
Полная версия
Сахар на обветренных губах
– Ничего, – ответила я, спешно пряча телефон в карман. – Просто друг написал. Нужно было ответить.
А это было сказано мной намеренно. Пусть думает, что в следующий раз за меня будет кому постоять.
– Останешься после пар, – строго отрезал препод, продолжая буквально уничтожать меня суровым взглядом. – Вместе посмеемся над тем, что там тебе написал друг. Ты потратила мое время, я – потрачу твое.
По скорости, с которой одногруппники покидали аудиторию, несложно было догадаться, как они были рады, что Одинцов оставил не их.
Вика, выходившая последней, с жалостью посмотрела на меня и с неким подобием злости на препода. Но ему от этого было ни горячо, ни холодно.
Дождавшись, когда все выйдут, Одинцов подошел к двери и проверил, насколько плотно она закрыта.
Внутренне я испугалась, что он может закрыть нас изнутри, но этого не произошло. Он просто вернулся к столу, за который сел и начал что-то записывать в черном блокноте.
Продолжая оставаться на своем месте, где просидела всю пару, я смотрела на мужчину и ждала, когда он уже начнет свои карательные речи или действия. Но ничего не происходило. Одинцов словно вообще забыл, что оставил меня после пары.
Судя по всему, показательная порка заключалась только в том, чтобы оставить меня на пару минут после окончания пары.
Поэтому я просто убрала тетрадь в рюкзак, зажала между пальцами ручку, которую одолжил мне Одинцов, и спустилась к его столу.
Размышляя о том, воткнуть ему ручку в глаз или просто положить на бумаги, я смотрела на русую челку, занавесившую ему лоб и ждала, когда он уже хоть как-то на меня отреагирует.
– Не советую, – выронил он, ни на мгновение не оторвавшись от блокнота, продолжая что-то записывать ровным почерком.
– Что? – не поняла я.
– Втыкать эту ручку мне в глаз не советую. Понимаю, желание велико, но, Мельникова, но… – покачал он головой каким-то неозвученным мыслям и, наконец, соизволил поднять на меня взгляд светлых глаз. Медленно просканировал меня от глаз до пояса джинсов и обратно.
– Говорите уже, – не выдержала я.
Господи, как мне сейчас хотелось убежать отсюда. Лучше бы он и дальше смотрел в свои бумажки, чем на меня.
– Что говорить?
– Не знаю, – пожала я плечами. – Ради чего-то же вы меня оставили?
– Трачу твое время, – бросил он легко и непринужденно. Может, идея воткнуть ручку ему в глаз не так уж и плоха? – Еще пары есть? – вопросил он, откинувшись на спинку стула.
– Да.
– Оставь ручку себе. Пригодится.
– Спасибо, но я у друга возьму.
Пусть не забывает о нем. Конечно, за помощью к Колесникову я не побегу, но в качестве временного прикрытия хотя бы на словах его персона вполне подойдет.
Одинцов лишь лениво усмехнулся. Не совсем понятно, с издевкой или это ему так весело?
Он подкинул ручку, что была в его руке, и тут же ее поймал.
– Колесников в курсе, что ты его кандидатуру выставила на дуэль со мной? – произнес он, испытывая к ручке в своей руке явно куда больший интерес, чем ко мне и к нашему диалогу.
– Как минимум, Колесников удивится, что преподаватель хочет с ним стреляться из-за ручки.
– Из-за ручки ли? – Одинцов вновь обратил на меня свое внимание. Яркими голубыми глазами вгляделся в мое лицо, а затем едва заметно кивнул чуть ниже. – Синяки прошли?
– Не ваше дело, – огрызнулась я, почувствовав мгновенно выступившие на коже шипы.
Я – наивная роза, которая верит, что крошечные шипы помогут ей защититься от неминуемой участи.
– Значит, еще не прошли, – плавно кивнул Одинцов. Вновь подался к столу и оперся о его поверхность локтями. Сосредоточил внимание на моем лице и в мгновение стал серьезен. – Ремонт дома закончился?
– Ремонт?.. Закончился.
А вот теперь стало не по себе. Из-за неспособности запомнить собственную ложь.
– Значит, пользоваться душевой в бассейне больше нет нужды?
– Простите, что лишила вас отличной заманухи для того, чтобы полапать студентку у себя в квартире.
– Да… – вздохнул мужчина нарочито громко. – Жаль, конечно. Такая уловка пропала…
– Вы издеваетесь?! – воззрилась я на него со всей злостью и абсолютным непониманием происходящего.
