Дружина Князя. Сказание 1. На холме

«Да, но втагода и Святосева Святовидича оным схороним».

«Мои дорогие предки! Ядель! На войне же тожде не все жизнь опосля потчуют. И нельзя сделать ак, иде все уцелели, вперерез ту и затевать не стоило. Ан ежели на тебя ужотко войной пошли, инда ты смолчишь, токмо хуже сделаешь, убо мёртвых уде не едины будут, а тьма. Исход, ты кой зришь? Защиту? От и защищай. А Святосев… он жертва».

«Берза…»

«Дура! И из меня тождёную лепишь. Я не внимаю, овамо мне мыслить… Ты ту убить хочешь али не хочешь? Разумею, ежели бы не хотела, то и ко мне бы не пришла, не навешала и возвращать деяния той не надоумила. Следом, да? Ак, досель тебя Святосев не заботил. Пересвета страшишься? Я его займу, а с Градимиром ужотко сказала, инно тебе совладать».

«Заботил».

«Дюжишь сказать, иже ты мне веду перекрыла, поелику не уверена в желании её убить, ибо боишься Святосева схоронить?»

«Не совсем. Сиречь, не перекрывала, та об силу мужью ударилась. Я о том, иже я её ужотко убить пыталась, поколь о тебе всё вызнала… Меня оттоде покой совсем покинул, и я её яскру стёрла…»

«Искажённые веды. Красавица».

«Заткнись. То чувство истинное, на схрон семьи откликнувшееся, а не искажённое. Я и не думала, и не мыслила, порожно воплотила. Токмо права была наша мастерица, яскру точию отражённый уничтожит и ладит, да и тому извернуться надобно не хило, воеже затеянное осуществить. Одначе не имелось у Чернавы души, лишь скверна наличествовала. Отонудуже истина твоя. Я знаю, иже её убить требуемо. Я ни в яком ак твердь не обретала, эк в сём. Обаче каждый постылый раз, егда я думаю, иво сделать надобно, у меня в челе слова Белояра похлеще била отбивают, яко я Святосева Святовидича погублю, и руки оттоль опускаются. Авось потоль моя возместь и не проходит. Я на тебе то перепроверить решила, да итог – один. Я, аки на бревне в воде стою и знаю, иже поплыть мне нужённо, да меня с него сигануть руки держат, глаголят паки, в довесок, иже братья любимые расстроятся, яво не тот путь избрала, и человека умерщвлять невскую, на волю его давить. Ужотко брежу».

«Я бы тожде рассудком помутилась, ежели б со мной руки глаголать почали. Но то тебя Ярушка заговорил… – Берзадрагу аж саму от имени изменённого передёрнуло, да не порывалась она илонды Белояра Мстиславича кликать, поколь тот люто от наречения робского злясь, упоминание своё чрез время терял, а она сего и добивалась. – Сомнения в тебе он породил, на чувствах твоих то сплёл, посему ты и решиться не можешь, посему и меня о том попросила. Мой возврат же равно Чернаву убить бы не мог. Веда, не кон, и не суд подённый, вестимо, жизни то она моей угрозу несла, обаче я и сама виновата. Сиё же, эк хворьба: я раздетая на мороз вышла, а не меня овамо вытащили, оттоже и заболела. Выбор мой, ак я ещё и леки принимать не захотела, понеже чуть и не сгинула. Чернава на меня токмо, иже и кашлянула».

«Сравнила язву с трясовицей, дура. Ты хоть одетой вышла, наряду бы заразилась. Иль ты не человек, Берза? Чувств не испытываешь? Горечь аль рознь не осязаешь? Ты понимаешь, иже она делает? Она уём искажённый плетёт, именными думами наполняет, человека в него погружает, и точию вздохни ты – грустью – слабость прояви, эк чернь по тебе нитями разрастётся, в нутро залезет, и далече, ты той в подсобь мыслями и ощущениями губительными, кои дотоль тебя бы и не ранили, себя в болото загонишь, да онде и захлебнёшься.

