Опасный путь: дневники Анжелы

Он сидел, скрестив ноги, и курил. Вокруг – огни, крики, вибрация. А он – будто в дзене. Или в охоте.

– Хочешь научиться держаться на доске? – спросил он.

– Хочу держаться на тебе, – ответила я.

Он выдохнул дым. И медленно встал.

– Пошли.

Мы шли по пляжу. В темноте. Ветер бил по щекам, как пощёчины.

Он снял футболку, бросил её в песок. Я сделала то же самое.

Море было чёрным, бешеным. Волны – как удары. Холодно, страшно, мокро.

И мы вошли в воду.

Он схватил меня за руку.

– Держись. Не бойся, если накроет. Просто доверься течению.

Он не про серфинг. Он про нас.

Мы не занимались сексом.

Мы дрались.

С языками, с руками, с телами.

Он кусал меня. Я царапала его спину. Мы падали в песок и снова поднимались.

Он вбивал в меня бедрами, будто хотел стереть. А я позволяла.

Секс был животным.

Беспощадным.

Бесправным.

Он смеялся, когда я кусала его за плечо.

Я стонала, когда он шептал мне в ухо.

Он трахал меня стоя, лицом к океану.

Волны били по нам.

Я задыхалась – от воды, от страсти, от ненависти к себе, которая вдруг выливалась в оргазм.

Я кончила, не осознав, как.

Моё тело трясло. Он держал меня за бедра, крепко, как якорь.

А потом шептал на испанском. Что-то бессмысленное. Или, наоборот, самое главное.

Мы легли на песок. Мокрые, солёные, вывернутые.

Он закинул руку за голову и сказал:

– Ты странная.

– Не пытайся понять. Просто трогай. Так у тебя лучше получается.

– Хочешь еще?

Я ответила, улыбаясь, не глядя:

– Если хочешь ты – бери. Только крепче.

Я засмеялась. Громко, с надрывом.

И я вдруг поняла, что именно это – самое честное.

Этой ночью я не спала. Говорить с ним было не о чем.

Он ушёл.

Я осталась на песке, глядя в звёзды, с солёной кожей и сбитой шеей.

Это не было про роман.

Это было про доказательство.

Про то, что я живая. Всё ещё.

Что тело – это язык. А боль – просто акцент.

Его звали Луис. Он успел мне рассказать о себе.

Ему было за тридцать. Он родился в Оахаке, но уже десять лет ловил волны в Пуэрто-Эскондидо. Утром – океан, днём – бордшоп, ночью – все, кто не выдержал солнца и подошёл слишком близко.

Я пришла к нему босая, с выгоревшими волосами, в мокром белье под платьем. Он открыл дверь, посмотрел на меня и даже не удивился.

– Думаешь, продержишься здесь? – спросил он, разглядывая мои колени, покрытые пылью.

– Где – здесь?

– В городе, где всё сначала бьёт, а потом гладит. Как волна. Или ты.

Я не ответила.

Он отступил внутрь и жестом позвал.

Дом был как он сам – минимальный. Бетон, дерево, вентилятор на потолке. Матрас прямо на полу, рядом куча досок, полотенца, песок в углу, и запах дыма, манго, пива и чего-то, что не хотелось называть безопасным.

– Не снимай платье, – сказал он, подойдя ко мне. – Оно рвётся красиво.

Я стояла на цыпочках – и всё равно была ниже. Он взял меня за шею, не сильно, просто чтобы почувствовать, где заканчивается голос. Его губы были шершавыми от соли. Его зубы – слишком острыми, чтобы назвать это нежностью.

Он толкнул меня к стене. Не жёстко. Но с уверенностью. Поймал мой взгляд и сказал:

– У тебя тело, как разбитая доска. Вся в шрамах, но всё равно держит волну.

– А ты как волна. Нахлынешь – и смоешь.

Он усмехнулся, вжимаясь в меня. Сквозь платье – уже было видно, как он встал. Он поддел подол пальцами, приподнял, и просто толкнулся в меня – через трусы, через ткань, через всё, что отделяло меня от безумия.

