Тайна Рохана

Каждый его шаг казался тяжёлым и порывистым, тогда как Леголас двигался с легкостью, словно танцуя. Удары эльфа были точными и плавными, каждый жест идеально сбалансированным. В отличие от поединка с Боромиром, который давил на него своей силой и агрессивной манерой боя, Леголас работал мягко, терпеливо, как учитель с неопытным учеником. Эльф не стремился подавить его, напротив, каждое движение словно помогало Каю осознать свои ошибки и найти собственный ритм.

Кай, хотя и запинался и порой едва не терял равновесие, не сдавался. Он вновь и вновь повторял удары, искал баланс, и это напоминало ему, как хрупок он по сравнению с другими воинами Братства. Но именно это чувство не давало ему опустить меч. Он знал, что пока выглядит нелепо, но понимал, что эта тренировка важнее, чем любая другая схватка.

Члены Братства наблюдали за ними с любопытством и лёгким скепсисом. Мерри и Пиппин время от времени переглядывались, их глаза светились азартом, и, казалось, они едва удерживались от того, чтобы выкрикнуть слова поддержки своему новому другу. Арагорн сдержанно наблюдал, его взгляд был сосредоточенным – он оценивал Кая, словно решая, есть ли у него потенциал. Гимли, прищурившись, что-то бурчал под нос, явно не разделяя энтузиазма.

Боромир хмыкнул, глядя на тренировку с явным презрением.

– Самоубийство… – пробормотал он, скрестив руки на груди. В его голосе слышалось пренебрежение. Он повернулся к Арагорну и добавил: – Мы все были когда-то юнцами, но… Сколько ему? Шестнадцать? Меньше? Голос у него всё ещё как у девчонки.

На эти слова Гэндальф, который стоял в стороне, тихо улыбнулся, пряча усмешку в бороде. Его проницательный взгляд скользнул по Каю, и в его глазах вспыхнул отблеск знания. Он давно понял «секрет» юного странника. Внимание старого мага, привычного к тонкостям человеческого поведения, было слишком острым, чтобы упустить такие детали.

С первых дней пути он заметил, как Кай иногда украдкой поправлял свой плащ или небрежно прятал лицо под капюшоном, когда кто-то случайно смотрел на него слишком долго. Его руки – слишком тонкие и хрупкие для юного воина, его черты лица – слишком мягкие и плавные. Гэндальф уловил ещё кое-что – манера речи, то, как Кай интуитивно избегал грубых слов и насмешек, и даже этот высокий голос, который не соответствовал мальчишескому пылу.

Но Гэндальф не собирался раскрывать тайну Кая. Он видел в её поступках силу и настойчивость, которые могли бы раскрыться в нужный момент. Он также понимал, что этот странный, упрямый выбор идти с ними может быть не просто глупой юношеской дерзостью, но попыткой доказать себе и миру что-то гораздо большее. Пока что тайна была надёжно укрыта, и Гэндальф, обдумывая всё это, только удовлетворённо кивнул.

– Было время, Боромир, когда и ты не отличался зрелостью, – произнёс он наконец, едва заметно усмехнувшись. – Возраст – это лишь условность. Главное – сила духа, которая не всегда видна сразу.

Боромир нахмурился, бросив быстрый взгляд на Гэндальфа, но промолчал, переведя взгляд обратно на Кая и Леголаса.

Тем временем Леголас продолжал обучение, мягко указывая Каю на его ошибки, помогая ему найти равновесие и уверенность. Юноша, хоть и выбивался из сил, принимал каждую подсказку, стараясь улучшить свои движения. Наблюдая за ним, Гэндальф заметил, как упрямо Кай держится до последнего, не показывая ни слабости, ни страха. Словно каждая секунда тренировок была её личным вызовом себе и её собственной историей, сокрытой от окружающих.

***

Кай с самого утра старался не стоять без дела и быть полезным в любом мелочном поручении, которое выпадало Братству. Даже несмотря на ворчание Гимли и недоверие Боромира, юноша упорно выполнял любую работу, стараясь доказать, что он здесь не просто для украшения. Он брался за всё: от разжигания костра до приготовления простых блюд, помогал Сэму с провизией и собирал хворост, если лагерь располагался поблизости от леса.

