Великая Отечественная война

Одна бабушка в тёплом платке из козьего пуха подошла к ней и протянула одну карточку.

– На, дочка, возьми, – шёпотом сказала она. – С месяц назад дедушка мой помер. Так я его свозить хоронить не стала. В комнате он лежит. Зато получаю на него карточку и лишний паёк хлеба. Возьми, дочка, на здоровье.

Женщина расплакалась ещё сильнее, взяла руки бабушки, встала перед ней на колени и начала горячо благодарить. Бабуля с трудом смогла поднять её на ноги. Для моих детских глаз это была тяжёлая сцена.

А в феврале, когда я пошла отоварить карточки, увидела закрытую дверь булочной и висящее объявление, что сегодня хлеба не будет. Я почувствовала всю боль той женщины, у которой воришка украл карточки. Хлеб не привозили три дня. Каждый день, возвращаясь домой, я смотрела в голодные глаза Валюши и печально разводила руками. Есть было нечего.

Вечером приходила с работы мама и давала мне по крошечному кусочку сахара из тех запасов, что остались после продажи юбки. Я долго-долго рассасывала его. Лишь после того, как переставала чувствовать сладость во рту, поднималась и шла пить кипяток. В те мучительные, длинные три дня мне было позволено экономить силы и не ходить на пруд за водой. Я набирала снег в местах, где почище, а потом ведро ставила на печь. Так кипятили снег. Мы пили очень много, чтобы хоть как-то заглушить неотступный голод.

Безумие голода

Той зимой я видела много страшных картин. Когда выпадали солнечные дни, я садилась у окна и следила за происходящим на улице.

Около железнодорожной станции стояли военные. Каждое утро мимо нашего дома красноармеец возил на лошади воду из пруда. Он держал под уздцы худую кобылу, через тонкую шкуру которой проступали рёбра. Лошади тоже нечего было есть. С сеном и тем более овсом были перебои. Кобылу запрягали в сани, на которых стояли две огромные бочки. Если к пруду она шла довольно легко, то обратно, с наполненной тарой, еле переставляла ноги, подчас останавливаясь и взрывая копытами снег, не в силах везти свою ношу. Солдат тянул её вперёд, стегал плетью. И тогда, собрав последние силы, лошадь шла дальше. Каждый день я наблюдала, как таяла молодая кобылка.

В тот раз лошадь медленно переставляла копыта, дрожа всем телом. Это была даже не лошадь – живой скелет. Поравнявшись с окном, измученная лошадка упала. Солдат пытался её поднять, но ничего не получалось.

– Смотри, лошадь упала! – тыча пальчиком в окно, закричала Валя.

– Она тоже голодная, – попыталась объяснить я сестре.

Красноармеец бросил поводья на снег и побежал, придерживая на плече ружьё, в сторону своей части.

– За помощью отправился, – констатировала я.

Едва солдат убежал, к упавшей лошади кинулись люди. Они обступили её плотным кругом. Я было решила, что они хотят помочь поднять бедное животное. Но то, что увидела дальше, заставило меня отвести от окна четырёхлетнюю Валюшу и, несмотря на сопротивление, усадить её на скамеечку у печки. Люди, обезумев от голода, голыми руками разрывали на куски плоть ещё живой лошади. Действовали быстро, слаженно. Остервеневшие, они хватали куски мяса, пряча их под полы одежды, и убегали прочь. Через минуту на том месте, где лежала лошадь, осталось лишь несколько пятен крови на снегу. Когда солдат вернулся с подмогой, вокруг уже не было ни души.

– Ну что, люди подняли лошадку? – спросила Валя, когда я отошла от окна.

– Подняли.

– Её опять заставили везти воду? – не унималась сестрёнка.

– Нет, Валюша, больше не будут заставлять.

– Пожалели её, значит?

– Пожалели. Пойдём кипяток пить, – я перевела тему и поставила чайник с талым снегом на буржуйку.

Картофельные очистки

Зимой 1942-го мы почувствовали весь ужас осадного положения. На улицах валялись горы трупов, их никто не подбирал: ни у кого не было сил. Люди равнодушно проходили мимо вмёрзших в снег тел, на их лицах не было эмоций.