– Я? – повел он насмешливо бровью. – По-моему, над тобой издеваются ты и тот, кто оставил эти синяки. Но ты с завидной самоотдачей защищаешь их обоих. Удивительно, Мельникова. Тебе нравится быть жертвой?
– Это никому не нравится.
– Тогда почему не сдала меня? Почему не сообщила руководству о том, что произошло у меня в квартире?
– Вы хотите огласки? – Я бесстрашно заглянула в его глаза.
– Мне плевать, – повел Одинцов равнодушно плечами. – Хочешь, вместе пойдем на меня жаловаться? – Он даже вышел из-за стола и направился в сторону двери. – Идем. Не стой.
– Вы больной. Вам уже говорили?
– Что-то припоминаю, да, – чуть сощурился он. – Кажется, это была ты. И, если не ошибаюсь, там было еще слово «извращенец». Получается, говорили, – заключил Одинцов с деловым видом. – Ну, так что, Мельникова? Идем на меня жаловаться, нет?
– Я никуда с вами не пойду.
– И часто ты никуда не ходишь после того, как тебе сделают больно?
– К чему вы клоните?
– К тому, что у меня дома ты была готова терпеть. И, поверь мне, любой другой на моем месте воспользовался бы этим.
– Вы о чем вообще?
– Ни о чем, – дернул он плечами. – Просто информация тебе для размышления. Хотя бы раз позволь себе не молчать, Алена. Папе дома тоже не жалуешься? Он не мог не заметить синяки на шее родной дочери.
– У меня отчим…
– Отчим? – быстро, как пулю, поймал он это слово. Тонкие губы изломились в странной хищной полуулыбке. Но в следующую секунду в его голове вдруг запустился какой-то мыслительный процесс, заставивший его взгляд стать суровее и холоднее уже привычного. – Это сделал он?
Его рука потянулась к вороту моей водолазки, но я рефлекторно ударила по ней.
– Не трогайте меня! – рявкнула я, глотая непонятно откуда взявшиеся слезы. – И не смейте лезть в мою жизнь, ясно?! Сама разберусь!
– Пока ты молчишь и боишься, Алена, у тебя ничего не получится, – произнес он тихо, продолжая смотреть мне в глаза с некой жалостью. – Ни у кого не получится тебя спасти, пока ты сама не покажешь, где и из-за кого у тебя болит.
– Просто отстаньте от меня, – процедила я, чувствуя себя натянутой, как струна.
– Я к тебе и не приставал, Алена. Но хочу обозначить, что теперь ко мне ты сможешь прийти только тогда, когда решишь для себя, что заднюю не дашь ни при каких обстоятельствах.
– Зачем мне к вам приходить? Что вы о себе возомнили вообще?
– Не знаю. Это ты решишь сама. Свободна, Мельникова.
Глава 16
Поздний вечер. В квартире уже давно погас свет, в комнатах наступила долгожданная тишина.
Я тихо выползла из-под одеяла и взобралась на подоконник. Сев на него, вытянула перед собой ноги и лбом прильнула к прохладному стеклу. Казалось, от мыслей, что роились в моей голове, она нагрелась и вот-вот взорвется.
Я не знаю, зачем я это делала весь день, но я все время мысленно возвращалась к разговору с Одинцовым в аудитории.
Так бездарно себя выдать…
Конечно, он все срастил. Для полноты картины ему не хватало одного единственного пазла, и им было слово, которое я имела неосторожность сегодня взболтнуть.
Отчим.
Просто отчим…
И мне кажется, я услышала щелчок, с которым в голове препода этот пазл лег в картину. Будто в компьютерной игре открылся новый уровень.
Но больше всего меня раздражали его слова. Да, он говорил вполне нормальные вещи, которые будут крутиться в голове любого адекватного человека, даже чуть-чуть углубившегося в мою жизненную ситуацию. Но неужели он думает, что решение проблемы настолько простое? А я просто дура, которая не может понять очевидное?
Если бы не Катя, я бы сбежала из этого дома, города и даже области в день своего совершеннолетия. В следующую секунду, как только календарь в телефоне показал бы новую дату, меня бы здесь уже не было.
Но я здесь, и вынуждена быть здесь, потому что о Кате никто кроме меня не позаботится. Мама считает ее инструментом, с помощью которого можно надавить на отчима. Она может позволить себе толкнуть ее, вместо того чтобы просто попросить отойти в сторону. Она срывается на Катю по пустякам и считает это нормальным. Она и на меня срывается, в общем-то. Характер такой.
