Опасный путь: дневники Анжелы

– А ты? – спросил он.

Я посмотрела на него, медленно.

– А я прихожу, чтобы исчезнуть.

Он не ответил. Только провёл пальцем по моей щеке.

Так, будто я была фреской, выцветшей от времени.

Мы пили кофе молча.

На балконе. Город просыпался, и вместе с ним – я.

Но не та, которая уехала из Гвадалахары. Не та, что теряла сознание от удовольствия в переулке.

Другая.

– Ты часто спишь с женщинами, которых не трогаешь два дня? – спросила я, не глядя.

Он усмехнулся.

– Нет. Ты – первая.

– Почему?

– Потому что ты приходишь не телом. Ты приходишь тенью.

Я нахмурилась.

– Что это значит?

– Ты была здесь, но не была. Как дым. Как эхо. Я ждал, когда ты придёшь полностью.

Я замолчала. Не потому, что обиделась. А потому что он оказался прав.

Я всегда оставляла себя за дверью.

Он не брал меня. Он ждал.

И я, впервые за долгое время, не бежала от этого ожидания. Оно не давило. Оно… звало.

Он не сказал мне, что я красивая. Не спросил, чем я зарабатываю. Не коснулся, пока я сама не подошла ближе.

Томас был как вода в глиняной чаше – неяркий, но нужный.

– Уезжаешь? – спросил он, не глядя.

Он стоял у окна, расстёгивая рукава на рубашке, как будто готовился не к разговору, а к чему-то гораздо большему.

– Да, – сказала я. – Уже заказала такси.

– И не собираешься остаться ещё на день?

– А зачем?

Он обернулся.

Я шла к выходу босиком – и он меня остановил.

Без слов. Просто подошёл сзади, взял за запястье и развернул.

Я почувствовала, как в животе сжалось – не от страха, от предвкушения.

Он смотрел на меня, будто уже видел, как я стону, выгибаюсь, царапаю ему плечи.

И будто знал, что я не уйду.

Я не ушла.

Он прижал меня к стене – не грубо, но крепко.

Я подняла руки, и он сорвал с меня платье – всё так быстро, будто я горела, и это было единственное спасение.

Губы были горячими, как перец в местном марте. Целовал меня жадно, будто хотел запомнить вкус, пока не стёрся.

А потом склонился к шее и прошептал:

– Сейчас. Только ты и я. Без имен. Без будущего. Только настоящее.

Он взял меня на руках и отнёс к кровати. Опустил, расправил ноги, сел на край и посмотрел.

Просто смотрел.

Долго.

– Не трогай меня глазами, – прошептала я. – Трогай руками.

Он улыбнулся и провёл ладонью по внутренней стороне бедра. Медленно, терпеливо. Как будто под ним была скрипка, а не я.

– Здесь хочешь? – пальцы коснулись нижней части живота.

Я кивнула.

– А здесь? – губы прошлись по соску.

Я задохнулась.

– Везде.

Он вошёл в меня без лишних слов – сразу, плотно, глубоко.

И начал двигаться так, будто знал моё тело не хуже, чем я сама.

Медленно. С ритмом. С уверенностью того, кто не торопится, потому что знает, чем это закончится.

Я выгибалась, хваталась за него, тонула в этом темпе, будто каждая толчковая волна смывала с меня всё лишнее.

Он держал меня за волосы и за шею – точно, без боли, но с ощущением, что я вся – в его руках.

И шептал:

– Ты настоящая. Ты теплая. Ты не бежишь. Не сейчас.

А потом ускорился.

Жёстче. Сильнее.

И я почувствовала, как всё сжалось внутри, как будто ядро треснуло.

Я закричала.

Низко, глухо, без стыда.

Он не остановился.

Двигался в том же ритме, пока я снова не кончила.

И только потом – уже почти ласково – поцеловал меня в висок и остался внутри.

Нам было нечего говорить.

Слова были лишними.

Он просто держал меня, пока дыхание выравнивалось.

Пока мир, наконец, становился тихим.

Я уехала.

Без сцены. Без драмы. Без «мы ещё увидимся».

Он не пытался остановить. Только кивнул – и смотрел, как я ухожу вниз по лестнице, будто спускаюсь из облаков обратно в шумный мир.

Я не обернулась.

Но его прикосновение – мягкое, будто крылом – ещё долго оставалось на моей коже.

Он не оставил синяков. Не оставил царапин.

Он оставил тишину.

