить и рисунок убрать. Хотя сегодня, в воскресенье, да еще в такую хорошую погоду, вряд ли кто-то в общаге сидит – или на свиданиях, или «культурный уровень повышают», или гуляют, или совмещают первое со вторым или третьим. Но на всякий случай все-таки лучше перестраховаться.

Она собиралась нарисовать автопортрет. А что? Рисовать она всегда любила, особенно женские головки – все тетради с обратной стороны были в школе ими разукрашены. Даже учителей изображала, иногда получалось очень похоже, подружки восхищались. А недавно на практикуме по методике ИЗО их преподша учила рисовать портреты – какие там пропорции, как изобразить глаза, или волосы. И у одной девчонки, Илонки, получился портрет ее парня – точь-в-точь, будто с фотографии скопировала. Все ахнули, а преподша сказала, что это талант. Но потом, сколько Илонка ни пыталась кого-то еще изобразить (а к ней сразу, конечно, все стали с просьбами подкатывать), ничего у нее не получалось. Катьке тоже хотелось попробовать. За неимением натуры решила начать с себя. Сегодня, наконец, выдался удобный случай: воскресенье, Япик с Таткой ушли в кино, а у нее «этот день», когда лучше дома посидеть.

Вот что тут такого, зачем прятаться: сиди да рисуй. Но Кате почему-то казалось, что это дурость. Давно вышла из детсадовского возраста, чтобы сидеть да водить карандашами по бумаге. Взрослые рисуют, да. Если они художники. Не может же она себя художником считать! Даже самой смешно. Вот и решила сделать так, чтобы никто не узнал. Если вдруг что-то получится, потом покажет. А так – нечего и позориться.

Поставила напротив большое зеркало со стены, приготовила бумагу и карандаш. Долго выбирала позу: решила вполоборота, чтобы лицо было не таким круглым. Она рисовала, вглядываясь в свое отражение и вспоминая, что говорили на практикуме, и так увлеклась, что когда вдруг посмотрела на часы, то ахнула: прошло больше часа! Скоро девчонки придут, а она обещала на ужин котлеты пожарить с картошкой. Котлеты-то – это быстро, вон, пачка между рамами, а картошку вначале еще почистить надо.

Катька придирчиво глянула на готовый портрет. Смотреть старалась так, как будто это не она сама разглядывает, а кто-то другой. Вроде, похоже. Только глаз кривой какой-то. Если рисовать так, как учили, получается, что глаза будто косят и один намного меньше другого. А если как в зеркале видишь, то вообще что-то непонятное. Ладно, надо отложить и еще раз потом посмотреть, более отстраненно.

На кухне, конечно, никого не было. Она быстренько почистила картошку и поставила вариться, выложила из пачки на сковороду оставшиеся три котлеты. На улице уже стемнело, напротив светились окна корпуса общежития ЛЭТИ. В темном стекле неясно отражался ее силуэт. Катька повернулась боком, потом развернула плечи прямо. При таком повороте талия выглядела совсем уж тонюсенькой. А если еще сзади халатик рукой прихватить – то кажется, что талию можно обхватить ладонью.

Все-таки с фигурой ей повезло: и грудь не большая и не маленькая, в самый раз, и попа. А талия – вообще супер! Двумя ладошками, конечно, не обхватишь, но все равно тонкая. Все покупные юбки и брюки приходится в поясе ушивать – болтаются. Да и рост хороший – не маленькая, как Япик, но и не дылда какая-нибудь.

