Песнь о Железной Валькире

Скьяги с трудом заставил себя отвести взгляд, чувствуя, как к горлу подступает тошнота. Но куда бы он ни посмотрел, взгляд натыкался на новые проявления этого извращенного культа. Чуть дальше, у входа в другое здание, проходил иной ритуал. Несколько паломников, желавших служить при храме, стояли на коленях перед жрецами. Один из жрецов держал в руках раскаленные щипцы и… купировал им языки. Быстро, деловито, словно подрезал фитиль у свечи. Чтобы чернь, служащая в храме, не болтала лишнего, не задавала вопросов, не сеяла сомнений.

Истязание. Повсеместное, будничное, возведенное в ранг священнодействия. Южане терзали южан во имя своей веры в железо и порядок. Скьяги видел войны, видел жестокость, видел пытки и казни. Но такого – добровольного, ритуального саморазрушения, возведенного в культ – он не видел никогда. Это было противоестественно, омерзительно до глубины его северной души.

Он больше не мог молча идти следом. Не выдержав, Скьяги сделал несколько быстрых, широких шагов, догоняя Джейд, что все так же невозмутимо двигалась по главной, самой людной улице этого ада. Он поравнялся с ней, игнорируя удивленные и недобрые взгляды окружающих фанатиков, заметивших его северную внешность и отсутствие знаков их веры.

«Джейд!» – голос его прозвучал хрипло, но достаточно громко, чтобы она услышала сквозь шум города-кузницы. – «Скажи мне, во имя всех богов и демонов преисподней, зачем мы здесь? Зачем мы пришли в эту… купель садизма? В этот вертеп боли и безумия? Что может быть здесь такого, ради чего стоит ступать по этой оскверненной земле?»

Вопрос, мучивший его с тех пор, как они вошли в город, наконец был задан. Он смотрел на ее скрытое капюшоном лицо, ожидая ответа, любого ответа, что мог бы объяснить их присутствие в этом кошмаре.

Джейд не замедлила шаг, ее голос прозвучал все так же ровно, без тени сомнения или отвращения к окружающему кошмару. «Ответы, скальд, – коротко бросила она через плечо. – Я ищу ответы. И путь привел меня сюда. Я задам вопросы. И получу то, что мне нужно».

В ее словах была такая ледяная уверенность, что Скьяги на миг опешил. Ответы? Какие ответы можно найти в этом горниле безумия и боли? И кому она собирается их задавать? Этим жрецам в железных масках? Или самому их богу из стали и догматов?

Внезапно Джейд остановилась. Так резко, что Скьяги, шедший следом и погруженный в свои мысли, едва не налетел на нее. Он тоже замер и, оторвав взгляд от ее спины, посмотрел вперед, пытаясь понять причину остановки.

Причиной была процессия, медленно двигавшаяся по широкой улице навстречу им, заставляя толпу расступаться. Несколько тяжелых, скрипучих телег, запряженных волами или тягловыми Гаантами, крупными животными, что ходили на двух больших ногах, тащили большие, грубо сколоченные клетки. А в клетках… были зверолюди.

Сердце Скьяги сжалось от жалости и гнева. В первой клетке он увидел с десяток козлоногих – сатиров, как их звали его соплеменики. Тех самых диких, гордых и яростных созданий, что обитали в лесах и горах, не терпя чужаков. Но эти были сломлены. Измученные, голодные, их тела, некогда бугрившиеся сильными мышцами, исхудали так, что под спутанной грязной шерстью проступали ребра и острые углы костей. Глаза их были пусты или горели бессильной ненавистью. На телах виднелись следы пыток – кровоподтеки, ожоги, рваные раны.

В следующих клетках сидели другие зверолюди – несколько целых семейств, как показалось Скьяги. Эти были больше похожи на людей, но с явными животными чертами – может, лисьими мордами, может, кошачьими ушами или хвостами. Они жались друг к другу, дрожа от страха и холода, несмотря на жар города.

Все это шествие напоминало караван работорговцев, везущих диковинный, экзотический товар на потеху публике. Но приглядевшись, Скьяги заметил детали еще более жуткие. Телеги и клетки были украшены… трофеями. На шестах были насажены головы, а черепа висели на цепях, раскачиваясь в такт движению. Скьяги не был знатоком южных рас, но эти головы он узнал – утонченные черты, заостренные уши… Альвы. Судя по всему, эти «трофеи» принадлежали их соплеменникам. Даже в смерти, в этих обезображенных останках, можно было уловить следы их былой грации и древней природы.

