Внутренний свет

Люба Линина

Внутренний свет

Предисловие от автора

Здравствуй, дорогой читатель.

В твоих руках – мой первый, но, надеюсь, не последний роман.

Эта история с ароматом лимонного колд-брю и тирамису, щедро пропитанного кофейным сиропом. Если бы книги имели вкус – у этой он именно такой: яркая доза кофейного тандема.

Она росла на этом «топливе» в курортном городке на юге Вьетнама.

Читая предисловия, я заметила: авторы благодарят, посвящают или приоткрывают перед читателем завесу – рассказывают, как родилась книга, зачем и почему.

У моей истории нет реальных прототипов, но кое-что всё же объединяет меня и героиню – настоящая любовь, прошедшая проверку временем.

Эта книга посвящается именно ей. Моей настоящей и безусловной любви – моему мужу.

Человеку, который умеет видеть прекрасное даже в самых нелепых и корявых строчках, и верит, что писательство – удел талантливых.

Боюсь, если бы не эта слепая вера в то, что складывать слова в истории – не каждому дано, этой книги попросту бы не существовало.

Спасибо тебе, любимый, за шестнадцать лет веры в мою уникальность.

Героиня этого романа давно живёт на страницах рабочих файлов. Она родилась ещё в 2014 году.

Я тогда училась на факультете журналистики в провинциальном городке. В один из редких дней, когда я не опоздала на первую пару к восьми утра, ехала стоя в переполненном автобусе, огорченная в очередной раз случайно разбитым сенсорным телефоном, сжимая в руке старую кнопочную «Нокиа».

Сейчас понимаю: вдохновение часто приходит так – странно, внезапно, мистически.

В тот день в моей голове вдруг заговорила она – Маргарет Клэп. Громко, настойчиво, как будто стучалась в виски. Ни проезд, ни холод, ни лестница на седьмой этаж не могли заглушить её голос. История писалась сама собой, назойливо, как муха, от которой не отмахнуться.

Первые главы я печатала прямо в телефон, на крошечном экране, на ходу. Потом – перенесла в планшет. А после забыла. Почти на 11 лет.

Сегодня эта история обрела форму и финал. И сохранила в себе, почти неизменно, те самые, очень ценные для меня, первые главы, написанные студенткой Любой.

Я верю: даже у самой простой книги есть своё предназначение.

У этой – разжечь ваш внутренний свет. Напомнить о доброй любви. И, возможно, о вас самих.

Иногда миру нужен маленький, глупый роман – чтобы стать немного добрее.

С любовью, ваш автор.

Глава 1

Красота – это открытое рекомендательное письмо, заранее завоевывающее сердце.

Артур Шопенгауэр

Шесть тридцать утра. Сердце бьётся с бешеной силой. Резкая боль обездвижила меня. Она разбудила и напомнила, что я жива, но чувствую себя как в страшном сне, выбраться из которого не получается. Всё вокруг кажется чужим, и в голове стучит, как набат, одна мысль: «Почему я?»

Сегодня утром я проснулась в больничной палате. Последним воспоминанием была встреча с подругой – мы сидели у витрины бара, зал наполняла расслабляющая музыка, по дорогам спешили автомобили, разбивая комья грязного снега.

Ещё утром я видела грузовики, посыпающие песком заваленную снегом проезжую часть, которую уже через час авто раскатали так, что от заснеженных улиц не осталось и следа. Это явление сравнимо с разбитым сердцем, которое обильно поливают алкоголем, а через час исчезает боль. И так – до следующего звонка, следующей метелицы.

– Доброе утро. Как вы себя чувствуете?

Мои попытки вспомнить вчерашний вечер прервала медсестра. Элизабет – так было написано на её бейдже. Розовощекая девушка с длинными волосами и пышными формами заглядывала мне в лицо и широко улыбалась.

Как я себя чувствую? – своё состояние я не могла описать ни одним словом. Казалось, будто я напилась до беспамятства, а после меня сбил автобус… Эти мысли были абсурдными, но, как я узнала позже, ошиблась я только в одном – это был не автобус, а грузовик.

Меня сбил грузовик.

Ближе к полудню в палату вошли два полицейских. Они и сообщили мне подробности той ужасной ночи.

