Одинокая или ничья?

Яму Гена выкопал прямо напротив «скворечника». Летом, когда все разрастется и зелень отгородит участок от остального мира, визиты в туалет можно рассматривать еще и как посещения кладбища. Можно будет сидеть с открытой дверью и говорить с захороненным. Все ему рассказывать, а он, слава Богу, наконец-то не будет отвечать. Вышла из туалета, заглянула в яму – молодец Гена, весь в отца – основательный. Если делает работу, то хорошо.

На обратном пути в дом подхватила доску от старой лавки, положила ее поперек ступеней крыльца, по импровизированному пандусу вкатила тачку. С накачанным колесом она легко и послушно пересекла веранду и въехала в кухонную дверь. «Ну что, Александр Петрович, давай паковаться да в дорогу собираться», – приговаривала она, расстилая плед на полу рядом с диванчиком. Муж как-то легко, как ребенок во сне, скатился с диванчика на пол, ровно на середину пледа. Елена Сергеевна осмотрелась по сторонам и положила ему в карман рубашки очки и пачку сигарет. По ходу сборов вдруг отчетливо всплыла в голове цитата из какого-то доклада после экспедиции 1983 года: «Для береговых коряков (карагинцев, алюторцев, паланцев), крещенных еще в XVII веке, был характерен православный похоронно-поминальный обряд. Но и в XIX – начале XX века коряки, хороня сородичей, клали в могилу все необходимое им для дальнейшей жизни. Иногда при православном обряде в могилу на гроб бросали ветки кедрача и зажженную спичку, что напоминало существовавшую ранее и у береговых коряков традицию кремации умерших. В поминальном обряде принимают участие все родственники и соседи усопшего. Сам же поминальный обряд заключался в оставлении покойнику еды и курева. Через год после смерти посещение места кремации или могилы прекращалось, т. к. оно становилось священным»1 Поправила на голых, с сухими растрескавшимися пятками, ногах тапочки-шлепанцы и, оглядевшись вокруг, нашла глазами, что искала – зажигалку. Положила ему в карман вместе с сигаретами. Закинула углы пледа и завязала их крест-накрест в дорожный узелок. Попробовала приподнять, и первый раз за последние двадцать часов ее охватил страх – сил поднять нет. Остеопороз семьдесят килограммов поднять не даст. Вот где пригодились бы все родственники и соседи. Но родственники далеко, а соседям здесь присутствовать совсем не обязательно.

Снова вышла на крыльцо. Села. Закурила. «Думай, Лена, думай». Пошла вдоль дома в поисках шеста. Нашла зеленую, длиной почти в два метра трубку – основание того дивана-качалки, что стоял у дома, когда молодежь еще на шашлыки приезжала. «О, кажется, то что надо… – комментировала она свои поиски, – так… теперь ведро». «Узелок» с телом – как в мультфильмах про аистов, несущих младенцев, – завис на одном конце перекинутого через табуретку шеста, на другой она повесила ведро и стала черпаком наливать в него из-под крана воду. Когда ведро было почти полным, подкатила тачку ближе к противоположному концу, долила ведро и, когда оно наполнилось почти до краев, придавила конец шеста, добавив к весу свои килограммы.

1 Цитата из сайта: https://funeralportal.ru/library/1182/12493.html

Шест медленно, как перекладина разновесов, выровнялся и горизонтально лег поперек табуретки. Осталось аккуратно довести ношу до края тачки. Когда «узелок» завис над тачкой, она также плавно выпрямилась. Покойный лежал в тачке, а из ведра не выплеснулось ни капли воды. «Вот, Петрович, инженерном быть проще, чем ученым-фольклористом», – резюмировала она свой труд.

Она стояла над компостной могилой мужа, наблюдая за тем, как новый день постепенно меняет краски мира: розовое марево зари сменилось алым полукругом восходящего солнца, и, еще не показавшись целиком, из алого он стал оранжевым. Несколько мгновений над горизонтом повисел гигантский апельсин, а уже через минуту желтый диск сиял в лазури неба, набирая силу, превращая утренний туман в пар. Пар клубился, рассеивался, на мгновение ей показалось, что одна из струек приняла очертания человеческого тела, а может, и правда, в этот момент его душа поднималась в верхний мир. Елена Сергеевна положила лопату в тачку, повернула к дому и вдруг остро ощутила… нет, не боль, не горе, не сожаление, а… усталость.

Спала она почти до вечера.

*

И потекли дни один за другим. Рутина дачной жизни иная, чем в городе. Встаешь рано – ложишься тоже рано. Она разобрала большой квадратный стол на веранде – оставленные на нем с осени всякие мелочи: баллончики с жидкостью от комаров, высохшие мочалки, зеленые прутики проволоки для подвязки кустов. Когда-то, в приезды детей, за ним устраивались так называемые семейные обеды, и, хоть семья была чужая, и люди для Елены Сергеевны совершенно чужие, она к их приездам готовилась – старалась как можно лучше все устроить. Теперь она оставила один край свободным, покрыла его полотенцем с гжельским рисунком – это для тарелки. Все остальное пространство стола заняли: лэптоп, книги, картотечные ящики с одной ей известной системой классификации мифов, песен и камланий так любимых ею северных народов. Они – эти уходящие в прошлое, исчезающие культуры – стали ее жизнью. Как родители рассказывают детям историю семьи – кем были их бабушки и дедушки – так ей, бездетной, надо было успеть передать эти собрания ее детям – следующему поколению, ее учеников – тем, кому «не-все-равно».