А замыкала процессию последняя, самая большая повозка. Но она была пуста. За ней, прикованные цепями к заднему борту, волоклись по пыльной мостовой пленники. Эльфы. Скьяги различил среди них и темную кожу Дроу из Подземья, и более светлых, лесных Туатхов, и даже нескольких с горделивой осанкой и светлыми волосами – Высших Альвов. Все они были почти наги, их тела покрывали не только грязь и ссадины от дороги, но и следы жестокой битвы, а поверх них – свежие раны от пыток и истязаний. Цепи глубоко врезались в их запястья и лодыжки. Они едва держались на ногах, но их взгляды были полны несломленной гордости или глухого отчаяния.

«Ясно», – прошептал Скьяги себе под нос. – «Эти железячники ненавидят остроухих даже больше, чем мутантов или колдунов».

Смотреть на это было тяжело. Даже для Норма, привыкшего к жестокости войны. Это было не сражение, не казнь врага – это было унижение, глумление над побежденными, демонстрация силы через чужую боль. Процессия медленно двигалась вглубь города, туда, где над крышами возвышался главный Храм-Горнило, черный и зловещий.

Джейд простояла еще несколько мгновений, неподвижно наблюдая за уходящим караваном. Скьяги не мог понять, что творится у нее под капюшоном. Гнев? Сочувствие? Или то же холодное безразличие?

Затем она вновь тронулась с места, словно ничего не произошло. Скьяги, сглотнув тяжелый ком в горле, последовал за ней. Они миновали еще несколько раскаленных улиц и вскоре вышли на большую площадь перед тем самым Храмом-Горнилом. Площадь была забита народом, все взгляды были устремлены на возвышение перед храмом, где, судя по всему, происходило какое-то выступление… или очередная публичная расправа.

Скьяги и Джейд нашли место в стороне от основной толпы, что плотным, гудящим кольцом окружила площадь перед храмом. Они прислонились к стене какого-то здания, откуда был виден помост, возведенный перед массивными бронзовыми вратами Храма-Горнила. Толпа ревела, выкрикивала молитвы или проклятия, воздух вибрировал от жара и людских испарений.

На помосте, на резных, высоких тронах из черного камня и железа, восседали фигуры – очевидно, верховные жрецы этой зловещей церкви, те, кто правил этим городом и умами его ослепленных верой жителей. Взгляд Скьяги скользнул по ним, выделяя наиболее примечательных.

Один жрец был полностью закован в железо. Голову венчал массивный, закрытый шлем с узкой прорезью для глаз, из которой не было видно ни проблеска. Руки, покоившиеся на подлокотниках трона, были облачены в стальные латы, такие толстые и грубые, что Скьяги подумал – а есть ли под ними вообще живая плоть? Или это лишь пустая оболочка, движимая волей их железного бога? В одной руке этот жрец держал тяжелый жезл, увенчанный чашей, в которой неугасимо горел бледный, не греющий огонь.

Выше него, на самом почетном месте, сидел старик. Очень старый, судя по пергаментной коже, испещренной сетью глубоких морщин, и обвисшим щекам. Но в его осанке не было ни грамма старческой немощи. Он сидел прямо, властно, его спина была прямой, как клинок, а взгляд острых, глубоко посаженных глаз, горел догматической уверенностью и нетерпимостью. Он был полон сил, неестественных для его возраста, словно сама вера или темные искусства питали его дряхлеющее тело.

Рядом с ними сидели и другие фигуры в черных рясах и масках, но взгляд Скьяги вновь и вновь возвращался к этим двум, а также к третьему, сидящему по левую руку от "железного жреца". Карлик. Несомненно, один из Нибелунгов, проклятого народа гномов. Его коренастая фигура была облачена в богато украшенные, но мрачные одежды. Густая, черная борода, заплетенная в тугие косы с вплетенными стальными кольцами и рунами, выдавала в нем дворфа. Но бледная, почти серая кожа, потрескавшаяся на скулах, и маленькие, злобные глазки, бегающие по толпе, говорили о его темной природе. В нем чувствовалась та же аура зла и древней порчи, что и в кузнях его сородичей – смрад серы и душ, принесенных в жертву ради могущества.

В данный момент на краю помоста выступал молодой проповедник. Голос его был сильным, зычным, он перекрывал гул толпы. Держа в руке тяжелые железные четки, он с пылом зачитывал строки из их священных текстов – похоже, весьма важный отрывок, судя по вниманию толпы и одобрительным кивкам жрецов на тронах.