Я застонала. От неожиданности, от того, как легко это было. Он зажал мне рот ладонью и прошептал:

– Здесь всё громко. Но не ты. Ты должна звучать только для меня.

Он развернул меня, прижал к стене, сорвал трусы с хрустом и вошёл в меня так резко, будто это был последний заход солнца. Ни слов, ни церемоний. Как будто секс – не прелюдия, а способ остаться живыми.

Его рука сжимала мою талию, вторая – держала за волосы. Он трахал меня грубо, ритмично, так, как бьют волны о скалы: с расчётом, но без пощады. Я вцепилась пальцами в бетонную стену. Мне было всё равно, что там – грязь, пыль, острые крошки камня. Я хотела его, хотела себя с ним – в этой силе, в этой дерзости, в этом сексе, который не просит разрешения.

– Ты не отдыхаешь, ты сражаешься, – прошептал он.

– Я не умею иначе.

– А я тебя научу. Но не сейчас.

Он вышел из меня, развернул лицом, поднял меня – и я обхватила его ногами. Он вошёл снова, глубже, ещё сильнее. Спина ударялась о стену с каждым толчком, а он смеялся мне в ухо – не от насмешки, а от ярости момента.

– Ты – как волна в середине шторма. Ни на что не похожа. Ни от кого не зависишь.

Когда я кончила, я не кричала. Я дрожала. Сжалась на нём, как будто пыталась впустить внутрь всю его дикость, чтобы сохранить её, пропитаться, не забыть. Он дошёл до конца быстро, с глухим стоном и укусом в шею. Это был не оргазм – это было крушение.

Он опустил меня на пол. Сел рядом. Молча.

Мы дышали, как будто вынырнули. Из-под воды. Из себя.

Через минуту он встал, достал из холодильника два пива, сел напротив и сказал:

– Ты когда-нибудь стояла на доске?

– Нет.

– Завтра утром – мы пойдём. Посмотрим, как ты держишься на настоящей волне. Не только в постели.

Я улыбнулась. Мне не хотелось говорить. Только снова дышать – глубоко, полной грудью, с разбитой шеей, исцарапанной спиной и ощущением, что это был не секс. Это было крещение. Без благословения, без святой воды. Только соль. И пульс.

Мы катались утром.

Солнце ещё не стало палящим, но уже жгло плечи. Волны были ровными, не злыми, но требовали уважения. Луис дал мне доску и не дал инструкций – просто жестом показал вперёд.

Он смотрел на меня с берега – выжидающе, не вмешиваясь. Только когда я упала в третий раз подряд, он подошёл, провёл ладонью по моему позвоночнику и сказал:

– Не думай. Не контролируй. Просто поймай.

– Что?

– Себя.

Я встала. Поймала. На секунду. Но именно эту секунду я запомнила. Как будто тело вспомнило, что оно не только для секса, боли и выживания. Оно – для движения. И для полёта, пусть и над пеной.

Когда мы вернулись на берег, у нас не было сил говорить. Он провёл меня к шатру, натянутому между пальм. Простой белый тент, тень, старая ткань, плед на песке, подушки. Из колонок кто-то пел на испанском, медленно, бархатно. Сладкий запах кокосового масла и моря был густым, как мёд.

Я легла на живот, мокрая, уставшая, довольная. Волосы спутаны, кожа липкая, но мне было плевать.

Он лёг рядом, разглядывая меня. Потом наклонился, провёл языком по моей лопатке – и я вся вздрогнула.

– Ты тёплая. Солнечная. Дикая. Как будто море тебя сделало.

– Так и есть, – прошептала я.

Он не торопился. Облизал соль с моего плеча, прикусывая кожу, словно хотел распробовать, настоящая ли я.

Я перевернулась. Взгляд – в его глаза. Они были светлые, почти янтарные. Солнце проходило сквозь тент, отбрасывая пятна на нас, как через воду.

– Хочешь снова? – спросил он.

– А ты?

Он не ответил, спустил с меня купальник, медленно, будто разрывал договор с реальностью. Его пальцы были прохладными от бутылки с водой, и когда он провёл ими по внутренней стороне моего бедра, я чуть не застонала.

– Здесь? – спросила я.

– Здесь. Под небом. Под шум волн. Без стен, без вранья.

