В капле дождя

В капле дождя

Александр Полещук

Дизайнер обложки Артём Полещук

Фотограф Всеволод Полещук

Вёрстка Мария Герасимова

© Александр Полещук, 2025

© Артём Полещук, дизайн обложки, 2025

© Всеволод Полещук, фотографии, 2025

ISBN 978-5-0067-0291-2

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

ОБ ЭТОЙ КНИГЕ

РУССКАЯ ДОРОГА

Завязка сюжета / Путевой знак №2537 / Как быть? / Песни ветровые / Закон воздаяния / Река в декабре / Обманные дома / Полутона / Сушёные насекомые / Феномен / Двери в историю / «Ежедневно куртизуя гишпанскую красавицу» / Похвальное слово путешествию / Глазами лондонского пешеходца / Крещёная Афродита / Крыши / По направлению к банану / Старые камни Европы /

РАЗДЕЛЁННОЕ ВРЕМЯ

Разрушить. И построить! / Происхождение / Контекст судьбы / Вспоминая Тургенева / «И вышед вон, плакал горько» / Халифат рухнул / Ветер перемен / Очередь / Лужа / Восторг отторжения / Сатин / Миллениум / Шаги культуры / Разрушение образа / Русское поле / Продолжите сами / Меняем местное на московское / Всегда найдётся лазеечка / Атака на здравый смысл / Каждому своё / Обрусели / Чужие не в счёт / Поющие под землёй / Плоды ядовитые / Что в имени твоём? / Синдром вахтёра / Секты / Степень рабства / Золото на марше / Природа мстит / Неофиты / Вера плюс / Бритва Оккама / Протест молчаливых / Цена вопроса / Кино про смерть Сталина / Мирные взрывы / Мужское достоинство / Адреналин играет / У них одна судьба / Встреча цивилизаций / Ищем национальную идею / Что-то будет… /

ЧЕМ СЛОВО ОТОЗВАЛОСЬ

Коварная свобода / «А был ли Шекспир?» / Стиль умер. Да здравствует стиль! / Умалчивают / Глаголы движения / Выкинуть песню… / Если б не было войны / Куда же ты несёшься, поэт? / Скрытые цитаты / В одном потоке / Картинки для народа / Чужие слова / Человеко-зверь / Прибежище негодяев / Сочиняем истории / Нет истины без любви / Это… / Сравнительное языкознание / Божественная искра / Смотрите, кто ушёл / Как повезёт / Без ужимок и прыжков / Перевод на иностранный / Нельзя подделать чувство / /Работают языкотворцы / Страсть честолюбцев / Старик Юнгер в окружении книг / Робинзонада-2 / Загадки Тютчева /

ОТБЛЕСК ЧУВСТВА

Соблазн ностальгии / Смыслы жизни / Крик / Новогоднее / Цепкие лианы / Налёт / Душа / Генетическая память / Примета / Двойник / Ещё поживёшь… / Четвёртая стража / Где-то обязательно рванёт / Таинственная семёрка / В день рождения /

ОБ ЭТОЙ КНИГЕ

Не раз и не два пытался я завести дневник, но из этой затеи ничего не получалось. Ведь не каждый день случаются события, достойные пера, и не каждый день человеку приходят в голову ценные мысли (если, конечно, этот человек – не Лев Толстой). Вымученные ежедневные записи в интернет-дневниках подтверждают мой вывод.

Мои миниатюры и короткие рассказы не претендуют на адекватное отображение событий последних лет. Это лишь отдельные впечатления восприимчивого к переменам человека, которые могут быть интересны и другим людям, неравнодушным к текущей истории.

Обычно бывало так: я набрасывал в блокнот заметки, а потом тщательно их просеивал и придавал наиболее удачным записям литературную форму. Эта привычка появилась в 90-е годы, после слома прежнего уклада жизни. Какой-нибудь внешний толчок (событие, журналистский репортаж, прочитанная книга) вызывал эмоциональный отклик и желание осмыслить новину, порой взрывающую привычный ход вещей. И в последующие десятилетия действительность давала обильную пишу для ума холодных наблюдений и сердца горестных замет.

