Сахар на обветренных губах

– Хочешь, прокачу тебя вечером в качестве компенсации? – спросил Колесников.

Конечно, я знала, на чем он собирается меня прокатить. У этого идиота для каждой девушки была единственная шутка, что он прокатит ее на своих больших яйцах.

– У меня аллергия на яйца, – бросила я в ответ, и его компашка прыснула.

Сам парень нисколько не смутился.

– А если на машине, а не на яйцах – прокатишься?

– Мне мама не разрешает, – ответила я нервно, так как этот разговор и повышенное внимание уже начали утомлять.

Оттолкнувшись от перил, я продолжила подъем в аудиторию.

– А я бы прокатилась, – шепнула Вика игриво.

– На чем? – усмехнулась я. – На его яйцах или на машине?

– Да хоть на чем, – заржала Вика. – Люблю кататься.

– Фу, блин! – поморщилась я, заходя в последнюю на сегодня аудиторию.

К сожалению, это была пара у Одинцова Константина Михайловича. Если у любого другого препода можно было расслабиться и путем многочисленных аккуратных вопросов увести его от лекции в сторону отстраненной темы, то с Одинцовым такой фокус не прокатывал. Наверное, потому что он сам не так давно закончил университет и в курсе всех студенческих уловок.

Хотя, ему уже лет тридцать. Мог бы приличия ради что-то подзабыть или на что-то подзабить.

У любого другого препода мы могли спокойно слоняться по универу во время перемены. Кто-то успевал сбегать покурить, а кто-то даже поесть в местном буфете. Если пара была у Одинцова, то вся группа сидела в аудитории и ждала его появления. Опоздать на его пару – равно не попасть на его пару вообще. Что чревато недопуском на экзамен или зачет.

Он слишком помешан на дисциплине. Слишком придирчив ко всем и, наверное, даже к себе. Девчонки боятся его, но считают смертельно красивым. А я склонна думать, что у него имеются психические заболевания и комната для пыток в подвале дома.

Ровно со звонком он вошел в аудиторию. Молча положил бумаги на центр стола и, оперевшись кулаками о его темную лакированную поверхность, окинул аудиторию холодным взглядом голубых глаз.

За секунду до того, как его режущий взгляд прошелся бы и по мне, я сосредоточила внимание на его руках. Неприятно встречаться с ним глазами. Он смотрит так, будто читает тебя, как открытую книгу, в которой все написано крупным шрифтом. Отвратительное чувство. Отвратительное для человека, который не хочет, чтобы хоть одна душа знала, что на самом деле происходит у него в жизни. Не хочу, чтобы хоть кто-то знал, что у меня внутри.

Я смотрела на его руки и узор вен, видневшийся из-под закатанных рукавов черной рубашки до тех пор, пока он не сел на стул. Проследила за тем, как он привычно взял шариковую ручку, щелкнул ею и разгладил широкой ладонью страницы открытого блокнота.

– Начнем, – его спокойный глубокий голос заполнил тихую аудиторию.

Теперь, когда он начал лекцию, можно не опасаясь смотреть на его лицо и лишь иногда отводить взгляд в моменты, когда есть риск с ним пересечься.

* * *

Отработав после пар смену на кассе в супермаркете, я вернулась домой. С пакетами продуктов в руках, купленной сахарницей и новым графином для воды.

Да, я купила то, о чем просила мама, и то, что вчера разбил отчим. Сахарницу купила пластиковую, но знаю точно, что он найдет способ разбить и ее, если очень пожелает.

Хотелось верить, что он уже спит, пьяный вусмерть.

Но едва я поднялась по последним ступенькам, как услышала крики и детский плач. Даже гадать не нужно, за дверью какой квартиры это происходило.

Бросив пакеты на лестничной площадке, я рванула к двери и спешно открыла ее, рискуя сломать ключ.

Мама и отчим дрались на полу перед входом в кухню. Катя плакала и просила их остановиться. Вмешивалась в драку, рискуя в любую секунду получить удар.

– Папа, хватит! Папа, не бей маму! – кричала она, поднося трясущиеся ручки к лицу, залитому слезами.

– Катя! – рванула я к ней. Сгребла в объятия и унесла в свою комнату. Усадила на кровать и убрала пряди светлых волос, прилипшие к ее мокрому от слез лицу. – Сейчас все закончится, котенок. Посиди здесь немного, я сейчас приду, – шептала я ей успокаивающе, хотя саму меня уже трясло ничуть не меньше.