Он лег на меня. Вошёл – мягко, но глубоко. И я поняла – мы трахаемся, как будто продолжаем серфинг. Медленно, с ритмом, без спешки. Он чувствовал, как я двигаюсь, подстраивался, менялся. Водил пальцем по моему пупку, потом по груди, потом зажал сосок и тихо выдохнул мне в ухо:

– Ты всё ещё борешься. Даже здесь. Ты не на доске. Расслабься. Дай телу думать за тебя.

Я обвила его ногами. Почувствовала, как кожа скользит по коже, мокрая, горячая. Его член двигался во мне с таким сладким трением, что я едва сдерживала стоны.

Он трахал меня медленно, почти нежно, но не было иллюзий: это не про любовь. Это было про точность. Про то, как его тело сливалось с моим – с первого же касания. Его движения были не просто уверенными – они были танцем. Серфингом. Он шёл по мне, как по волне – чувствуя глубину, балансируя, двигаясь в ритме, который сводил с ума.

Я лежала под ним и смотрела, как красиво двигаются его плечи, как напрягается живот, как напрягается челюсть, когда он сдерживает стоны. Он держал меня за бёдра крепко, но не грубо – как доску, с которой нельзя слететь, иначе утонешь.

И я действительно тонула.

Он целовал меня не в губы, а в шею, в ключицу, в грудь – как будто ловилл волну и отпускал её. Всё было так телесно, так по-настоящему, что мозг просто выключился. Остались только ощущения. Его шрамы. Его солёная кожа. Его дыхание у меня на животе.

Когда он заходил глубже, я инстинктивно выгибалась навстречу – не для него, для себя. Чтобы почувствовать, что я живая. Чтобы проверить, могу ли я выдержать ещё. Чтобы быть на пике. Всё тело звенело от жара, от соли, от усталости, от желания.

Он шептал что-то на испанском, быстро, почти на грани стона, и я не всегда понимала слова, но понимала суть. "Qué rica", "no pares", "mierda, mujer", – и это было лучше любых признаний. Потому что правда.

Мои пальцы вцепились в его спину, ногти скользнули по пояснице, и я поняла, что накрывает. Не взрывом. А как прилив. Медленно, но сильно. Нахлынуло. Заставило замолчать. Сжаться. Расплыться.

Я не закричала. Я задохнулась. Глаза закрылись сами. Всё внутри дрожало. Я кончила – как будто растворилась в нём.

Он не отставал. Пару толчков – и я почувствовала, как всё его тело напряглось, как он вонзается глубже, держит крепче, и вдруг – выдох, хрип, почти болезненный стон. Он уткнулся лбом мне в шею и просто замер.

Никакой романтики. Только дыхание. Только соль. Только тишина внутри.

– Ты… – прошептал он, но не закончил. Я гладила его по спине – молча. Потому что мне было нечего сказать. Потому что я взяла своё. А он – своё.

Мы лежали на спине.

Море шумело где-то рядом.

Солнце проходило сквозь ткань, будто освещая нас изнутри. Всё казалось размытым, золотым, как будто мы были внутри сна. Я чувствовала, как песок прилипает к бедру, как его рука лежит на моём животе – тяжёлая, тёплая, спокойная.

– Я думала, выживание – это про борьбу, – сказала я, глядя вверх, в пляшущую тень от парусины.

Он повернулся ко мне боком, положил голову на согнутую руку. Его голос был глубоким, немного хриплым после секса.

– Иногда – про отдачу, – ответил он.

Я молчала. Он смотрел на меня внимательно. Не как на женщину, которую только что трахал. А как на человека, который сам себе – загадка.

– Когда ты борешься, ты сжимаешься, напрягаешься, – продолжил он. – А когда сдаёшься – становишься водой. Протекаешь, обтекаешь… живёшь. Как сёрфинг.

Я тихо усмехнулась, не глядя на него.

– А ты, значит, вода?

– Нет, – он наклонился ближе, прошептал у самого уха. – Я огонь. Но сейчас – тушу себя тобой.

Я повернулась к нему лицом, подперев щёку рукой.

– Красиво сказал. Ты часто так говоришь женщинам, после того как кончаешь?