«…И помните! – гремел голос проповедника. – Ненависть к инаковости – вот наш щит и наш меч! Ибо Железный Король, наш владыка и спаситель, показал нам путь! Вспомните Войну Железа! Когда трусливые лорды империи Орла, идолопоклонники-гномы, заблудшие святоши Валаруса, ведомые своей спесью, и остроухие выродки Альвов посмели поднять руку на Его творение! Как ничтожны были их воинства, полные уродства и слабости! Как жалки их потуги!»

Толпа одобрительно взревела.

«Но явился Он! – проповедник воздел руки к небу. – Сам Железный Король повел десять тысяч Своих верных сынов против ста двадцати тысяч нечестивцев! И похоронил их кости в землях Империи! Похоронил их гордыню и их ложных богов! Лишь жалкие остатки бежали, неся весть о Его несокрушимой мощи!»

Снова рев толпы, выкрики проклятий в адрес врагов.

«Но враги, в своей низости, нанесли ядовитую рану нашему Владыке! – голос проповедника дрогнул от показного горя. – И Он был вынужден вернуться в Свои чертоги, дабы исцелиться и набраться сил для последнего суда! Посему мы, Его дети, должны свято чтить катехизисы ненависти! Помнить о предательстве Альвов и жаждать кровной мести! И выжечь язву лжи и слабости, что отравляет земли Орла и Валаруса! Огнем и железом!»

Закончив свою пламенную речь, проповедник отступил в сторону под одобрительный гул толпы. И тут же на помост стражники вывели новую группу пленников. С дюжину эльфов. Они принадлежали к разным народам – Скьяги вновь узнал и темную кожу Дроу, и лесных Туатхов, и гордых Высших Альвов. Но это были не те изможденные страдальцы, что он видел в процессии. Эти выглядели иначе. Да, на их телах были видны старые шрамы и синяки, но свежих ран не было. Их, похоже, готовили именно к этой церемонии. Они были раздеты до пояса, а их тела прикрывали лишь пергаменты с обвинениями, обернутые вокруг них.

Едва они появились на помосте, как толпа взорвалась новой волной ненависти. В эльфов полетели камни, комья грязи, гнилые овощи. Люди выкрикивали проклятия, сыпали угрозами. Стража и жрецы на помосте не вмешивались, позволяя толпе излить свою злобу.

Эльфы стояли прямо, стараясь не показывать страха или боли, хотя некоторые вздрагивали от попаданий. По их осанке, по тому, как твердо они держались под градом оскорблений и камней, Скьяги понял – это воины. Дроу – возможно, жестокие рейдеры из Подземья, мародеры, но воины. Туатхи – защитники своих лесов, привыкшие к бою. Альвы – стражи своего народа, ревнители древних традиций. Все они были врагами, но врагами достойными, не сломленными.

Тут "железный жрец"медленно поднялся со своего трона. За ним встала его свита – жрецы и несколько здоровенных помощников в кожаных фартуках. Помощники тут же подтащили к краю помоста небольшие жаровни с раскаленными углями и принялись раздувать огонь. Они разогревали клейма – тяжелые железные печати на длинных рукоятях.

Жрец поднял свой огненный жезл, призывая толпу к тишине. Гул стих, сменившись напряженным ожиданием. Жрец что-то негромко произнес на своем языке, вероятно, молитву или приказ. Затем он взял из рук помощника одно из раскаленных докрасна клейм.

Одного за другим эльфов подводили к нему. Жрец с силой прижимал раскаленное железо к их обнаженной коже – на груди, на спине, на плечах. Раздавалось шипение горящей плоти, воздух наполнялся тошнотворным запахом. Эльфы стискивали зубы, некоторые тихо стонали, но никто не кричал и не молил о пощаде. На их телах оставались дымящиеся, кровоточащие символы – око на фоне чаши с огнем. Клеймо этой жестокой церкви. Знак рабства или скорой смерти.

Скьяги смотрел на это с тяжелым сердцем. Даже врага, даже остроухого, нужно уважать, если он воин. А это… это было не правосудие, не наказание. Это было осквернение. Пытка во имя бога из железа и ненависти.

Закончив клеймить последнего эльфа, жрец в железном шлеме небрежно отбросил раскаленное клеймо. Один из суетливых служек в черном тут же подхватил его, не боясь обжечься. Клиппот поднял свой огненный жезл и с силой ударил его тупым концом о каменные плиты помоста. Гулкий, тяжелый звук прокатился по площади, заставив толпу притихнуть ещё сильнее в ожидании.