Выбежав из своей комнаты и сразу закрыв дверь, чтобы Катя не вышла, я метнулась к родителям. По тому, что мама сопротивлялась и била отчима в ответ, я поняла, что она тоже пьяна. Трезвая она никогда даже не пытается дать ему отпор. Просто терпит и ждет, когда он закончит.

На кухонном столе стояли две стопки и пустые бутылки водки под ним.

– Шлюха ебаная! – едва ворочал отчим языком, нанося маме вялые удары кулаком. Они оба были пьяны настолько, что было непонятно, откуда у них взялись силы на эту драку.

– Хватит! – рыкнула я и пнула отчима ботинком в бок. Он отлетел в стену, упал на пол и пьяным взглядом остановился на мне. – Вы что творите, а?! – рычала я на обоих, не желая переходить на крик, чтобы не напугать Катю еще сильнее. – Идите спать!

– Ты че, сука малолетняя? Охуела? – промямлил отчим, неуклюже поднимаясь с пола.

Мама тоже уже встала, но молча. Она держалась за стену, волосы клочьями торчали во все стороны. Цветастый дешевый халат был порван, обнажив грудь, не прикрытую бельем. Из повторно рассеченной губы по подбородку текла кровь.

– Мама, иди в комнату, – бросила я ей тихо, пока отчим в новом порыве кухонного боксера поправлял резинку синих трико на пузе.

– Покомандуй мне еще, – выплюнула она ядовито и попыталась разгладить взлохмаченные клочки волос на голове той же ладонью, которой только что стерла кровь с подбородка.

– Ты как с матерью разговариваешь, а? – включился поборник морали в лице отчима.

– И ты тоже иди спать, – бросила я ему устало. Смысла качать права, бороться и что-то доказывать сейчас не было. Передо мной стояли две пьяные свиньи без намека на критическое мышление в абсолютно замутненных алкоголем глазах.

На секунду мне показалось, что на этом мы и разойдемся, но у отчима откуда-то взялись силы и скорость, с которыми он вцепился пальцами в мое горло и, ударив головой о стену, начал душить.

Я цеплялась за его кисть, царапала руку и пыталась выдавить глаза, чтобы он отстал от меня.

Пользуясь моментом, мама напала на него и начала бить кулаками по плечу, хаотично царапать его лицо, затылок и шею.

Он отвлекся на нее, между ними снова завязалась драка, которую я не стала разнимать.

Единственное, о чем я сейчас думала, – как начать дышать и постараться не сдохнуть.

Утерев выступившие от удушья слезы, я ушла в кухню, где, уперевшись одной ладонью в грязный стол, другой растирала горло и грудную клетку.

Драка за спиной довольно быстро закончилась взаимными оскорблениями едва шевелящимися языками. Глянув через плечо, я увидела только, как отчим поплелся в комнату, а через несколько минут мама смогла подняться с пола. Посмотрела на меня пустыми глазами и властно спросила:

– Сахарницу купила?

– Купила, – ответила я сухо.

– Молодец, – выронила она вяло и тоже, держась за стену, поплелась в комнату, в которой уже храпел на всю квартиру отчим.

Они уснули.

Придя в себя, я вышла из квартиры и занесла домой брошенные на лестничной площадке пакеты с продуктами. Положила их на кухне, у холодильника, и только после этого пошла в свою комнату, где оставила Катю.

Сестра уже не плакала, но сидела с зареванным лицом. Красными глазами смотрела на меня, не мигая.

– Папа тебя тоже бил? – спросила она, отрывисто дыша после недавней истерики. – У тебя шея красная.

– Не бил, котенок. Это мама за шею мою держалась, пока я ее поднимала с пола, – я с трудом натянула на губы улыбку. Присела перед сестрой на корточки, стянула яркую зеленую резинку с кончиков ее волос и по новой заплела пучок на макушке. – Голодная?

– Я хотела покушать, но папа стал бить маму…

– Что приготовим? – отвлекла я ее от темы, вновь вызвавшей у нее слезы.

– Бутерброды в микроволновке.

– Хорошо, – кивнула я. – Ты посиди пока здесь. Я уберусь на кухне, и мы с тобой приготовим бутерброды.

– Я с тобой хочу, – встала тут же Катя с постели и воинственно утерла остатки соплей тыльной стороной ладони.

