Опалённые войной. Истории из жизни

– Не отчаивайся, Раиса. Ведь живой, найдётся.

Однажды ей посоветовали:

– С таким ранением должны были в отделение челюстно-лицевой хирургии отправить. Ты сходи на Шаболовку. Найди Хавский переулок, госпиталь там. Говорят, лучшие специалисты в Москве, целый институт.

– Мама! Мама! – с порога радостно кричала Райка. – Я нашла его! Он на Шаболовке в госпитале. Ранение тяжёлое, но врач сказал – динамика положительная. При хорошем уходе, два-три месяца и выпишут.

– А ты самого видала? Про Зорьку сказала?

– Нет… испугалась. Только с врачом поговорила. А Семён… Как в глаза ему смотреть? Я не знаю.

– Ох, Раиска, – покачала мать головой. – Вишь, какую кашу заварила.

– Сама заварила, сама и расхлёбывать буду! – буркнула Райка и юркнула за шифоньер.

Райку приняли на работу санитаркой в тот самый госпиталь, где лечился Семён. Он сразу узнал её. Видел, как этажом ниже убиралась она в палатах и кабинетах врачей, мыла полы в коридорах и туалетах, ухаживала за тяжёлыми больными. Он исподтишка наблюдал за ней и понимал, насколько дорога она ему стала.

Райка же после смены решительно подходила к двери его палаты и каждый раз не решалась войти. Боялась, что не найдёт слов, не сможет объяснить, а он не поймёт и не простит обмана. За дверью на госпитальной койке Семён прикрывал изуродованный подбородок одеялом. Ждал, что Райка войдёт, и боялся, что увидит его безобразное лицо…

* * *

Предчувствие Победы пришло в Москву с Первомаем. С городских зданий убрали маскировку, восстановили уличное освещение, отменили режим затемнения. Сводки с фронта сообщали о взятии Берлина. Вся страна жила ожиданием.

Вечером 8 мая несколько раз по радио передали, что в виде исключения трансляция будет продлена до четырёх утра.

Райка осталась после смены и не пошла домой. Госпиталь затих, но не заснул. Казалось, что время остановилось. Все понимали, ради какого сообщения не закончилось вещание. Все ждали…

В 2 часа 10 минут прозвучали позывные.

«Говорит Москва! Работают все радиостанции Советского Союза! Война окончена! Фашистская Германия полностью разгромлена!»

Голос Левитана утонул в криках «Ура!». Волна ликования пронеслась по этажам и выплеснулась на улицу. Врачи, медсёстры, раненые – все обнимались, целовались. Всеобщий восторг, смех, светлые слёзы радости на лицах, и горькие – от потерь. Заиграла гармонь. Кто-то пустился в пляс, увлекая молоденькую медсестру. В этой круговерти Райку подхватили чьи-то руки и закружили в танце. Мелькали счастливые лица, деревья с молодой листвой, белые халаты, пустые скамейки, растянутые меха гармошки. И только одна мысль билась в голове – войне конец! Победа! Райка неистово хохотала, а по щекам струились слёзы, в которых собралась вся боль четырёх лет проклятой войны.

И вдруг – глаза напротив. Немигающий взгляд, полный противоречивых чувств. Радость и скорбь, удивление и восхищение – всё смешалось в глазах Семёна.

– Зорюшка… – едва слышно прошептал он. – Как же ты похожа на неё!

Райка замерла на мгновение и бросилась ему на шею.

– Сеня, войне конец! Ты понимаешь? Победа!

Она целовала его в щёки, в нос, в ещё не зажившие шрамы на подбородке. Семён прижимал её к груди.

– Да, да! Победа! Наша победа!

Минутный порыв прошёл, и повисла неловкая тишина. Семён разжал руки. Раиса отступила на шаг и опустила глаза. Оба понимали, что пора объясниться. Но как начать, как распутать этот клубок? Молча стояли друг против друга, а вокруг гремела музыка, пелись песни, и счастливые улыбки озаряли майскую ночь.

– Рай, не уходи…

Семён взял её за руку и повёл за собой сквозь бушевавшую весельем толпу.

