Кости и клыки

Ург, наблюдавший из тени, молча одобрил его поступок. Он будет хранителем этого ужаса. Ибо правда, похороненная под камнями, не умирает. Она просто спит. И ждёт своего часа.

Глава 4. Круги на воде

Воздух в стоянке пропитался страхом. Ужас от осквернённого родника и найденного черепа был густым, как утренний туман над Доном. Старые обиды между кланами, всегда тлевшие под пеплом будней, вспыхнули с новой силой. Ночью дети просыпались от криков, уверяя, что слышали за рекой вой, в котором угадывались не звериные ноты, а нечто иное, словно ветер выл сквозь пустые глазницы черепа. Днём женщины, собиравшие ягоды, возвращались раньше обычного, шепчась, что видели на дальних холмах дым, хотя ни один из кланов не разжигал там костров.

Кара, идя к реке, снова заметила пса-изгоя со шрамом через всю морду, словно след от удара когтей. Он сидел один, глядя на неё неотрывно. В его взгляде не было ни страха, ни заискивания – лишь глубокая настороженность и, показалось ей, отсвет её собственного одиночества. Она бросила ему остатки своей лепёшки. Он не сразу набросился на еду. Сначала он осторожно подошёл, принюхался, а затем, схватив кусок, отбежал на безопасное расстояние. Когда он двигался, Кара заметила, что он слегка припадает на переднюю лапу.

Но жизнь требовала своего. Утром, до ритуала, состоялся молчаливый обмен. Женщина-Щука положила на нейтральный плоский камень у берега связку вяленой рыбы. Через некоторое время подошла женщина-Бобёр, забрала рыбу и оставила на её месте моток крепких ивовых верёвок. Перед тем как уйти, их взгляды на мгновение встретились. В этом взгляде не было ненависти – лишь усталость и понимание. Женщина-Бобёр едва заметно кивнула. Это был их тайный, женский пакт, заключённый поверх мужской вражды, чтобы их дети не голодали.

Чтобы не дать племени утонуть во взаимной ненависти, Ург объявил ритуал плетения «Сети Вечности». По древнему закону, для усмирения вражды, он должен был проводиться под знаком «Связанных рук». Впервые со времен Великой Засухи. Это была крайняя мера, священный акт, призванный силой скрепить то, что грозило расколоться. По поверью, нити, сплетённые в этот день, напрямую влияли на судьбу племени на весь следующий год. Кривой узел мог навлечь болезнь, а порванная нить – смерть.

К берегу согнали всех – не только подростков, но и взрослых воинов и мастериц из всех кланов. Их выстроили в огромный круг, и запястья каждого были стянуты общей верёвкой из сыромятных оленьих сухожилий. Сыромятные жилы, влажные и гибкие в начале ритуала, подсыхали на ветру, стягиваясь и впиваясь в кожу с неумолимой силой, превращая символ единства в орудие пытки. По ритуалу они должны были вместе сплести одну символическую сеть, передавая друг другу пучки ивовых прутьев.

Кара оказалась зажата между своей матерью и молодым воином Щуки. Жёсткая верёвка из сухожилий больно впивалась в запястье, заставляя её постоянно чувствовать враждебное тепло чужого тела. Она чувствовала на себе десятки взглядов. Старая женщина из её клана, передавая ей прутья, бросила на неё короткий, колючий взгляд, а затем перевела его на Торна, стоявшего поодаль. В её глазах читалось холодное осуждение. Молодой воин Щуки рядом с ней не скрывал презрительной усмешки. Даже старейшина Лебедей, наблюдавший за ритуалом, смотрел на неё с тихой, горькой укоризной, словно она была трещиной в священном камне. Она чувствовала себя не частью племени, а зверем, пойманным в силок. Эти узлы были не живым, текучим плетением реки. Это были мёртвые, прямые колья клетки. А клетку нужно ломать.

