Предел познания

А что если… что, если я всё ещё подключен? НЭИ знал о моём желании отключиться, знал мои мысли – что, если он создал идеальную симуляцию «жизни без НЭИ»? Эта мысль преследовала меня. Каждая неудача, каждая боль, каждое разочарование – всё могло быть частью изощрённой программы.

Время между едой бесконечное. Между таблетками – еще дольше. Дома не нужно было ждать, здесь только и делаешь, что ждешь.

Я ненавидел всё: солнце, которое светило слишком ярко, птиц, которые пели слишком громко, людей, которые говорили слишком медленно. Особенно я ненавидел себя – за то, что согласился на это безумие.

***

Радость от прогресса в изучении языка наполняла меня и отвлекала от тяжести моего состояния. Мне сильно не хватало симуляций, каждый день вспоминал о них. Особенно когда что-то не получалось. Только через неделю я понял свою беспомощность – я не просто не умел читать, я не умел учиться вообще.

– Тебе нужно практиковаться, – говорил Айзек.

– Практиковаться? – само это слово казалось мне странным. В системе не существовало такого понятия – ты либо умеешь что-то, либо просто загружаешь этот навык. Еще проходишь сюжет и получаешь награду. Сама идея постепенного, монотонного, медленного улучшения навыка была для меня новой и непонятной.

Каждый раз, когда я не мог что-то сделать сразу, внутри поднималась злость – на себя, на мир без НЭИ, на саму необходимость тратить время на обучение.

Айзек говорил, что нужно два-три месяца на то, чтобы научиться читать простейшие слова. Сколько же лет уйдёт, чтобы понять то, что не смогла понять система? Как я вообще собираюсь понять работу мозга?

Таблетки успокаивали тревогу и желание бежать в город. Айзек словно чувствовал моменты, когда я был готов сорваться – приходил с новой порцией, садился рядом, рассказывал что-нибудь своим спокойным голосом.

Но что-то всё равно удерживало меня здесь, не только таблетки. Страх? В том ужасном состоянии внутри я отчетливо понимал только его. Я не мог найти ответ в чувствах, а мысли приносили лишь новые вопросы – может, это симуляция? Или НЭИ отключился не до конца? И теперь играет со мной, не давая вернуться?

***

Спустя два месяца лучи закатного солнца освещали мою комнату – я увидел в этом… красоту? Тогда я впервые понял, что мне становится лучше.

Вспоминая первые дни после отключения, я не могу не улыбнуться над тем, как я был наивен. На второй день, после случая с веником, Айзек притащил обычную вешалку и с серьёзным видом начал объяснять:

– Это многофункциональный прибор для приёма радиосигналов. Видишь, она раздвигается? Каждый изгиб настроен на определённую частоту. Нужно подносить к уху и зажимать один глаз и пальцем затыкать ухо – вот так, – он поднёс вешалку к уху, якобы ловя сигнал.

– Попробуй, – протянул он мне вешалку.

Я послушно поднёс её к уху и зажал крючок. За окном послышались смешки – его друзья явно наслаждались представлением.

– Ничего не слышу, – признался я.

– А! – сделал вид Айзек, как будто понял почему. – Это потому, что ты только отключился. Нужно каждый день сидеть минимум пять минут, и ты начнёшь улавливать сигналы.

Я с интересом разглядывал «прибор», пытаясь понять принцип его работы.

– Ты плохо спишь – это синхронизатор биоритмов, – он размахивал маятником настенных часов. – Нужно смотреть на него, не моргая, ровно семь минут, иначе можешь случайно настроиться на ритм кошки и захотеть спать 20 часов в сутки.

Я даже не думал, что что-то не так, ведь всё время я проводил в симуляциях. В жизни без НЭИ возможны разные технологии, которые мне были не нужны с НЭИ.

– А вот это – самое важное! Нейронный перезагрузчик, – он с улыбкой протягивал обычную толкушку для картофеля. – Когда система глючит, нужно постучать ей по лбу три раза, и всё перезагрузится.

Тут дети уже не сдерживали смех. Я стал понимать, что что-то не так, но меня спас какой-то мужчина.

– Айзек! – раздался строгий голос мужчины с улицы.

Айзек мгновенно покраснел до кончиков ушей. Его друзья за окном исчезли.

– Простите, дядюшка Эл, – пробормотал Айзек.

– Не передо мной ты должен извиняться.