Отчим… Я не понимаю его отношения к Кате. Он вроде за нее горой, так как она родная, но иногда ведет себя с ней хуже, чем мама. Он редко применяет к ней силу, по крайней мере, в десятки раз реже мамы, но то, как он порой уничтожает мою сестру словом, доводит до слез даже меня.
И в итоге, если не вмешиваться, Катя превращается в подобие шарика для пинг-понга, которым родители перекидываются в агрессивной манере, пытаясь выяснить, в кого она такая тупая, заторможенная, плаксивая… и дальше по списку, в зависимости от ситуации и зерна конфликта.
«Пока ты молчишь и боишься, Алена, у тебя ничего не получится. Ни у кого не получится тебя спасти, пока ты сама не покажешь, где и из-за кого у тебя болит», – сказал мне Одинцов.
Можно подумать, я не пыталась все это показать еще в детстве? Пыталась. Но любая моя попытка оказывалась провальной. Меня выставляли дурочкой, ненормальной, избалованной… Да какой угодно, но точно не той, кого нужно спасать. Перед любой комиссией и проверкой родители могли вывернуться так, что в итоге крайней оставалась я – мелкий корень зла, не дающий нормальным родителям вырастить хорошую дочь. И вторую. Такую же.
В ход так же шли упреки о том, что за свою семью нужно стоять горой, ее нужно защищать, потому что других мамы и папы у тебя никогда не будет.
«Попадешь в детский дом, и будут тебя там бить просто так. Кормить не будут, а бить будут. Привяжут к кровати и не отпустят даже в туалет, под себя будешь ходить», – вот, что я слышала годами от родителей.
«Давай, мы тебя сами в детдом сдадим? Смотрю, тебе не нравится с нами жить. Вот и поживи в детдоме, может, тогда поймешь, как на самом деле бывает плохо», – говорил мне отчим.
И с годами я научилась не просто молчать о том, что происходит у нас дома, но даже стала защищать и маму, и отчима. С такой же верностью, с которой я их защищаю, маленькие дети волокут своих пьяных вусмерть родителей домой. Плачут, спотыкаются, мерзнут, голодают, но продолжают считать этих пьяных чудовищ самыми лучшими и любимыми людьми на земле.
Так и я.
Не скажу, что считаю их лучшими из людей, но защищать, наверное, не перестану никогда. Потому что привыкла. Да и страшно, что станет только хуже. Детдом мне, конечно, уже не грозит, но крепко засевшее внутри предчувствие того, что может произойти что-то, хуже любых избиений и унижений, всегда со мной.
И только у Одинцова все просто. А просто здесь только говорить и рассуждать со стороны о том, как оно должно быть правильно.
И почему я должна пойти именно к нему? Почему он так настойчиво мне это внушает? Или предлагает? Странный человек. Даже если в один из дней с Катей или со мной случится что-то по-настоящему страшное, то любой из преподов будет последним человеком, к которому я обращусь.
Экран телефона, лежащего на подушке, загорелся и привлек мое внимание. Не стала никак реагировать. Утром посмотрю, что там.
Отвернулась к окну и прислонилась лбом к стеклу, в отражении которого увидела, что телефон опять «ожил».
Пришлось сползать с подоконника, чтобы выяснить, кому я пригодилось в первом часу ночи.
Колесников.
Кажется, я нисколько не удивлена.
Взяв телефон с собой, я вновь забралась на подоконник с ногами и открыла сообщения, пришедшие от него.
«Привет»
«Спишь?»
Я смотрела на две одинокие строки и не понимала, что ему нужно. Зачем? Да еще в такой час…
И нужно ли это мне?
Заблокировав экран телефона с так и оставшейся открытой перепиской, я откинулась на внутренний откос окна и посмотрела на закрытую дверь своей комнаты. Темно, тихо и… холодно, что ли.
Повернула лицо к окну, прижала уголок телефона к губам и беглым взглядом пробежалась по окнам соседней многоэтажки. В большинстве из них не горел свет. Люди уже спали. Но были и те окна, в которых еще кипела жизнь. Возможно, кто-то из них дочитывал книгу, в миллионный раз обещая себе, что эта глава будет точно последней; наверняка, кто-то насмотрелся ужастиков и теперь боялся спать без света; или… взгляд зацепился за один из балконов, с которого так и не сняли гирлянду, хотя уже подходил к концу февраль. На нем стояла девушка и выдыхала в холодную ночь облако теплого дыхания – отчаянная попытка отогреть природу раньше календарной весны.