– Разорвёте нить – ваши души утонут! – гремел голос Урга.

Они начали работать. Это была мучительная, унизительная работа. Воины роняли нити. Мастера раздражались от неуклюжести соседей. Грак следил за руками Кары и Торна немигающим взглядом.

Пот заливал глаза, верёвка впивалась в запястье. И сквозь этот туман боли до Кары донёсся шёпот, сухой, как шелест прошлогодней травы. Рядом, неведомо как появившись, стояла Лара-Белое Крыло.

– Когда река болеет, она сбрасывает кожу, как змея, – прошелестел её голос. – Мы сбросили Волков, наших бывших стражей границ, чтобы выжить. Но отрубленный хвост змеи ещё долго помнит яд… особенно тот, что умел видеть сквозь землю.

Её слова, пахнущие пеплом и древней кровью, обожгли Кару холодным предчувствием. Она вспомнила рассказы отца о дне изгнания. Не все Волки были подобны Следопыту. Были среди них и старый сказитель Харт, и простые охотники, ставшие заложниками ярости своего вожака. Но племя, в своём страхе, отсекло их всех, как больную конечность, не разбирая, где здоровая плоть, а где гниль.

Когда сеть была наконец готова, Ург поднял её над головой. Она получилась кривой, с неравномерными ячейками – идеальный символ их хрупкого, вынужденного союза.

– Духи видят ваше единство! – провозгласил шаман.

Но никто не почувствовал облегчения. Ритуал был исполнен, но страх и недоверие никуда не делись.

Толпа расходилась в гнетущей тишине. Люди избегали смотреть друг другу в глаза, словно стыдясь этого вынужденного примирения. В воздухе висело ощущение пустоты, как после бури, которая лишь повалила деревья, но не принесла очищающего дождя.

Позже, когда сумерки начали красить реку в цвет остывающей охры, Кара ускользнула к дальним зарослям камыша. Торн уже ждал там, невидимый, как тень выдры. Эта короткая встреча была глотком воздуха в удушающей атмосфере племени.

Он не сказал ни слова. Лишь разжал ладонь, и в ней лежал коготь пещерного льва, тяжёлый и изогнутый, обёрнутый в мягкую полоску лосиной кожи. «Чтобы защищал», – говорил его взгляд.

В ответ Кара разжала ладонь. На ней лежала маленькая речная ракушка, гладкая и перламутровая. На её поверхности была выцарапана крошечная, но чёткая спираль – их тайный знак, обещание и проклятие. «Чтобы река всегда вела тебя домой», – прошептали её губы.

Их пальцы соприкоснулись, когда он брал ракушку. Короткое, как искра от кремня, прикосновение обожгло их обоих. В этот миг с дальнего холма донёсся короткий окрик дозорного. Они замерли, превратившись в тени, и лишь когда всё стихло, Кара бесшумно выскользнула из камышей.

Возвращаясь к пещере, Кара проходила мимо Камня Голосов. У его подножия, неподвижная, как изваяние, сидела Лара-Белое Крыло. Старуха повернула к ней своё незрячее лицо, но Каре показалось, что те мутные глаза видят сквозь кожу прямо в душу, читая её смятение.

– Твой камень уже лёг на воду, дитя, – прозвучал её голос, сухой, как прошлогодняя трава. – Круги пошли. Но помни: кто-то может принять их за след и пойти по нему… прямо к тебе.

Не дожидаясь ответа, пророчица скрылась в тенях.

Оставшись одна, Кара подошла к самой кромке Дона. Она нашла плоский камень и, вложив в бросок всю свою тревогу, запустила его по водной глади. Камень прыгнул раз, другой, третий… Она смотрела на расходящиеся круги. В них на мгновение отразилась холодная луна, но её лик тут же исказился, распавшись на дрожащие осколки света. Кара смотрела, как её поступок, её маленький бунт, рождает волны, бегущие всё дальше во тьму.