А ведь еще какой-то год назад, в выпускном классе, чувствовала себя и дылдой, и кубышкой. В их городке люди почему-то были в большинстве маленького роста, так что ее папа, который, в общем-то, совсем не высокий для мужчины, всего метр семьдесят, казался высоченным. Она всего на сантиметр не дотянулась до папы, а ведь девочка! В классе была самой высокой, даже самые длинные мальчишки ниже нее. Правда, к девятому-десятому классу некоторые подвытянулись, хотя бы вровень стали, но она уже успела заработать хорошенький такой комплекс. Даже сутулиться стала, чтобы хоть чуточку пониже казаться. На школьных вечерах танцевать ее не приглашали – мальчик же должен быть обязательно выше партнерши, иначе смешно! И в кино, и «дружить» тоже никто не предлагал поэтому: как пойти по улице с девочкой, которая над тобой возвышается – засмеют. Хотя мальчишки к ней с уважением относились, да и игривые взгляды нет-нет, да и бросали… А может, еще и папу боялись: в городе его хорошо знали, работал прорабом в местном стройуправлении, и летом принимал мальчиков из старших классов к себе на стройку на подработку. А нрав у папы строгий: проштрафился – получи! Так что мальчишки его побаивались.

Да и не только рост ей тогда не нравился в себе, а вообще все. Лицо круглое, большие в детстве глаза почему-то стали совершенно обыкновенными, еще и какого-то невразумительного болотного цвета, рост слишком высокий, плечи сутулые, а фигура вообще – слезы сплошные! Девчонки почти все (кроме толстушек, конечно, но их мало было) – ни попы, ни груди. А у нее что спереди – «полна пазуха», как мама говорила, что сзади сундучок. Папа-то про ее фигуру с явным одобрением заявлял, что она настоящая «донская казачка», и что в их станице у нее уже отбою бы от женихов не было – только выбирай! Неизвестно, как там в станице, а тут Катька чувствовала себя громоздкой дылдой со слишком объемными выпуклостями и круглым «никаким» лицом…

А помогла «абитура».

Сколько помнила себя, всегда хотела быть или воспитателем в детском саду, или учительницей в младших классах. Постоянно кого-то нянчила, за кем-то приглядывала – и у мамы на работе в яслях (мама работала старшим воспитателем, и дочка часто приходила к ней – помогала одевать и выводить на прогулку малышей), и братишку Димку, и двоюродных младших братьев-сестер, и соседскую мелкоту. Взрослые знали: если Катю попросить присмотреть за ребенком – лучшей няньки не найти. Да еще и в садике ей с воспитательницей повезло: все мальчики были в ту влюблены, девочки старались во всем подражать, а их родители нарадоваться не могли. Вот Катя и решила: буду такой воспитательницей, как Светлана Ивановна. Мама и учителя говорили, что у нее педагогический талант. Но когда сказала, что пойдет в педучилище, стали уговаривать в институт – мол, с таким умом, да хорошей учебой нужно обязательно получать высшее образование. Катька и не возражала – высшее так высшее. А в десятом классе случайно увидела по телевизору передачу про Ленинградский институт имени Герцена, и загорелась – хочу учиться там! И снова пришлось выдержать дружный напор взрослых, в один голос твердивших: надо идти в областной «пед»: и к родителям близко, и поступить легче. Даже направление дядя Боря, работавший в городской администрации, обещал выхлопотать. Нет, уперлась – если ВУЗ, то только «Герцена». Удалось все-таки уговорить родителей: если не получится, то на следующий год пойдет туда, где попроще.

При одной мысли о том, что дочка будет жить в общежитии во время поступления, папа пришел в ужас. Почему-то он считал: студенты – это совсем другое, жить в студенческом общежитии – нормально, а вот абитуриенты люди безответственные, только и делают, что дурака валяют, а то еще и пьют, и вообще, неизвестно, чем занимаются. Напрасно Катя ему доказывала – ведь студенты-то из абитуриентов получаются! Он и слышать ничего не желал. Студентами единицы становятся, а остальные – не пойми кто.

Выход нашелся. Их бывшие соседи по лестничной площадке несколько лет назад переехали как раз в Ленинград. Отношения хорошие сохранились, переписывались до сих пор. Вот они-то и согласились приютить Катерину на время поступления. Правда, как раз уезжали в отпуск, но, написали они, это даже и хорошо: будет Катя спокойно готовиться к экзаменам, некому мешать. А что одна поживет – так ведь взрослая уже. Абитуриентка! Привыкать нужно к самостоятельной жизни.