Свои эссе я поместил в четырёх разделах – «Русская дорога», «Разделённое время», «Чем слово отозвалось», «Отблеск чувства». Они расположены по ходу лет, вплоть до дней сегодняшних, а чёрно-белые фотографии создают зрительные образы, ассоциативно связанных с текстом.

То была летняя гроза во всём великолепии.Выйдя на крыльцо, я застыл,заворожённый грандиозным зрелищем.Прошиваемые молниями тучи —лиловые, иссиня-чёрные, отдающие желтизнойи ещё какими-то немыслимыми оттенками, —беспорядочно носились по небу,удары грома, настигая друг друга,с сухим треском разрывали насыщенныйозоном воздух,всё вокруг гудело, журчало, звенело, клокотало.Подхваченные ветром косые струи колотилипо железу крыши,ручьи катились по уклонуи пропадали за воротами,с крыши лился тяжёлый поток,рассыпаясь в переполненной бочке веером брызг.Рядом со мной колыхалась ниточкападавших с карниза крупных капель —и вдруг при грозовом ударе прямо над головойя увидел в одной из них отражение молнии.Не отсвет, не отблеск, а именно отражение —уменьшенную в миллионы раз копию,похожую на искривлённое оранжевое деревце.Вместе с молнией в капле вспыхнулацелая картина:тучи, угол дома, решётка беседки, забор,увитый настурцией.Всего-то мгновение прожила капля,а сколько в ней отозвалось…

РУССКАЯ ДОРОГА

Завязка сюжета

Русские писатели частенько отправляли героев своих сочинений в путешествие – по казённой ли надобности, по личным ли обстоятельствам, или просто по таинственному зову дороги. Всевозможные возки, пролётки, шарабаны, тарантасы, экипажи, кибитки, сани, кареты, тележки так и снуют по страницам нашей литературы.

Путешествие может послужить удачной завязкой сюжета или началом всей книги.

«В 1816 году, в мае месяце, случилось мне проезжать через ***скую губернию, по тракту, ныне уничтоженному. Находился я в мелком чине, ехал на перекладных и платил прогоны за две лошади», – сообщает А. С. Пушкин в «Станционном смотрителе».

«Я ехал на перекладных из Тифлиса. Вся поклажа моей тележки состояла из одного небольшого чемодана, который до половины был набит путевыми заметками о Грузии». (М. Ю. Лермонтов, «Бэла»)

«Это было ранней весной. Мы ехали вторые сутки. В вагон входили и выходили едущие на короткие расстояния, но трое ехало, так же как и я, с самого места отхода поезда…» – первые строки «Крейцеровой сонаты» Л. Н. Толстого».

А вот начало «Мёртвых душ» Н. В. Гоголя: «В ворота гостиницы губернского города NN въехала довольно красивая рессорная небольшая бричка, в какой ездят холостяки: отставные подполковники, штабс-капитаны, помещики, имеющие около сотни душ крестьян, – словом, все те, кого называют господами средней руки». Из прекрасного итальянского далёка Гоголь увидел коренную Русь так близко и ясно, как будто сам отправился на той рессорной бричке поглядеть, что да как происходит на родине.

Русская дорога – отнюдь не воображаемый путь восточных мудрецов, означающий самопознание, совершенствование личности. Для русского человека, привыкшего ощущать себя внутри широко раскинутых во все стороны просторов, обычная дорога приобрела особенный поэтический и философский смыслы. Она навевает тоску и врачует уставшую душу, уводит из дома сына и спустя время возвращает его к родному порогу, манит тайнами и грозит опасностями, обещает незабываемые впечатления и вызывает раздумья о сокровенном.

Подобно живому существу, дорога требует постоянной заботы. Если по ней не ездить и не ходить, не чинить её и не чистить, она затягивается бурьяном и древесной мелочью, умирает. Умирает дорога – пустеют оживлённые поселения, которые она соединяла и питала.

Два эти слова могут означать пару стальных рельсов, убегающих вдаль, шоссе, перегруженное автомобилями, широкую реку с белым пароходом, а может быть, вспоротую ледоколом броню застывшего северного моря. Но историческая память скорее всего подскажет вам образ русской дороги, какой она была на протяжении столетий и остаётся ещё и в наши дни: то пыльный степной просёлок, то укатанный большак с канавами и телеграфными столбами по сторонам, то две раскисшие колеи, ныряющие в ямы с водой, то снежный накат, опасно поблёскивающий на уклоне.