Они просидели на лавке в дальнем конце госпитального сада и проговорили до самого утра. Райка просила простить её за то, что не рассказала о гибели Зори, что писала от её имени. Застенчиво пряча глаза, рассказала, что сама не заметила, как прикипела к его ласковым и таким трогательным письмам. Семён часто перебивал и иногда называл её Зорюшкой. Он благодарил за поддержку, рассказывал, с каким нетерпением ожидал каждую весточку, как перечитывал их раз за разом, как они согревали в холода, что они были родничком чистой воды среди боли и смертей окопной жизни, что без этих писем уже не мыслил себя.

– А знаешь, Сень? Я почти четыре года жила чужой жизнью, с чужим именем. Теперь, когда война закончилась, когда всё открылось, я мечтаю о настоящем счастье. Чтобы муж уходил на работу, а не на фронт. Чтобы дом был наполнен светом и добром. Чтобы тишину нарушали не сигналы тревоги, а задорный детский смех.

– Зо… – Семён смутился. – Рай, извини. Я по привычке. Всё будет! Обязательно! За то и воевали.

Райкины глаза наполнились влагой. Неужели это на всю жизнь? То, что Зоря навсегда будет между ними?

– Я понимаю, – ответила она с грустью в голосе и встала. – Пойдём, мне на смену заступать…

* * *

В начале августа Семёна выписали из госпиталя с инвалидностью и освобождением от воинской обязанности. Про возвращение на службу в милиции пришлось забыть по состоянию здоровья. Съездил в родную деревню, повидался с отцом, матерью и родными. Вернулся в Москву на поиски работы. Специальности нет, инвалидность есть – никому не нужен гвардии старший сержант запаса.

За закрытой дверью с табличкой «Начальник отдела кадров» гремел голос Семёна:

– Крыса тыловая! Что значит не можешь принять? У тебя мальчишки безусые за станком стоят, а мне места нет?

– Это я – крыса тыловая? – тучный седовласый мужчина поднялся из-за стола. С плеч упала шинель без погон. Пустой левый рукав гимнастёрки был заправлен за ремень. – Я руку на фронте оставил, а ты мне – крыса тыловая? Да я, не смотри, что руки нет. Зубами фрицев грыз бы. Я всю блокаду на Синявинских высотах, там и рука осталась.

Семён отвёл взгляд от пустого рукава:

– Вы это, извините. Погорячился.

– Да, и я хорош, не сдержался. Вот что, Крюков Семён Михайлович, – посмотрел в документы кадровик, – слышал, в метро набор объявили на курсы помощников машиниста. Метро строится, новые станции открываются. Люди нужны. Сходи, попытай счастья.

Семён сгрёб со стола документы, поблагодарил и вышел из кабинета.

Вечером он был у Коршуновых:

– Герасим Владимирович, Варвара Яковлевна, добрый вечер. А Рая дома?

– Здравствуй, соколик. Проходи, проходи, родимый, – суетилась Варвара. – Сейчас чаёвничать будем.

Герасим хлопнул по плечу Семёна, подтолкнул к лавке:

– Сидай, паря. А Райка у соседки, ща вернётся. Ну, сказывай, как дела?

Семён посадил Валерку на колени:

– По кочкам, по кочкам. В ямку – бух!

Валерка хохотал, а Семён продолжал:

– Дела идут. На курсы приняли, учиться иду. Через четыре месяца буду составы в метро водить.

– Покатаешь нас с Валеркой? – с порога поинтересовалась вошедшая Райка.

– Конечно! По кочкам, по кочкам. В ямку – бух!

– А жить иде собираися? – продолжал допытываться Герасим.

– Ну, чего пристал? Всё тебе знать надо, – проворчала Варвара, расставляя стаканы. – Где да как. Давайте чай пить.

Все расселись за столом, разлили кипяток по стаканам.

– Я не просто так спрашивал, – Герасим повернулся к гостю. – Поди с Мытищ, где угол сымаш, до учёбы добираться не ближний свет?

– Зато дешевле, чем в Москве, – ответил Семён. – Как на работу примут, переберусь поближе.

– Ну, да… Ну да, – задумчиво протянул Герасим. – А знаш, Семён, перебирайся к нам. Денег с тебя не возьму. Мать, ты как, не против такого постояльца?

– Да, конечно! Нечего по чужим углам мыкаться. Потеснимся. Зимой теплее будет, – улыбнулась Варвара.

Семён долго отказывался. Но когда и Райка, умоляюще глядя в глаза, прошептала: «Останься!» – он капитулировал.