Несколько дней я провела в бессознательном состоянии. Водитель грузовика всё ещё в розыске, свидетелей происшествия нет – за исключением моей подруги, но та находится в таком шоке, что пока не может вспомнить ничего внятного…

Память начала восстанавливаться: в голове один за другим появлялись образы – как кусочки головоломки, они выстраивались в общую картину.

Вот мы сидим в любимом баре. Подруга заинтересованно смотрит на меня, я же, растерянно, доверяю ей свою тайну. Говорю, что беременна и скоро стану мамой, а Брайан – отцом.

Одно воспоминание сменяется другим, и вот я уже в слезах объясняю, что Брайан меня бросил, а новость о беременности для него – далеко не счастливая. Ребёнка я не оставлю. Не хочу носить клеймо матери-одиночки. Боюсь, как воспримут это мои родители. Едва ли мама сможет пережить такой удар.

Неужели я действительно верила, что Брайан примет всё это?

В этот момент к нашему столику подходит официант и приносит большой поднос с выпивкой – мы с подругой решили забыться от горя.

Ситуация оборачивалась совсем не так, как я себе представляла. Я ощущала, что теряю над ней контроль.

Брайан – мой бойфренд. Высокий шатен с карими глазами и взглядом, пронизывающим до глубины души. Стильно одетый, уверенный в себе и немного тщеславный – его наглость порой переходила все допустимые грани. Наследник масштабной сети элитных автосалонов. Денег было достаточно, чтобы быть высокого мнения о себе – порой даже слишком. Он привык к тому, что всё решается деньгами, и у всего есть своя цена.

Когда полиция ушла, всё наконец встало на свои места.

Ребёнка я потеряла…

По словам майора Кэдбери, я родилась в рубашке: выжить после такой аварии – невероятно. Получить сотрясение, несколько переломов, рваные раны и гематомы – настоящее чудо.

Грузовик снёс меня с дороги, я подлетела на несколько метров и ударилась о декоративный фонарный столб, чей орнамент сыграл существенную роль в моей карьере. Рваные раны, кровь и резкая боль… И вот я снова на асфальте, как безжизненный пакет с мусором, рухнула на землю.

Это казалось невероятным, но я выжила. Несколько операций – и вот я здесь.

Газеты кричали на весь Орегон об этом инциденте, а люди обсуждали «чудо». Но что интересного в истории о простой девушке, сбитой грузовиком?

Меня зовут Маргарет Клэп. Мне 25 лет, я родилась в Калифорнии.

В 10 лет мы с родителями переехали в «кремниевый лес» – Хиллсборо1, на родину моего отца.

Мои родители – чудесные люди. Отец всю жизнь проработал в исследовательском центре биологом, а мама мечтала стать звездой. В молодости она ходила на прослушивания и кастинги, но это не мешало ей быть хорошей хозяйкой.

С моим рождением она не оставила мечты о славе – и стремилась достичь её уже с моей помощью.

Когда мама впервые привела меня на кастинг рекламы детской зубной пасты «Корсик», мне было 10. Я была активным ребёнком, но в то же время, как взрослая, понимала, что от меня требуют – и идеально справлялась с задачами.

Это может показаться невероятным, но двухминутный ролик, три строчки текста и широкая детская улыбка во весь экран окунули меня в сладкую, липкую и тянущуюся, как нуга, славу. Меня узнавали на улице, хотели сфотографироваться со мной, а женщины, увидев меня, хором вздыхали, томно закатывали глаза и говорили, что мечтают о такой дочери, как я, что непременно льстило моей маме.

С годами моя красота крепла с невероятной силой.

Вы бы узнали меня в рекламе парфюма Dolce – стройная девушка с изящными длинными ногами, примеряет откровенные образы и смело позирует на камеру…

Уверена, хотя бы раз вы видели билборд всемирно известного дизайнерского дома – Felixe. Да, это я – роскошная голубоглазая блондинка с волосами до пояса, струящимися, как шёлк. В платье – кстати, за 50 000 евро – иду по красной дорожке.

Моя красота – счастливый билет в жизнь. Билет со сроком годности, который определяет судьба.

Он способен открыть не только кошелёк любого мужчины, но и его сердце. Он позволяет быть желанной на каждом мероприятии, светской тусовке или благотворительном вечере, даёт возможность любоваться собой на обложках журналов…

Моя жизнь была полна глянца и света. Такой она была до моего пробуждения…

Ещё месяц я провела в больнице.