Три дороги, расходящиеся в стороны от замшелого камня, – метафора нашей исторической судьбы, постоянно предлагающей трудный выбор. И не всегда мы находим ту дорогу, что приводит нас в желанный блистающий мир.

Путевой знак №2537

Вот картинка из прошлого: крашенный охрой деревянный вокзал, построенный ещё в XIX веке; дощатый перрон с цветочной клумбой в центре, столб с числом 2537 на эмалевой табличке. Столб называется путевой знак, а табличка указывает расстояние от Москвы до нашей станции. Ведь «всем известно, что земля начинается с Кремля», как писал поэт Сергей Михалков.

На самом деле москвичей вряд ли интересовало расстояние до какого-то районного городка Петухово в Зауралье. Это для нас путевой знак был важен: ведь именно с него начиналась для нас земля.

В детстве я узнал, что две пары стальных рельсов, разрезающих наш городок, называются Великой Сибирской магистралью. Накатанная до зеркального блеска, она неустанно трудилась днём и ночью. Поезда взрывали провинциальную тишину пронзительным гудком и дробным грохотом и оставляли за собой восхитительный запах нагретого железа и дыма. Приникнув ухом к нагретой поверхности рельса, можно было услышать затихающий гул.

Магистраль вела в большой мир. В детские годы мне удалось немало поездить по стране. Мать работала в железнодорожной амбулатории, благодаря чему имела право один раз в год оформить бесплатный билет до любой станции в СССР и прихватить с собой в отпуск меня.

Самолёт даёт выигрыш во времени, но не может дать того богатства впечатлений, какое человек получает при передвижении по земле. С утра до ночи я торчал у вагонного окна, и передо мной разворачивалась, откладываясь в памяти, бесконечная движущаяся картина страны: подступающие вплотную к дороге скалы Южного Урала; станции с непривычно звучащими названиями; гигантский мост у Сызрани, с высоты которого пассажиры благоговейно взирали на широченную Волгу; бесчисленные паровозы – мощные чёрно-красные красавцы «Иосиф Сталин» и «Феликс Дзержинский», скромные труженики «Су» и писклявые суетливые «кукушки»; платформы с военными машинами и пушками, укрытыми зелёными чехлами; дымящие заводы, далёкие вечерние огни, как бы плывущие вслед поезду; города с широкими проспектами, нарядными домами и трамваями; вереницы двухэтажных дач и садов подмосковных посёлков…

Окна в вагонах старой конструкции имели то преимущество перед современными, что легко открывались, стоило только потянуть их вниз за ремни. Тотчас же в вагонную духоту врываются резкие запахи и звуки дороги. Высунувшись наружу, наблюдаешь, как состав плавно изгибается на повороте, втягивается в тоннель внутрь горы, замедляет ход перед въездом на длинный мост с вооружённым часовым, как набегает и бешено проносится совсем рядом встречный, пригнав горячую волну дыма и пара.

Дощатый перрон с путевым знаком №2537 был нашей стартовой площадкой в новую жизнь. Отсюда мы провожали друзей и подруг и сами покидали дом: учёба, армия, заманчивая работа, женитьба, отпуск, переезд в другой город. И постигали неповторимое чувство возвращения. Задолго до станции выходишь в тамбур и ждёшь, охваченный нетерпением, когда покажутся знакомые места. Проводница в форменном кителе с погончиками открывает тяжёлую дверь, протирает поручни лесенки – и вот в дверном проёме уже проплывают железнодорожные казармы, водонапорная башня, появляется вокзал с дощатым перроном и путевым знаком номер 2537. Поезд замедляет ход, и ты спрыгиваешь с подножки, не дожидаясь полной остановки. Дома!

Как быть?

В мае 1988 года в Новгороде Великом с необыкновенным подъёмом прошли мероприятия Дня славянской письменности и культуры. Новый государственный праздник, учреждённый в СССР, был воспринят интеллигенцией как знак высвобождения русского культурного наследия из-под спуда партийной идеологии. Уже не на страницах литературных журналов, а на площадях, в клубах и школах зазвучали слова о многообразии русской культуры, о сохранении исторических памятников, о патриотизме без обязательной приставки «советский». Всё это прочитывалось как молчаливый вызов официозу. Впрочем, так оно и было.