Так и получилось. Папа лично отвез дочь в Питер, съездил вместе в институт сдавать документы, ужаснулся толпам поступающих, и уехал обратно. А на следующий день тетя Лора с дядей Левой показали Катьке ближайшие магазины и рынок прямо рядом с домом, сходили с ней и маленькой дочкой в Зоопарк (он оказался тоже совсем рядом, в нескольких кварталах), показали, что и как – и укатили. Да и было что показывать. Дом старинный, лифт удивительный (не закроешь внешнюю железную дверь как следует – ни за что не поедет), ванной нет, просто в одном углу огромной кухни стоит на львиных ногах тоже огромная старинная ванна, занавесочкой огорожена. А если учесть, что квартира оказалась коммунальной, то вообще страшно – когда я моюсь, вдруг кто из соседей заглянет? Тетя Лора с дядей Левой посмеялись и объяснили, что никто так не делает. И вообще, коммуналка у них всего на две комнаты, то есть только одни соседи. Это, сказали они, огромное везение, есть коммуналки и на десять комнат. Их соседи даже и не живут тут. Сдают свою комнату молодому парню из Молдавии, а он дома почти не бывает – утром рано на работу уходит, поздно приходит, сразу спать ложится, а каждые два-три месяца вообще на родину уезжает, у него там молодая жена. В Ленинграде он на свой дом зарабатывает.

Месяц абитуриентского житья стал необыкновенным и неожиданно восхитительным. Она не думала о том, удастся ли поступить. Просто целыми днями снова и снова повторяла давно выученное, готовясь к очередному экзамену. Когда голова уже отказывалась соображать, шла на рыночек неподалеку от дома, в магазин. Обедала, немного отдыхала и снова учила.

Удивительным было все, начиная от полного одиночества, кроме дней экзаменов (никогда раньше она не оставалась совсем одна хотя бы на сутки). Дома у них была дровяная плита, как и у всех, а здесь газовая. Катька быстро научилась с ней управляться. Да и что там управляться-то! Это ж не дрова, которые надо то подбросить в топку, то поворошить, чтобы горели ровнее. И за кастрюлей на плите следить тоже умеючи надо. Отодвинуть от жара, или, наоборот, придвинуть. А тут: ручку повернул, спичкой чиркнул – и красота! И пламя регулируется одним незначительным движением руки.

Удивительная погода стояла весь тот месяц: утром ясно голубело небо, в тени домов ютилась сыроватая прохлада. Днем солнце вспоминало, что надо бы поработать, и изобильным сиянием заливало город. От каменных домов, от асфальта, даже, кажется, от листьев деревьев и травы веяло таким жаром, что люди старались не появляться на солнечной стороне улиц, прокладывали свои пути по теневой. К вечеру солнце начинало сердиться на никчемных человеков, не умеющих оценить его щедроты, и хмурилось сначала легкими облаками, а часам к восьми раздраженно заволакивало небо обманной легкой дымкой. Загоняло всех по домам и предупреждающе ворчало дальними громами, посверкивало зарницами. А потом и вовсе передавало свои полномочия ночи. А та злыми черными тучами пыталась влезть прямо в окна, раскатистыми громами заставляла укрывать уши подушкой, сверканием молний зажмуривала людям глаза. Под ее яростным напором, казалось, столетний каменный основательный дом вот-вот не выдержит и развалится, как детская постройка на морском берегу, и камушками раскатится по улице… Потом, напугав хорошенько и подустав, гроза выдавала последний аккорд: громыхание ливня по жестяным подоконникам.