А она – дольше всех.

Тулум – море, рейвы, эзотерика.

❝…Он говорил о чакрах, но трахал меня так, что закатывались глаза❞.

Я приехала в Тулум как в бред. После тишины Сан-Кристобаля – словно меня вышвырнули в мир, где всё кричит: тела, краски, музыка, воздух. Даже волны, будто настроенные на техно, били в берег с чётким ритмом.

Я вышла из такси босиком – потому что так было нужно телу. Потому что туфли казались кощунством на этой земле, где каждый второй – шаман, а каждый третий – диджей на детоксе.

Я сняла комнату в эко-вилле, где из крана текла вода с привкусом соли, а вместо двери была плотная штора из мешковины. Хозяйка – француженка с сединой в дредах – встретила меня фразой:

– Здесь мы не едим мясо, не говорим о боли и не носим часы.

– А если я хочу всё это сразу?

Она посмотрела внимательно.

– Тогда тебе сюда и надо.

Тулум был телом и духом. Слишком жарким. Слишком сексуальным. И это раздражало.

Я хотела быть над этим. Умной. Ироничной. Недоступной.

Но уже через полчаса после приезда я лежала на пляже, вся в соли и поте, слушала, как на соседнем мате какой-то парень говорит девушке:

– Ты должна дышать сердцем.

А она отвечала:

– Я пытаюсь, но оно как будто сжато.

И я поняла: я такая же.

Меня звали на рейв – у моря, под полной луной.

Меня звали на церемонию какао.

Меня звали на дыхательные практики с тантрическим массажем.

Я выбрала всё.

На третий день я встретила его.

Лео.

Имя, которое хочется шептать. Или царапать на спине ногтями.

Он был… слишком красив. В этих местах это подозрительно. Я сразу подумала: или гуру, или подонок.

Оказалось – и то, и другое.

Он подошёл, когда я лежала на подушках после практики "отпускания стыда". Мои ноги были раскрыты, глаза – закрыты. Я дышала. Или делала вид.

Он присел рядом.

– У тебя зажат четвертый центр.

– Там, где солнечное сплетение?

– Там, где ты боишься любить.

Он провёл пальцами по моему животу. Осторожно, без давления. Как будто читал меня на ощупь.

– Тебе нужно открыть тело. Тогда придёт душа.

Я хотела посмеяться. Но рот уже был полуоткрыт – от жара, от стыда, от того, как медленно и нагло он приближался.

В тот же вечер мы ушли вместе.

Я не спросила, где он живёт. Я просто пошла за ним – как идут за звуком, который что-то во мне знает.

Он жил в хижине у самого берега. На стене висели мандалы, на полу – выцветшие ковры, в воздухе смешались мускус, пот и масло пачули. Сетка над кроватью колыхалась от ветра, а я стояла посреди его пространства, босая, в мокром платье и с сердцем где-то между лопатками.

Он смотрел на меня в полутьме, облокотившись о дверной косяк.

– Ты всё время на грани. Хочешь быть собой?

Я усмехнулась и сняла с плеча лямку.

– А я не "собой" сейчас?

Он медленно подошёл ближе. Его голос был спокойный, хриплый, как будто он говорил не вполголоса, а внутрь.

– Ты – красивая история, которую ты сама себе рассказываешь. Умная, страстная, свободная. Но я вижу, как ты замираешь в паузах.

Я смотрела ему прямо в лицо.

– А ты кто тогда?

Он провёл пальцем по моему плечу, вдоль ключицы. Почти ласково. Почти.

– Я тот, кто хочет трахать тебя в этих паузах. Между фразами. Между твоими выдохами. Пока ты не решишь, кто ты на самом деле.

Я не ответила. Только шагнула ближе. И сорвалась.

Он целовал меня медленно. Сначала губы – не торопясь, как будто пробовал. Потом шею – горячо, с нажимом, будто хотел оставить след. Потом грудь – нежно, с жадностью, с этой проклятой мексиканской одержимостью, в которой не было места разговорам.

Но потом… потом он стал другим.

Как будто вошёл в меня не членом – а волей.

С усилием.

С намерением.

Он держал меня за бёдра, как будто я могла сбежать.

Он входил резко, как вопрос, на который нет ответа.

И я ловила кайф от боли.

Потому что боль не враг.

Боль – свидетель.

Она знала, через что я прошла. И теперь подтверждала: да, ты всё ещё живая.