ЧАСТЬ I: КАМЕНЬ И ТАБУ. Раздел 1: Трещина в Камне

Глава 5: «Кости и клятвы»

Утро началось с криков у реки. Охотники Бобров, проверяя свои ловушки-верши, наткнулись на тушу молодого тура, застрявшую в камышах у самой запруды. Добыча, принесённая самой рекой. Но не успели они вытащить её на берег, как подоспели воины Щуки во главе с Граком.

– Наша добыча! – прорычал Грак, упирая копьё в землю. – Река принесла её к нам!

– В наших сетях! – отрезал старый Бобёр. – Уйди с дороги, Щука!

Спор быстро перерос в рычание и толчки. Гром и Грох явились почти одновременно. Воздух между ними звенел от ненависти. Несколько старейшин из клана Лебедя попытались встать между ними, но их тихие призывы к разуму утонули в нарастающем рёве.

– Твои люди воруют то, что им не принадлежит, Гром, – голос Гроха был тихим и ровным, как вода перед водоворотом.

– Твои псы ведут себя как гиены у чужой добычи, – не остался в долгу Гром.

Их спор прервал пронзительный крик. Это был голос Урга, выходящего в центр круга. Его лицо было суровым, как расколотый кремень.

– Вы грызётесь за мясо, как псы, пока на наших границах бродят тени с обугленными копьями! – провозгласил он, напоминая всем о страшной находке прошлых дней.

Старейшина Лебедей, Орла, со скорбью покачала головой. Даже несколько молодых воинов Щуки отвернулись, не желая участвовать в этой унизительной грызне.

Когда с туром поспешно покончили и мясо было разделено под зорким оком старейшин, Ург настоял на немедленном проведении ритуала инициации.

– Знаки множатся! Духи требуют от нас силы и единства, а не жадности! Мы должны провести ритуал инициации немедленно! Пусть наши молодые принесут клятвы и укрепят дух племени, пока тени не подошли слишком близко!

Атмосфера изменилась – теперь это был не праздник, а поспешная попытка заручиться поддержкой духов перед лицом неведомой опасности.

Кара смотрела на воду. Она чувствовала себя не дочерью клана, а добычей, попавшей в его ловушку.

Гром вывел свою дочь Кару в центр круга. Его лицо было непроницаемым, как камень, а голос, лишённый отцовской теплоты, звучал лишь долгом.

– Кара, дочь моя! Сегодня ты становишься Хранительницей Запруд.

Он подвёл её к деревянной чаше, выдолбленной из корня ивы, с водой, зачёрпнутой на рассвете с самого быстрого течения.

Сначала он опустил руки дочери в чистую воду. На мгновение Кара почувствовала связь со свободной стихией, с живым потоком, который она так любила. Это была клятва служить Реке.

Но затем Гром взял горсть сухой глины со дна Дона, смешанной с бобровым жиром, раскрошил её Каре на ладони и с силой опустил её руки обратно в воду. Чистая влага на её глазах превратилась в густую серую пасту, которая обволокла её кожу липким, холодным слоем. Смесь тут же начала подсыхать на ветру, стягиваясь, превращаясь из символа в настоящие, ощутимые оковы. Это был знак служения клану Бобра.

Кара смотрела на свои руки, покрытые серым панцирем грязи. Она была больше не дитя реки, а рабыня запруды.

И наконец, Гром протянул ей ритуальный нож с тонким, смертельно острым лезвием из отшлифованного осколка ребра мамонта. Холод отполированной кости был таким же ледяным, как и взгляд отца.

«Не дар, а цепи», – пронзила её мысль.

– Отныне ты – Хранительница Запруд! – провозгласил Гром, и толпа Бобров одобрительно зашумела.

Кара видела, как в тени удовлетворённо кивнул Грох. Ург нахмурился, чувствуя, что древний ритуал превратился в акт насилия. Но она смотрела только на свои руки, на серые глиняные кандалы, и чувствовала, как костяные цепи традиций и ненависти затягиваются на её душе.