Хлеб начали давать с какими-то примесями. В нём была и перемолотая кора деревьев, и сухая трава. В 125-граммовых кусочках самого хлеба было мало. От постоянного голода я спасалась как могла. Слонялась днём возле опустевшей деревянной поленницы, выковыривала с досок остатки коры и долго разжёвывала её. Затем шла пить кипяток.

Сильно досаждал холод. Отопления не было, вода в кранах замёрзла. Мы лежали возле печки на кроватях, накрытые горой одежды и одеялами, но и это мало грело. Казалось, холод был повсюду: на улице, в доме, внутри тела. И от него никак не спрятаться. Я с нетерпением ждала весны, когда потеплеет и смогу отогреться под солнечными лучами.

С улиц исчезли собаки и кошки. Не летали птицы. Даже вездесущих крыс нигде не было той зимой.

Не оставляли нас в покое и немцы. Разозлившись на то, что Ленинград, несмотря на голод, холод и постоянное присутствие смерти, всё равно не хочет сдаваться, утюжили город с особой яростью. Бомбили нас и днём и ночью. Мы ложились спать и не знали, проснёмся ли утром.

Тогда я поняла одно: после блокады смогу снова пережить голод и холод, но не войну! Это страшно!

Как-то вечером, когда взрослые вернулись домой после работы, тёти Кати долго не было. Тревожно переглядываясь, мы ждали её и боялись худшего. Мало ли что может случиться с человеком во время войны. Умер по дороге домой от голода, замёрз насмерть, или убила фашистская бомба.

Чувствуя наше беспокойство, Валюша ёрзала на скамеечке возле печки, наконец не выдержала и плаксивым голосом спросила:

– Где моя мама? Почему она не приходит?

– Чш-ш! – шикнула на неё бабушка. – Не приходит – значит, так надо.

– Может, напарница не пришла, а ночную смену кормить надо. Вот она и осталась. Ты же знаешь, какое сейчас время. – Мама присела на корточки перед Валей и погладила её по голове, пытаясь успокоить.

В комнате воцарилась тишина. Все молчали в ожидании тёти Кати. Было слышно, как потрескивает огонь в круглой буржуйке, тихо, натужно гудит ветер в печной трубе и важно пыхтит закипающий чайник. Только он этой зимой смог сохранить круглые бока. У всех остальных была только кожа, которая туго обтягивала кости.

Наконец деревянная дверь со скрипом открылась, и в дом вошла заплаканная тётя Катя.

– Катюша, что случилось? Что с тобой произошло? – кинулась к ней мама.

Тётя бессильно села на стул и, опустив голову на стол, разрыдалась:

– Меня, наверное, расстреляют. Завтра отдадут под трибунал.

– Что произошло? – С мертвенно-бледным лицом бабушка подошла к тёте, обхватила её голову руками и положила себе на грудь.

– У нас на кухне пропали очистки. Вы же знаете, что их брать нельзя, из них тоже готовят. – Тётя Катя отстранилась от бабушки и развязала на голове шерстяной платок. – В конце смены мы их сдаём начальнику. Я положила их в кастрюльку на столе. А потом ушла набрать воды, чтобы сварить рабочим похлёбку. А вечером, когда нужно было сдать очистки, их не было! Ни кастрюли, ни очисток! Решили, что их взяла я, а я не брала! Меня обыскали. Завели в комнату и заставили раздеться. Но ничего не нашли. Всё равно не поверили. Начальник сказал, чтобы я шла домой. Он напишет доклад в комендатуру, и уже там будут решать, что со мной делать. Но я же их не брала! А утром должна явиться в ту самую комендатуру для выяснения обстоятельств, как сказал начальник.

Мама прогнала меня и Валю в комнату спать. Но мы ещё долго слышали глухие рыдания тёти и голоса мамы и бабушки за стеной. Когда проснулись утром, взрослых уже не было.