Он не говорил. Только дышал. Глубоко. Как будто считал меня дыханием.

Я выгибалась, просила больше, громче, жёстче.

Он бился в меня, как в закрытую дверь.

А я – открывала. Всё.

И боль. И прошлое. И горло. И влагалище.

В какой-то момент я поняла: я уже не я.

Я – энергия, которая застревала годами, а теперь наконец-то двигается.

Я – вода, которую несли в ладонях, но пролили.

Я – тело, которое перестало притворяться умом.

Я кончила, сжав его между бёдер, как последний шанс на возвращение.

Он застонал, но не ушёл. Он остался во мне. До конца. До дрожи. До слёз.

А потом мы лежали.

На ковре, среди свечей и запаха сырой земли.

Он гладил мою руку и шептал:

– Я слышал, как твоё сердце задышало.

И я поверила.

Потому что больше ничего не осталось.

После той ночи я проснулась в синих простынях, покрытых пятнами масла и нашей с ним соли. Было чувство, будто внутри меня осталась пустота в форме его тела. В Тулуме это называют «энергетический разрыв», а в Мехико – просто «переебалась не с тем».

Я же знала: я трахалась не с Лео, а с собой. Той, которую боялась выпустить.

Он спал, раскинув руки, как Иисус, только на шелке. Его грудь поднималась размеренно. Он дышал, будто действительно умел это делать сердцем.

Я встала. Голая. Пропитанная потом, без следа макияжа, но – странно – красивая. Как будто что-то внутри расправилось.

Я нашла зеркало. В деревянной раме, местами погрызенной солью и ветром. В отражении – я. С разметавшимися волосами, с царапинами на бедре, с влажным блеском на губах.

– Вот ты, – сказала я себе, и вдруг захотелось заплакать.

Я ушла, не разбудив его.

Ноги вели на пляж. Песок щекотал, ветер бил в уши тёплым лаем. Я не чувствовала одиночества – чувствовала присутствие.

Своё.

На завтрак я заказала мача-латте и авокадо на безглютеновом хлебе.

Рядом за столиком сидели две женщины лет сорока. В модных кимоно, с камнями на шее. Та, что с длинными чёрными волосами, говорила:

– В прошлой жизни он был моим сыном, я это сразу поняла. Поэтому мы не спим. Только обнимаемся.

Я подавилась.

Тулум.

Днём я пошла на ретрит.

Он назывался «Очищение линии женского рода через сакральное тело».

То есть ты сидишь в кругу с другими женщинами, нюхаешь ладан и рассказываешь, как тебя обидела мать.

Потом танцуешь с завязанными глазами и визуализируешь, как из матки выходит боль всех поколений.

Я делала это.

Меня звали в круг по имени.

– Анжела.

И сразу несколько женщин прошептали:

– Красивое имя.

Да. Но не моё. Я давно уже жила с этим именем, как с образом.

Анжела – та, кто путешествует, трахается и ищет Бога между ног.

В кругу была одна женщина – Вита. Она плакала, когда говорила.

– Меня не трахали год. Никто. Я чувствую, как моё тело умирает от этого.

Я посмотрела на неё. И впервые за долгое время не почувствовала ни жалости, ни превосходства. Только желание обнять.

Но мы не обнимались. Мы кричали.

Прямо в лесу.

На полную грудь.

– А-а-а-а!

Я тоже.

Я орала всё, что копилось:

На мужчин, которые в меня входили, но не оставались.

На себя – которая делала вид, что ей не больно.

На отца – которого нет даже в этих дневниках, потому что его нет нигде.

Потом был ритуал с глиной. Мы мазали ею свои тела, словно воссоздавая заново. Кто-то плакал. Кто-то дрочил.

Я просто смотрела на свои пальцы. Тёмные, влажные, скользкие. И думала: а ведь этими руками я трогала вчера Бога.

Вечером вернулась к Лео.

Он стоял на берегу. Одетый в лён, без обуви.

Он повернулся ко мне:

– Где ты была?

– Искала истину между влагалищем и сердцем, – со злостью сказала я.

Он кивнул.

– Нашла?

– Угадай.

Он подошёл. Коснулся губами моего лба.

– Тогда ты готова ко второму дыханию.

На этот раз мы не спешили.

Он связал мне руки шарфом.

– Чтобы ты не мешала себе чувствовать.

Я не сопротивлялась.

Он накормил меня клубникой с сыром. Клал на язык.