Затем Грох вытолкнул вперёд Торна. Он остановился перед юношей, глядя ему прямо в глаза.

– Ты силён, щенок, – прошипел он так, чтобы слышали только ближайшие воины. – Сила может служить племени. Отрекись от девчонки Бобра. Публично. И твоим испытанием будет охота на зайца у Ближнего ручья.

Торн встретил его взгляд. В его глазах не было ни страха, ни сомнения. Лишь холодное презрение.

– Я иду в степь, – тихо, но твёрдо ответил он.

Грох отшатнулся, словно от удара. Его лицо исказила ярость. Он повернулся к племени и громко провозгласил:

– Чтобы стать воином Щуки, ты отправишься в Голодную степь, на западные пустоши. Ты докажешь, что можешь выжить там два дня и принести любую добычу, кроме мыши. Докажи, что ты воин, а не щенок, бегающий за Бобрами.

Кара увидела, как зашептались воины Щуки. Отправить юношу в бесплодную степь без припасов, где нет ни воды, ни привычной дичи, было смертельно опасным испытанием. Сердце Кары ухнуло в холодную пустоту. Это была месть Гроха, холодная и публичная. Она смотрела на неподвижную спину Торна и чувствовала бессильную ярость. Её утренняя «волна» в сети казалась теперь детской, наивной шалостью. Она хотела разорвать порядок, а в итоге лишь дала Гроху повод затянуть петлю на шее самого дорогого ей человека.

После ритуалов, когда костры начали догорать, Грох подошёл к Грому. Рядом с ним стояли два его самых грозных воина. Это не было публичное требование, а кулуарное давление.

– Засуха близко, Гром. Но есть кое-что похуже. Я видел их оружие. – Голос Гроха стал тихим, почти шипящим. – Если эти тени с запада придут к нам, твои запруды станут нашей ловушкой. Они загонят нас в воду, как оленей. Я должен знать, как их контролировать. Как открывать. И как ломать.

Гром молчал, его рука легла на рукоять ритуального ножа – единственного символа его власти. Грох заметил это движение, и на его губах появилась тень усмешки. Он сделал полшага вперёд, вторгаясь в личное пространство Грома, заставляя его отступить или принять бой, на который тот не был готов.

– Ты просишь предать мой клан.

– Я прошу спасти всех нас, – прошипел Грох. – Ты помнишь, какой ценой были заплачены твои запруды. Не заставляй всё племя снова платить ею из-за твоего упрямства. Научи моих людей, или этой зимой я разнесу все твои запруды камнями, чтобы встретить врага на открытой воде.

Грох замолчал. Тишина, повисшая между ними, стала тяжелее камня. Все смотрели на Грома. На его руку, сжимавшую ритуальный нож. На его лицо, медленно каменеющее под тяжестью выбора. Он мог отказаться. Мог бросить вызов. И обречь свой клан на голод или войну. Его взгляд метнулся к Каре, гордой и упрямой. А затем – к его младшей дочери, Лиан, беззаботно игравшей у воды. Выбор был не между честью и позором. Он был между одной дочерью и всем его народом. И тяжесть этого выбора сокрушила его.

– Я… я поговорю с ней, – выдавил Гром, и в горле встал ком предательства. Он чувствовал, как земля уходит у него из-под ног. Он проигрывал эту войну, даже не начав её.

В этот миг что-то внутри Кары оборвалось. Стыд за отца смешался с яростью. Она шагнула из тени.

– Секреты наших узлов не для Щук! – её голос звенел от обиды.

– Молчи! – рявкнул Гром, хватая её за запястье. «Прости, дитя», – пронеслось у него в голове, но он задавил эту мысль, как тлеющий уголь. – Ты – Хранительница. Ты сделаешь то, что нужно для выживания клана!