Когда выпадала его очередь дежурить, он не жаловался, не отказывался, как бы поздно ни было и как бы тяжело ему ни давалось бодрствование после долгого перехода. Сидя у костра, Кай тихо наблюдал за остальными членами Братства, изучая их привычки и повадки. Он старался запоминать, как Арагорн и Гэндальф прислушиваются к каждому звуку в ночной тишине, как Леголас почти без движения замер в темноте, всегда начеку. Каждый их жест, каждый взгляд – всё казалось ему важным уроком.

Юноша всегда был первым, кто предлагал свою помощь. Когда лошадь Братства споткнулась на каменистой тропе, и Сэм тяжело вздохнул, понимая, что придётся вручную нести часть груза, Кай тут же бросился к нему, взвалив на себя сумки с провизией, едва не пошатнувшись под их весом, но упрямо стиснув зубы и стараясь не показывать усталость. Сэм, заметив это, тихо поблагодарил его и предложил помощь, но Кай только покачал головой, показывая, что справится сам.

Когда приходила ночь, Кай всегда был занят чем-то: проверкой снаряжения, сбором накидок и покрывал, чтобы помочь хоббитам, или тихо подбрасывая хворост в угасающий костёр, пока остальные готовились ко сну. Он словно искал любую возможность быть полезным, чтобы никто не мог упрекнуть его в бесполезности. Эта его усердная настойчивость, заметная даже тем, кто поначалу относился к нему скептически, постепенно начала смягчать взгляды Братства.

Арагорн и Гэндальф обменялись несколькими одобрительными взглядами, оценивая рвение юного странника. Даже Гимли, который изначально ворчал громче всех, понемногу стал смягчаться, хотя и продолжал бросать язвительные замечания, особенно если Кай по неосторожности ронял что-то или спотыкался. Но в этих насмешках уже не было той злости, что в начале, а скорее лёгкое раздражение, за которым скрывалось недоумение – как можно быть таким упрямым, не обладая никакими настоящими навыками?

Боромир, напротив, не смягчался так легко. Его взгляд оставался суровым, и он не упускал случая поддеть юношу или указать на его ошибки. Каждый раз, когда Кай предлагал свою помощь, Боромир отпускал резкие комментарии, проверяя его на прочность, ожидая, что тот сдастся и повернёт обратно, признавая, что путь ему не по силам.

Но Кай упрямо выдерживал каждую колкость, каждый взгляд, не отводя глаз и продолжая идти рядом с Братством. Даже после тяжёлых тренировок с Леголасом, когда мышцы ныли, а руки дрожали, он всё равно вставал пораньше, чтобы сделать что-то для группы. Он искренне верил, что каждое маленькое действие – это шаг на пути к его цели. Ему было необходимо доказать себе, что он достоин быть здесь, и ничто не могло сбить его с этого пути.

Дорога к вратам Мории была долгой и изнурительной. Окружающие их горы казались давящими стенами, нависающими над каждым шагом, и темнота сгущалась, становясь почти осязаемой. Братство двигалось молча, каждый шаг отдавался глухим эхом среди скал. Лёгкая тревога витала в воздухе, как будто даже природа чувствовала, что они приближаются к месту, где давно не ступала нога живого существа.

Наконец они вышли к огромным каменным воротам, вырубленным прямо в скале. Их поверхность была тёмной и гладкой, словно отполированный камень, и на ней виднелись древние письмена, слегка подсвечиваемые луной. Гэндальф и Фродо уселись у самой двери, пытаясь разобрать загадку и найти путь внутрь, в то время как остальные разбрелись поблизости.

В стороне от Пиппина и Мерри, которые вовсю кидали камешки в тёмную воду, находился Кай. Он пытался отпустить свою кобылицу и ранее, вот только упрямая лошадь не уходила – теперь же Кай, казалось, старался не обращать на неё внимания, лишь бы животное ушло.

– Не тревожь воду, – прошептал Арагорн, мягко остановив руку Пиппина, прежде чем тот успел запустить ещё один камень. В его голосе слышалась едва уловимая тревога.

Фродо и Гэндальф склонились к письменам на двери, сосредоточенно разглядывая их, тогда как Гимли, полный энтузиазма, рассказывал хоббитам, как скоро они смогут увидеть гостеприимство гномов и чудеса, скрытые в глубинах Мории.

Внезапно по глади озера прокатилась странная волна, тёмная и непрерывная. Кай заметил её первым, и его сердце замерло. Лёгкий холодок пробежал по его спине. Арагорн нахмурился и бросил взгляд на воду, настороженно наблюдая за тем, как волны расходятся по поверхности, будто что-то огромное двигалось под тёмной, спокойной гладью. Боромир, заметив его тревогу, подошёл ближе, пристально всматриваясь в озеро.

