Те, кто с ногтями

В медпункте медсестра, женщина средних лет, ловко оттирала с кожи девочки тональный крем ватой и спиртом. Как только она увидела Иллирию, сразу показала ей тело Катерины, усеянное синяками. Девочка сидела, не произнося ни слова. Иллирия быстро одела ее обратно и, не теряя времени, направилась к администрации школы, чтобы доложить обо всем.

Пока Иллирия рассказывала ситуацию администрации и звонила в полицию, Катерина, как ни в чем не бывало, с аппетитом поедала суп и пирожки, принесенные из столовой, запивая их компотом, будто не ела целые две недели.

Иллирия, с холодной решимостью в голосе, набрала 102. Она знала – отступать нельзя. И пока она ожидала наряд, телефон раз за разом звонил: с того конца провода звучали обескураженные, порой раздражённые голоса сотрудников.

– Может, девочка просто упала? – спрашивали они. – Зачем паниковать? Вы превышаете свои полномочия.

Иллирия, сдержанно, но жёстко разъясняла им их собственные обязанности, словно читала устав. Её голос звенел сталью: если вы не приедете – я иду дальше. Я действую строго по протоколу.

Прошел почти час. В здание школы вошли полицейские. Сразу за ними – родители Катерины.

Мать – Елена Антоновна – щуплая, осунувшаяся женщина с заплывшими глазами и торчащим в стороны пучком, кое-как схваченным резинкой. От неё сильно пахло спиртным.

Отец – Игорь Аркадьевич – мужчина плотного телосложения, лет сорока, с припухшим лицом и синяком под глазом. От него несло агрессией, перегаром и угрюмым страхом, умело спрятанным за бравадой.

Они ворвались в кабинет директора, захлебываясь от ярости:

– Как вы смеете? В ЦАН?! Да вы в своём уме?! Кто вам сказал, что мы её бьём?! Мы на вас в суд подадим! – истерила женщина, размахивая руками и брызгая слюной.

– Прошу вас, успокойтесь и присядьте, – ровно сказала директор школы, Арина Руслановна. Женщина крепкая духом, с безупречной осанкой, уверенным взглядом и выверенным словом. Она не повышала голос – не было нужды. В её спокойствии чувствовалась сила.

Вслед за родителями в кабинет вошли сотрудники полиции. Девочку осмотрели прямо здесь, в присутствии школьного психолога.

– Всё ясно, – сказала сержант Павлова, высокая женщина с суровым, но неравнодушным лицом. – У ребёнка тело в синяках. Старые – желтоватые, и свежие тоже есть. Мы вызываем органы опеки. Девочка временно будет переведена в ЦАН.

Её слова прозвучали, как приговор, окончательный и бесповоротный.

– Вас ждёт комиссия по делам несовершеннолетних, – добавил майор Кириллов, мрачный мужчина с тяжёлым взглядом. – Будет поднят вопрос об ограничении родительских прав.

В ответ – вопли, ругань, угрозы. Атмосфера накалилась, воздух будто бы стал гуще.

Иллирия стояла за дверью вместе с Катериной и школьным психологом. Девочка не дрожала, не плакала – стояла спокойно, будто всё происходящее её не касалось. Но Иллирия заметила: в её глазах отражался страх, вперемешку с болью. Она была как стекло – чистая, прозрачная, но вот-вот готовая треснуть.

Дальше – всё как обычно. Всё по алгоритму, отточенному до автоматизма.

Приехали сотрудники отдела опеки и попечительства – с деловой строгостью в глазах и пластиковыми папками в руках.

Катерину забрали молча, аккуратно, как будто боялись напугать, хотя напугать её было уже невозможно. Она смотрела на них пустым взглядом, будто за спиной её осталась не семья, а выжженное поле.

Родителей отправили на освидетельствование. Спиртное чувствовалось за метр, но бумаге нужны подписи, печати, заключения.

Затем – служебная записка в отдел образования. Коротко, без воды, всё по фактам. Лишние эмоции там ни к чему.

Потом – задание классному руководителю: подготовить характеристику на ученицу. Сухой документ, но Иллирия знала – строки будут пропитаны болью.

А впереди – комиссия по делам несовершеннолетних. Её повестки уже не пугали, но всё равно оставляли осадок внутри. Как будто каждый раз душу шлифуют наждачной бумагой.

И вот, в положенные 17:00, Иллирия Арсеньевна закрыла дверь кабинета. Щелчок замка – будто точка в дневной истории, очередной главе, где она снова спасала, снова вмешивалась в жизни, снова принимала решение за взрослых.

По дороге домой мысли жужжали в голове, как пчёлы в улье. Не было восторга, не было облегчения. Только усталость – глубокая, взрослая, как у человека, который слишком хорошо понимает, что значит быть «в ответе».

Но стоило ей открыть дверь родительской квартиры – и всё менялось. Иллирия сбрасывала с плеч свою серьёзность, как пальто. Глаза светлели, голос становился звонче.

– Мааам, я дома! – и в голосе уже не было педагога, только дочка. Та самая шебутная, родная, которая вечно забывает выключить чайник и смеётся слишком громко.

Дома она была просто Иллирией. Не Арсеньевной. Не «сотрудником школы». Не человеком, решающим судьбы.

А ночью, уже лёжа в постели, всматриваясь в темноту, она снова думала.

Вспоминала свой самый первый случай. Как тряслась тогда, как верила в перемены, как надеялась, что можно всё исправить – дать семье шанс. Дать родителям время. Словно это они – дети, которые ещё могут повзрослеть.

Но теперь она знала: время нужно ребёнку, не родителям. Родители – взрослые. Прожжённые, с привычками, с выборами. С ответственностью, которую давно проиграли.