Из толпы к ним бесшумно подошла Лара-Белое Крыло. Она положила свою сухую, прохладную руку на плечо Кары.

– Ты – мост, дитя, – прошептала она. – Но помни, кто ходит по мостам во время паводка.

Она отошла к священной чаше, зачерпнула горсть пепла от костра и бросила в воду. Ургу, чьё сознание всё ещё было обострено ритуальным дымом, показалось, что на один миг пепел сложился в три спирали – две переплетённые и одну разорванную. И тут же распался, окрасив воду в серый цвет.

Пока они спорили, у края площади играли дети. Маленький мальчик-Щука и девочка-Бобёр вместе строили из камешков крошечную запруду на ручейке, стекавшем к реке. Их смех, беззаботный и чистый, был горьким контрастом к ненависти взрослых.

Позже, когда племя разошлось по своим пещерам, Торн нашёл Кару у самой воды. Она молча смотрела на тёмные волны, потирая наливающийся синяком след на запястье.

– Я видел, как барсуки попадают в собственные ловушки, – тихо сказал он, садясь рядом. – Обычно это случается, когда их загоняют в угол.

Пока они говорили, к ним, прихрамывая, подошёл тот самый пёс-изгой. Он держался на расстоянии, но его взгляд был прикован к Торну. Юноша отломил кусок своей лепёшки – почти половину скудного пайка – и бросил в сторону пса. Тот отскочил, но, убедившись, что опасности нет, осторожно подобрал еду и тут же отбежал на безопасное расстояние. Он не рычал и не скалился. Он просто наблюдал.

Утренняя мысль Кары о гибкости реки казалась теперь горькой насмешкой. Сейчас она чувствовала себя не водой, а камнем, в который вбили несгибаемый кол.

Глава 6: Волна и петля

На самом краю земли, где степной ветер выл песню одиночества, Следопыт заканчивал свой ритуал. Он не произносил клятв и не взывал к духам. Он действовал.

Он нашёл перо серой цапли – символ Лебедей. Не ломал, а поднёс к губам и прошептал что-то беззвучное, от чего перо почернело и рассыпалось в прах.

Он взял шкурку водяной крысы, врага Бобров. Сжал её в кулаке, и когда разжал ладонь, мех превратился в горсть гнилой трухи.

Он нашёл сухую щучью голову, оставленную беркутом. И растёр её в пыль между двумя плоскими камнями.

Молча. Без единого слова. Он не молился духам. Он показывал им свою волю, выжигая старый мир символическим уничтожением.

Затем он выложил на земле перевёрнутую спираль из белых камней. Это была не просто метка. Это был приговор.

Утро ритуала «Сети Вечности» было холодным и серым. Перед тем как занять своё место, Кара подошла к самой воде. Она смотрела, как мощное течение Дона огибает камни, не ломая их, а находя свой путь. Река была живой, изменчивой, сильной в своей гибкости. А законы племени, их вечная вражда – всё это казалось Каре мёртвыми, прямыми кольями, вбитыми в живое тело реки. Они пытались остановить поток, загнать его в ровные, предсказуемые рамки. «Но реку нельзя заковать в камень», – подумала она с внезапной, ясной решимостью. – «Она либо найдёт обход, либо поднимется и снесёт всё». Она не сломает их законы. Она их обогнёт.

Когда началось плетение, воздух звенел от напряжения. Каждый ромб в узоре символизировал клан, а их переплетение – гармонию. Нарушить рисунок означало навлечь на племя гнев Реки-Матери.

Когда подошла её очередь, Кара, помня своё решение у воды, начала плести иначе. Она на мгновение замерла, а затем её пальцы пришли в движение – уверенное, быстрое, вызывающее. Её узел был не ошибкой, а заявлением. Когда «Сеть Вечности» подняли, её тайный умысел стал очевиден для всех. Среди ровных, строгих ромбов изгибалась одна непокорная, текучая кривая, похожая на волну или щуку, идущую против течения.