Тем временем у ворот раздался радостный голос Фродо:

– Это загадка! «Молви друг и войди». Гэндальф, как будет по-эльфийски «друг»?

Гэндальф с одобрением кивнул, и произнёс слово «Меллон». Как только звук эльфийского слова затих, внезапно каменные врата начали двигаться.

В темноту Мории они шагнули, как в пасть огромного, давно позабытого чудовища. Гэндальф шёл первым, держа перед собой посох, из которого разливалось мягкое, серебристое свечение. Свет выхватывал из мрака древние каменные стены и грубо высеченные колонны, уходящие вверх, как стволы исполинских деревьев, что поддерживают невидимый потолок. За ним шагал Гимли, глаза его блестели от волнения и гордости.

– Скоро, мой друг эльф, – с лёгкой усмешкой пробормотал он Леголасу, – ты насладишься сказочным гостеприимством гномов. Шум костров, отменное пиво, сочное жареное мясо! Это, друг мой, дом моего кузена Балина. А они называют это копями… шахтами!

Но его голос эхом отдался в мертвой тишине, и слова прозвучали в ней жутковато. Никакого шума костров, ни звука шагов или эха дружных песен – лишь холод и пустота.

– Это не шахта, – тихо произнёс Боромир, его голос был пропитан тревогой. – Это склеп.

Гимли осекся. Он медленно огляделся, и его взгляд вдруг застыл в ужасе. Каменные стены были покрыты следами сражений, затвердевшими пятнами крови, а у одной из колонн, словно в насмешку над гномьим искусством, покоился скелет в латах, его кости давно истлели, и только ржавый шлем напоминал о том, что когда-то здесь сражался и погиб гном.

– Нет… Нет! – с отчаянием прошептал Гимли, осознав, куда они попали.

Леголас подошёл к одному из тел и вытащил стрелу, давно пробившую грудь погибшего гнома. Он мгновенно распознал происхождение оружия.

– Гоблины, – пробормотал он, отбросив стрелу, словно она была проклята.

В это мгновение все обнажили оружие. Ножны и кожаные ремни громко щёлкнули, когда Братство приготовилось к возможной атаке. Даже Кай, хоть и дрожащими руками, взялся за меч, но его глаза были полны ужаса – перед ним, в холодном свете Гэндальфа, были мёртвые гномы, сражённые прямо у входа в свои родные залы.

Боромир угрюмо огляделся, взгляд его пронизывал темноту.

– Идём через врата Рохана, – тихо проговорил он, снова глядя в мрак. – Не надо было заходить сюда…

Гэндальф оглянулся на всех, глаза его сверкнули решимостью.

– Прочь отсюда. Уходим! – его голос прорезал тишину, повелевая немедленно покинуть это проклятое место.

Они только успели повернуться в сторону выхода, как внезапно раздался крик Фродо. Его ногу сжала громадная щупальца, вынырнувшая из темноты озера, и резко потянула его назад. Сэм был первым, кто бросился на помощь, выхватив меч и яростно вонзив его в плоть чудовища, разрубив щупальцу. Хоббиты, ошеломлённые и напуганные, пытались оттащить Фродо от воды, но, не успев сделать и шага, увидели, как из озера взметнулось ещё несколько длинных, скользких щупалец.

– Странник! Странник! – закричал Сэм, пытаясь привлечь внимание Арагорна, и размахивал мечом, отпугивая новое щупальце, готовое схватить его друга.

Кай, очнувшись от ошеломления, ринулся к Фродо, пытаясь разрубить одно из щупалец. Лезвие его меча вонзилось в плоть чудовища, и оно издало протяжный стон, но, не разжимая хватки, лишь сильнее дернуло Кая, швырнув его в сторону стены. Меч выпал из его рук, когда он ударился, на мгновение лишившись дыхания. От боли в груди и осознания своего бессилия он только и мог, что беспомощно смотреть, как остальные члены Братства бросились на помощь.

Арагорн и Боромир, вооружённые и хладнокровные, начали методично разрубать щупальца одно за другим. Их удары были точны и сильны, лезвия вонзались в плоть чудовища, разрывая её, отбивая щупальца, что всё пытались схватить их. Леголас метко выпускал стрелы, одна за другой они вонзались в щупальца, ослабляя монстра, создавая хоббитам возможность оттащить Фродо к безопасности.