– Хорошо, – согласилась я, понимая, что одной в комнате ей теперь будет страшно. – Вместе уберемся и вместе приготовим.

В прихожей я сняла ботинки и куртку. Заглянула в комнату родителей. Они спали и, судя по всему, продрыхнут до утра в таком состоянии.

Закатав рукава толстовки, я зашла в кухню, где Катя уже убиралась, скидывая грязную посуду в раковину.

– Кать, раскидай продукты из пакетов в холодильник и по ящикам. А я посуду уберу.

– Ладно. – Сестра присела к пакетам и начала разбирать шуршащие упаковки, пока я убирала со стола остатки закусок в виде стремного сала, банки соленых огурцов, шпротов и черного хлеба.

Все это беспощадно полетело в мусорное ведро, ибо доедать это было противно. Пустые бутылки туда же. А вот недопитую в холодильник на дверцу.

Опыт со сломанной рукой в двенадцать лет теперь не позволял мне выливать алкоголь в раковину или унитаз. Удивительная способность алкашей – даже в самом убитом состоянии помнить наутро, сколько у них осталось выпивки.

Я помыла посуду, протерла полы на кухне и в коридоре до самой комнаты родителей, избавляя квартиру от кровавых следов. И вылила из кастрюли сваренный матерью в пьяном угаре суп с макаронами, которые разварились настолько, что превратили суп в кашу с луково-морковной зажаркой.

Катя в это время нарезала колбасу, сыр и помидоры кубиками, а я затем смешала все это с майонезом и кетчупом и, положив на ломтики хлеба, отправила в микроволновку на несколько минут.

– Ты пришла со школы, они уже?.. – спросила я тихо, имея в виду родителей, пока мы с Катей ужинали в моей комнате.

– Ага, – кивнула она. Доела свой последний бутерброд и посмотрела на оставшийся мой.

– Кушай-кушай, – придвинула я к ней тарелку. – Я на работе недавно перекусила. Не голодная. – Разумеется, на работе я ничего не ела. А после случившегося и есть-то не хотелось. – Ты уроки сделала?

– Математика только осталась. Я сама не смогла, а мама помочь не захотела.

Я мельком глянула на часы. Уже почти полночь.

– Давай я тебе помогу, и будем спать.

– Можно я у тебя останусь, Ален?

– Конечно, можно. Доставай учебник, попробуем что-нибудь сообразить.

За двадцать минут мы с Катей справились с ее домашним заданием. Проверили, что она готова к завтрашним урокам, и только после этого, приняв душ, Катя легла спать в моей комнате.

Подождав, когда она уснет, я выбралась из кровати и села на пол рядом с ней с ноутбуком, который купила в прошлом году сама и теперь прятала от отчима, чтобы он его специально не сломал. Как предыдущий.

Я открыла объявления с предложениями съемных квартир, которые просматривала уже сотню раз. Они были недорогими, но мне нужно было еще немного подкопить, чтобы снять одну из них и заплатить хотя бы за два месяца вперед, чтобы за это время можно было заработать и накопить деньги еще на один съемный месяц. Еще же жить нужно на что-то. Нам с Катей. Разумеется, я планирую забрать ее с собой из всего этого дерьма. Надеюсь, уже в следующем месяце у меня получится.

Плевать, что мне придется бросить универ, чтобы зарабатывать на нас двоих. Главное, чтобы нас никто не трогал. Да и Катя уже достаточно взрослая, чтобы понять, что там, где нет мамы и папы, – безопаснее.

А потом, когда Катя закончит текущий учебный год, я надеюсь уехать с ней в другой город. Осталось только придумать, как получить опеку над сестрой без риска, что ее заберут в детский дом.

Глава 4

– Наказание и проклятие сразу – это пары у Одинцова два дня подряд. Кто вообще составлял для нас расписание на эту неделю? Сатана?

Вся группа была в аудитории и ждала Константина Михайловича.

Вика прижалась щекой к парте и устало вздыхала, проходя через самое тяжелое испытание в виде нежеланной пары у нежеланного препода. А я в это время думала, как бы не забыться и не оттянуть воротник кашемирового свитера, в котором было ужасно жарко во всех аудиториях, в которых мы сегодня были. Потому что, стоит мне хоть немного приоткрыть шею, как кто-то сможет заметить синяки на моей коже после вчерашней стычки с отчимом.