– Извини, – буркнул он, глядя в мою сторону, но не поднимая глаз от пола.

– Я просто хотел пошутить…

– В наказание ты теперь действительно будешь учить его пользоваться всеми бытовыми предметами. Начни с тех, что принёс.

В тот момент я даже не понимал, насколько эта простая шутка с вешалкой и толкушкой показывала пропасть между нами. Я искал в каждом предмете сложную технологию, потому что не мог представить жизнь без неё. Наверное, со стороны я выглядел как ребёнок, впервые увидевший мир. Хотя нет, даже дети знали больше меня о том, как пользоваться обычными предметами.

Это наказание, как ни странно, положило начало нашей настоящей дружбе. Хотя иногда показывая мне очередной предмет, Айзек не мог удержаться от улыбки, вспоминая свой «радиоприёмник».

***

Невозможность заснуть выводила меня из себя, когда дозы медикаментов стали снижать. Мысли о будущем, завтрашнем дне, о прошлом – как люди прошлого засыпали? Не замечать, как ты заснул и проснулся, – вот зачем мне прямо сейчас нужно вернуть НЭИ.

Часто возникали фантомные обращения к себе: сделать тише лай собак, включить симуляцию, отдать тело на управление системе, снизить яркость.

Дома я, в каком-то смысле, был частично подключенным, но без функций наблюдателя. Отец просил, чтобы я не подключался полностью, чтобы была возможность выйти. Мне же было всё равно. Моим телом управляла система – занималась спортом, ела невкусную реальную еду, мылась, справляла нужду. Моё сознание в это время наслаждалось симуляциями.

Потребовалось три долгих месяца, чтобы я начал более-менее связно выражать свои мысли. Как мне сказали, это только начало – речь восстановится, физически станет легче, но полное восстановление займет гораздо больше времени.

Только после этого, пройдя несложный тест, я получил доступ в это сообщество людей с психическими расстройствами. За это время я полностью осознал, почему происходили войны, убийства и другие всевозможные преступления – все больны человеческим мозгом.

***

Я медленно брёл по поселению, пытаясь освоиться. После трёх месяцев, большую часть которых я провёл в постели, мышцы ослабли, и каждый шаг напоминал об этом. Я заметил Айзека – он возился с какими-то инструментами во дворе.

Я привожу этот и следующие разговоры так, как запомнил их суть. На самом деле каждая моя фраза давалась с трудом, через паузы и множество попыток. Эмоции людей, да и свои я понимал с трудом, пока через много месяцев мне не стало лучше.

– Нью! Поможешь? Нужно перенести эти ящики в сарай.

– Дроны доставят ящики куда нужно, – машинально ответил я, убегая от работы.

– Сейчас здесь нет дронов, – в его голосе послышалась усмешка. – Здесь только ты, я и эти ящики. Поможешь?

– Зачем мне это? – я не понимал, зачем мне тратить энергию на это.

– Ну, я же тебе помогал.

– И что? Ты делал это, потому что хотел.

Я не понимал, почему, но эти слова разозлили Айзека.

– Нет! Папа велел мне следить за тобой! Думаешь, я сам этого хотел?!

– Разве нет? Все делают то, что им нравится. Я не хочу нести твои ящики, ты хочешь – ты неси.

Он помедлил с ответом, как будто думал, что мне сказать.

– Помнишь, когда тебе было плохо и ты звал на помощь посреди ночи? Мне тоже не нравилось вставать, знаешь ли.

– Это другое, – попытался возразить я, чувствуя, что я сам начинаю сомневаться в своих словах.

– Почему другое? – Айзек присел на ящик. – Ты правда думаешь, что я хотел каждый день носить тебе еду? Или учить тебя говорить? Или… – он запнулся, явно вспомнив что-то неприятное, – или убирать за тобой, когда ты сам не мог?

Я молчал. В его словах была какая-то неудобная правда, которую я раньше не замечал.

– Знаешь, – продолжил он уже спокойнее, – я не хотел идти тебе помогать с самого начала. Но папа говорил мне: «Мы помогаем другим не потому, что нам это нравится, а потому, что иначе нельзя. Вот представь: если все будут делать только то, что им нравится, что тогда будет?»