Сегодня я проснулась раньше обычного. Ноющая боль проснулась вместе со мной.

Всё это время я была перебинтована с ног до головы. Врачи не тронули только руки и ступни. Самым частым и сильным источником боли было лицо. Из-за бинтов я не могла посмотреть, в каком оно состоянии – и это меня дико раздражало!

– Мы что, в Египте?! Я вам не мумия! – возмущалась я всякий раз, когда приходила Элизабет.

Та лишь качала головой и говорила:

– Ещё рано. Ещё не время.

Но сегодня всё было иначе. Я чувствовала – это особенный день. Так говорила моя интуиция, а она меня ещё ни разу не подводила.

Однажды в Милане мы демонстрировали новую коллекцию одежды от Veruno. Я закрывала показ, но не успела ступить на подиум, как почувствовала непреодолимое желание пройтись по зрительному залу.

Моё шестое чувство говорило мне: «Маргарет Клэп – это твой звёздный час!»

Видели бы вы лицо организатора! Гримаса злости обезобразила его лицо, глаза налились кровью, кожа стала пунцовой.

Тогда я только начинала свою карьеру и не могла позволить себе такую вольность. Как выяснилось позже – судьба благоволила мне, а интуиция стала второй удачей! В зале сидел меценат – моя выходка заставила его отвлечься и обратить внимание на моделей.

Вскоре он согласился спонсировать наше агентство.

Я стала востребованной моделью в Нью-Йорке, а потом – и во всём мире.

В этот раз Вселенная вновь услышала меня. Дверь моей палаты тихонько приоткрылась, и в проёме показалась голова доктора Грэмма, моего лечащего врача.

– Маргарет, доброе утро. Вы уже проснулись? – с неподдельной заботой спросил доктор.

– Да. Сегодня боль особенно сильная… она не даёт мне уснуть.

– Маргарет, – в голосе доктора чувствовалось волнение, – вы в больнице уже месяц. Мы сделали всё, что могли. Сегодня мы снимем бинты, и вы сможете поехать домой!

Моей радости не было предела. Неужели?! Домой! Я благодарно улыбнулась доктору. Он скрылся за дверью, а я, обессилев от короткого, но волнующего разговора, медленно погрузилась в сон.

Глава 2

Индийский океан нежно слизывает ракушки с песчаного берега. Я лежу на шезлонге, облитая солнцем, моя кожа ровного шоколадного оттенка, а ультрамодный купальник кислотного цвета ещё сильнее оттеняет загар. В руке мохито, а рядом – мирно дремлющий Брайан.

Я неспешно делаю глоток, приятное тепло разливается по моему нутру. Как же я счастлива! Брайан бурчит неразборчивые милости во сне, я наклоняюсь, чтобы поцеловать, его длинные ресницы подрагивают, и любимый открывает глаза. Сильные крепкие руки хватают меня за талию, он притягивает меня к себе, и счастье дополняет возбуждение…

В Брайана невозможно не влюбиться: бархатная кожа, открытая улыбка, рельефный торс, идеальная укладка даже спросонок, а глубокий низкий голос будет ласкать слух, даже если будет ругать, называя тебя сукой.

– Как хорошо, что мы вместе… Этот пляж только для нас двоих, детка, – голос Брайана переполнен нотками желания.

Не отвечаю, покорно улыбаюсь и поддаюсь нахлынувшим чувствам. Руки любимого скользят по моему телу, а я осыпаю его лицо поцелуями, напряжение между нами нарастает, и вот уже, через какую-то долю секунды, когда оно достигает своего пика… на весь пляж раздаётся детский крик!

В воде я вижу ребёнка! Он тонет! Тотчас порываюсь со своего места и спешу на помощь! Выбежав под открытое палящее солнце, понимаю, что добежать мне не удастся: всё моё тело, с ног до головы, покрыто ужасными кровавыми волдырями. Каждый шаг с таким грузом отдаётся жгучей болью. Я падаю на песок, и по изуродованному солнцем лицу ручьём льются слёзы.

Обернувшись, вижу, что Брайан не сдвинулся с места, он смотрит за происходящим, как зритель в кинотеатре, а вместо попкорна лениво потягивает мой мохито.

Вскоре крики смолкают, и на пляже вновь воцаряется тишина.