Мне был виден лишь ее одинокий черный силуэт в синем свечении крошечных лампочек.
Наверное, мы с ней в чем-то похожи. Только мне недоступен балкон. Поэтому моя площадка для внутренних размышлений меньше в разы. Лишь узкий подоконник, на котором и ноги не выпрямишь.
Я не знаю, куда она смотрела, но почти уверена, что ее влекли небо, луна, загадка, таящаяся по ту сторону ярких звезд. К чему они пришиты? Что будет, если однажды упадет последняя?
Эта девушка напоминала мне меня, когда я еще смотрела ввысь и могла себе позволить помечтать, пофантазировать…
Теперь я все реже смотрю на небо. Больше под ноги. С мыслями о том, как не пасть ниже, как не дать себя зарыть.
Но, глядя на незнакомую мне девушку, я словно смотрела на мир ее глазами с того дальнего балкона с яркими лампочками. Она видит звезды, луну… Наверняка все еще может позволить себе веру в чудо.
Легкая улыбка коснулась моих губ.
Счастливица…
Внезапно она обернулась. Словно кто-то окликнул ее.
На балконе появился еще чей-то силуэт. Крупнее и выше. Он что-то нес в руках, а затем укрыл этим плечи девушки. Сгреб ее в кольцо рук, а я поняла, что это ее парень. Или муж. Или просто мужчина, рядом с которым она может чувствовать себя в безопасности.
А я…
С этого ракурса стало понятно, насколько велико между нами расстояние. Мне никогда не дотянуться до нее, а ей, я надеюсь, никогда не упасть в мою яму.
Слитые воедино силуэты начали плавно покачиваться. Им было хорошо и тепло даже холодной февральской ночью.
А мне…
Я отняла телефон от губ, вспомнив, что чат с Колесниковым был все еще открыт. Не уверена, что он до сих пор ждет ответа, но будет невежливо прочитать и не ответить хоть что-то.
Разблокировав телефон, я снова пробежалась по двум последним строчкам:
«Привет».
«Спишь?»
Палец завис над тускло горящим в темноте экраном. Я не пыталась строить в голове фразы, чтобы казаться остроумнее.
С секунду подумав, я просто написала короткое «нет» и отправила в переписку.
Галочка. Вторая. Он прочитал. В углу побежали крошечные точки.
«Обо мне думаешь?»
Непроизвольно усмехнулась, шумно выдохнув носом.
Мои пальцы вновь забегали по клавиатуре:
«И ты не спишь. Тоже о себе думаешь?»
В ответ мне прилетел смеющийся смайлик, а следом сообщение:
«Хочешь, я приеду? Покатаемся по городу))»
«Не хочу», – набрала я, не думая.
К: «Ты в курсе, что нельзя так жестоко разбивать сердца парней об их же яйца?»
Улыбка снова коснулась моих губ. Этот странный диалог начал затягивать и словно отключать от всего внешнего.
Я: «Такое нежное сердце? Или такие каменные яйца?»
К: «Да».
Я: «Что „да“?»
К: «Все „да“»
Я: «А еще ты ромашки любишь, мистер нежное сердце».
К: «Про мои каменные яйца тоже не забывай (серьезный смайлик)».
Я: «Не хочу даже мысль о них впускать в свою голову. Тем более перед сном».
Колесников прочитал, но подпрыгивающие точки, говорящие о том, что он печатает ответ, не появились. Заблокировав телефон, я сжала его в руке и вновь посмотрела в сторону соседнего дома. Балкон был уже пуст, но синие лампочки так и остались ярким цветным пятном передо мной. Как свет в конце тоннеля.
Оптимистично, однако…
Телефон в руке тихо дрогнул.
Проведя пальцем по экрану, увидела присланный мне Колесниковым вопрос:
«Почему не спишь? Поздно уже».
Я: «Не знаю. Просто. Не спится. А ты?»
К: «Я редко засыпаю раньше двух часов ночи. Привычка))».
Я: «Плохая».
К: «Ты плохая девчонка? Продолжай, мне нравится…»
Дернув бровями, я покачала головой. В этом весь Колесников: кажется, что он серьезен, но в следующую секунду он напоминает, кто он есть.
Желание продолжать переписку начало стремительно угасать. Я даже телефон отложила на подоконник. Но начинающий тухнуть экран, вновь загорелся.