Кай, с усилием поднявшись, не мог оторвать взгляда от битвы – яростные и мощные удары Арагорна и Боромира, точные выстрелы Леголаса, ловкость и сила, с которой они защищали своих товарищей. Он ощутил, как слабость и боль пронзают его тело, и страх от осознания собственной беспомощности накрыл его. Он даже не пытался ринуться в бой снова, будто отказываясь принимать собственное бессилие перед лицом такой опасности.

Наконец, Боромир с отчаянной решимостью схватил Фродо, оторвав его от цепких щупалец, и крикнул:

– В шахту! В укрытие!

Леголас не прекращал стрельбу, прикрывая их отход, выпуская стрелу за стрелой, пока чудовище вздымало новые щупальца. Арагорн, повернувшись, заметил, что Кай всё ещё сидит у стены, и в последний момент буквально вытолкнул его в открытые ворота, пока группа поспешно укрывалась внутри.

Внезапно чудовище с неистовым рычанием обрушило свои щупальца на ворота, громоздкие каменные стены задрожали, и огромный кусок свода рухнул вниз. Вход в Морию был мгновенно завален обломками, погребённый под грудой камней и пыли. Последний ревущий звук чудовища утих, когда глухой удар камней окончательно перекрыл путь наружу.

На мгновение повисла тишина, нарушаемая только их затруднённым дыханием и отголосками битвы, доносящимися из-за завала. Гэндальф медленно повернулся к группе, его лицо было серьёзным и мрачным, но в глазах мелькнуло что-то твердое, решительное.

– Теперь у нас осталась одна дорога, – подытожил он, слегка ударив посохом о каменный пол. – Только вперёд.

Перед ними лежал тёмный, бесконечный путь в глубины древних шахт, и у каждого из них возникло ощущение, будто за ними сомкнулась невидимая дверь, оставив их наедине с тенями прошлого.

В следующей главе:

– Знаешь, – медленно произнёс Боромир, словно не решаясь нарушить тишину, – все мы тащим с собой какой‐то груз. У каждого из нас есть то, что мы не можем оставить, что бы ни случилось. – Он указал на меч. – Этот клинок – твоя ноша. Ты носишь его так, будто он – часть тебя. И это видно.

3. Тени Мории

Кай, как бы неосознанно провел, или скорее, провела рукой по бинтам на груди, где был спрятан медальон – её последняя память о матери, её связующая нить с домом, который она оставила. Мысли стали тревожными и тяжелыми. Братство продвигалось всё глубже, и каждый шаг, каждый бой давались с невероятным усилием. Меч, с которым она привыкла сражаться в своей деревне, был намного легче того что она сжимала, этот же хоть и был лучше и смертоноснее, оказался почти неподъёмным в реальной битве. Не только страхи и усталость – каждый взмах требовал от неё неимоверной силы, и каждый удар гасил в ней остатки уверенности. Сохранять свою тайну было так же тяжело, как и держать в руках это оружие, созданное не для неё, а для статного, сильного мужчины, как её отец.

Когда Гэндальф объявил привал и отступил вглубь своих мыслей, Кай ощутила облегчение – хотя бы немного времени, чтобы скрыться от испытующего взгляда Боромира и глухого недовольства Гимли. В этот раз ей не хотелось сидеть рядом с хоббитами и не хотелось идти на тренировку с Леголасом. Она забилась в угол, пытаясь раствориться в полумраке, и подперла подбородок руками, погружённая в мысли о том, что их ждёт дальше.

Мысли унесли её обратно к дому. Если она не вернётся, кто-то расстроится? Возможно, братья и сестра… если они ещё вспоминают о ней, старшей, странной. Отец, быть может, был бы зол. Она нервно посмотрела на свой меч – его меч, тяжёлый и непокорный, как и сам её отец. Не выказав ни звука, она вздохнула, едва ощутимо.

– Твой меч слишком тяжёлый, – раздался рядом низкий голос, вырывая её из мыслей. Она вздрогнула и увидела Боромира, который стоял рядом и смотрел на неё с недовольным выражением.

– Простите? – отозвалась она, подняв голову.

– Твой меч, – повторил он, отрывисто указывая на оружие. – Он не подходит под твой рост и комплекцию, поэтому ты устаёшь, когда наносишь удары.