Я очень надеялась, что покраснения на коже просто исчезнут, но они превратились в неприятные глазу синяки. По ощущениям тоже, кстати, не очень – будто кто-то до сих пор касается моего горла.

По этой же причине пришлось оставить волосы распущенными. Ненавижу, когда они мешают. А распущенные мешают всегда. Лезут в глаза, щекочут лицо и шею, мешают обзору. А еще меня очень удобно поймать за любую из распущенных прядей и избить. «Спасибо» отчиму, из-за которого я уже много лет не держу волосы распущенными. За пучок на макушке меня поймать сложнее.

– Кстати, мне нравится, что ты распустила волосы. Сразу такая женственная стала. Легкая. Уж не связано ли это с Колесниковым и его вчерашним предложением? – Вика хитро улыбнулась и поиграла бровями.

Из моей груди вырвался снисходительный смешок.

– Нисколько, – помотала я головой и сосредоточилась на листе тетради, в котором ручкой на полях вырисовывала хаотичные узоры. – Просто настроение такое.

– Ну да, – иронично хохотнула Вика и подложила под свою щеку руки. – Просто настроение становится лучше, когда на тебя обращает внимание сам Колесников.

Я молча закатила глаза, сделав вид, что смутилась. Пусть думает, как ей удобно. В конце концов, происходящее там, где я живу, не должно никого касаться. Для всех я обычная беззаботная студентка, мечтающая о любви и цацках, а не о том, как начать нормальную жизнь, далекую от домашнего насилия.

– Зеленая толстовка, – услышала я знакомый голос и резко вскинула взгляд. В дверном проеме стоял Колесников в белой толстовке с цветными узорами. Привычно лохматый, привычно улыбающийся и ни о чем не задумывающийся. – Не передумала? – спросил он, глядя мне в глаза через всю аудиторию, чем привлек внимание всех одногруппников ко мне.

– По поводу? – спросила, крепче сжав пальцами ручку. От постороннего внимания начало подташнивать. Машинально проверила воротник свитера, чтобы убедиться, что никто не увидит синяков на шее.

– По поводу того, чтобы прокатиться со мной, – плутовски улыбнулся нахал и, зайдя в аудиторию, сел на край преподавательского стола. Он явно получал удовольствие от всеобщего внимания, чего не скажешь обо мне. – Прокатимся вечером? Я машину кстати помыл.

Я невольно усмехнулась и опустила взгляд в тетрадь, на поля в которой машинально внесла пару штрихов.

Чего не отнять у Колесникова, так это его особую улыбочку. Он умеет улыбаться глазами так, что кажется очень милым. И я бы считала его таковым, не знай я, какой он на самом деле засранец.

– Спасибо за внимание, но я с тобой ни на чем кататься не буду, – глянула я на парня. – Выбери другую «счастливицу».

Среди девчонок кто-то недовольно цокнул. Вика незаметно для всех пнула меня под партой.

– То есть ты весь вчерашний вечер думала обо мне и возможности прокатиться со мной? – самодовольно вопросил Колесников.

– Прости, конечно, но мне есть о чем подумать, кроме тебя.

– Например, о моем прессе? – спросил он, задрав край футболки так, что девочки вокруг охнули, а парни молча вздохнули, закатив глаза. – Это же не весь я. Только часть, – подмигнул он мне.

Ну да. На арене цирка клоун обыкновенный. В чем-то ярком и с нарисованной улыбкой.

Я молча повела бровью и снова уставилась в тетрадь, не зная, как отделаться от этого парня.

– Колесников, слез с моего стола, – холодный тон Одинцова, появившегося со звонком, беспощадно окутал прохладой всю веселость, принесенную Вадимом моим одногруппникам.

Колесников нехотя, с ленцой убрал зад с преподавательского стола. На освободившееся место Одинцов привычно положил небольшую стопку бумаг, папок и методичек.

– Я тут протер вам, Константин Михайлович, – с пренебрежением бросил Вадим преподавателю.

– Иди протирай своей задницей в другом месте. Или хочешь остаться?

Они смотрели друг другу в глаза и ни у одного не дрогнул и мускул на лице.

Наконец, Колесников, криво ухмыльнувшись, вновь повернулся ко мне и, подмигнув, произнес:

– После пар не убегай, зеленая толстовка.

Я чуть нахмурилась, но сделала вид, что понятия не имею, кому он и о чем говорит. Я сегодня не в зеленом, а в застиранном розовом.