Обмякнув от бессилия, боли и усталости, я падаю на песок, закрываю глаза и думаю лишь о том, что не хочу… больше… жить…

– Маргаре-ет… Солнышко моё… Пора вставать, – в реальность меня возвращает нежный мамин голос.

Открыв глаза, вижу обшарпанные жёлто-зелёные стены своей палаты. На столе всё так же красуется ваза с цветами, а на подоконнике уныло доживает свой век огромный фикус в старом горшке. Солнечный свет заполняет комнату, и от этого она кажется ещё более одинокой… Комната, которую никто не любит, в ней никто не хочет жить. Комната, которая не слышала детского смеха, а впитала в себя только слёзы и горе.

Окончательно проснувшись, понимаю, что это был всего лишь кошмар, но вот слова доктора Грэмма – реальность: мама собирала мои вещи.

– Доченька, сегодня особенный день. Сегодня мы увидим наконец тебя без всех этих медицинских аксессуаров… Папа уже давно считает дни до твоего возвращения, а телефон разрывается от звонков. Звонили из агентства, просили связаться с ними сразу, как только сможешь… Очень жёсткий у тебя начальник, милая, от его голоса у меня каждый раз мурашки, – сказала мама.

– Да, мамочка, Феликс такой… Он… немного грубый, не обращай внимания, – ответила я и в ту же секунду подумала, как же аккуратно и неправдоподобно я охарактеризовала Феликса.

Грубый? Да он – редкостная сволочь! Бестактный, беспринципный, наглый и жестокий. И это я не говорю ещё о том, что выражение его лица всегда излучает превосходство над всеми, с кем он разговаривает. В его разговоре слова "collab" и "bling-bling" встречаются так же часто, как "привет" и "как дела" у обычных людей.

Богатый и известный, он лучше остальных знает себе цену и никогда своего не упустит. В общем и целом, Феликс – подлец, готовый идти по головам, преследуя исключительно личные цели.

Таким он стал не сегодня и не вчера, таким он был всегда…

Зачем же тогда работать под управлением такого человека, спросите вы? Всё очень просто.

В 17 лет Феликс взорвал мир моды своими нестандартными и смелыми решениями, заявив о себе, своём уровне и возможностях. За два года он стал известен на весь мир: дарование, самородок, каких давно не видел мир моды. Его кутюрные образы стали украшать кинофестивали и показы, мировые звёзды записали его коллекции в любимые, отмечали его в соцсетях и рекомендовали друг другу, публиковали в журналах и боролись за его эксклюзивы.

К тридцати годам Феликс получал сотни тысяч долларов только за то, что просто вышел на подиум. Работать у такого дизайнера мечтали все модели, а посчастливилось совсем немногим, но я оказалась в их числе.

Гонорары за нашу работу стоят того, чтобы терпеть самые идиотские запреты и правила "хозяина". Феликс – модельер, мой агент, наш царь и бог.

Всё же, несмотря ни на что, я люблю свою работу.

Знаете, получать удовольствие от жизни – непозволительная роскошь.

Бывает так, что ты делаешь главное и любимое дело, но рядом с тобой обязательно найдётся тот, кому твой взлёт не всегда приходится по вкусу.

Нередко миссию трикстера2 берёт на себя начальник. И мы сетуем на жизнь, не стесняемся в выражениях, описывая его по телефону маме, и самое страшное – начинаем сомневаться в своём предназначении. В нашу голову тихо прошмыгивает самая ненавистная мысль: «А что, если это не моё?»

И ты позволяешь ей расправить крылья в своей голове, занять самое удобное место и каждый день кормишь её новыми и новыми сомнениями, подтверждающими твоё «не моё». Вскоре, окончательно убедившись в своём «не моё», ты бросаешь любимое дело, отправляясь на поиски нового, которое, увы, ждёт та же участь.

Сомнения уничтожают нас…

К счастью, моя работа и есть моя жизнь, и есть «моё». Я в этом уверена.

Глава 3

К полудню моя комната была похожа на консервную банку: в ней было так много людей, что казалось, тут раздают бесплатные пончики и собралась вся больница – от главного врача до уборщицы.

Такое положение дел очень сильно волновало меня. Я не понимала, зачем старушка Менди дежурит у входа в палату с предметами первой помощи, и не знала, зачем все хирурги собрались у моей постели, если снять бинты под силу одной медсестре?

Честное слово, дайте мне ножницы – и я сама расправлюсь с ними в два счёта.