Его слова подействовали на неё неожиданно болезненно. Отец всегда казался ей воплощением силы, и этот меч был символом его мощи и воли, символом дома и цели, ради которой она здесь. Она хотела быть достойной этого оружия, доказать себе и ему, что сможет справиться, что не подведёт. Но Боромир увидел то, что она тщательно прятала за бравадой и усилием: меч действительно был неподъёмным, неподходящим для неё, как бы она ни пыталась справиться.

Слова Боромира оголили её неуверенность. Это было ощущение, словно кто-то увидел в ней слабость, которую она так старалась скрыть. Но прежде чем она успела ответить, он сказал то, что заставило её нахмуриться.

– Не знаю, у кого ты украл это, но в следующий раз выбирай оружие более подходящее…

Её руки сжались в кулаки, и, почувствовав, как её охватывает раздражение, она резко ответила, едва не допустив роковую оговорку.

– Я не кра… – она чуть было не ляпнула «крала», но вовремя поправилась. – Я не крал этот меч! Это меч моего отца!

Её голос задрожал, но не от страха, а от упрямой решимости. Это было первое воспоминание о семье, о её истоках, которым она дорожила больше, чем чем-либо, и даже Боромир не имел права ставить это под сомнение.

Боромир усмехнулся и присел рядом с Каем, внимательно оглядев его, прежде чем взять меч. Кай раздражённо выдохнула, наблюдая за ним, внутренне смиряясь с тем, что сейчас снова придётся слушать его колкости и укоры. Боромир, словно не замечая её взгляда, взял меч в обе руки и начал крутить его, внимательно изучая клинок.

Словно с врождённой грацией, он проверил баланс, держа оружие за гарду и слегка покачивая, позволяя весу равномерно распределяться. Лезвие сверкнуло в тусклом свете факелов, и в этот момент стало очевидно, что меч не обычный. На клинке виднелась тонкая гравировка – рунные символы Рохана, которые играли на свете холодным серебряным блеском, словно оживали от прикосновения. Гарда представляла собой головы двух лошадей склоненных друг к другу, символизирующим величие и стремительность всадников Рохана. Рукоять, обмотанная кожей, была удобна для сильной, привычной к оружию руки, а навершие завершалось выгравированным конём, изображённым в беге – символ королевства Рохана и его гордости.

– Хорошая сталь, прекрасный баланс, – произнёс он, слегка повернув клинок, любуясь его гладкой поверхностью и искусным орнаментом. Он бросил взгляд на Кая, который буравил его взглядом исподлобья, сжимая губы в недовольной гримасе. Боромир усмехнулся. – В Рохане все служки такие носят?

Кай стиснула зубы, в глубине души возмущённая его пренебрежением.

– Я не говорил, что я служка, – холодно произнесла она, вкладывая в слово «служка» всю свою раздражённость. – Это вы сами сделали этот вывод, милорд. Это меч моего отца.

Боромир наклонил голову, приподняв бровь, в его глазах мелькнул интерес.

– И кто же твой отец, парень?

На миг Кай опустила взгляд, словно этот вопрос пробудил в ней что-то глубокое и болезненное.

– Мой отец… – она замялась, и её голос стал чуть тише. – Воин Рохана… Был им.

Короткая тишина повисла между ними. Кай отвернулась, словно пытаясь спрятать что-то в глубине души, и её рука непроизвольно коснулась меча. Этот клинок был единственной памятью об отце, и каждый раз, когда кто-то прикасался к нему или сомневался в её праве его носить, внутри поднималось нечто, похожее на гнев и отчаяние.

– Прости, я не знал, – тихо произнёс Боромир, его голос прозвучал неожиданно мягко, и это прозвучало совсем не похоже на его обычные резкие и язвительные замечания. Он ещё раз окинул меч внимательным взглядом, но теперь в его глазах было не любопытство, а нечто большее, словно он увидел в этом клинке не просто оружие, а часть истории, значимой и весомой. Секундой позже Боромир осторожно положил меч обратно рядом с Каем, с бережностью, которую она не ожидала увидеть от него.

Этот жест застал её врасплох. Боромир нарушил границу, которую она сама выстроила вокруг своих воспоминаний, своей семьи и прошлого. Его взгляд, лишённый привычной надменности и колкости, казалось, проник куда-то глубже, где скрывались её тайны. Кай почувствовала себя странно уязвимой, как будто её тайна стала чуть более явной. И, возможно, именно это заставило её внезапно заговорить, как будто слова сами по себе сорвались с губ.

– Я знаю, что не выгляжу как рохиррим, – тихо произнесла она, чувствуя, как Боромир внимательно смотрит на неё.