Колесников вальяжно покинул аудиторию, прикрыв дверь. Одинцов за ним захлопнул ее наглухо, не оставив ни малюсенькой щелочки. Он вновь вернулся к своему столу, привычно оперся о него кулаками и начал сканировать аудиторию. Как обычно, я избежала встречи с ним взглядами.

К середине пары мне уже было некомфортно в этой жаре. Еще и февральское солнце, готовящееся к весне, палило через окно так, что на подоконниках можно было жарить яичницу.

В какой-то момент, тайком глянув на Вику и убедившись, что она конспектирует, я на мгновение оттянула ворот свитера, чтобы впустить хоть немного воздуха под одежду, которая, казалось, уже плавится на мне. Но я не подумала, что помимо Вики и других одногруппников на меня может смотреть преподаватель.

Испуганно вскинув взгляд, я надеялась, что он смотрит в другую сторону или в свои бумаги, но он глядел точно на меня, продолжая вести лекцию.

Его брови едва заметно сошлись на переносице. Взгляд встал суровее, а я поняла, что он смотрит не мне в глаза, а на воротник свитера, словно пытается вычислить что-то.

К щекам мгновенно прилил румянец, ладони вспотели и стало ужасно неловко. А если он успел рассмотреть? Конечно, успел! Вряд ли он сейчас заморачивается, что в таком прикиде мне жарко.

– Мельникова, – бросил Одинцов отрывисто. От собственной фамилии мне стало дурно. – Открой окно. Душно, – сухо потребовал мужчина.

– Хорошо, – кивнула я едва заметно и встала. Открыла ближайшее к себе окно и облегченно выдохнула, ощутив на себе первый поток прохлады.

– О! Кайф! Свежий воздух! – пронеслось от кого-то из парней по аудитории, когда я села на место и продолжила писать конспект.

Закончив, робко подняла взгляд на Одинцова и с облегчением обнаружила, что он, обойдя свой стол и присев на его край, скрестил руки на груди и продолжил объяснять тему, глядя на всех нас с присущим ему равнодушием в голубых глазах.

Пара закончилась с последними словами Одинцова о том, что сегодняшняя тема будет на экзамене. К счастью, мне уже плевать. С началом весны меня здесь не будет. И пусть учиться мне интересно, но пора сделать выбор, и он не в пользу продолжения учебы.

Прозвенел звонок, одногруппники закинули вещи в рюкзаки и сумки и поспешили слиться из аудитории.

– Мельникова, задержись, – сухо припечатал Одинцов.

Моя рука, закидывающая тетрадь в рюкзак, дрогнула. Я вскинула взгляд и наткнулась на испуганные глаза Вики и других выходящих одногруппников, которые успели услышать, что меня попросили остаться.

Вика жестом показала, что будет ждать меня в коридоре за дверью. Я едва заметно ей кивнула. Дождалась, когда из аудитории все выйдут и только потом настороженно спустилась к преподавательскому столу.

Константин Михайлович закрыл наглухо дверь за последним студентом, отрезав нас от суеты в коридоре. Я с опаской стиснула лямку рюкзака на плече одной рукой и другой обняла себя за талию.

Одинцов не спешил что-либо говорить. Медленно приблизившись к своему столу, он сел на его край и сосредоточил на мне изучающий взгляд. Я рефлекторно уставилась на воротник его серой рубашки и молча ждала, когда он начнет говорить.

– Расскажи, Алена, как у тебя дела? – словно на допросе поинтересовался мужчина.

– Нормально, – ответила я тут же и, нахмурившись, повела бровью, пытаясь вспомнить, нет ли у меня хвостов по его предмету. Хотя, откуда им взяться, если он у нас первый год преподает?

– А если честно? – голос его стал жестче.

В этот раз я не постеснялась поднять взгляд и посмотреть в голубые глаза.

– Я не понимаю, о чем вы, Константин Михайлович.

Мужчина невесело усмехнулся, оттолкнулся от стола и подошел ко мне настолько близко, что меня окутало цитрусовым запахом его парфюма.

Мы неотрывно смотрели друг другу в глаза, и, глядя на него снизу вверх, я не заметила, как его руки направились к моему горлу. Он кончиками пальцев оттянул ткань высокого воротника и коснулся синяков на тонкой коже шеи.

– Что это, Алена? – не вопрос, а контрольный в голову. Такой же хладнокровный и точный.

– Ничего. – Я резко отпрянула от мужчины и поправила трясущейся рукой воротник свитера. – Чокером вчера натерла.