– Ты исказила поток судьбы! – прогремел её отец, Гром. Кровь отхлынула от его лица.

Грак не мог оторвать глаз от Кары. Она была так похожа на его сестру Лину – та же упрямая искра в глазах, та же гордая осанка. Память вернула его на много лет назад. Он – ещё подросток. Его младшая сестра, смешливая и быстрая, как рыбка, играет у воды. Эта схожесть разжигала его ненависть, превращая Кару из простого представителя враждебного клана в живое напоминание о его потере.

– Бобр, вплетающий в сеть знак Щуки! – голос Грака прорвался, хриплый от ярости. Для него, чья ненависть обостряла зрение, это была не просто волна. Это была извивающаяся, хищная форма щуки, и он видел не просто узор. Он видел тот самый роковой, тугой узел на мокрой сети, из которой он вытаскивал тело Лины. Та же дерзкая кривая. Та же насмешка. То же предательство. – Это не ошибка! Это клятва предателя!

– Её узел – это ложь! – выкрикнул воин Щуки. – Она вплела хаос в наше будущее! Теперь наши гарпуны будут бить мимо!

– Осквернительница! – проскрипела старая Орла, поднимаясь с места. – Её узел – яд для души племени! Её нужно очистить у Камня Голосов, пока эта скверна не задушила всех нас!

Когда Кара встретилась с Торном у реки, из тени выступил Грак, преграждая им путь.

– Нарушают Закон Молчания! – он шагнул ближе, его голос был тихим, угрожающим шипением. – Щука и Бобёр шепчутся, как воры!

Его рука машинально дёрнулась к поясу и сжала обрывок старой, просмоленной сети – прикосновение к реликвии его горя, казалось, питало его ненависть.

Кара видела в его глазах не просто ненависть, а застарелую боль. Он верил, что Бобры намеренно оставили сеть-ловушку, погубившую его сестру. Для него это было хладнокровным убийством.

– Ваши узлы всегда предают, – прошипел он.

Вмешался Зур, старый воин, и Грак отступил, но его тихий уход был страшнее крика.

Вечером на совете Грох вынес приговор. Эта публичная насмешка над священным ритуалом стала для Гроха идеальным предлогом.

– Она осквернила сеть, а её щенок оскверняет наши законы! – прорычал он, указывая на Торна. – Ты пренебрёг моим первым испытанием, щенок. Теперь твой путь лежит не на охоту, а на выживание. В Голодную степь. На два дня, без воды и припасов. Докажи, что ты воин, а не тень Бобра!

Кара почувствовала, как земля уходит у неё из-под ног. Это был смертный приговор, и никто не мог его остановить. Перед уходом Торн оставил ей связку отборных сухожилий. Развязывая узел, она нашла внутри небольшой, почерневший от времени волчий клык. Предупреждение о Следопыте.

Ночью, когда толпа разошлась и у костров остались лишь редкие тени, Кара одна подошла к ритуальной сети. Она провела пальцем по своей дерзкой «волне». Это была дыра в полотне судьбы. Дыра, через которую можно было сбежать. Мысль о побеге, ясная и острая, как костяное шило, была её собственной надеждой, обретшей голос. Она осталась одна со своими страхами и сетью, которая из символа единства превратилась в карту побега.

Глава 7: Кровь и земля

Два дня Торн не ел. Днём он двигался медленно, против ветра, чтобы не выдать себя хищникам, а ночью зарывался в ещё тёплый песок, спасаясь от ледяного холода пустошей.

Язык присох к нёбу и казался куском сухой коры. Он искал воду не глазами, а знанием. Он шёл за горьким запахом полыни, чьи корни уходят глубоко в землю, и в низинах копал ямы остриём дротика. Но земля была твёрдой, как камень, а силы покидали его. Отбросив бесполезное занятие, он поднял голову, и отчаяние обострило его зрение охотника. Там, у подножия холма, он увидел то, что пропустил раньше, – нору сурка.