Это заставило меня задуматься. В системе я был волен делать всё, что захочу: дроны, симуляции, НЭИ – всё работало как единый механизм, чтобы я ни в ком и ни в чём не нуждался. И я был один в своём идеальном мире. А теперь передо мной стоял обычный мальчик, который помогал мне не потому, что хотел, а потому, что без этой помощи я бы просто не выжил. Не симуляция, не программа, настроенная на мои желания. Здесь нет дронов, нет НЭИ – желания исполняем мы сами.

– Ладно, – сказал я, берясь за ящик. – Куда нести?

Зачем я это делаю? Мне не хотелось этого делать. Но, может быть, именно поэтому это было важно.

***

Взрослые избегали общения со мной. Зато дети охотно шли на контакт, с интересом расспрашивали о другом мире. Общаться с ними было приятно: их завораживали мои ответы, хоть я и подбирал слова с трудом.

Первым я рассказал им историю о том, как стал капитаном космического корабля в войне с пришельцами. Говорил им, что система во время игры частично подменяла память и воспоминания – мне казалось, что на кону стоит судьба человечества.

– И ты правда всё помнил? Все-все команды корабля? – Софиявозбуждённо ёрзала на траве, её глаза сияли.

– И как стрелять из плазменных пушек? – подхватила Лиза.

Я улыбнулся их интересу:

– НЭИ подключал мозг к огромной базе данных. Это как… вы знаете, как вас зовут? Не вспоминаете, а просто знаете? Вот так же я знал всё: языки инопланетян, устройство двигателей, даже как починить любую деталь на корабле.

– Ты никогда ничему не учился? – Айзек наморщил лоб, пытаясь понять.

– В некоторых симуляциях учился. Например, когда я был магом, мой учитель тренировал меня останавливать время.

– Вау! – дети сказали хором, широко раскрыв глаза.

– Но я не то чтобы учился, скорее это было частью увлекательной истории, где по итогу система просто загрузила в меня «навык управления временем» или космическим кораблём.

Дети тут же начали баловаться, «замораживая во времени» друг друга.

Успокоившись, Лиза спросила:

– А ты и сейчас всё помнишь?

– Все умения и навыки, например знание языка пришельцев, мне давал НЭИ, и как симуляция заканчивалась, он всё забирал.

– Совсем всё? – с сочувствием спросила София.

Я задумался:

– Знаете, что странно? Я забыл, как управлять космическим кораблём или разговаривать с пришельцами. Но я помню, как выглядела Земля из космоса – маленькая голубая точка среди звёзд. Помню, как захватывало дух, когда мы пролетали мимо колец Сатурна…

– Расскажи про это! – загорелась София. – Про настоящий космос!

Дети придвинулись ближе, готовые слушать.

И я рассказывал, наблюдая их восторг от историй, как их воображение превращает мои неуклюжие слова в яркие картины далёких миров.

Мне всегда становилось плохо от таких рассказов, руки начинали дрожать, и я очень хотел вернуться назад, в свой идеальный мир.

Я отошел в сторону, пытаясь справиться с нахлынувшими ощущениями. Айзек заметил это и тихо подошел.

– Что-то внутри… давит? – начал я, не дожидаясь вопроса.

– Может быть, ты расстроен?

– Расстроен… – я повторил слово, пытаясь соединить его с ощущениями. – Пройдусь немного, – сказал я, избегая его взгляда. – Прогулка обычно помогает.

***

Я услышал позади быстрые шаги.

– Остановитесь!

Я обернулся. Женщина шла прямо на меня. Мне стало страшно, хотелось убежать, но я почему-то замер.

– Прекратите рассказывать эти истории! – её голос был громким, слишком громким. – Дети теперь только о симуляциях и говорят. Моя дочь… – она замолчала и сжала руки. – Она вчера весь вечер спрашивала про НЭИ. Про подключение.

Я не знал, что ответить. В горле пересохло.

– Они сами просят рассказать…

– Мне всё равно! – теперь она кричала. Дети на площадке перестали играть. – Пусть другие делают что хотят, но не моя дочь. Не позволю!

– Аня, – раздался спокойный голос. Пожилой мужчина медленно подошёл к нам. – Я понимаю твоё беспокойство. Мы все понимаем. Поэтому и собирали совет. Доктор знает, о чём говорит – запреты никогда не помогали…

– К чёрту совет! – она развернулась к нему. – Эл, после того что случилось с мальчиком доктора, ты всё ещё веришь в то что он знает о чём говорит?!

Старик посмотрел на неё с какой-то непонятной мне мягкостью:

– Чем сильнее мы что-то прячем от детей, тем больше они хотят это найти. И находят, только уже без нас. Без нашей помощи, без нашего понимания.