В этот момент другие служки расторопно развернули несколько рулонов грубой ткани и бросили их перед пленными эльфами. Вместе с тканью на камни упали и несколько видов оружия – простые ножи с широкими лезвиями, тяжелая шипастая булава и даже короткий охотничий лук с колчаном стрел. Одновременно с этим раздался щелчок – другие служки отперли замки на кандалах, сковывавших запястья и лодыжки остроухих. Пленники были свободны.

«Время выбора», – раздался из-под железного шлема голос, безэмоциональный, лязгающий, как сама сталь. Он не пояснил, какого именно выбора, но смысл был ясен и без слов.

Группа лесных эльфов, Туатхов, стоявших чуть поодаль, даже не шелохнулись. Они продолжали смотреть прямо перед собой, на беснующуюся толпу, не обращая никакого внимания ни на брошенное оружие, ни на спавшие оковы. Их лица были непроницаемы, словно высечены из дерева. Гордость? Отчаяние? Или просто презрение к этому фарсу? Скьяги не мог понять.

Темные эльфы, Дроу, напротив, оживились. Они потерли натертые кандалами запястья, их темные глаза быстро обежали помост – жрец, оружие, толпа, сородичи… Их взгляды встретились с взглядами Высших Альвов.

Именно Альвы отреагировали первыми. Девушка-альвийка молниеносно схватила лук и колчан, тут же накладывая стрелу на тетиву. Двое других мужчин-альвов подобрали нож и булаву. В их движениях была отточенная грация воинов, готовящихся к последнему бою.

«Сражайтесь!» – крикнул альв с булавой, не оборачиваясь к остальным. – «До последнего вздоха! Заберите с собой Клиппота!»

«Шанс есть всегда!» – вторила ему лучница, уже натягивая тетиву, целясь в неподвижную фигуру железного жреца.

Клиппот даже не дрогнул. Он стоял все так же невозмутимо, опираясь на свой огненный жезл, словно наблюдая за представлением марионеток.

Альвы бросились в атаку. Воин с ножом метнулся вперед, пытаясь достать жреца коротким, разящим ударом. Клиппот, не сдвинувшись с места, лениво отбил его выпад древком жезла. В тот же миг альв с булавой обрушил свое тяжелое оружие на голову жреца. Клиппот выставил вперед закованную в латы руку и просто поймал удар. Булава, способная проломить череп в шлеме, замерла в его стальной хватке, не причинив, казалось, никакого вреда.

В этот самый момент альвийка-лучница была готова спустить тетиву. Ее стрела смотрела прямо в прорезь шлема Клиппота. Но выстрела не последовало. Она вдруг дернулась, ее тело изогнулось дугой, а из груди вырвался сдавленный вскрик боли и удивления.

Из ее спины торчала рукоять кинжала. Один из Дроу, стоявший позади нее, нанес подлый удар. Его лицо исказила гримаса злобы и жестокости, когда он провернул клинок, вспарывая не живот, а спину своей соплеменницы.

Клиппот сделал несколько шагов назад, освобождая руку от зажатой булавы и позволяя альву отшатнуться. Жрец просто наблюдал. Наблюдал, как только что объединенные общей бедой эльфы обратили оружие друг против друга. Темные против светлых. Предательство вспыхнуло мгновенно, грязно, без всякой чести.

Это была не битва. Это была свалка. Гладиаторский бой зверей в яме. Дроу, подлые и быстрые, набросились на оставшихся Альвов. Клинки сверкали, раздавались короткие вскрики, хрипы, звук рвущейся плоти. Туатхи так и остались стоять в стороне, безучастно глядя на эту братоубийственную резню.

Все закончилось так же быстро, как и началось. На камнях помоста остались лежать тела Альвов и трёх Дроу. Победительницей из этой короткой, но кровавой схватки вышла одна из Дроу – рыжеволосая, с дикими, горящими глазами. Она стояла над телом последнего поверженного сородича, тяжело дыша, ее кинжал был по рукоять в крови. Она заколола его в каком-то исступлении, в приступе слепой ярости и ненависти.

Но подниматься она не спешила. Опустив окровавленный кинжал, она бросила короткий, почтительный взгляд на Клиппота, что недвижно возвышался над ней. Затем, все еще не разгибаясь полностью, она отошла на пару шагов в сторону и склонила голову перед железным жрецом. Рыжеволосая бестия, только что убившая своих, покорно приняла нового хозяина.