Это тоже было для Катьки внове: у них все подоконники были деревянными, и любые дожди, даже самые яростные, только шелестели по ним. А тут стоял такой грохот, что куда там трамваям внизу! Но ей даже нравилось. Это значило: гроза ушла. И она прекрасно засыпала под этот невероятный барабанный перестук. Грозы были такими, что думалось: эта последняя, всю мощь уже выплеснуло. Но на следующий день повторялось то же самое.

А еще тетя Лора с дядей Борей оставили фантастическую вещь, и разрешили ею пользоваться: кассетный магнитофон. До этого Катька только несколько раз видела такие, да и то не близко. Она быстро разобралась, что к чему. Попробовала слушать несколько кассет и влюбилась в одну: альбом Тухманова «По волне моей памяти». Разрешала себе перерывы: одна песня. А для бешеного скока по комнате, чтобы размяться, отлично подходила «Из вагантов».

Иногда Катька позволяла себе царское развлечение: шла на остановку трамвая и садилась в первый попавшийся. Ехала, пока не надоедало, выходила, садилась в следующий. Меняла трамваи, направления, маршруты. Город открывался ей то великолепием старых домов, то громадами современных, то вдруг улыбался парком или рекой… Заезжала в какие-то невероятные дали, промышленные районы, где и людей-то почти не было. Совершенно терялась в пространстве, даже примерно не представляя, где она теперь находится. На конечной спрашивала у кого-нибудь, как добраться до ближайшего метро. А уж там-то все просто.

Странным было и то, что она совсем не скучала по родителям, брату, дому. Будто бы это была вовсе не она, Катя, домашняя девочка, а какой-то совершенно иной человек в иной реальности…

Оставшись одна в чужой коммуналке, первые две ночи Катька спала с ножиком под подушкой. Посмеивалась над собой, но клала: кто их знает, этих молдаван, слышала, что южане – все «горячие парни». А когда через два дня вечером, засидевшись за учебниками, вышла на кухню чайник поставить и там увидела соседа, который варил себе точно такой же суп из пакетиков, каким питалась и она, с вермишелинами-цветочками, то сразу успокоилась. Оказался он невысоким худеньким скромным парнишкой чуть постарше ее самой. Да и звали его Думитру, Дима – совсем как Катькиного братишку. Он и сам, оказывается, ее боялся – ведь без прописки тут живет. Катька уверила: сама такая же, «на птичьих правах». Научила его премудрости: если в такой суп добавить пару картошин, то и сытнее, и на два обеда хватает. Потом они даже по вечерам чай вместе пили на кухне: и ему одиноко, и ей – за целый день зубрежки хоть с живым человеком пообщаться. К чаю Катька жарила на большой сковороде четыре кусочка батона: два Думитру, два себе. Сверху чуть присыпала сахаром – пирожное. Он в первый день отказывался, мол, не хочет нахлебником быть, но Катька выход предложила: день его продукты (булка, маргарин и сахар), день – его.

Вся Катькина еда нехитрой была – она решила деньги экономить. Вдруг не поступит, тогда получится, что родители зря потратились на дорогу да житье тут. Завтракала чаем и булкой с маслом, на обед – суп из пакетика с картошкой и хлеб с маслом да солью, иногда с кусочком колбасы, а ужин уж вообще царский: котлета из кулинарии, макароны или картошка, и – самое главное – сладкий болгарский перец! Раньше Катя его никогда не пробовала, даже и не подозревала, что такое бывает: у них он не продавался. А тут на рынке глазами зацепилась: лежат на прилавке толстенькие, глянцевые, победительного красного цвета. Похоже на елочные игрушки, до того нарядные. Не удержалась, спросила у тетеньки, что это. Та удивилась, да и дала попробовать. Катька прямо влюбилась в душистый, сочный, летний вкус. Стоила одна штука пять копеек. И теперь она почти каждый день перчик покупала, удержаться не могла. Зато какое это было наслаждение – макать длинненькую дольку в соль, а потом хрустеть этим сочным сладким чудом. Никаких конфет не надо! И еще она позволяла себе через день: или мороженое самое дешевое, в картонном стаканчике, или пирожок с мясом. Эти жареные пирожки Катя обожала, особенно если горячие, могла бы, наверное, за раз штук десять съесть, но – экономия! Доэкономилась до того, что юбка сваливаться стала. Катька этому немного удивилась, да думала, что ткань просто растянулась. А когда через месяц вернулись Тетя Лора с дядей Левой (дочку они пока оставили у бабушек-дедушек), то тетя Лора удивленно оглядела ее, потом покрутила за плечи и сказала:

– Катя! Ты что, совсем ничего не ела тут, что ли? Похудела как! Одни глаза остались! Смотри, Левчик, во что она превратилась!

Дядя Лева тоже внимательно ее оглядел.

– Да уж! Вот это результат! Лора, а ей ведь ужасно идет. Фигурка классная, личико подтянулось, а глаза-то, глаза! Просто звезды сияют! Поделись диетой, Катерина!

Катька обидеться сначала хотела: решила, дядя Лева, по всегдашней своей привычке, «подкалывает». Но он, похоже, и не думал смеяться, а и вправду смотрел восхищенными глазами, так что Лора даже замахнулась на него полотенцем:

– Так! На Катю не заглядываться! Она, конечно, хорошенькая, но жена красивее!

– Конечно, Лорик! Ты у меня всегда лучше всех! Просто я думаю, может, мне как-нибудь попробовать месяцок одному пожить, без твоих вкусностей – тоже хочу как кипарис стройным быть, – рассмеялся дядя Лева.

– Отлично! Садимся на подножный корм. Мне же лучше – ни магазинов, ни готовки, красота!

– Ммм…знаешь, я погорячился, пожалуй, – пошел на попятный дядя Лева. – Нет уж, Лорик, не надо мне этого счастья. Катьке-то на пользу, а я и так толстый и красивый.

– Вот то-то же, – рассмеялась тетя Лора.

А Катька вечером, когда душ принимала, внимательно рассмотрела себя в зеркало. И точно: куда исчезли мясистые бока и ляжки? Откуда взялись нежно выпирающие ключицы? И щеки куда-то подевались, а глаза, наоборот, открылись, и – да, прямо сияют!

Так что теперь Катька так и питалась – в день можно потратить рубль. А еще лучше – меньше, тогда и на лак для ногтей, и на помаду, и на колготки можно накопить. Зато и в зеркало на себя теперь смотрела с удовольствием. Да и рост, оказывается, у нее никакой не большой, а очень даже средний: девчонок половина выше нее, а уж про парней-то и вообще можно не сомневаться: высоченные. Вот откуда они все такие тут взялись? А когда на первой же студенческой дискотеке среди многочисленных пригласивших ее потанцевать парней парочка оказалась заметно ниже нее (Катька это сразу видела – привыкла вычислять, не слишком ли большая разница в росте с тем, с кем она общается, не слишком ли смешно выглядит) – и немало этим не смущавшихся, она сначала изумилась, а потом решила: если человек в вузе учится, то ему есть чем гордится кроме роста. Так что и этот вопрос выбросила из головы. Наоборот, научилась расправлять плечи и избавилась от сутулости – как-то сама исчезла.

Вот бы сейчас дядя Лева с тетей Лорой на нее поглядели! Еще больше удивились, наверное. Только вот они опять переехали, еще в октябре, на Черноморское побережье – их дочке врачи рекомендовали смену климата. Звали к себе на лето, ну, посмотрим.

Катька еще покрутилась перед зеркалом окна, но уже пора было сливать картошку, да и котлеты были готовы. Скоро и девчонки пришла. За ужином рассказывали про фильм, про парней, которые к ним «кадрились» после сеанса – насилу отвязались. Не понравились, противные какие-то, липкие. Свой портрет Катька так и не решилась показать. Подумала, что лучше еще потренируется. А пока сложила его и убрала подальше в тумбочку.