На обратном пути в Москву я оказался в одном купе с литературными критиками – Владимиром Б. и Николаем М. (с последним я был хорошо знаком). Разгорячённые праздником и радушными проводами, критики завели разговор о наболевшем в литературе и жизни. Мелькали известные фамилии, награждаемые уничижительными эпитетами и выразительными характеристиками, с насмешкой комментировались статьи коллег по цеху и речи политических деятелей.

Конечно, примерно в такой же тональности велись в ту пору разговоры и в кругу моих друзей, но, как у нас издавна повелось, – за дружеским столом, не предназначенные для трансляции кому попало. Сейчас же дверь купе была открыта, поскольку кондиционер, по обыкновению, не работал, и отлитые в безупречную литературную форму инвективы моих соседей беспрепятственно разносились по коридору.

Скажу честно, меня это стало смущать. Конечно, времена не те, но всё-таки… Мало ли… Бережённого и бог бережёт… И когда в очередной раз было не без яда прокомментировано последнее явление народу говорливого Михаила Сергеевича с дражайшей супругой, я, что-то неловко пробормотав, резко толкнул дверь. Она заскрежетала по полозьям, замок удовлетворённо щёлкнул.

Критики уставились на меня. Во взгляде Николая читалась ирония, лицо Владимира было непроницаемо.

– Нет, лучше сидеть в тюрьме, чем загнуться в этом душном купе! – с пафосом воскликнул Николай и отжал скобу. Я был посрамлён.

Дверь медленно отъехала назад и застопорилась. Из коридора потянуло запашком нечистого туалета.

– Вот и Горбачёв так же открыл дверь на Запад, и оттуда попёрла к нам всякая срань, – вздохнул Владимир.

Ну и положение. Закроешь дверь – душно. Откроешь – натянет вони. Как же быть? До сих пор не знаю. Добавил этот вопрос к вечным русским «Что делать?» и «Кто виноват?».

Песни ветровые

Вечерний поезд Москва – Казань был «фирменный», то есть более комфортабельный и скоростной, чем обычные. За всю дорогу – без малого двенадцать часов – полагалось ему всего три остановки. Стало быть, ночной покой едва ли будет нарушен частым хлопаньем дверей и громкими голосами.

В купе я оказался один. Разложив вещи по местам, вышел в коридор. Прямо передо мной висело расписание в лакированной рамочке. Названия двух остановок оказались мне знакомы по прежним поездкам по этой дороге, третье же – Вековка – не припомнил.

Миновали подмосковные платформы с коченеющими на ветру людьми, смолкла суета в коридоре, пассажиры разошлись по местам. Расстелив хрусткую простыню и тяжёлое ворсистое одеяло, улёгся в постель и я, соблазнившись возможностью долгого неторопливого чтения под романтичный перестук колёс. Однако уже через два десятка страниц понял, что напрасно тащу в командировку увесистый том. С досадой отложил книгу, но спать не хотелось. Отдёрнув сборчатую занавеску с вышитым локомотивом, стал смотреть в окно.

Как и следовало ожидать, за окном не оказалось ничего интересного. Ромбы света из немногих горящих окон бежали вровень с поездом, а вдали медленно разворачивались едва различимые огни какого-то селения. Вокруг властвовала первобытная тьма.

Мрак тревожит человека и в то же время держит, не отпускает. В бездумном оцепенении провёл я час или больше. За туманным стеклом, где отражался мой лик, всплывали отрывочные картины давних поездок, когда вот так же, уперев локти в кромку столика, я вглядывался в окрестности дороги. Если же полка оказывалась верхняя и удавалось откинуть тяжёлую оконную фрамугу, то наслаждение движением было полным. Можно было подставить лицо ветру и проговаривать шёпотом:

Опять, как в годы золотые,

Три стёртых треплются шлеи,

И вязнут спицы расписные

В расхлябанные колеи…

Украдкой вытирал глаза – наверное, тугой воздушный поток выдавливал горячую влагу.

Россия, нищая Россия,

Мне избы серые твои,

Твои мне песни ветровые —

Как слезы первые любви!