Клиппот не удостоил ее даже кивка. Он лишь сделал едва заметный, пренебрежительный жест рукой – его значение ускользнуло от Скьяги, не знакомого с обычаями южан, а тем более этой жуткой церкви. Служки тут же подошли к жрецу. Один из них грубо пнул выжившую Дроу в бок, но не потащил ее, а лишь указал следовать за процессией. Та молча подчинилась. Клиппот, его свита и покорная дроу направились прочь, прямо к медным воротам Храма-Горнила. Замыкал шествие карлик-Нибелунг, бросив на дроу короткий оценивающий взгляд, полный злобы и презрения.

На помосте остались лишь пятеро Туатхов, все так же неподвижно стоявших в своих незапертых кандалах, да трупы их сородичей. Толпа, затихшая на время резни, вновь начала роптать, гудеть, наполняя воздух ядовитыми словами и криками.

Жрецы на тронах перешептывались между собой, их скрытые масками лица были непроницаемы, но само их совещание после кровавой сцены выглядело зловеще. Скьяги же, отвернувшись от помоста, погрузился в мрачные раздумья, пытаясь переварить увиденное. Он слышал немало историй о Дроу, темных детях Подземья. Слышал об их коварстве, жестокости, о том, как легко они предают и убивают, даже своих. Слышал об их вековой ненависти к своим светлым собратьям, Альвам, о том, что они готовы на любые низости, лишь бы причинить им боль, унизить, растоптать. Но такого… Такого пресмыкательства, такого мгновенного раболепия перед лицом силы, купившего жизнь ценой предательства и убийства своих же… Это выходило за рамки даже того, что Скьяги считал подлостью. В его понимании, даже у самого отъявленного злодея должна быть хоть капля гордости, хоть искра достоинства. А эта дроу… она не просто спасла свою шкуру, она словно с наслаждением растоптала все, что могло бы связывать ее с ее народом, с ее прошлым, с самой собой. Это было омерзительно.

Размышления Скьяги прервал голос старика-жреца, восседавшего на главном троне. Голос его был сухим, скрипучим, как старый пергамент, но властным.

«Церемония окончена! – объявил он, и толпа вновь притихла. – Да возрадуется Железный Король праведному суду над нечестивыми! А эти…» – он махнул костлявой рукой в сторону оставшихся на помосте Туатхов, – «…эти упрямцы будут уведены в Храм-Горнило! Там их души и тела пройдут очищение от греха их порочного рождения! Там они познают истину Железного Завета!»

Служки тут же подошли к лесным эльфам, грубо схватили их и потащили с помоста, вслед за ушедшей процессией Клиппота. Туатхи не сопротивлялись, их лица оставались непроницаемыми, но Скьяги показалось, что в их глазах мелькнуло нечто худшее, чем страх – глухое, безнадежное отчаяние. «Очищение…» – мысленно повторил Скьяги, отгоняя от себя образы того, что могло ждать этих гордых лесных воинов в глубинах кошмарного храма, в руках жрецов-изуверов. Пытки? Превращение в безвольных рабов? Или нечто еще более жуткое, порожденное извращенной верой в железо? Он не хотел знать.

Толпа начала медленно расходиться, обсуждая увиденное, кто с праведным гневом, кто с садистским удовлетворением. Площадь постепенно пустела, оставляя после себя лишь мусор, пятна крови на камнях да гнетущее ощущение пережитого ужаса.

Джейд все еще стояла на том же месте, неподвижно, глядя на опустевший помост. Скьяги подошел ближе. Он не знал, о чем она думает. Видела ли она то же, что и он? Чувствовала ли хоть что-то – гнев, отвращение, может быть, даже жалость? Или ее металлическое нутро было так же холодно и безразлично, как и камни этой площади?

«Если в этом железном теле бьется живое сердце, – подумал Скьяги, – если хоть капля тепла осталась в ней, то это знание согреет мою примёрзшую душу. Ибо среди всех этих людей, что ходят по улицам этого города, нет ни одного, чье сердце было бы не залито свинцом ненависти и фанатизма. Нет ни капли милосердия, ни искры сочувствия».

Он стоял рядом, молча, ожидая. Несколько долгих мгновений они просто стояли так, посреди пустеющей площади, под свинцовым небом, в городе, где сама жизнь казалась болезнью.

Наконец, Джейд шевельнулась. Она медленно повернула голову в его сторону, и хотя он не видел ее лица, ему показалось, что она тоже была погружена в какие-то мрачные думы, созвучные его собственным.