– Чокер с имитацией душащих пальцев? – скептически повел густой бровью Одинцов и в один шаг сократил между нами расстояние. И снова он слишком близко ко мне. – Еще раз спрашиваю, Алена, что это?

– Следы от чокера, – ответила я твердо и даже набралась смелости снова заглянуть ему в глаза, в которых яркой строкой горело, что он не поверил ни единому моему слову.

– Колесников? – спросил он вдруг.

– Колесников? – переспросила я, потеряв логическую нить разговора. Сложно соображать не в пользу выживания, когда такой мужчина с неясными помыслами и мутными вопросами нависает над тобой грозовой тучей.

Одинцов явно терял терпение на фоне моей тупости. И снова сделал шаг ко мне, второй, третий… и так до тех пор, пока я не уперлась задницей в подоконник.

Жесткие пальцы грубо обхватили мой подбородок, отвернули лицо в сторону, а пальцы второй руки вновь оттянули воротник.

– Это он с тобой сделал? Колесников? – голос мужчины опустился почти до шепота, но в нем было столько злости и презрения, от которых на языке стало горько.

Подушечки мужских пальцев едва касались самого большого синяка, мягко оглаживая его контур. На секунду я зажмурила глаза, силясь унять подступившие слезы обиды и отвращения и взять себя в руки. Шумно сглотнув, я нашла в себе силы и дернула головой, высвободившись из грубого плена мужских рук.

– Это был чокер, – настояла я, обходя мужчину.

– Допустим. – Он снова поймал мой взгляд и продолжил резать словом: – Но чья рука душила тебя поверх чокера?

Я сильнее сжала в кулаке лямку рюкзака, висящего на плече, и отрезала:

– Моя личная жизнь никак не относится к учебе.

– Допустим, – как робот кивнул Одинцов. – Но я так и не услышал ответа на вопрос.

– Кто душил меня? – хохотнула я едко. – Люблю грубый секс, но не люблю распространяться о партнерах. Это все, что вы хотели узнать, Константин Михайлович? Я могу идти? – как можно равнодушнее спросила я, бесстрашно глядя в глаза мужчины, хотя внутри уже умирала от страха, что он может, как ребенка, поймать меня на лжи.

Одинцов несколько секунд смотрел в мои глаза, будто читал в них криминальную сводку, а затем едва заметно кивнул на дверь.

– Иди, – выронил он сухо.

Глава 5

Пара у Одинцова закончилась и уже прошла следующая, а я так и не смогла убрать шипы, выпущенные от злости, страха и, конечно, для защиты.

Какого черта он решил, что может интересоваться тем, что находится под моей одеждой? Его это вообще не касается. Я давно не в школе, где учителя беспардонно лезли, не стесняясь при всем классе проверять меня на наличие вшей или шарить по карманам, если что-то у кого-то вдруг пропадало. А уж сколько раз они приходили в квартиру с проверками и морщили напудренные носы – не сосчитать. К слову, ни ворованного, ни вшей, ни грязи дома они так ни разу и не нашли. Потому что синяки отлично списывались на неуклюжесть, а чистота в доме была за счет того, что учителя имели неосторожность предупреждать заранее о том, что нагрянут с проверкой.

Наконец, пары закончились и я смогла покинуть стены университета, в котором мне так филигранно взлохматил нервы всего один человек. Взрослый, казалось бы, человек.

Натянув шапку до бровей и застегнув куртку до подбородка, я вышла на широкое каменное крыльцо и попыталась стать невидимкой, стоило мне увидеть Колесникова, восседающего на капоте своей машины в окружении трех хихикающих девиц.

Не желая быть замеченной парнем, который просил не убегать после пар, я опустила взгляд в ноги и поспешила сбежать, рискуя оказаться сдутой холодным февральским ветром.

Я спрятала руки в карманы куртки и старалась шагать как можно скорее по ледяной дорожке, по которой все, в основном, прокатывались, предварительно разбежавшись.

– Зеленая толстовка, – послышалось где-то совсем близко, и через секунду рядом со мной, скользя по льду, материализовался Колесников. Красная шапка на макушке черных волос, распахнутая черная куртка с красными вставками и неизменная улыбка на смазливом лице. – Мы же договаривались, что ты не будешь убегать от меня после пар.

– Лично я с тобой ни о чем не договаривалась, – бросила я, продолжая идти.