Простим ушедшей юности её святую простоту, когда, упоённая музыкой стихов, она не задумывается, отчего же наши колеи расхлябаны, а избы серы, отчего наши поэты поют такую Россию – нищую и жалкую?

Скоро я задремал, но среди ночи проснулся оттого, что поезд стоял. Снаружи доносились громкие возгласы, топот и шарканье ног, но в вагон никто не входил. Заинтересованный странными событиями, я выглянул в окошко: оказалось, то была неизвестная мне станция Вековка. В тусклом свете фонарей вдоль состава сновали люди с какими-то предметами в руках. Откинутая занавеска в моём окне вызвала у них взрыв интереса. Десятки глаз устремились на меня, десятки рук подняли над головами вазы, графины, кувшины, наборы рюмок, фужеров, бокалов, стаканов. На некоторых изделиях были прикреплены картонки с ценами. Тщетно показывал я знаками, что мне ничего не надо, – люди не расходились, и тогда я в смущении задёрнул занавеску.

Тут к соседней платформе подали другой поезд, и толпа ринулись туда.

Я понял, что только что видел работников некогда знаменитого на всю страну хрустального завода, расположенного поблизости от станции. Им выдали зарплату натурой – изделиями их же труда, и теперь они пытаются выручить за них хоть какие-нибудь деньги. Такой способ вознаграждения за работу практиковался довольно часто.

Через минуту поезд тронулся – и быстрей, быстрей застучал по стыкам. Последние дома станции Вековка остались позади, и наш «фирменный» снова обступила тьма.

Закон воздаяния

В купе нас оказалось трое: я, ещё один мужчина, моложе меня, – лысый, с жёсткими усами щёткой и ухоженными руками, и женщина в чёрном, едущая налегке, с небольшой сумкой. Как только поезд тронулся, она забралась на верхнюю полку, отвернулась к стене и стала тихонько плакать, сморкаясь в платочек и вздыхая. Мне и моему соседу стало понятно, что не следует тревожить страждущую душу досужими расспросами.

Под вечер женщина собралась выходить и, извиняясь, объяснила своё состояние. Едет она в Самарскую область, где погиб сын. Ввязался разнимать пьяную драку – и получил ножиком. Теперь придётся хоронить сына на чужой стороне, потому как у него там остались жена и ребёнок.

Вскоре она вышла на маленькой станции. Почувствовав себя свободнее, мы принялись ужинать. У каждого оказался припас: у меня – фляжка коньяка, у соседа – бутылка водки производства московского завода «Кристалл».

Разговорились, и по мере убывания напитков разговор становился всё интереснее, поэтому я и решил изложить его вкратце на бумаге.

Началось с того, что я посетовал на привыкание людей, можно даже сказать – общества, к такому противоестественному явлению, как убийство. Убил и убил, посмотрел и пошёл дальше. Много насилия, крови что на телевидении, что в кино, что в газетах и книгах. А ведь психологический закон подражания ещё никто не опроверг, сколько ни пытались: дескать, ерунда всё это, выдумки партийных боссов, зажимавших свободу творчества. Мы высмеивали цензуру, но ведь она запрещала не только антисоветские сочинения, но и, к примеру, подробные описания убийств, методов подготовки преступлений, сцены унижения, надругательства над человеком. А недавно я видел в Ленинской библиотеке целый каталог пособий по взрывам, ранее закрытых в спецхране, – читай и применяй на практике… Милиция почти в открытую «берёт», да и кто не берёт из так называемых правоохранительных органов?..

Тут я остановил свою раздражённую речь, заметив уставленные на меня стальные глаза собеседника.

– Прошу прощения за этот горячий монолог, может, я ненароком сказал что-то неприятное вам…

– Ничего. Я не милиционер, я следователь. Честный следователь – пока. Иногда, правда, думаю: да пропади оно всё пропадом. Пашешь, пашешь, добываешь улики, а он, убийца то есть, через четыре года оказывается на свободе.

– Но ведь важна не тяжесть наказания, а его неотвратимость. Так, кажется?

– Это очевидно. И неотвратимость существует.

– Какая уж тут неотвратимость, когда смертную казнь отменили, а значит оставили на самый крайний случай щёлочку: авось как-нибудь пронесёт.