– Значит, и ты против меня, – она повернулась ко мне. – Не приближайтесь к моей дочери. И не смейте рассказывать ей свои истории.

Она ушла. Я стоял, шокированный ситуацией.

– А кто её дочь? – спросил я.

Эл показал на площадку. София. Та самая девочка, которая вчера спрашивала про звёзды и космические корабли. Я почувствовал что-то странное внутри, но не мог понять, что это.

– Пойдёмте, – сказал Эл. – Выпьете чаю. Заодно и поговорим.

Я с облегчением кивнул, радуясь возможности уйти от разгневанной женщины. Он жестом пригласил меня следовать за ним.

***

Эл молча вёл меня по узкой тропинке между домами. Я всё ещё чувствовал напряжение после встречи с той женщиной, но его спокойная походка странно успокаивала.

В доме пахло… деревом. Эл указал на стул у окна:

– Присаживайтесь.

– Присесть? – переспросил я, чувствуя, как напрягаются мышцы. В системе я сам решал, когда и что делать. Даже простая просьба присесть вызывала иррациональное желание остаться стоять.

– Да, присаживайтесь, – сказал он, указывая жестом на стул.

Я решил сесть, но потому, что сам этого хотел.

– Скоро обед, хотите есть? – И, не дожидаясь ответа, продолжил: – Айзек рассказывал о вас, но мы так и не познакомились. Как вас зовут? Как назвали родители?

– Родители звали меня Нью.

– Хорошо, Нью. Меня зовут Эл. Не многие решаются отключиться – зачем это сделали вы?

Что-то внутри удерживало от слов, не хотел говорить о… личном? Но это первый взрослый, даже старик, который заговорил со мной и спас меня от той женщины. Мне было приятно, и я решил рассказать.

– Вы, наверное, знаете, что наука в тупике, – начал я с вызовом, готовый защищать свой выбор. – Я изучал историю. В том числе научный рассвет и закат. Как оказалось, мощи всех компьютеров мира недостаточно, чтобы создать что-то новое в науке. Простого перебора и экспериментов недостаточно. Перед отключением НЭИ сообщил мне, что не знает, как работает мышление человека – я был поражён тем, что никто этого не исследовал.

Старик просто смотрел на меня, позволяя мне говорить.

– И дело не только в любопытстве. НЭИ предупредил меня, что вероятность вымирания человечества растёт с каждым столетием застоя. Мы обречены, если не преодолеем технологический потолок. Я должен понять, что особенного в человеческом мышлении, что позволит нам прорваться через эту стену. Это… своего рода миссия.

– Ого! Так вы мечтатель? – И, опять не дожидаясь ответа, он продолжал говорить: – Я вижу вашу трудность и неловкость, поэтому должен вам сразу сказать, зачем пригласил – прямо и без увиливания. На моей памяти только пять человек отказывались от НЭИ в нашем поселении.

Эл сделал паузу, поёрзал на стуле и продолжил:

– Была одна молодая девушка вашего возраста, которая искала смысл, как и вы… Она была социальным психологом. Её волновало, как люди отдали свою свободу в обмен на счастливое безвольное рабство. Она решила уйти… насовсем… – голос старика стал медленным и тихим, говоря это. – По собственной воле… как протест, который услышали только мы. Она жила рядом, играла с моими детьми, делила с нами ужин – скажу прямо, я вас позвал, потому что не хочу, чтобы с вами произошло то же самое, я хочу вам помочь.

– Вы знаете, почему тепло от солнца? – внезапно спросил я.

Тогда я совсем не понимал контекста разговора, и даже не понял, что он сказал об уходе девушки. Куда она ушла, что за протест? Это было не важно тогда для меня.

Старик немного рассмеялся от моего вопроса.

– Я тебе не НЭИ, дружок. Сильно его не хватает?

– Сильно, – признался я, опустив глаза. – Но дело не в этом. Понимаете, я хочу научиться сам понимать, как работают вещи вокруг нас. Для этого мне самому нужно пройти путь научного познания. Может быть, так получится найти выход для науки, так я пойму, как работает научное, человеческое мышление.

Он задумчиво сказал:

– Свет от солнца и греет нас.

– Да, но почему? – я подался вперёд. – Почему от лампочки не тепло, хотя это тоже свет?