Всё происходящее вызывало у меня неоднозначные чувства. Я была в нетерпении – в том самом, в каком обычно находятся дети, открывая рождественский подарок. Я загадала себе X-box и очень надеюсь, что именно он в этой красивой красной коробке.

Бинты снимались не так уж и просто.

Родители попеременно заглядывали в комнату. Белые бинты сменял слой слипшихся жёлтых, пропитанных кровью и сукровицей. Это было не только неэстетично, но и жутко болезненно.

Каждый новый слой бинтов – мои зубы сжимались всё сильнее, и в тот момент, когда мне казалось, что вот-вот мои скулы пойдут ходуном, а челюсть с треском начнёт крошиться, бинты кончились.

Я почувствовала облегчение.

Не видя своего отражения, я пыталась прочесть в глазах окружающих: что они видят? Что я теперь для них?

Их взгляды излучали совсем не то, что я привыкла видеть, ловя их на себе.

Если тебе хоть раз в жизни посчастливилось почувствовать, как восхищённые тобой люди буквально пожирают тебя глазами, если на тебя хоть один разок взглянули с завистью и восторгом – ты не спутаешь этот взгляд никогда! Ни за что! И ни с чем!

Глаза родных смотрели с любовью и жалостью, хирургов – с огорчением и неудовлетворённостью.

Без резких движений я опустила взгляд вниз – и тут же ощутила дискомфорт, кожу лица будто тянули во все стороны. Я осмотрела ноги, заострила внимание на каждом уродливом шраме. Трогала руками каждый островок своего тела.

Подняв руки к лицу, прикоснулась к нему. В голове промелькнула мысль: «Кто это?»

Страх заполнил сердце. Давящий воздух заставил грудь вибрировать. Я не могла вымолвить ни слова.

Медленно поднявшись, наконец решилась увидеть то, с чем мне теперь придётся жить.

Подойдя к зеркалу, я поняла, что в моей коробке нет X-box’а.

Вместо желанной игрушки там – старые уродливые лыжи, перешедшие по наследству от старшего брата, надев которые каждый поймет, что я – несчастный ребёнок из неблагополучной семьи.

Разочарование захлестнуло меня. Моя счастливая жизнь закончилась именно в этот момент…

Глава 4

Весна ворвалась внезапно. Ещё вчера снег лежал сугробами на обочинах, и дети беззаботно закидывали друг друга снежками, как вдруг – по тротуару идёт девушка в коротком платье и балетках на босу ногу. Вязаный жакет она перекинула через руку. На её лице сияет улыбка. Воздух наполнился жизнью, а солнце стало припекать сильнее.

Честно говоря, я ненавидела зиму всем сердцем и никогда не могла найти в ней романтики. Зачем Рождество и Новый год выбрали её – ледяную и серую?

Хуже всего то, что меня угораздило родиться в январе – в самый лютый зимний месяц. В детстве я завидовала «летним» детям и нередко закатывала родителям истерику, требуя перенести день рождения на июль… ну или хотя бы на май.

С годами ненависть крепла. Я не понимала, как можно веселиться, когда мороз кусает тебя за лицо, а путь от дома до ресторана по пробкам занимает целую вечность.

Зимой невозможно быть красивой: головной убор приминает причёску, тушь стекает под глаза, какой бы водостойкой она ни была, а вечно лопнувшие губы не спасает даже самая дорогая косметика.

Я ненавижу зиму. Теперь ненавидеть её у меня стало ещё больше причин.

И из года в год я ждала весну, как самая отчаянная фанатка – любимую поп-группу в своём городе. Я замечала каждую травинку, едва пробивающуюся из-под отдохнувшей земли, каждую почку.

Но в этот раз всё было иначе. Я пропустила её. И весна, как и всё в моей жизни отныне, перестала нести ценность.

Больница, в которую я приезжала на перевязки, стояла в тенистой роще. Сосны обнимали её, как цветочный платок обрамляет личико милой девушки.

Я скучала по своей больничной палате.

Нередко, обмотанная бинтами, я подходила к окну и видела, как пациенты наслаждаются свежим воздухом. Ветер ласково щекочет каждого, забираясь под рубашку, или, едва касаясь, ворошит волосы мальчишке из соседней палаты, что старательно карабкается на дерево, пока не видит мама.