Смотрел, как я глотаю.

– Ты умеешь быть покорной?

– Я умею быть настоящей.

– Это опаснее.

Он водил пальцами по моей груди, будто читал молитву.

Каждое касание – как послание.

Каждое движение – как вызов.

Он вошёл в меня медленно, сдержанно – как будто прислушивался, как звучит внутри меня его движение.

Не торопился. Не требовал. А чувствовал.

Его тело было горячим, как песок под утренним солнцем, и каждая точка его прикосновений отзывалась у меня гулом где-то под рёбрами.

Но с той силой, от которой ломается всё лишнее.

– Ты хочешь забыть, – сказал он, двигаясь во мне.

– Я хочу раствориться.

– Тогда не держись.

Я отпустила. Всё.

Свои страхи. Свою гордость.

Свою роль той, кто всегда всё контролирует.

Я просто была.

С ним.

С собой.

С небом, которое рушилось за окном.

Он скользнул глубже – и я выгнулась навстречу, будто моя кожа сама искала его. В этот момент я перестала быть женщиной с прошлым, с болью, с решениями.

Я стала телом. Желанием. Теплом. Реакцией.

Он двигался во мне размеренно – точно, упруго, будто знал мою глубину.

Его бедра толкались в мои, не спеша, но властно. Руки обвили мою талию, поднимали, прижимали, удерживали, не давая сбежать ни в мысль, ни в воздух.

Он смотрел на меня, не моргая, будто сам удивлялся, что это происходит не во сне.

Я чувствовала, как всё внутри заполняется им – не только физически.

Как будто он подбирал ритм к моему сердцу, нажимал на мою боль и превращал её в желание. Каждый толчок выбивал остатки контроля, лишние слова, маски.

Я цеплялась за его плечи, вгрызалась в кожу зубами, ловила губами его дыхание, слышала, как он сдерживает стон, и это только разжигало меня сильнее.

Он ускорился, и я вскрикнула – от удовольствия, от резкости, от свободы, которую чувствовала в его руках. Его член входил во мне глубоко, уверенно, с той грубой, но честной силой, которой мне не хватало всё это время. Он трахал меня так, будто хотел вытрясти из меня весь шум. И я позволила.

Мои бедра двигались в ответ, я впивалась ногами в его спину, я дышала рвано, как после бега.

Я была открыта, жадна, текла от желания, и он знал это.

Он вошёл в меня особенно глубоко – и я закричала, не сдерживаясь.

Он рычал в ответ, напрягался, как натянутая тетива, и я чувствовала, как его тело готово разорваться от напряжения.

Оргазм накрыл меня, как удар волны. Без предупреждения, с жаром, сжатием, распадом.

Моё тело выгнулось, губы приоткрылись, но не было слов – только дыхание.

Он пришёл сразу за мной, с тихим стоном, с хрипом где-то изнутри, с дрожью в руках, с лбом, уткнувшимся мне в грудь.

Мы не говорили. Мы просто лежали, мокрые, слипшиеся, растворённые друг в друге.

Потом мы сидели на полу. Он гладил мои связные руки.

Я спросила:

– А ты любил кого-нибудь? Или твоё призвание "исцелять" женщин?

Он ответил:

– Я люблю жизнь. И секс.

Я молчала.

Я всё ещё трахалась, чтобы исчезнуть. А не жить…

Но уже знала, что путь – не в исчезновении. А в присутствии.

И в том, как ты дрожишь, когда тебя держат – не за волосы, а за душу.

В Тулуме ночь начинается не с темноты, а с ритуала.

Мы сидели на пляже, босиком, обнажённые под кимоно, вплетённые в шум прибоя и дым копала.

Рядом с Лео была девушка – Яру. Индейская женщина с лицом старухи и телом серферши. Она не разговаривала, но дышала так, будто знала, как двигается вселенная.

Лео представил её как шаманку. Или жрицу. Или проводницу. Смотря, как на неё смотришь.

Он сказал, что сегодня откроется портал.

Что всё, что спрятано, – выйдет.

Что тело – это храм. Но не в смысле «его надо беречь». А в смысле «в нём происходят самые святые разрушения».

Я спросила:

– Что мы будем принимать?

Он сказал:

– Себя.

И засмеялся. Потому что это была ложь.

Мы принимали камбо – яд лягушки с амазонки, вызывающий очищение.

Сначала на плече делают маленькие ожоги, потом туда капают капли яда.