Вечером вернулись все трое. Счастливые. Тётю Катю не стали судить. Она была у нас очень честным человеком. Но в комендатуре ей всё равно не поверили, просто на первый раз простили.

С тех пор тётя Катя стала внимательнее следить не только за продуктами, но и за очистками. Закрывала кухню на ключ, когда уходила. Наша семья, состоявшая из одних женщин, избежала очередной утраты. Хотя мы уже привыкли к ним.

Муж тёти Кати ушёл в первые дни войны на фронт. Вестей с тех пор от него не было. Мы его искали потом. Тётя писала запросы в военный комиссариат, пытаясь выяснить, что с ним случилось, в ответ приходили отписки: пропал без вести. Где он закончил свой жизненный путь, как сложил голову, дошёл ли до Берлина или сгинул в плену, в лагерях, мы так и не узнали.

В осаждённый город пришла долгожданная весна, обещая отогреть людей и землю. Весна принесла с собой не только надежду, но и новые проблемы. Улицы Ленинграда были заполнены трупами и нечистотами. Снег таял, оголяя землю, а вместе с ней и незахороненных людей. Это грозило началом эпидемии. Улицы нужно было срочно убрать, но у измученных голодом людей не было сил.

7 марта 1942 года по Загородному проспекту пустили первый грузовой трамвай. Это было похоже на чудо. Люди воспряли духом. Значит, всё не так уж плохо и мы выстоим! Именно грузовые составы пришли на помощь горожанам. Всю зиму город не убирали, а с наступлением весны он ожил и появилась надежда. Ленинградцы вышли на улицы и принялись наводить порядок.

Отголоски мирной жизни

Той весной начали работать бани. Из кранов тонкой струйкой лилась чуть тёплая вода. Люди шли мыться. Всем хотелось смыть с себя грязь и воспоминания о страшной зиме.

Мама и тётя водили нас с Валей в подвальное здание морга больницы Скворцова-Степанова, в которой работали до войны. Там была тёплая вода. Не горячая, но мыться можно было. Мы шли по тёмным коридорам, где прямо на полу лежали обнажённые трупы людей. Почти у всех были срезаны мягкие части тела. Эта картина навсегда запечатлелась в моей памяти. Мертвецов мы не боялись: их было так много повсюду, что подобное зрелище стало привычным.

– Раздевайтесь, – сказала мама в один из таких походов в морг, подставляя под тоненькую струйку воды таз.

Я начала медленно стягивать с себя одежду. Тётя Катя раздевала Валюшу. И вдруг неожиданно для нас, детей, вошёл мужчина. Это был санитар. Он взял шайку и начал набирать воду. Ему для чего-то срочно понадобилась тёплая вода. Взрослые женщины не обратили на него внимания. Я же решила подождать, когда он выйдет.

– Мама, не надо! – закричала Валя, натягивая на себя одежду обратно.

– Не выдумывай, тебе надо помыться, – снова попыталась снять с неё бельё тётя Катя.

– Нет! – возмущённо взвизгнула Валюша и упрямо натянула на себя опять трусы.

– Хех! – усмехнулся санитар. – Такая маленькая, а уже стесняется. Ну ладно, уйду, чтобы тебя не смущать.

Мужчина отставил в сторону шайку и вышел. Только тогда Валюша позволила матери себя помыть.

15 апреля в городе запустили первый пассажирский трамвай. Этот день был настоящим праздником для всех нас. Мы уже не верили, что снова сможем жить как прежде. Надежда на нормальное существование угасала с каждым днём. А тут трамвай. Отголосок мирной жизни. Враг хотел задушить нас, отрезав от цивилизации, а мы в отместку взяли и запустили городской транспорт. Конечно, по ту сторону узнали об этом. Немцы были в бешенстве. Они начали обстреливать вагоны, были жертвы. Но, несмотря на это, для Ленинграда трамвай стал символом победы, а для немцев знаком, что они не смогут нас одолеть.

К середине апреля город был расчищен и в нём снова закипела жизнь. Хлеб стали давать без примесей. Самый лучший вкус! Мы получали дополнительные пайки. Люди немного отъедались, появились силы. На площади Исаакиевского собора высадили капусту и картошку.