Я тосковала по дням в больнице. Тогда я ещё не знала, кем стала. Ещё не открыла «ту самую» коробку. Верила в лучшее. Я была далека от реальности, наедине с надеждой.

Но сейчас в моей голове крепко засела мысль: хорошо уже не будет никогда.

В день выписки папа катил меня по прибольничному парку в инвалидной коляске, как паралитика. Это бесило меня до дрожи, но я понимала, что ослабевшая не смогу идти сама.

Мама, словно птичка, щебетала рядом, успокаивая, как может только она – чмокая в щёку и без конца говоря о том, как мы справимся с этой «небольшой проблемой».

Она уже обзвонила больницы. Уже нашла врачей. Уже знала, кто нас примет.

Я же не знала, что будет дальше. Не могла выдавить ни слова… не знала, как жить.

Месяцы дома пролетали со скоростью ракеты «Циркон».

Я не подходила к телефону, не отвечала на e-mail'ы, все мессенджеры – на тотальный, всепоглощающий мьют.

Моя жизнь теперь – точно персональный «День сурка», но только из завтрака – родительского сада – сна – самобичевания – снова сна.

Первое я возненавидела всей душой…

Семейные завтраки перестали быть счастливыми мгновениями с любимыми. Сейчас они напоминали встречи в приёмном покое: сочувствующие взгляды и приторно-сладкие голоса:

– Что угодно для тебя, лишь бы ты улыбнулась…

Наверное, будь мне десять, то визг счастья мог бы разорвать в клочья перепонки всех 4,5 миллионов жителей Орегона.

Меня же мутило. Но уйти в комнату я не могла. Совесть держала крепко: «Они меня любят и хотят, как лучше… Им сейчас тоже непросто. Будь благодарной».

Думаю, не стоит уточнять, что сон и самобичевание – не то, что можно любить или ненавидеть. Спать – приятно. Смешивать себя с дерьмом – не очень.

Родительский сад – единственное, что согревало меня и наполняло жизнь красками в буквальном смысле.

Сад – как особый вид искусства.

Как я уже упоминала, моя мама – домохозяйка. Вся её жизнь однажды сузилась до семьи. Это слово вмещало в себя уйму обязанностей и горы ответственности:

Муж, страстно желающий внимания и тепла.

Дочь – желанная, единственная и такая талантливая.

Дом – двухэтажная мечта её детства.

Участок у дома – лишённый заботы, с покосившимся забором.

Домашний очаг – поддерживать тепло которого мама считала своим долгом.

Согласитесь, немалые задачи на плечах хрупкой молодой женщины? Сказать, что она уладила всё – не сказать ничего.

Двухэтажная мечта порой походила на свалку, но то лишь от неутомимой любви к перестановкам. Рядовым понедельничным утром мама могла решить, что синяя стена в гостиной или камин – жизненно важные элементы. Тогда дом превращался в проходной двор, а мама сияла, как полированный медный чайник.

Мы не нуждались в её внимании, не таскали куски и бутерброды. Семья обросла традициями, которые мы бережно хранили и не нарушали из года в год.

Сад наполнял маму таинственной силой, даровал ей энергию на воплощение всех задумок.

Незаметно для меня выход на задний двор оброс крылечком и фигурной лестницей, а после буквально оброс вьюном, протягивающим свои щупальца до самой крыши.

От крыльца тянулась мощёная тропинка, открывающая идущему оазис в каменных джунглях, расположенный по обе руки.

Справа мама высадила ароматные гиацинты, соседствующие с душистой чиной, разбила маленький водоём, оформила каменный выступ-водопад, гоняющий воду из пруда на камни – и так по кругу. Шумный и озорной, он вписывался в картину, как родной.

По левую руку в цвет гиацинтам ковром стелились маттиолы и флоксы. Цветущие в разное время, они кустились будто бы круглогодично.

Любимым же местом силы каждого члена семьи была беседка, полностью покрытая и будто бы состоящая на 90% из виноградной лозы.

В детстве она казалась мне таинственной пещерой зелёной горы. Зимой – ледяной иглу снежного человека. Сейчас же выполняла функцию «домика на дереве», в который никто не совался без разрешения.

Беседка стояла в самом конце двора и стеной прилегала к забору. Это открывало доступ к самым забавным сценам соседской жизни. Она дарила тишину и покой, защиту, в которой я так нуждалась.