Да ты виновата, иже отпор не дала, иже себя в топь толкнуть позволила, но ты себя в тот лес не заводила, болото себе оное не ткала, личное же дотоль имелось. По терему шла, егда тебе чужое подсунули. И зане? Ты – красива! А ты яколь одна красавица у нас? Елико аких в детинце живёт? Она же каждой то предъявить может! Ты инда и не подозреваешь, иже я на тех судах узнала, колико инуде сестёр наших любимых зыбилось. Убо виноватой себя не мни, искажённые, иже творят, ведают. Оттоле и возместь твоя по грани бы прошла, смерти же она твоей хотела».

«Не смерти».

«Смерти, Берза, смерти. Тебя заменить, тобой стать, тебя выпить. Гадаешь, выжила бы? Сдохла! Братья ельма угодно уверять меня могут, иже она себя ищет. Да точию, егда человек себя ищет, он в себя и смотрит, а не по сторонним мискам озирается и в тех полюбившееся ему выбирает».

«Ты волей давишь, Ядель. Я к тому весть держу, ежели Ярушка тебя заговорил, знамо, братья случаем сим владеют, и тебе овамо соваться – невскую».

«А кто твоего Ярушку защитит? Ты сызнова ничуть не поняла. Чернава же не точию на жён довлеет. Ты мне надотка была, иже твердь тому получить, слова Марева подтвердить. Возврат, яко со смертью равняется, от Чернавы с подсобью мужьей мощи отскочил, а ту часом до Белоян всю порушил, отколь та взялась вдругорь? Ложе со всеми испытать Чернава не волилась, эк и поговорить, ужотко точно не с братом нашим молодшим, да не со Святозаром, тот же в Подлодье, а Белояр – в Холме. Откель те появились? Егда все ведуны, мне, эк один, талдычат, иже то сила не их? И все, эк брат, подтвердили, яво та отражённая? А, знамо, она уёмы и им плетёт! Но и они, Берза, люди. Они чувства испытывают. И, нехай, они ведуны, но грань любая, бой, они ж на ту вступят. В дружине спорой состоят! И исто, воевода откинуть бы то ратовал, ак и у брата нашего який же уём имеется. А тут одной яго боли по Чернаде с лихвой хватит, иже вместо него, нас его отражение по утру встретило. Разумеешь, яко следом будет?

Али мнишь, Белояр раны не бережёт? Али Святозар? Она же их всех под смерть подведёт! Точию битву им дай».

«Они – мужья, а не роби! Ты кого спасать-то собралась? Белояра? Святозара? Градимира? Не смеши меня! Елико те войн прошли? А елико граней глядели? Сонмище! От них Белый терем в ужасе трясётся, а соседние княжества о Роси ижна подумать иной раз страшатся. А ты рассуждаешь, иже им кая-то девка угрозу несёт? Да та, иже в лесу жила, вздоха своего боясь? Белояр со Святозаром едины по земле Роской без друг ходить дюжат, они за Каменный пояс двоимы ушли, ещё и возвратились, а ты им беду в ведьме прочишь? Коя из леса выйти точию в шкуре силилась да луча солнечного пугалась? А иные витязи? Они под властью Градимира и Князей коренятся, ты союз ратный не вымеряешь и силу его не понимаешь! Да и те… Лудни? Уноши? Иде она им сделать ладит, ежели на тех ально приворот не действует? Воля меча булатного острее… Вестимо, над тобой Градимир посмеялся: ты себя с ним соотнеси. Ты его ажно ударить не силишься. И дело не в отзыве, он адно боли не испытает. А знание войны? Использование вед? Случаи грядущего? Понимание наста? За Чернавой авось ужотко Белый терем стоит, ты явствуешь, иже поднять норовишь? Защитница челодырная. Исто, они её проблемой не глядят, далече осмысляют. О яком потоль с тобой глаголить? Ты же индно остриё из ножен достать не можешь!»

«Пересвет тожде не может».