***

Яна:

Яппи смотрела в зеркало. Девчонки читали – готовились к завтрашнему зачету, а она решила сделать перерыв. В принципе, в чем пойти на новогоднюю дискотеку, она уже решила – вариантов-то нет. И чем загляделась? – усмехнулась она про себя. Вот спасибо родителям за такую внешность! Миниатюрная, «фарфоровая статуэтка», как ее частенько называли: росточка маленького, тоненькая, почти прозрачная фигурка, кажется – такая хрупкая, что только дунь и улетит. А вот фигушки вам! Яппи-то знает, что прочно стоит на земле и ни в каких облаках не витает. Но иметь такую видимость очень полезно. И в транспорте не толкнут, поостерегутся, и на преподов должное впечатление оказывает. Конечно, Яппи и сама хорошо учится, голова у нее варит прекрасно. А как же иначе – разве, будь по-другому, смогла бы сама, без «блата», без рабочего стажа, прямо со школьной скамьи, как говорится, поступить в один из самых лучших вузов страны? Пусть и не на самый престижный факультет, но тем не менее!

Да и лицо – лучше не пожелаешь. Что-то японское, но в более европейском варианте. Конечно, японцы за свою ее никогда не примут, а вот все остальные постоянно спрашивают, нет ли у нее японских корней. Нет. Просто такая игра природы, и спасибо ей за это. Если внешность выбирать можно было, она и выбрала бы себе именно такую: маленькая хрупкая девочка с чуть раскосыми глазами, черными прямыми волосами, темными, почти черными глазами… Зубы вот только подкачали: от природы они у нее очень плохие – серые какие-то, а передние быстро, чуть ли не с самого детства, стали чернеть и портиться. Спасибо хорошему стоматологу, маминому другу – сделал все как надо, и никто даже и не догадывается, что ее красивые ровные белоснежные зубки не свои, а искусственные. Приходится только постоянно за ними следить, а чуть что – новые делать. Но дядя Веня говорит, что уже идут разработки: раз сделал, и можешь много лет жить спокойно.

Институт они с мамой вместе выбрали. Когда-то мама хотела, чтобы единственная дочь пошла по ее стопам: преподаватель музыки – что для женщины может быть приятнее и престижнее? Зарплата, конечно, так себе, так для зарабатывания денег женщина и не предназначена. Добыча – это обязанность мужская, а жена должна собой семью украшать, детей рожать да за домом следить. Работать так, немножко, чтобы в клушу домашнюю не превратиться, да наряды-прически было где «выгуливать», и не только в театре или на концерте, а среди своих-наших, чтобы было кому оценить и похвалить. Но мамочкины первоначальные планы провалились: хоть дочка и окончила «музыкалку», и даже могла поиграть что-нибудь под настроение, но со слухом у нее, честно говоря, было так себе. А как красиво все начиналось: девочка с флейтой! Но…нет. И «художку», как и положено девочке из интеллигентной семьи, Яппи тоже окончила, рисовать ей нравилось, и даже неплохо получалось. Но однажды в недобрый час их учитель сказал, что художницей ей не быть, мол, «Божьей искры нет», а вот рисовальщицей – вполне. Или учителем рисования. Тут уж Яппи воспротивилась: ах, не «искрит»? И не надо! И, как только в художке аттестат получила, в дальний шкаф его положила и пообещала себе торжественно, что больше никогда в жизни рисовать не станет.

Тогда мамуля стала думать. Медицина отпадает: дочка крови боится, а уж шприц увидит – передергивается вся. Переводчиком – ни за что не хочет языки зубрить. Написать по-английски напишет, что там по школьной программе положено, прочитает – тоже поймет, и на этом все. В стюардессы – там тоже язык иностранный нужен, да и не пустит она дочку, слишком опасно. Остается педагогика. В школу с Яночкиным росточком не пойдешь – никакого авторитета не будет. Значит, в дошкольное. Так Яна именно дошколят терпеть не может! Тогда так: надо высшее образование получать, а потом методистом в саду или даже РОНО работать. Тем более что на уроках школьных по профориентации делопроизводство изучала. И учительница очень ее хвалила, говорит, работа с документами – это Яночкино. Она даже печатать слепым методом научилась играючи.