– Дело не в этом. Существует неотменимый закон воздаяния. Закон справедливого распределения справедливости. Он реализуется трудно, различными путями: через приговор суда, месть родственников, смертельную болезнь, убийство на зоне, через несчастный случай, когда вдруг человек падает с десятого этажа…

– Всегда?

– Точность попадания в цель значительна.

– Ежели так, то не нужны никакие милиции, суды и прокуратуры – те, что должны воздавать по справедливости.

– Суд, как я уже сказал, – один из каналов воздаяния, и довольно эффективный. Институт мести – тоже неплохое изобретение человечества.

– Но акт мести может вызвать последующую цепочку убийств. Теоретически можно допустить, что она не прервётся бесконечно долго.

– Прервётся. У некоторых народов месть регулируется традиционным правом, старейшинами, есть предел. Можно откупиться, покаяться.

– И всё-таки бывает, что преступник уходит от наказания, несмотря на ваш закон воздаяния.

– Бывает. Точно так же как не всякому праведному человеку воздаётся на земле благом за добро. Потому существует рай для праведников, а для грешников – ад. Последняя, так сказать, воздающая инстанция.

– Но если воздаяние существует, то надо ждать случая. А случай слеп, он не взвешивает вину и наказание, лишает жизни и грешника, и праведника.

– Это если скользить по поверхности фактов. А если покопаться, увидишь явление во всей полноте… Вы грибы когда-нибудь собирали?

– Что за вопрос! Каждый, наверное, собирал хоть раз в жизни.

– Вы находите гриб, срезаете его и кладёте в корзину. Но гриб как явление можно объяснить, если разроешь грибницу, все эти белые ниточки, уходящие в невидимую для нас глубину.

Поняв, что моего собеседника не переспоришь, уж очень он уверовал в свою теорию, я замолчал. А он, поглядев пять минут в окно, снова принялся за своё.

– Вот послушайте одну историю, очень к месту.

Однажды я расследовал аварию у нас в районе. Два молодых мужика, женатые на родных сёстрах, – знаете, они называются свояки – отправились на рыбалку с ночёвкой. В самом радужном настроении, сами понимаете, в предвкушении ухи, выпивки, тихого сумерничанья у костра и всё такое. Машина у них была знатная – «Запорожец». И вот эта консервная банка оказывается раздавленной тяжеленым лесовозом, то есть буквальным образом в лепёшку. Мгновение – и два трупа, даже не трупа, а месиво какое-то… – Рассказчика даже передёрнуло. – Причина тривиальная: шофёр лесовоза заснул из-за усталости за рулём и вымахал на встречку… Ну, конечно, суд, дали, кажется, пять лет. Но дело не в этом – не в строгости или мягкости приговора. Я о другом хочу сказать. Оказалось, что здесь не обошлось без закона воздаяния, хотя и грубо он сработал, топорно.

По ходу допросов и расспросов установил я следующее. Одна уважаемая в районе женщина, у которой муж в своё время погиб на фронте, вышла – тоже в своё время – за вдовца, да ещё, как у нас говорят, – на детей. Две девочки, до десяти лет, и мальчик годовалый. Жили хорошо, муж был трудяга, мужик трезвый и хозяйственный. И вот дети выросли. Одна получила педагогическое образование, вышла замуж. Другая заканчивает медицинский. Мальчик поступил в университет. Каждое лето, разумеется, всем гамузом у папы с мамой на усадьбе: овощи-фрукты, ягоды-грибы, воздух, речка, то-сё. И в этот период случается беда: отца семейства по недосмотру прораба засыпало землёй в котловане. Насмерть.

Что же происходит дальше? А дальше дети после сорокового дня заявляют, что надо, мол, делить наследство. Стало быть, родной дом на четыре части, по справедливости, а поскольку четыре входа там не устроишь, – дом продать, а деньги опять же на четверых поделить. Выходит, матери – а ведь она им как мать была, своего ребёнка не завела даже – жить негде. Суд, естественно, постановил по закону – делить. Ну, мать, поскольку она человек в районе известный, заслуженный учитель, пошла в райком, комнату ей нашли. Старшая дочь на папино наследство купила «Запорожец», остальные дети распорядились деньгами кто как хотел…