«Сравнила иголку с вилами, дура! Пересвет – Тысячник! Очнись! Не всякий витязь Тысячником быть ломит, а его в том инда разворот плеч не остановил. Он же в дружине поздно оказался, вступил бы, эк все, в два на десяте, те бы и раскрылись. А у тебя аждно ты бы дружинником с детства являлась, да бои и выучку те же прошла, ничуть не поменялось. Ты – девица! А ему нынче токмо в том проблема и смотрится, иже он обзор меньший мечом охватывает, ак он и ближнего боя мастер, а ты?

С Пересветом себя сравнить решила? Вперёд! Он уже братьев, но не уже кузнеца аль косаря, а ты и тех – мене. Сравнивает она. Иди втагода сразись с ним. И в кой миг ты ляжешь? Егда супротив его воли встанешь? Ты кем себя возомнила, Ядель? Уношей? Мужем? Сие як на тебя суды повлияли? Ак я Градимиру выскажу, иже ты веды в основе попрекаешь. И ведь не боязно тебе! Погляди! Мужья жён защищают, а не наоборот, то сила разная!»

«Морда рудная, – аж не выдержала сестра младшая княжья, прошипела».

Берзадрага же инаковость мечей не ведала да, эк те на бой влияют, не толковала. Исто, идеже далеко в её главе то береглось, егда их, эк и всех иц в детинце проживающих, острию обучали, дабы те защитить себя в ближнем бою от нападок сподобились. Обаче не применяла Берзадрага того в речи и быту, да её сё и не волновало, в корне же, не празднества аль пляски пёстрые, посему Ядельраву сказанное смутило. Да и не робела як пред Белояром Мстиславичем Берзадрага, и удары на слогах другие расставляла, нехай, и голос её, и слова её пользовались, но никто паче, яким та имела воплотить и не силился. И знала Берзадрага, иже Ядельрава нибуде себя отличной от других не зрела, поелику и отвела бы та в понимании сём, да на их говоре твердь держа, но не на домыслах гульных. А уж пересчёт да следствия в том, яком Берзадрага ничуть не мыслила, сестрицу младшую совсем озаботили, зане по Пересвету, сыну Святомира, садануть та вздумала. И вряд ли бы Берзадрага почала друг любимых ей защищать, она бойче искажённого брата молодшого испугалась, отонудуже сия сторона вед её страшила зело, а до Пересвета ей и вовсе дела никоего не наличествовало, и на то Ядельрава ставила.

Одначе и иное ведьма сознавала, иже, то мысль, чрез другого воплощённая, к яскре близко лежащая, а, знамо, та вскрыть и бреши схороненные ловчилась. А Пересвет, янытысь, и не волновался по поводу разворота плеч своих, из-за коих он подённый меч из ножен достать не ратовал, и личный укороченный себе ковал, да его сравнение, эк Тысячника любого, добивало. Он то в зародыше уничтожать обязался, инно воевода войско возглавляющий, воеже один друг другого не предал из-за болей глубинных, оттоде люди к сему всяко тяготели, инда выученные, инда рези не вкусившие. И вельми Пересвет, сын Святомира, братский союз чествовал, да вехи того и всуе блюл, оттоле и не стерпел бы он глупости небрежно брошенной. Серьёзно ко всему относился, и Ядельрава сё разумела, обаче и не понимала, на кой тому в думах Берзадраги лазать надобилось, да речь её править, ежели сам с ней поговорить о Чернаве тщился.

«Не поняла».

«Глаголю покраснела аж, эк завелась».

«Зело, да? От же ж… А я на кострище сходить мнила. Теперича с полотном на лике сидеть, а засим сызнова всё красить. Сие всё ты!..

Я ж к якому веду. Ты тут ничуть не заключишь, и неэк не поможешь, ужот точно не братьям, скорее всё напутаешь и наломаешь, ещё и тех до безумия доведёшь, поелику им тебя вдобавок спасать надобно будет. А то уде сила твоя, жёнья, натворит, ты им беспокой в округ вплетёшь. По уму, ежели бы ицы воинами зиждились, и веда иная наличествовала, и мощь острая, а не кружная имелась, и на угрозу та по-другому откликалась.