В конце апреля у меня перестали болеть ноги и я снова начала посещать уроки в балетном училище. Это был настоящий праздник. За долгие зимние месяцы без занятий мышцы застыли.

Им вновь пришлось вспоминать, как надо работать. На разогрев уходило значительно больше времени, но преподаватели не бранили. Относились с пониманием.

– Ничего, сейчас разработаем мышцы и начнём репетировать «Щелкунчика». Покажем к Новому году ленинградцам эталонный балет, – подбадривала нас учительница классического танца.

Пасха вопреки войне

Помню одно примечательное событие. 5 апреля 1942 года была Пасха. Накануне немцы весь день, с небольшими перерывами, злостно обстреливали город. А в ночь перед праздником они подвергли нас самой жёсткой бомбардировке. Больше сотни самолётов пролетело в небе. Каждый сбрасывал бомбы. Под эту канонаду невозможно было заснуть. Мы прятались в глубоком погребе. Было очень страшно. Никто не знал, куда упадёт следующий снаряд. И пронесёт ли наш дом на этот раз.

Немцы летали очень низко. Гул самолётов сливался со звуками обстрелов и взрывающихся бомб. Я думала, что оглохну к утру. С семи часов вечера до четырёх утра фашисты рвали снарядами непокорный город на куски.

В ту ночь, несмотря на несмолкаемый рокот взрывов, под звуки бьющегося стекла в ленинградских храмах провели пасхальные заутрени.

В шесть утра мы выбрались из погреба и пошли в храм. Никто уже не обращал внимания на взрывы. Ленинградцы хотели освятить «куличи». Священник опрыскивал святой водой кусочки хлеба, которые женщины и дети держали в руках. Все чувствовали единение. Я стояла и вслушивалась в церковное песнопение. Всматривалась в тусклое мерцание жиденьких свечек и испытывала благоговение. Непрерывные разрывы бомб и снарядов, которые градом лили на нас немцы, несли с собой ужас и смерти. А здесь, в стенах храма, люди собрались, чтобы встретить светлый праздник. Вопреки артиллерийским залпам, вопреки голоду, вопреки вечной усталости, вопреки войне. Именно тогда, во время заутрени, я поняла, что обязательно доживу до конца войны, до безоговорочной победы советского народа и непременно станцую свой блокадный танец. За всех! За тех, кто не пережил эту зиму, кого убил снаряд фашиста, кого унёс мучительный, нестерпимый голод, кто замёрз в снегу, кто провалился под лёд Ладоги, не доехав по Дороге жизни в тыл. Я станцую так, что в глазах людей проступят слёзы. Но это будут слёзы радости и умиления. Такой мне запомнилась весна 1942 года.

Нас не сломить

С наступлением лета Ленинград гордо поднял голову и выпрямил спину. Люди всё больше верили, что немцы не смогут сломить нас. Разбитые повсюду огороды начали давать первые плоды. Природа дарила себя, и даже вражеские войска не могли ей помешать.

Нацистское руководство тоже не сидело сложа руки. Поняв, что город даже после лютой зимы не собирается сдаваться, оно приняло решение активизировать боевые действия на Ленинградском фронте и усилить бомбардировки. На нас снова посыпался град бомб. Немцы рьяно обстреливали город каждый день с присущей им педантичностью, как бы цинично ни звучала сейчас эта характеристика. В ответ по нашему радио читали стихи, давали концерты и спектакли в театрах, начали работать школы. Состоялась даже пара футбольных матчей. Горожане дали понять: город отстоим! Все культурные мероприятия ни разу не отменили из-за артобстрела или бомбёжки.

Пуанты от мамы

Вы когда-нибудь держали в руках балетные туфли? Гладкие, из атласа, с тупым круглым носом-пятачком, чтобы удобнее было стоять на пальцах. Крепкие ленты – чтобы плотнее держались на ноге. Пуанты можно считать второй кожей балерины. Помню, в начале июля, в самый разгар учёбы в балетном училище, мама принесла газетный свёрток и положила передо мной на кровать.