К: «Прости… Просто ты пишешь без смайликов и даже без скобок. Чувствую себя вальсирующим на минном поле с завязанными глазами».
Прикусив нижнюю губу, ответила в его манере:
«Продолжай, мне нравится…»
Запрыгали точки.
Что-то внутри меня замерло в предвкушении. Куда на этот раз он сделает шаг?
К: «В чем ты сейчас, Аленушка?»
Разочарованно поджав губы, я тут же набрала ответ из так необходимых Колесникову смайликов:
«(взрыв)(R.I.P.)».
Вышла из чата, заблокировала экран мобильника, спрыгнула с подоконника и, засунув телефон под подушку, легла в постель, отвернувшись к стене, желая, наконец, поймать сон за хвост.
Глава 17
Помыться в душе мне сегодня не светило. По крайней мере, с утра. Радовало только то, что пар у меня сегодня немного, значит, я успею вернуться домой до начала работы и помоюсь, пока дома не будет вообще никого. Разве что Катя к тому времени вернется со школы.
После ночных раздумий голова с утра казалось тяжелой. И не совсем понятно, спала я или пролежала остаток ночи с закрытыми глазами с белым шумом вместо мыслей.
Одногруппники выглядели бодро. Привычно разбились на компашки, и каждая обсуждала что-то свое.
Я тоже оказалась втянута в компанию девчонок, но только из-за Вики, которая считала святым долгом всюду таскать меня с собой в пределах универа.
В общем-то, разговор девчонок о погоде и о том, что они ждут скорейшего наступления весны, был мне близок. Постоянный ветер вкупе с гололедом и раздражающим мелким снегом, вечно попадающим в глаза, уже надоели. Хотелось легкости и хоть какого-то тепла. Да, солнце светило ярко в те дни, когда ему удавалось отбиться от туч, но все портил ледяной порывистый ветер. Из окна выглянешь – кажется, что на улице тепло. Выйдешь на улицу – понимаешь, как сильно не хватает второго пуховика.
Телефон в руке едва ощутимо дрогнул от короткой вибрации.
Повернув экран к себе, увидела смс от незнакомого номера:
«Зайди ко мне».
Из шторки было непонятно, кто возомнил себя моим повелителем, но, открыв чат полностью, выше я увидела ранее сброшенный мне этим же номером адрес.
Одинцов.
Неприятная тяжесть придавила плечи.
И что ему нужно на этот раз?
Не пойду.
Ему надо, пусть сам ко мне и подходит.
Но с этой секунды я не смогла сосредоточиться на том, о чем говорили девчонки. Я даже улыбалась не потому, что находила разговор веселым, а потому что рефлекторно реагировала улыбкой на их смех.
Что ему нужно? Зачет еще нескоро.
Может, я забыла что-то у него дома? Вряд ли. Либо он, либо я обнаружили бы это раньше.
Что тогда?
И все-таки. Что-то упорно тянуло узнать, ради чего меня зовут. Будто кто-то набросил лассо на талию и тянет назад, но я не вижу, куда.
– Я сейчас, – бросила я Вике и показала телефон, мол собралась кому-то позвонить.
– Ага, – кивнула одногруппница с улыбкой. – Я прикрою, если что.
– Спасибо.
Сжав в руке телефон, чувствуя холод, что разгонялся под кожей, я шла к аудитории Одинцова.
Я смотрела себе под ноги и старательно пыталась внушить, что в пределах универа он мне точно ничего не сделает. Побоится за репутацию. Да и эта работа, думаю, у него не лишняя.
Вроде бояться нечего, а все равно страшно.
Кто-то толкнул меня в плечо. Ощутимо и больно. Меня развернуло на сто восемьдесят градусов, лямка рюкзака слетела с плеча.
Вскинув возмущенный взгляд, я увидела напротив себя высокую девушку в коротком платье-пиджаке черного цвета.
– Какого хрена?! – выронила я раздраженно, пытаясь растереть ладонью ушибленное плечо, чтобы хоть немного унять вспыхнувшую боль.
– У меня к тебе тот же вопрос, – высокомерно выплюнула брюнетка, перекинув копну черных локонов за плечо. – Какого хрена ты ходишь там, где хожу я?
– Ты не заметила, что коридор достаточно широкий для того, чтобы в нем можно было разойтись даже с твоим трамвайным заносом? – вскинула я иронично бровь.