– Нет, – он прищурился. – Обычно они уже спят. А ты – как будто только проснулась.

– Я не умею засыпать после секса, – прошептала я. – Слишком много всего остаётся под кожей. Как будто что-то взяли, но не всё. Или отдали больше, чем хотела.

– Это про выживание?

– Это про меня.

Он замолчал. Потом протянул руку и провёл пальцем по моему ребру.

– Ты умеешь быть жёсткой. Но мягкость у тебя – как нож под подушкой. Только для своих.

– А ты кто?

– Я просто мужик, который трахнул тебя под шатром. Не ищи смысл. Иногда секс – это просто секс. Но если ты хочешь – пусть будет больше.

Я вздохнула.

– Пусть будет просто. Но честно.

– Тогда честно: ты – как хорошая волна. Больно, красиво и один раз.

И я закрыла глаза.

Без мыслей.

Без целей.

Только дыхание. И он.

Вечером мы вернулись в его дом. Без слов.

Солнце уже садилось, розово-оранжевое пятно расплёскивалось по небу, а волны били в берег с такой же ритмичностью, с какой он трахал меня раньше.

Луис снял с себя футболку и бросил на пол.

Я – купальник, уже высохший, тянувший кожу.

Он не смотрел мне в глаза.

И я не искала там ничего.

Он просто схватил меня за руку и повёл в спальню.

Небольшая комната, простыня – не белая, а сероватая, с запахом соли, табака и мужского пота. Всё здесь было не для красоты – для действия.

Он лёг на спину, закинул руки за голову и сказал:

– Давай.

Я села на него сверху, не спрашивая, не раздумывая.

Его член был твёрдый, тяжёлый в моей руке, как будто знал, зачем нужен.

Я ввела его в себя одним движением. Без подготовки, без нежности.

Плотно. Жадно. Сразу до конца.

Он выдохнул сквозь зубы, как будто это не тело, а рана, и она снова её открыла.

Я двигалась резко – будто хотела стереть себя об него.

Луис сжимал мои бёдра, оставляя синяки.

Потом стал толкать навстречу, сильно, жёстко, с ударами таза.

Он не стонал. Он дышал, как зверь.

Как будто каждый толчок – борьба.

Он бил в меня, что аж грудь подпрыгивала, а пальцы вжимались в его живот, пока я не задыхалась.

Потом резко меня перевернул.

Завалил на бок.

Поднял ногу – и вошёл снова.

Сбоку. Глубже.

Я скользила по простыне, держа за край матраса, как будто пыталась не сорваться.

Он царапал. Держал за горло.

Плюнул мне на спину, провёл пальцем вниз.

– Ты слышишь, как ты хлюпаешь? – шепнул в ухо.

– Да.

– Это всё ты. Ты хочешь. Ты вся хочешь.

Он вытащил, развернул меня на колени.

Встал сзади. Размазал мою смазку по попку и вошёл в неё аккуратно, медленно, не до конца.

Захватил волосы.

Мои лопатки прогнулись. И я почувствовала, как текут слюни от сладкой боли внутри моей дырочки.

Он бил в неё так, что грудь стучала о подушку.

Снова и снова.

Пока губы не стали немыми от криков, пока колени не горели.

– Говори, что тебе нравится, – прошипел он.

– Когда ты грубый.

– А ещё?

– Когда ты берёшь. Не спрашиваешь.

– Вот так?

И он брал меня снова и снова.

Жестко. Без тормозов.

Положил меня на живот. Раздвинул бёдра еще шире.

Стал входить медленно. До самой глубины.

А потом быстро. С ударами, со стуком, с ритмом, от которого я уже не могла сдерживаться.

Оргазм пришёл резко, без предупреждения.

Как волна, которую не видишь.

Я захрипела, закусила руку, выгнулась.

Он продолжал – не останавливался, пока не дожал. Пока не выдавил. Пока не выжрал всё, что можно.

Когда он закончил, сперма залила все внутренности. Он вышел – медленно, с шлепком.

Грудь вздымалась.

Я лежала, не двигаясь.

Вся в поту. В песке. В сперме.

Голая. Насыщенная.