А ты всё старыми сказаниями живёшь. И да, Ягнадья войско вывела, супротив Трьеглавного Змея направила, но точию убо, её мужа, воеводу, те в плен взяли, и дюжила она с ним наравне властвовать. Княгиня же, в сути. Одначе с ней и иные воеводы подле стояли, втагода же и вся земля навстречу беде объединилась, и не мечом Ягнадья ворогов рубила, а наслала она метель для змея лютых, почву пред тем опричь разверзла. И не встала бы Ягнадья во главе, ежели бы не муж её закованный, да и егда она того освободила, он войско к победе привёл, а она, обрат, за стены каменные возвратилась. А ты всяко мечом помахать грезишь. Судов яколь мало?

Отпусти… но давай, с другой стороны, поглядим. Ты множно жён воинов знаешь? Едины. И все канули. О матушке нашей вспомни али о Смерте. От тебе жена, иже разбой возглавляла. И яко? Канула. И войско её понеже сгинуло, потоль эк не ратует ица других мужей от смерти уберечь. Своего – да, но не всех. Прочих лишь муж иной защитить и ладит. Онде же на их вязях отца и сына сплетено, да токмо они воеводу избирают, и по воле за тем ступают, а он её точию иже и делает, яво возглавляет, да як их и охороняет, энное отонудуже другами и зовётся. Отсемо и дружина появилась, ратный союз рудной связи же паче. Они на грани подённо, смертью и жизнью повязаны, а ты – ица. Тебе овамо и не вклиниться, сила же – не клин, а обруч. Огулом те сложи да посмотри, иже будет. Ворох!

Я, яво донести хочу? Ядель, ты – жена, а жена – чертог плетёт, округ творит, землю подымает и вьёт, посему и стоит тебе, ужли подсобить мужьям нашим желаешь, по-жёньи и поступить. На угрозу тем указать, раз ту видишь, разложить её, да опасения высказать, а у них стремя само на то откликнется, и они путь споро найдут. Ты же поелику и решиться не волишься: убить али в живых Чернаву оставить. Да, Ярушка тебя заговорил, то исто, ан говор на смятении чувств твоих твердь держит, и не имелось бы тех, он и заговорить тебя не ухитрился. И муж, он, об опасности не рассуждает, он её уничтожает, инуде мысль за мысль цепляется, исходя из обок сплетённого, он лоучи решение выбирает. Зане отпусти, не жене об убийствах помышлять, то сила всяко острая, да уём та девичий тебе обтреплет».

«Сказала та, иже мужей на настиле убивала».

«Не мужей, а предателей. И то отголоски Ростислава. И егда последний раз-то сё было?! Подняла ил со дна! И ежели всё же сравнивать, то сия веда жёнья, а не мужья».

«А кинжал в вые?»

«Оное, правь, мне наслаждение доставляло. Особливо, буде тот, лезвием, в жерло входил, и эк уд во мне опосля дрожал, да шерсть рудой наполнялась. Ан то древле же проистекало, я и зелёной коренилась. И никто же и против не голосил, поверь мне, Ядель, инуде по зенкам и дыханию конечному сё внималось. Те ально извергались во мне, егда я им шептала, почто они погибли. А елико мышцы у тех сковывало, тая услада. Посему, в истоке, я и давала им, иже они хотели, а воля их мне не вредила: в яскре оттоль же удовольствием исходила, да продолжением кинжала становилась. Считай, сами те себя и убивали, а я всего лишь желание их исполняла. А то веда жёнья».

«Идеже-то жёнья? Токмо в блазне, а далече ужотко нет. Ото буде бы ты предателя не проткнула, а скажем, залюбила до сердца остановки, то вполне».

«Добро. Авось я себя оправдываю, и авось меня як накрывало, иже я округ расчистила, да день засим видеть спокойный буду, и брата любимого защитила, а с ним и твердь свою, обаче… Сиё древле воплощалось и неудачу сего, ещё до тебя, нам с Дубовеей Ярушка со Святозаром показали, и в яком замысел наш глупым зиждился, поелику не умничай, а постарайся опыт чужой минувший в насте использовать. Отколь, по-твоему, мы охолонились? Огулом с тем же, они нам и надёжу на мужей добротных подарили. А ты равно эк тех не внимаешь, ак и жён не разумеешь, власть остатних, в довесок, недооцениваешь.