По движению за спиной брюнетки поняла, что она была не одна, а в компании двух таких же модниц, как и она. Только вперед вышла солистка, а за ней осталась подтанцовка.
– Кстати, все хочу спросить, как тебе бассейн? – Пухлые губы брюнетки изогнулись в хищной улыбке. – Вещички отстирались от бедности? Можешь не отвечать. Вижу, что нет, – причмокнула она нарочито расстроенно.
– Милана, – протянула я с улыбкой, поняв, наконец, кто передо мной стоит.
– Хорошо, что ты сразу поняла. Не придется объяснять дважды.
– Дважды? – состроила я дурочку. – По-моему, ты мне еще ни разу ничего не объяснила… А-а! – протянула я, сделав вид, что меня внезапно осенило. – Или то, что ты в крысу полощешь чужие шмотки в бассейне, это и было какое-то объяснение? Ну, теперь понятно. Обязательно обращусь к тебе, когда в следующий раз нужно будет простирнуть мои вещи. Спасибо, что уточнила.
– Слушай, ты!.. – Милана грубо скомкала ткань толстовки на моей груди и приблизила свое перекошенное от гнева лицо.
Вообще плевать.
Меня бьет отчим, я дерусь с матерью, ежедневно борюсь за жизнь.
Поэтому все эти гибриды Барби с пони нисколько не трогают мои внутренние струны. У меня даже рука не дрогнула от желания ее ударить.
– Ты совсем дура или только притворяешься? – процедила солистка. Подтанцовка за ней явно напряглась. Возможно, следующий выход за ними.
– Зато в тебе ни капли притворства, – произнесла я полушепотом с легкой улыбкой.
– Мил… – зашипела подтанцовка. – Мил, хватит…
– Мельникова, что здесь происходит? – за спиной, очень близко ко мне, послышался голос Одинцова.
Милана тут же выпустила мою толстовку из кулака, не забыв при этом грубо толкнуть в грудь.
Одинцов мягко придержал меня за спину и тут же убрал руку, когда я от него дернулась.
– Ничего, Константин Михайлович, – слащаво пропела солистка. И, кажется, построила преподу глазки. – Просто Мельникова попросила совета по поводу ее прыщей. Вы же видите, что у меня кожа идеальная. Я в этом разбираюсь…
– И? – холодно оборвал ее мужчина.
– Безнадежный случай, – вздохнула горестно Милана. – Ей ничего не поможет.
– Как жаль, – состроила я иронично-печальную рожицу.
– Угу, – кивнула Милана, сверкнув в мою сторону недобрым взглядом. – Ну, ладно. До свидания, Константин Михайлович. Не прощаемся… Мельникова, – выплюнула она брезгливо.
Я оправила толстовку, закинула рюкзак на плечо и заглянула в лицо Одинцову, который хмуро смотрел на меня все это время сверху вниз.
– Что? – не выдержала я его молчания.
– В аудиторию, – отрезал он коротко и первым пошел в озвученном направлении.
Следом за преподом я вошла в аудиторию. Право выбора оставить дверь открытой или закрыть он, похоже, оставил мне.
Обхватив пальцами потертую серебристую ручку, я засомневалась, стоит ли ее закрывать наглухо. С одной стороны, следует оставить дверь открытой, чтобы любой проходящий мимо мог услышать и увидеть наш разговор. Да и Одинцов будет вести себя гораздо сдержаннее, если мы останемся открытыми. Но, с другой стороны, в том-то и проблема, что наш разговор может услышать кто угодно. Одинцов не стесняется в выражениях, не кривит, говорит прямо и порой это звучит грязно, а я не хочу, чтобы догадки Одинцова стали поводом для слухов тех, кто может понять что-то не так.
Поэтому дверь я закрыла наглухо. Обернулась на месте и увидела мужчину, уже сидящего за преподавательским столом.
– Подойди, – бросил он коротко, при этом не посмотрев в мою сторону.
С хмурым выражением лица он разглядывал ручку, которую крутил между пальцами.
Стиснув челюсти и прикусив язык, желающий послать его куда подальше, я все же сделала несколько шагов к его столу и встала напротив. Скрестила руки на груди и выжидающе уставилась на светлую челку, что частично завесила его глаза.
Мужчина не спешил говорить. Казалось, он вообще забыл, что в аудитории не один. А еще именно сейчас он напомнил мне отчима, который любил в детстве ставить меня перед собой и давить психологическим молчанием, придумывая мне очередное наказание.