«Идем», – голос ее прозвучал тихо, но твердо. – «Нам нужно идти дальше».

Она не сказала, куда. Не сказала, зачем.

Площадь осталась позади, сменившись лабиринтом улиц. Улицы сужались, превращаясь в узкие тропы, зажатые между высокими, безликими каменными домами и массивными, дышащими жаром кузнечными строениями. Эти два типа зданий здесь сливались воедино, перетекали друг в друга. Кузницы переходили в часовни, где вместо икон висели схемы доспехов или чертежи оружия. Алтари соседствовали с наковальнями, а на жертвенных кругах, выложенных из шлака и костей, виднелись не только следы крови, но и капли раскаленного металла. Жрецы в своих черных рясах и масках работали бок о бок с кузнецами в кожаных фартуках, их молитвы смешивались с ударами молотов, создавая жуткую, монотонную симфонию этого города.

Гул молотов не стихал ни на мгновение. Лязг, визг опускаемой в воду стали, рев мехов, раздувающих огонь в печах – все это сливалось в оглушительный шум, от которого у Скьяги начинала болеть голова. Он присматривался к работе мастеров, пытаясь разглядеть, что они куют с таким рвением. И не увидел ни одного плуга, ни одной косы, ни скобы для телеги, ни подковы – ничего из того, что служило бы мирной жизни, труду в поле или в горах. Лишь оружие. Мечи – грубые, тяжелые, без изящества. Топоры – с широкими лезвиями, жаждущими плоти. Наконечники для копий и стрел – острые и зазубренные. Детали доспехов – толстые, угловатые, созданные не для защиты, а для устрашения. И еще… еще что-то странное. Протезы. Железные руки, ноги, даже челюсти, грубо выкованные, без всякой попытки имитировать живую форму.

Этот город был не просто горнилом жутких ритуалов. Это была гигантская кузница войны, арсенал, где день и ночь ковали орудия смерти и инструменты для превращения человека в машину. И Скьяги понял – то зло, что царило здесь, не оставалось в его стенах. Оно выползало наружу вместе с этими клинками, вместе с этими солдатами в черном железе, неся веру огня и стали в другие земли.

Джейд уверенно вела его по этим раскаленным лабиринтам, словно точно зная путь. Наконец, она остановилась перед зданием, которое ничем не выделялось среди прочих – тот же черный камень, те же узкие окна-бойницы. Но над входом висела вывеска. Потрескавшаяся деревянная доска, на которой был вырезан символ, заставивший Скьяги невольно поежиться: череп, под которым были скрещены не кости, а хирургическая пила и пара зубчатых клещей. Знак боли, знак расчленения.

Джейд без колебаний толкнула тяжелую дверь и вошла внутрь. Скьяги последовал за ней, и едва дверь за ними закрылась, как оглушительный грохот и жар города-кузницы мгновенно стихли, словно отрезанные невидимой стеной.

Они оказались в тихом, сумрачном помещении. Воздух был прохладным, пахло странно – смесью трав, спирта и чего-то еще, неуловимо тревожного, сладковато-металлического. Стены были увешаны полками с пузырьками, банками, свертками сушеных трав. Под потолком горели несколько бледных фонарей, похожих на те, что освещали улицы, но эти не гудели и не пылали огнем, а лишь тихо, почти неслышно стрекотали, испуская ровный, холодный свет. За стойкой из темного дерева никого не было.

Скьяги быстро огляделся. Лавка лекаря. Или, как их называли имперцы, хирургеона. Он вспомнил страшные истории, что рассказывали его павшие товарищи-южане об этих «врачевателях» – об их холодных инструментах, об ампутациях без наркоза, об экспериментах над ранеными. Он всегда считал это байками, солдатскими страшилками. Но глядя на вывеску снаружи и ощущая эту зловещую тишину внутри, он надеялся, что это и впрямь были лишь байки.

Джейд не стала ждать хозяина. Осмотревшись по сторонам, она уверенно направилась к двери в правой стене. Скьяги молча последовал за ней. Они прошли через несколько небольших комнат, заставленных шкафами с инструментами и какими-то непонятными аппаратами, и оказались в большом, вытянутом зале. Здесь тоже горели эти странные стрекочущие фонари, но их свет был тусклым. Зал был разделен на секции белыми, когда-то, видимо, чистыми, а теперь заляпанными темными пятнами занавесками. За ними угадывались силуэты кроватей – лазарет для пациентов.