Ты начинаешь блевать.

Но не желудком – болью.

Прошлыми мужчинами.

Своим стыдом.

Плачем, который не дался в детстве.

Я чувствовала, как тело перестаёт принадлежать мне.

Я сидела на циновке, обмотанная леопардовым платком. В голове было гулко, как в церкви без света.

Лео держал меня за спину.

Яру стояла у костра, ритмично била в барабан.

Где-то рядом кто-то стонал. Кто-то смеялся. Кто-то рвал.

А я видела…

Себя.

Маленькую.

Сидящую на кухне, в уголке, с чашкой чая и глазами, полными чего-то, что мне теперь не выразить.

Я подошла к ней и спросила:

– Чего ты хочешь?

Она ответила:

– Чтобы меня любили и не уходили.

Я села рядом.

Обняла.

И сказала:

– Теперь я никуда не уйду.

Я плакала.

По-настоящему.

Плакала, как не плакала с тех пор, как стала Анжелой.

Лео трогал моё тело не руками – намерением.

Он не раздел меня, он снял с меня слои.

И с каждым – я становилась реальнее.

Он шептал на ухо:

– Это не секс. Это возвращение.

Я уже не знала, где я.

Подо мной земля дрожала, над головой рассыпались звёзды.

Он вошёл – не только в тело, но и туда, где я прятала себя настоящую.

– Не бойся.

– Я не боюсь.

– Тогда отпусти.

– Я не знаю, как.

Он прижал меня к песку, тёплому, живому.

Он двигался внутри меня с ритмом барабана.

Я кричала. Не от боли, не от страсти – от узнавания.

Это не было изнасилованием.

Это было обожествлением.

Он брал меня как дух, не как мужчина.

Он трахал не тело. Он трахал мою тень.

Я видела сны с открытыми глазами.

Себя на балконе в Париже.

Себя в вагоне в Сибири.

Себя, зажатую между ногами мужчины в Праге, и себя, молчащую в ванной в Москве.

Всё это было я.

И всё это вылетало из меня, как птицы.

А он продолжал.

Без слов.

Без пауз.

До тех пор, пока я не превратилась в ничто.

И только тогда – в всё.

Когда я очнулась, я лежала на его груди. Вокруг – круг свечей.

Он гладил мою голову.

– Ты прошла.

– Куда?

– Назад. К себе.

– Мне страшно.

– Это значит, ты жива.

Я смеялась. Он гладил.

И в этот момент я поняла – Лео не мой.

Он не любовник.

Он проводник.

Он не задержится.

Он уже уходит.

Он останется только в теле. В том, как я теперь буду дрожать от прикосновения.

В том, как я теперь слышу, когда ко мне прикасаются не так.

Утром он ушёл.

На песке остались только его отпечатки и сгоревший круг из свечей.

Яру сказала мне:

– Он никогда не остаётся. Он пришёл, чтобы ты увидела себя.

И я – увидела.

Грязную, настоящую, свободную.

Ту, что умеет не только убегать в чужие руки, но и быть в них не потерянной.

Я стояла на рассвете, голая, обмазанная песком и ладаном.

И чувствовала, как внутри меня разгорается что-то новое.

Не мужчина.

Не любовь.

А я.

Утро в Тулуме – это не свет. Это дыхание.

Оно приходит раньше солнца. Обволакивает кожу, пропитывает ткани, просачивается в кровь.

Я проснулась не в хижине, не в комнате, не в себе.

Я проснулась в моменте.

И впервые за долгое время – одна.

Без мужской руки на бедре.

Без смс «ты где?»

Без мысли, что надо срочно купить билет в следующий город, потому что здесь я уже всё.

Нет.

Я лежала в гамаке, пахла ладаном, потом и солью, и думала – а если я останусь?

Вчерашняя ночь была не про влюблённость.

Не про очередную попытку сбежать в плоть, чтобы не слышать, как внутри трещит душа.

Нет.

Это было принятие.

Грязное. Очищающее. Настоящее.

Потом меня пригласили на дневной рейв.

В Тулуме они начинаются на закате.

Сначала ты дышишь. Потом танцуешь. Потом плачешь. Потом орёшь.

Потом трахаешься.

Там было много тел.

Красивых, надутых, свободных, забывших, зачем пришли.

Там были люди, которых я уже не могла обманывать собой.

Они подходили, спрашивали имя.

А я говорила:

– Анжела.

И впервые в жизни не хотелось добавлять ничего.