Он сел рядом, закурил.

Он не обнял её.

Она не попросила.

Эта ночь не была про чувства.

Не про «мы».

Про сейчас. Про взять. Про пережить.

Я уснула позже, уже одна, у себя, укутавшись в простыню.

Но тело ещё долго будет помнить, как выживают по-настоящему.

***

Я не шлюха. Я не раненая.

Я просто женщина, которая знает цену своим шрамам.

И не даст никому снова переписать её историю.

Теперь каждый мужчина оставляет во мне след.

Но не голосом. Не признаниями. А телом. Укусом. Взглядом.

И, главное – молчанием после.

Я коплю их, как бусины на нити. Чтобы не забыть. Чтобы помнить, каково это – жить.

Я не строю отношения.

Я строю маршрут.

И каждый город – это напоминание, что я выжила.

Пусть и таким, странным способом.

И да, если ты спросишь меня, зачем я всё это делаю —

я не отвечу.

Я покажу.

Париж: мужчина с глазами старше времени

❝…Он был преподавателем философии. Старше её на 15 лет, с руками, пахнущими табаком и книгами. Она смотрела на его лоб, где время оставило складки, и думала: неужели ты тоже когда-то любил так, что не мог дышать?..❞

Город между строк

Я приехала в Париж в октябре, когда дождь не мокрый, а философский. Когда город выглядит так, будто только что перечитал любимого автора и теперь курит у окна, пытаясь понять, зачем всё это было.

Париж не бросался ко мне в объятия. Он наблюдал.

Осторожно, с достоинством.

Как мужчина, который уже был влюблён – и разочарован – слишком много раз.

Он встречал меня не запахом круассанов, а промокшими мостовыми и медленным ветром, который шепчет: «Здесь ты можешь быть любой».

Я сняла крошечную квартиру на последнем этаже старого дома в Марэ. С потолками, уставшими держать небо, и скрипучим полом, который знал больше, чем хотел рассказывать.

Окно выходило на черепичные крыши – будто грудь Парижа: тёплая, живая, с родинками дымоходов.

По утрам напротив открывалась булочная, и старушка с кудрявой собакой кивала мне, как будто мы встречались на этом перекрёстке в другой жизни, в другом теле.

В этой жизни я была Анжелой – тридцатидвухлетней женщиной без якорей. С лёгкой походкой, тяжёлым прошлым и намерением не влюбляться.

Хотя сама не была уверена, в каком порядке всё это идёт.

Я приехала в Париж не за любовью.

Я приехала за собой.

Писать. Дышать. И, может быть, немного исцелить душу, чтобы стало легче дышать телом.

Я думала, это будет история о тишине.

Но оказалось – это была увертюра.

В тот день я долго бродила по улицам.

Купила себе тёплый свитер цвета мокрого асфальта, зашла в кафе на углу и выпила эспрессо, не притрагиваясь к телефону. Просто сидела и смотрела, как город двигается – медленно, как мысль на рассвете.

Париж был полон одиночек, не спешащих быть вместе.

Именно поэтому здесь было так уютно быть одной.

Я свернула на улицу, где случайно заметила вывеску старого книжного магазина. Тот самый, где воздух пахнет страницами и временем, где никто не торопится, а книги лежат, как любовники – немного уставшие, но всё ещё полные огня.

Именно там я его и увидела впервые.

Он стоял у полки с философией, опираясь на стеллаж, будто держал спину не телом, а мыслями. Светло-серый свитер, брюки, которые не были модными, но сидели безукоризненно. И глаза.

Глаза, в которых было столько прожитого, что мне стало не по себе – как будто он уже знал, с чем я пришла.

Не в магазин. В жизнь.

Он протянул руку к Камю – в тот самый момент, когда я сделала то же самое. Наши пальцы соприкоснулись на корешке книги.

– Хороший выбор, – сказал он, глядя на меня не нагло, а как бы через. – Но больнее, чем кажется.

Его голос был низкий, чуть хриплый. Как голос диктора, который много курит и говорит только по делу.

Я улыбнулась. Но не по-женски, не заигрывая.

А как улыбаются те, кто пережил свою катастрофу – и остался стоять.