* * *

Первая послевоенная зима быстро пролетела. За эти месяцы многое случилось. Семён отучился и был принят на работу в депо «Северное». Он признался Райке, что полюбил её, и сделал предложение. Не раздумывая, она согласилась. Родители молодых были не против и только порадовались за них.

Как-то погожим весенним вечером он поджидал Раису у ворот больницы:

– Сеня? Что ты тут делаешь? – удивилась девушка.

– Да, вот… решил встретить, прогуляться…

– Ну, пойдём.

Они не спеша пошли по переулку в сторону Шаболовки. Райка рассказывала, как прошла смена, что палаты не пустуют, что врачи творят чудеса, исправляя следы ранений. Семён, казалось, её не слушал. Вдруг он остановился, повернул девушку к себе лицом и заговорил:

– Рай, послушай. Только не перебивай. Давно надо было сказать, но я думал… со временем как-то само утрясётся… успокоится… забудется. Хочу забыть. Стереть прошлое. Чтобы чистый лист. Не получается.

Он перевёл дыхание, глубоко вздохнул и продолжил:

– Зорюшка не отпускает. Я не могу забыть. Я, иногда забывшись, тебя называю её именем.

Семён отвёл глаза. Райкино сердце замерло. Она глотала свежий, наполненный запахами молодой листвы воздух, а на грудную клетку давил камень прошлого. Она знала, что этот разговор рано или поздно должен был состояться. Перед ней тоже маячила тень сестры и вселяла сомнения – а имею я право на чужое счастье?

– А знаешь, Сеня, Зоря со мной всегда. Она во мне живёт. И с этим ничего не поделать. Ни забыть, ни прогнать – невозможно. Это любовь. Она похожа на вишню. По весне распустится, оденется белым цветом, а поздние заморозки вмиг загубят или ветер разгуляется и поломает ветви. Да мало ли что ещё может случиться? Молния ударит. Но с корнями, что под землёй, – Райка приложила руку к груди, – мы ничего поделать не можем. Они остаются живыми и из них вырастут новые деревья.

Летом они расписались. Свадьбы никакой не было. Пришли в загс, оформили документ о бракосочетании. Когда Раису спросили, будет ли она менять фамилию, она ответила:

– Да, и имя тоже.

Семён удивился, но виду не подал и вопросов не задавал. Так Райка стала Зорей Герасимовной Крюковой.

По дороге домой она шла под ручку с мужем, гордо подняв голову, и думала о том, что больше не будет между ними тени прошлого, что она будет любить Семёна в два раза больше: за себя и за сестру. И пусть он не будет пугаться, называя её Зорюшкой.

А Семён восхищался женой. «Это сколько же силы было спрятано в этом хрупком теле, чтобы отказаться от себя, от имени? Сколько любви хранит её сердце?»

Они прожили долгую жизнь. Трудную, но счастливую. Их любовь не пропала и не остыла с годами, она дала новые всходы. В семье родились дети – девочка и два сына. Выросло красивое и крепкое семейное дерево, которое дало новые плоды. Уже выросли внуки, уже подрастают правнуки, а любовь Семёна и Зори, зародившаяся в тяжёлые годы войны, до сих пор питает и даёт силы новым поколениям, и пока о них знают, пока помнят, дерево не погибнет. Оно будет цвести и плодоносить!

ЭХО ВОЙНЫ

Каждая война – это камень, брошенный в воды потока времени. Спустя десятилетия эхо Великой Отечественной войны достигает нас, наших детей, внуков, правнуков.

Сколько бы ни минуло лет с той поры, мы продолжаем читать книги, смотреть фильмы, спектакли о войне. По-прежнему проникновенно звучат песни военных лет и стихи поэтов-фронтовиков, многие из которых не дожили до победы. По-прежнему трогают душу мемуары людей, на долю которых выпала блокада, эвакуация, оккупация. Война глядит из тумана прошлого сквозь памятные альбомные фотографии, боевые награды моих близких, оброненные в беседе недомолвки, случайные встречи, полузабытые воспоминания детства…

Этот калейдоскоп воспоминаний можно сравнить с окнами, в которых вспыхивает свет. Поднимаешь голову – и высвечивается очередной эпизод, опалённый войной. Сколько таких эпизодов проходит через жизнь каждого, рождённого в Советском Союзе человека…