– Что там? – с интересом спросила я.

– А ты открой, – загадочно подмигнула в ответ мама.

Я осторожно развернула газету и обнаружила совершенно новые, обшитые атласом балетные туфли! Не чешки, а самые настоящие пуанты! Где она в блокадном Ленинграде смогла их достать?

– Откуда они у тебя? – я не верила своим глазам.

– Неважно, главное, что они у тебя есть, – сказала мама, всем видом давая понять, что разговор окончен и продолжать его не имеет смысла.

Я так и не узнала, где мама смогла раздобыть пуанты. Даже когда закончилась война и я стала взрослой, она так и не раскрыла мне секрет.

Я снова, как и в мирное время, ездила на занятия на трамвае, несмотря на регулярные обстрелы. Сидишь и смотришь, как за окном проплывают разрушенные немецкими снарядами дома, и представляешь, что все здания не повреждены, стоят целёхонькие. Память услужливо рисует в воображении улицы, где не спеша прогуливаются люди, стоят мороженщицы с лотками холодного лакомства. И конечно, сладкая газировка, стакан с которой подаёт тебе улыбающаяся продавщица из киоска. Газ щиплет язык, а напиток наполняет рот невероятно вкусным нектаром. И ты жмуришься от ярких лучей солнца и удовольствия.

Трамвай мчит дальше. Вагон проезжает вдоль прохладной тени деревьев, постукивая колёсами, и тут, возле Исаакиевского собора, воспоминания о мирной жизни обрываются. Они рассеиваются как туман при виде огромной зенитной батареи. При помощи этого орудия наши солдаты пытаются сбить фашистские самолёты, которые нагло врываются в ленинградское небо, чтобы сбросить бомбы на дома и людей. Такой был мой путь до стен хореографического училища.

Здесь всегда, даже в годы войны, царила особая атмосфера. Балерины – как воздушные сказочные феи, которые почти парят в воздухе, едва касаясь пальцами ног земли. Земное притяжение не властно над ними.

На кого были похожи ученицы времён блокады? Худенькие, как тоненькие тростиночки, с ввалившимися глазами, обрамлёнными чёрными кругами, и коротко стриженные. Ни о каких дульках речи не было. Моя мама сбрила мне волосы ещё зимой. Так было легче мыть голову в условиях отсутствия воды. Ещё таким образом мы избавились от надоевших, расплодившихся вшей. К лету мои волосы отросли и доставали уже до ушей.

Несмотря на худобу и лысые головы, ученицы выглядели опрятно. Всегда выстиранные белые, накрахмаленные платья, тщательно отутюженные костюмером. А вот туфли девочки штопали сами. Маленькие балерины уже с первого класса приучаются следить за своей балетной обувью самостоятельно.

Итак, старательно отбив молоточком новые пуанты, я горделиво вошла в репетиционный класс.

– Ах, у тебя новые туфли?! – С восхищением и завистью смотрели девочки, заметив мою обновку. – Где тебе удалось их раздобыть?

– Мне откуда-то принесла их мама.

На этом расспросы закончились. Все встали в ряд у станка для разминки. Учителя жалели нас. Щадили ослабленные голодом организмы. Старались чередовать занятия с короткими переменками, давая отдохнуть. Иногда они сокращали время уроков или количество упражнений. В свою очередь все девочки с полной самоотдачей занимались и никогда не жаловались на усталость. Вопреки тяготам блокадной жизни, уроки всегда проходили строго по расписанию. Французский язык, классический танец, арифметика, русский язык, естествознание, музыка (фортепиано), история и многое другое. Изменения в расписание могли внести только воздушные тревоги.

Помимо занятий, у нас были и репетиции, после которых следовали концерты. Мы выступали в госпиталях, чтобы поддержать дух тех, кто находился на лечении. Пели песни, читали наизусть стихи, в основном военно-патриотические, играли на рояле. Иной раз разыгрывали пьесы или кружили вальс из «Спящей красавицы», исполняли танцы «Куколки» и «Ваньки-встаньки». Нам громко аплодировали, многие утирали слёзы.