– Я понял тебя, Нью, – задумчиво произнёс он. – У меня нет ответов на все твои вопросы, но знаю, у кого они есть. У нас есть врач, его зовут Дмитрий. Вам стоит с ним поговорить, он довольно сложный человек, но думаю, он сможет вам помочь. Его сын Айзек помогал вам в переходное время. Я поговорю с ним, чтобы он вас принял.

– Сложный человек, – повторил я, вдруг осознав что-то новое. В НЭИ любой вопрос решался за долю секунды. А здесь… здесь нужно найти человека, который знает ответ. А если он не захочет отвечать? Или не знает? Тогда искать другого?

Сколько времени уходит на поиск одного ответа? Дни? Месяцы? А мне нужно найти ответы на тысячи. Я почувствовал, как внутри поднимается что-то похожее на панику.

Эл говорил о докторе как о том, кто может дать ответы. Но почему именно он? Что он знает такого, чего не знают другие? И главное – согласится ли он отвечать?

***

Прогуливаясь, я часто разговаривал вслух, так как спустя столько времени так и не смог привыкнуть к тишине, которая ничем не заполнялась.

Дом доктора Дмитрия располагался в центре поселения – удобно для тех, кто нуждался в его помощи. Я нервничал перед встречей – ведь этот человек, по словам Эла, мог дать ответы на мои вопросы. Или разрушить мои надежды окончательно.

– Старик Эл рассказал мне, зачем вы здесь, – его голос звучал холодно, он смотрел в какие-то бумаги, не поднимая глаз. – И я совсем не хочу вам помогать. Вы сами видите, до чего довели технологии.

– И до чего же? – возразил я. – Я не вижу ничего плохого. Как историк я знаю, что сейчас лучшее время человечества. Люди счастливы, ни в чём не нуждаются. Нет войн, болезней. Повсюду равенство и справедливость.

Доктор наконец поднял взгляд. Мне почему-то захотелось уйти.

– Вы наслаждаетесь равенством и справедливостью, находясь в тюрьме, – он медленно откинулся на спинку кресла. – Раз вы изучали историю, наверняка слышали о тюрьмах, психбольницах? Вы точно такие же – в клетке, без права выбора и собственных желаний.

– Мы не в клетке! – повысив голос, ответил я. – И то, что я сейчас разговариваю с вами – прямое доказательство. Я сам выбрал этот путь.

Доктор глубоко вздохнул, и тогда я еще не понимал, что это значит.

– А старик Эл говорил вам, сколько людей за его жизнь отключилось от НЭИ? – он покачал головой. – Пять! И это в уже ближайшем к мегаполису поселении. Вы просто погрешность, сбой, дефектный продукт небытия.

– Потому что там рай! – не сдавался я. – Вы вольны быть кем угодно, хоть врачом в таком же поселении без НЭИ.

– И вы будете чувствовать там боль, страх, грусть? – он подался вперед.

– Дозированно, конечно. Это важная часть организации психики, эти эмоции необходимы для полноты эмоционального спектра, – каким-то заученным фрагментом памяти ответил я. Страх и тревога захватили меня от того, что я без понятия, откуда это знаю.

Он непонятно для меня усмехнулся:

– Да, но сколько длится эта боль? В прошлом, при экономической системе, люди были нужны государству как рабочая сила. Существовали целые теории заговоров о том, как людям «продают» развлечения, как людей специально заманивали в них. Тем более что человек сам хочет убежать от реальности, сам жаждет постоянного веселья – таково его устройство. Но вы пока не способны понять простую истину: быть человеком – значит преодолеть зов природы.

– А разве вы не хотите? – тихо спросил я. – Не хотите быть счастливым?

– Что значит быть счастливым? – голос изменился, словно каждое слово давалось с трудом. – Моя жена умерла два года назад. Знаете, что я чувствовал? Боль. Отчаяние. Гнев. А потом… благодарность. За каждый прожитый с ней день. За каждую улыбку. За каждую слезу. Это и есть жизнь – настоящая, неотфильтрованная.

Я молчал. Что-то в его словах задело меня глубже, чем я ожидал.

– В вашем раю нет места настоящей любви, – продолжил он еще тише и медленнее. – Потому что любовь – это готовность страдать за другого. Принимать его целиком, а не только приятные черты характера. В вашем мире всё – декорация. Вам это знакомо? Конечно же нет – вы даже не понимаете, о чем я говорю. Вы просто неспособны меня понять, вы глупы как интеллектуально, так и эмоционально.