Открываю альбом детских фотографий и вижу себя, сидящую на деревянной качалке-самолете и сжимающую руками штурвал. На фюзеляже за моей спиной звезда и надпись «СССР». Наше послевоенное поколение росло не со сказочными персонажами, как это происходит сейчас у современных детей, мы играли в настоящих героев войны. В моей группе детского сада были свои «маршалы»: Жуков, Москаленко, Малиновский. Имена их были у всех на слуху, мы гордились ими, хотели быть похожими на великих героев. Про это сейчас тепло вспоминать…

Что знаем о войне мы, родившиеся после ее окончания?

Мой дед Натан, переживший кошмар тех лет, продолжал читать военные книги, которые множились на его полках, но сам не хотел говорить о войне. Это было слишком тяжело. И мы не спрашивали. Война сама напоминала о себе ежедневно, ежечасно…

Разбираю мамины документы и натыкаюсь на архивную справку, полученную через Красный Крест. Справка свидетельствует об эвакуации в город Горький Быстрицкой Наны Натановны. Это моя будущая мама. В июне 1941 года она окончила 7 классов и еще занималась в балетной школе. В эвакуации она продолжила учиться и пошла работать в госпиталь. Хрупкую девочку сначала не хотели брать на работу, но она сумела настоять.

Потянулись тяжёлые рабочие будни, девушка заботливо ухаживала за своими подопечными. Когда она балетной походкой с развернутыми в третьей позиции ступнями и судном на вытянутых руках шла по госпиталю, раненые бойцы улыбались. Ее прихода ждали, больничная атмосфера изменилась. И по прошествии какого-то времени начальник госпиталя сказал: «Благодаря этой девочке наш госпиталь поднял голову». Мама на всю жизнь запомнила эти слова. Она воспринимала их как награду за свое посильное участие в общем народном деле помощи фронту и вклад в будущую победу.

Много жизней унесла война, оставив после себя вдов и сирот. Брат моей бабушки Поляков Леонид Ильич, как директор завода в г. Ефремове, имел бронь, но добился, чтобы его отправили на фронт. Он был убит в бою 11.12.1942 г. у деревни Хреновая Смоленской области. На моей книжной полке стоит том Книги Памяти, в котором содержатся сведения о нём всего в восемь строчек – годы жизни (1903—1942) и очень маленькая фотография, единственная сохранившаяся в семье. У него остались вдова и двое маленьких детей. Его сын Шура (Александр Леонидович Поляков) назвал своего сына в память об отце Леонидом.

Как-то Шура специально приехал ко мне и с порога, как-то очень взволнованно-вдумчиво, произнес: «Я стал старше моего отца! Эта мысль меня не отпускает. Алка, ты понимаешь, я старше своего отца!» Это боль утраты снова догнала его. Я подумала, но вслух не произнесла: «Как хорошо, что ты успел родиться до того, как твой отец ушёл на войну. Ты есть в этой жизни».

Рядом с Книгой Памяти на моей полке – «Повесть о настоящем человеке» Бориса Полевого, хранившаяся у меня со школьных времен. При взгляде на неё у меня всплывают воспоминания одной из моих бабушек, тёти Любы, которая в войну работала врачом в госпитале. Часто она брала с собой на службу сына-подростка Юру, который ухаживал за ранеными и особенно заботился о летчике без рук и ног, садился рядом, прикуривал ему «Беломор» и помогал страдальцу затягиваться. Тётю Любу очень любили, она лечила не только лекарствами, но и вниманием, добрым словом. А позже, когда я рассказала ей, что в школе мы читаем «Повесть о настоящем человеке», то услышала от неё: «Этот лётчик, Алексей Маресьев – мой пациент, с моего участка».

Я тогда подумала, что мы живем среди героев, просто не знаем об этом.

Даже простые случайные встречи могут повлечь за собой истории, опалённые войной. Примерно в 2015-м году моего мужа, как человека, хорошо знающего старую Москву, попросили помочь туристу из Франции отыскать один дом в районе Арбата. Турист хорошо говорил по-русски, и вскоре к неожиданности обоих выяснилось, что они хорошо знают друг друга! Турист оказался никаким не французом, а соседом Володькой. Более полувека назад они оба жили рядом, в одном дворе.