Ни: «пишу книгу».

Ни: «инвестирую».

Ни: «лечу дальше».

Ни: «у меня был один, но он не смог».

Просто Анжела.

И этого хватало.

Меня заметил парень.

Хороший. Сильный. С красивой спиной и добрыми глазами.

Он протянул мне руку, я вложила свою.

Тело ещё помнило Лео.

Но сердце – уже нет.

Он пригласил меня танцевать.

И я пошла.

Не потому, что хотела его.

А потому что теперь я хотела себя.

Мы танцевали.

На песке, босиком, в ритме, который шёл не из колонок, а изнутри.

Я вертела бёдрами, как девочка.

Смеялась.

Падала.

Он ловил.

И это был не флирт.

Это было напоминание, что я не обязана быть ни желанной, ни нужной, ни сильной.

Только – живой.

Вечером я пошла к морю.

Голая, как рождение.

С волосами, в которых всё ещё был дым.

Я заходила в воду медленно.

Как в жизнь.

Море было тёплым.

Тело откликалось на каждую волну.

Я позволяла воде трогать меня так, как не позволяла мужчинам.

Без цели.

Без давления.

Без сценария.

Я ложилась на спину и смотрела в небо.

И впервые за долгие месяцы мне не нужно было доказывать ничего.

Ни мужчинам.

Ни читателям.

Ни матери.

Ни тем, кто ушёл.

Ни тем, кто остался, но не понял.

Я – просто была.

Дышала.

Жила.

Ночью я сожгла свою красную записную книжку.

Ту, в которой были телефоны мужчин, которых я хотела забыть.

Письма, которые не отправила.

Страницы, где я проклинала себя за то, что снова влюбилась.

И снова потеряла.

Пока страницы сворачивались в огне, я шептала:

– Благодарю.

– Благодарю.

– Благодарю.

Это не было отречением.

Это было прощением.

Я прощала себя – за то, что столько раз путала секс с любовью, притяжение с судьбой, страсть с истиной.

Я не стану другой.

Я не стану «лучше».

Я – такая.

И этого теперь хватит.

Через три дня я уеду дальше.

У меня уже есть билет. Далеко.

Но теперь это не побег.

А путь.

Я не знаю, что будет дальше.

Я не знаю, кого встречу.

Но теперь я знаю точно:

Я – не пустота, которую кто-то должен заполнить.

Я – океан.

И вход туда – не для всех.

Пуэрто-Эскондидо – серф, соль, сумасшедшие

❝…Он царапал меня зубами и смеялся, пока волны били по телу. Этот секс не был про страсть – он был про выживание❞.

Я приехала в Пуэрто-Эскондидо как будто в драке с собой.

После Тулума мне казалось, что я обнулилась. Стерлась. Превратилась в эфир, который не пахнет и не весит.

Мне больше не хотелось говорить. И уж точно – никому ничего объяснять.

Только сжечь.

Здесь не было эзотерики, как в Тулуме.

Не было чайных церемоний и мантр.

Только ветер, который срывал одежду с балконов, и океан, который бил в грудь, как агрессор, а не как утешитель.

Здесь не медитировали – здесь сражались. С волнами. С телами. С похмельем.

Я сняла комнату в хостеле, где кровати скрипели даже от взгляда.

Маленький номер на крыше, под самым солнцем.

Кругом были серферы, рейверы, тусовщики на автопилоте, которые не спрашивали: «Как ты?» – а только: «Ты где сегодня вечером?»

Именно там я впервые увидела его.

Он сидел на перилах, босой, с доской под мышкой, с волосами, как у старого дьявола: солёные, сбившиеся в жгуты.

Кожа тёмная, как будто он вылез из солнца. Тело сухое, хищное. Шрамы на животе. Тату на плече – старая надпись, почти стёртая.

Он не улыбался. Он сканировал.

И я почувствовала: он не ищет знакомства. Он ищет вызов.

– Ты новенькая? – спросил он, даже не посмотрев.

– Ты меня ждёшь?

Он усмехнулся.

Он не сказал, как его зовут. И я не спросила.

Потому что с первого взгляда поняла – это будет не история. Это будет серия травм. Вкусных, нужных, глубинных.

Позже была вечеринка.

Дом на склоне, бармен с татуированными пальцами, музыка в живот, не в уши.

Кокаин в туалете. Поцелуи на лестницах. Сексуальная анархия.

Я нашла его на крыше.