На мгновение повисла тишина, которую не хотелось нарушать – не потому, что она была приятной, а потому, что не хотелось продолжать этот разговор. Затем доктор заговорил снова, но уже иначе, голос был другой.

– Эл сказал мне, что вы отключились, чтобы понять как работает научное мышление. Знаете, что случилось с наукой, когда появился НЭИ? – доктор неожиданно сменил тон, но он не дал мне ответить. – Сначала все ринулись подключаться. Ещё бы – мгновенный доступ к данным, идеальные модели… Мои коллеги, лучшие умы, они верили, что это революция в науке.

Он замолчал, глядя куда-то сквозь меня. Я пытался сосредоточиться на его словах, но мысли путались, ломка накатывала волнами.

– Представьте, – продолжил он тише, – Вы годами работаете с людьми. Вместе ищете ответы, спорите до хрипоты на семинарах. Знаете, как у Джона загораются глаза, когда он нащупал новую идею. Как Мария всегда находит ошибки в ваших выкладках… А потом, один за другим, они уходят в систему.

– Но ведь… связь… – я с трудом подбирал слова.

– Поначалу мы пытались сохранить диалог. Отправляли работы, получали отзывы. НЭИ анализировал их за доли секунды – миллиарды симуляций, безупречный анализ. Всегда находил, почему идея не сработает. А мы продолжали писать, надеясь, что за этими идеальными ответами всё еще наши друзья…

У меня болела голова, я начинал злиться. Какое ему дело до других ученых? Почему он так о них рассказывает? Я совсем не понимал, о чем он и к чему ведет. Я мысленно запросил НЭИ пропустить диалог.

– Но тех кого я знал, больше не было. Научный диалог пропал. Остались лишь ответы от НЭИ. – он горько усмехнулся. – Многие из оставшихся тоже сдались. Не потому что разуверились в науке. Просто… наука – это диалог. Живой, настоящий разговор умов. А когда твои собеседники один за другим растворяются в системе… – он не закончил фразу.

«Растворяются в системе…» – я машинально повторил эти слова, и что-то изменилось. Злость ушла, стоило только вспомнить о системе и той безмятежности, что она дарила. Но внутри всё равно росло какое-то новое, странное чувство, которое я никогда не испытывал.

– Но разве счастье – это плохо? – спросил я, чувствуя, как привычная уверенность начинает таять.

– Вы ещё ребёнок, – устало произнёс он. – Я не хочу с вами больше говорить. Мы из разных миров.

– Вы явно не счастливы! – вырвалось у меня. – Я вам ничего не сделал. За что вы так со мной? Я хочу помочь людям!

– До свидания, – только и сказал он, отворачиваясь.

Я ушёл, чувствуя странную пустоту внутри. В его мотивах не было злости – что-то другое, более глубокое и сложное, чего я пока не мог понять. Его слова о жене, о настоящей любви и боли остались во мне эмоцией, я долго потом вспоминал этот разговор и думал о том, что он мне сказал.

***

– Нью, ты обидел Марту, – сказал Эл, качая головой.

– Я просто сказал, что ее пирог не вкусный, – безразлично ответил я, но лицо Эла все еще было недовольным, и я продолжил. – В системе еда появлялась такой, какой я хотел её видеть. Почему здесь нужно есть то, что приготовили другие? И все вокруг делают вид, будто это что-то особенное, а я почему-то еще должен быть за это благодарен.

– Ты же знаешь, что в системе ты не ешь еду, а ИИ просто симулирует вкусы? А в реальной жизни, мы едим вот это. – Эл смотрел пристально на меня.

Я знал это. Так же как и неприятную правду, что когда моё физическое тело нуждалось в еде, НЭИ пил какую-то жижу. Да и мне было неинтересно, я никогда не управлял своим телом, чтобы ощутить вкус этой жижи.

– Ты сравниваешь идеальный мир и реальный – забудь о нем… – резко сказал Эл, после чего замолчал, собираясь с мыслями. – И как она отреагировала? – в голосе Эла звучало неодобрение. Он явно знал ответ, но хотел, чтобы я сам осознал последствия своих слов.

– Ушла. Не понимаю, почему – это же объективная оценка.

Эл вздохнул:

– Вот ты учился писать, старался, трудился. А кто-то подходит и говорит – это ужасно, зачем ты вообще это делаешь?