Идем дальше: где лучший дошкольный факультет? Москва да Ленинград. Москва далеко, да и едут туда отовсюду, колхоз прямо. А вот Ленинград – то, что надо: поближе, город интеллигентный, красивый, с историей. Учиться там – счастье. И звучит как: «Моя дочь получает высшее образование в Ленинграде»! Или: «Окончила институт имени Герцена»! Так и решили. Конкурс, конечно, был огромный, и Яна, даже с ее отличным аттестатом, боялась, что не пройдет, но – получилось. Не зря два последних года в школе только и делала, что зубрила, учила, повторяла… А уж сколько дополнительной литературы по предметам перечитала, сколько сочинений написала, которые потом их «русичка» (спасибо ей) правила!

Какое красивое слово «абитуриент»! Я – абитуриентка: говоришь себе и даже дух захватывает. Ленинград – это отдельный восторг, не влюбиться в него невозможно. Пока мамусик гуляла или бегала по магазинам, Яппи честно учила, но иногда они, тайком от папы, давали себе возможность понаслаждаться – то в Русский музей на весь день уходили, то в Эрмитаж. Остальное – решили на потом оставить, когда студенткой станет. Если станет. Конечно, раньше они семьей ездили несколько раз на экскурсии, но что экскурсии – все бегом-бегом, и показывают не то, что ты хочешь увидеть, а что в программе. Да и как рассмотришь что-то, когда на посещение Русского музея – хорошо если два часа! А про Эрмитаж – вообще ничего и говорить. За день несколько залов только и успеешь пройти. Картину ведь можно бесконечно рассматривать: чуть встанешь по-другому – опять что-то новое открывается. А еще угадывать: вот здесь художник так краску положил, а вот здесь так смешал…

Так что ей повезло и с вузом, и с городом. И с девчонками-сокурсницами тоже. Мальчик-то у них на весь курс всего один, и тот какой-то прибабахнутый. Ну, а какой еще парень на дошкольный факультет пойдет?

На «абитуре» Яппи жила на съемной квартире вместе с мамочкой: родители ни за что не захотели отпускать ее одну, да еще и в общежитие. А раз у мамы как раз был отпуск, то она и поехала с дочкой – присмотреть, поддержать, обиходить, накормить вовремя. Хотя что там кормить-то? Яппи никогда не отличалась хорошим аппетитом, да и просто вкусом к еде – ела что дадут, только очень мало, «птичкиными» порциями, как сокрушалась мама. Просто ей неинтересно есть, скучно. Зачем тратить время на еду, когда можно почитать, погулять, да чем угодно заняться? И как можно сказать про еду: я люблю то-то и то-то? Любить можно, например, фильм, песню какую-то, а не котлету или яблоко. Мама, когда дочь малышкой была, переживала, что та мало ест, что маленькая да худенькая, пыталась всеми правдами и неправдами впихнуть в нее еды побольше да пополезнее, изобрести какое-то блюдо, которое вдруг заинтересовало бы ребенка, купить что-то повкуснее, даже по врачам ее водила – все напрасно. Врачи объявляли, что ребенок абсолютно здоров, прописывали то порошки, то микстуры, от которых не было никакого толку. Пока один пожилой профессор не сказал, чтобы отстали от ребенка и предоставили ей наконец право есть столько, сколько ей самой нужно. Пусть съедает по чуть-чуть, но регулярно. И вообще, он добавил, ни один здоровый ребенок не умрет с голоду, если у него есть еда. А еще посоветовал накладывать в тарелку маленькую порцию, третью или даже четвертую часть обычной.