По челу, вестимо, ты Градимира нянчила, и всюду с ним таскалась, понеже и нахваталась от воевод и мастеров вех разных, конов всяких, иже, эк муж быт прямо толкуешь. Одначе сомнения теперешние в тебе жену раскрывают, да поведение прошлое точию корень подтверждает. Всколыхни, ты же первь откликнулась, егда убийца на Ростислава напал, инда Градимир и Марев тому подивились…»

И не то, ижбы те подивились, они, оба, глаголали, в тишине над телом Великого Князя надвоимы рассечённым стоя, егда сестрицы в терем княжий к отцу явились. В дверях встали. Да крик Ядельравы весь детинец в оный миг оповестил, яко убийца их унче схоронил, да впервь раз она Ростислава ажно отцом втагода нарекла, Градимира же его клинком ранила, вотолу тому порезала, весть держать, не прекращая. А брат младший и не сопротивлялся, от свершённого отойти не ладил, да руки его дрожали, исто, кругов он, токмо иже и видел, яко четыре на десяти, да на грань искажения впервь вступил.

Марев, сын Белогора, поперёк, по кличу княжьей дочери в окно вышел, а дружина на ор, подоспевшая, за тем. Ядельрава и описание смутное дать витязям вдогонку умудрилась, а то и сочинять не пришлось: убийцы бесперечь в детинец в те поры проникали, и не точию на Ростислава, сына Третьяка, натравленные, но и на друг иных, отважных, да на семьи их, и все те были Белым братством подосланы. И длинно разбирательство то шло, волхованство ослабило, да як никого витязи и не сыскали, эк и не догнали, и не осудили, а сестрицы старшие оговоры со слухами размножили, яво ни у одной души смертной и сомнений не возникло, иже иное в тот день в тереме ключилось.

«… ак споро и рану обработала, и мастера, и дружину подняла. А на то точию сила жёнья и способна. Те действовать почали. Да, и право, винил бы себя Градимир за то, иже Ростислава не защитил, а токмо нас успел, ежели б не ты. И ты ему сё в главу вбила, егда он и слова вымолвить не мог. Градимир сё запомнил, и на веру принял. И в смерти матери он засим тяжесть из-за тебя не обрёл, знал же, яко та жить не желала опосля ухода Ростислава. И Князь, не искажённым, а героем ушёл, детей своих уберёг от убийцы постылого. А елико бед, супротив, от той горечи на власти Градимира бы отразилось? Кем себя брат, наш любимый, возомнил? И ратовал бы он меч вдругомя поднимать? И ты считаешь, иже то малость? Сё покой души, Ядель. Да, не схрон, но подъём его и наитие. Не зря же дев и на бои зовут, гридни при тех и стараются боле, и кольми умений показывают, да ниже их же и оттачивают, порог, имеющийся, превосходя».

«Ицам то не мене отрады доставляет. Вопросы ещё: «Кто? И к кому напрашивается?»»

«Одни – обвод ликозреют, коего им, в сути, и не хватает для того, яво округ плести плотный, а другим – округа, иже остриё подымать».

«Я о равном».

«Согласись, Градимир и сам волится рубахи и вотолы себе пошить, да княжьи клети убрать, эк и кушанье, наши искусы превосходящие, сварганить, и мы лично ему навязываемся, поелику переживаем, еже плать того от стрел и лезвия оградила, и никая девица того не приворожила, влас яго найдя, и воеже брат оттоль не захворал, да дабы никто того не окормил, бередимся. И он нам в ответ доверяет. А отонудуже ты, в свой черёд, ему, инно жена, довериться не силишься, в деле его мужьем? Вскую мощь его колеблешь, да под сомнение ставишь? Он и проиграть ак тщится».

«Градимир тебя попросил со мной поговорить?»

«…»