Голод, жажда, боль – всё сгорело в одном адреналиновом всплеске. Осталась лишь холодная мысль: «Я не умру здесь».

Он не стал тратить время на ловушки. Завалив камнями все выходы, кроме одного, он начал гнать удушливый, едкий дым от пучка сухой полыни в главный лаз. Когда задыхающийся зверь выскочил из последнего, мир для Торна сузился до писка и мелькающих зубов. Он рванулся, накрывая зверька телом. Сурок, загнанный в угол, с пронзительным визгом впился зубами ему в предплечье, и волна боли едва не заставила его отступить. Но ярость была сильнее. Он придавил зверька камнем, почти не чувствуя, как острые резцы рвут кожу.

Он обработал рваную рану, разжевав в зелёную кашицу листья подорожника, а сверху затянул её паутиной и тугой полоской кожи. Освежевав тушу, он двинулся дальше на запад, к далёкому перевалу.

Именно там он наткнулся на них. Следы. Широкие, грубые отпечатки босых ног, глубже вдавленные в землю, чем человеческие. Но страшнее всего было то, что они оставили после себя. У корней одинокого вяза Торн увидел остатки их костра. А рядом, на выжженном пятне земли, был выложен узор из камней. Но это были не обычные валуны. Они были чёрными, оплавленными, с пузыристой, стеклянистой коркой, и лежали они в форме спирали, которая не закручивалась внутрь, а будто выворачивалась наружу, в мир – как змеи, пробудившиеся под землёй и рвущиеся на свет.

Торн присел на корточки, не смея прикоснуться. Воздух здесь всё ещё пах гарью и чем-то кислым, как от удара молнии в мокрое дерево. Камни были не просто чёрными – их поверхность была покрыта пузыристой, застывшей коркой, с зеркальным блеском. Он осторожно коснулся одного из них кончиком ножа. От него откололся маленький, острый, как обсидиан, осколок.

Торн замер, и сухость во рту сменилась липким страхом. Ледяная волна страха поднялась от пят к затылку. Испытание Гроха привело его не в голодную степь, а на тропу войны, выжженную тем самым огнём, что он видел на наконечнике.

Он потянулся к маленькому кожаному мешочку у пояса, чтобы физически ощутить связь с Карой, придать себе сил. Но пальцы, одеревеневшие от усталости, дрогнули. Та самая ракушка со спиралью, которую Кара вложила ему в ладонь у камышей, выскользнула и, сверкнув в последнем луче, бесшумно канула в колючую пустыню полыни. Паника, холодная и острая, пронзила его усталость. Он рухнул на колени, разгребая колючие стебли одеревеневшими пальцами, не чувствуя, как шипы рвут кожу. Но ракушки не было. Единственный глоток реки в этой мёртвой земле, единственная нить, что связывала его с ней, – исчезла. Это был не просто камень, это был знак. Знак, что он теперь окончательно один. Холодный ком отчаяния встал в горле.

Он вернулся на рассвете. Это была не походка воина, а шатающаяся тень. Его губы потрескались и запеклись кровью, глаза провалились, а кожа на лице так высохла, что, казалось, вот-вот треснет. Он бросил тушу сурка к ногам Гроха и рухнул на колени; сознание его плыло от крайнего обезвоживания.

– Добыча… – прохрипел он, и его подхватили воины. – платишь… кровью.

Он ничего не сказал о Древних. Он понял, что его слово против слова Гроха – ничто. Ему нужно было доказательство. В его кулаке был зажат маленький, острый, стекловидный осколок камня.

Глава 8: Тени и цепи

После возвращения Торна давление на Кару усилилось. Грох словно мстил ей за его выживание. Он заставил её отца действовать.