В понедельник позвонила на кафедру и, сославшись на здоровье, попросила либо отменить четверговый семинар, либо, если группа наберется небольшая, пусть приезжают к ней на дачу. До Нового Иерусалима на электричке, а там она их встретит на машине. Во вторник позвонил Василий и сказал, что четверо готовы приехать. Она обрадовалась. Как раз все в машину поместятся, и есть повод наконец-то закончить уборку дома и приготовить что-нибудь вкусненькое. Весь день среды разбирала шкафы и полки кухни. Крупы и прочие сухие продукты она держала в больших стеклянных банках из-под «Нескафе» с плотно притертыми пузатыми крышками. Каждую открыла, проверила, не завелась ли моль или мучная личинка. Почти полная банка крупы «Геркулес» пошла в помойку. Вид ее не понравился – какая-то трухлявая. Вымела и протерла все полки. Хоть съестного на зиму в шкафах и не оставалось, мыши все равно любили почему-то зимовать в чашках и вазочках, оставляя после себя мелкие черные зернышки. Убрав полки и перемыв посуду, она победно осмотрела поле боя. Взгляд упал на вставленный в узкий пластиковый чехольчик телевизионный пульт. Не задумываясь, смахнула его в мусорный мешок. Хмыкнула: «Что послужило причиной смерти? – спрашивает судья. Причиной смерти послужил телевизионный пульт, – докладывает следователь, – но мы не смогли приложить его к материалам дела. Объект исчез…»

Сварила кастрюлю щавелевого супа. «Сметану, хлеб и пряники куплю на станции, – подумала про себя, – а еще новый шланг, сахар и овсянку не забыть бы».

*

Лето стремительно наступало. Зацвела сирень. Яблони и вишня превратились в белые облака и парили над уже довольно высокой и густой травой с вкрапленными в нее желтыми пятнами одуванчиков. Посаженные еще осенью тюльпаны редкого сорта выстрелили вверх своими разноцветными рюмочками: белыми, розовыми и пурпурно-бордовыми. Под окном веранды расцвели ирисы. Сквозь их плоские листья потянулись вдоль стены веревочки девичьего винограда. Буквально за две недели дом укрылся зеленым шатром. Ни Коли и его семьи, ни соседей справа, ни редких деревенских машин, а главное – дальнего конца с туалетом-скворечней и компостной могилой стало не видно. Совсем. Никого. И… прилетел соловей. Несколько ночей обживался: кашлял, щелкал и горгульил, как будто полоскал горло, а потом… запел. Ах, какие трели он выдавал! Как же страстно, как призывно звал свою подругу!

Елена Сергеевна честно высадила тыквы на так полюбившийся им пригорок, и ежедневные визиты отхожего места превратились в церемонию не только справления естественной нужды, но и в ритуал проверки их роста и приветствия мужа. Тот факт, что он лежал так близко к дому, а не где-то там, на далеком кладбище, до которого, если и соберешься доехать, так не чаще чем два раза в год, имел свои особый тайный смысл. Они как бы и не разлучились – он здесь, рядом, просто перестал смотреть телевизор и отвлекать ее от собственных дел и мыслей.

Незнакомая рыже-розовая кошка привела пятерых котят. Гордая мать, видно, водила их с участка на участок: хвасталась потомством, а заодно искала добрых людей из тех, кто если и не возьмет котеночка, то хотя бы покормит. Елена Сергеевна сразу объявила, что на усыновление пусть не рассчитывает, но блюдце молока исправно наливала. До чего ж умилительное зрелище: розовые хвостики образовывали венок вокруг белой середины блюдца, и молоко стремительно исчезало на лопаточках крошечных розовых язычков. Насытившимся котятам мама-кошка старательно вылизывала мордочки и уводила их дальше, вдоль деревни.

Ей давно так хорошо и спокойно не работалось.

«У северных народов бытует мнение, что шамана уносят служившие ему духи или Мать-Хищная-Птица. В шаманской традиции очень распространена идея души как птицы. “После смерти душа шамана превращается в птицу”, – говорят они»2. Под пенье птиц и шелест девичьего винограда, который все плотнее окутывал дом, книга выстраивалась как будто сама. И память тоже оживала. Елена Сергеевна почти перестала готовить – жила на перекусах; кухню не то чтобы избегала, но разлюбила там находиться. Заходила только умыться, сделать кофе и взять что-нибудь из холодильника. «Ничего, – говорила себе, – после сороковин пройдет».

Василий приезжал раз в две недели. Этот тонкий, как стебелек, невысокий, конечно же, очкарик – типичный подвид «червь книжный» – был не только одержим историей, к тому же имел все задатки будущего ученого. Его ум не только запоминал, но и обладал способностью структурировать, выстраивать схемы, находить параллели и связи в событиях и их последствиях. «Вот он – мой наследник», – думала она, читая его рефераты. Приезжал утром. Елена Сергеевна его по-матерински кормила вторым завтраком, подозревая, что он же и первый. До обеда работали, потом он чисто по-детски спрашивал, можно ли покататься на газонокосилке. Было смешно и радостно, сидя на крыльце, смотреть, как он выкатывает мини-трактор, как заводит его и с совершенно детским восторгом накручивает круги сначала по поляне перед домом, потом выше, на пригорке, лавируя между яблонь, и дальше – вдоль Колиного забора, кустов малины и смородины. Раскрасневшийся, даже запыхавшийся, как будто не трактор гонял, а на коне скакал, он заводил машину в стойло. Уже зная ритуал, обтирал колеса и колпаки ножей от травяной трухи, закатывал машинку в сарай. Выходил из него с граблями-веером и широкой снеговой лопатой – собирать скошенную траву. Елена Сергеевна вставала с крыльца, брала в руки большой пластиковый мешок и шла немного позади юноши. Он сгребал траву, поддевал ее на лопату, обязательно улыбаясь, смотрел ей в лицо и закидывал очередную порцию травы в мешок.