Её внешность действительно сильно отличалась от тех, кто обычно служил Рохану. Вместо светлых волос, характерных для большинства жителей её родины, у Кай были тёмные, глубокого каштанового оттенка, унаследованные от матери. Они мягкими волнами обрамляли её лицо, и даже в полумраке блестели, придавая ей почти загадочный облик. Кожа её была светлой, но не обожжённой солнцем, как у воинов Рохана, чья жизнь проходила под открытым небом. Её черты были тонкими, мягкими и в то же время напряжёнными, как будто она изо всех сил пыталась казаться тем, кем не являлась. В ней не было той грубой силы, которой отличались жители её родины; вместо этого было нечто иное – тихая решимость и упрямая стойкость, скрытые за спокойным, но острым взглядом.

Она знала, что её внешность привлекала внимание, вызывала вопросы и недоверие – ей это приходилось слышать не раз.

– Я привык к недоверию и вопросам, – продолжила она с лёгким упрямством, переводя взгляд на меч. – Этот меч я не крал. Но и разрешение не спрашивал. Хотя моему отцу он уже не нужен… – Кай на миг замялась, ощущая лёгкую боль от собственных слов. – А у братьев есть свои.

Боромир молчал, его взгляд оставался серьёзным, но больше не было той привычной насмешки или пренебрежения. Он кивнул, как бы подтверждая, что услышал её слова, и это неожиданное понимание, казалось, пробудило в Кай странное ощущение облегчения. Она привыкла обороняться, возводить невидимые стены и скрывать правду о себе. А сейчас – пусть и не вся правда, – но часть её истории оказалась обнажена. И Боромир… не осудил её.

Некоторое время они сидели в молчании, которое было тяжёлым, но не враждебным, как будто каждый пытался заглянуть в тени прошлого другого, пытаясь найти там что-то знакомое.

– Знаешь, – медленно произнёс Боромир, словно не решаясь нарушить тишину, – все мы тащим с собой какой-то груз. У каждого из нас есть то, что мы не можем оставить, что бы ни случилось. – Он указал на меч. – Этот клинок – твоя ноша. Ты носишь его так, будто он – часть тебя. И это видно.

Кай взглянула на него с удивлением, она не ожидала такого прозрения от гондорца. Её привычное представление о Боромире – как о грубом воине, заносчивом и язвительном, – неожиданно дрогнуло. В его словах была мудрость, которая в этом мгновении заставила её понять, что он тоже носит свой невидимый груз. Возможно, это то, что делает его таким суровым.

– А что носишь ты? – спросила она, и вопрос прозвучал едва слышно, почти шёпотом, словно она не была уверена, что хочет знать ответ.

На секунду на лице Боромира мелькнуло что-то, похожее на боль. Его взгляд потемнел, словно он вспомнил что-то важное и одновременно болезненное. Он не сразу ответил, и когда заговорил, голос его был глухим и чуть более хриплым, чем обычно.

– Долг перед моим народом, перед нашим городом, – тихо ответил он. – И перед моим отцом. Он ждёт, что я… – он запнулся, подбирая слова. – Что я принесу в Гондор надежду и силу, которых так не хватает. Каждый из нас, кто покинул его стены, возвращается с чем-то или… не возвращается вовсе.

Кай слушала его, и впервые в его словах она услышала то, что не смогла бы понять, не зная, что такое бремя ответственности. Они сидели рядом, и в это мгновение она ощутила странное сродство, связующее их – двух людей с разными судьбами, но схожими мечтами и долгами. Кай неожиданно поняла, что Боромир, со всей своей гордостью и суровостью, тоже борется, как и она.

Она хотела сказать что-то, чтобы продолжить разговор, но не нашла подходящих слов. Тишина повисла между ними, не требующая больше никаких объяснений. Кай едва заметно кивнула, и это молчаливое движение было ответом, её признанием в том, что она поняла его.

Боромир выпрямился, взглянув на неё ещё раз, но теперь его взгляд был мягче, словно он перестал видеть в ней просто бесполезного мальчишку. И хотя он ничего не сказал, этот короткий миг словно что-то изменил в их отношениях.

Тишина глубоких тоннелей Мории была холодной и гнетущей. Братство затаилось, оставаясь на месте, словно боясь потревожить древние своды. Несколько долгих минут прошли в напряжённом молчании, которое растянулось в вечность. Тени плясали в свете факелов, а в воздухе повисла тревога.