Дружина Князя. Сказание 1. На холме

И не силилась в то поверить дочь младшая, у неё в главе то не укладывалась. Братья её тожде же чувствовали, боль и резь ощущали, да поверх того, они твердь Роскою защищали, ворогу и стремя на ту направить не давали, а тех, эк камни красивые на брегах разных найденных, в ларь запасали, ещё и откалывали от тех, яко надобилось, да буде требуемо перебирали, лучшего выискивая, поколь те порожно разными зиждились.

И то Ядельрава Мареву, сыну Белогора, рассказала, поелику почто те ей надобились, поколь Чернава к мужьям, эк к плати относилась, она не внимала, точию дочь княжья углядела, иже они ей, аки дыхание, требовались, да и всё. И Чернира, мастерица её, то слушая, пояснила, иже яскра ак спастись недеже пыталась, посему эк суженый ту чернь отогнать ещё ратовал, и то в думе, инно наваждение, застряло, а убо уём ужотко душу не различал, искажённая ведьма свой порядок в подборе и зрела. Обаче Марев по-иному сё растолковал, да, эк человек иже Рось сберегал: «Любой муж, он защитник, и защищать будет. И, янытысь, нельзя меч, ежели не уд, на жену любую поднимать, да токмо в том случае, коли та беды твоей жене и детям не несёт. Супротив, и убить её льзя. И прав убийца будет. А коль у той муж имеется? Почто мужу с женой другого дела вести? Аще мысль её мужу втолковать можно, да того приструнить? Его то жена, ему с ней и разговор вести. Ужли выживет, вестимо. По сути, искажённая мужей между собой травит, да ак защиту осязает. А коли незамужняя ица, отмщения возжелает, як инда проклятие от искажённой с подсобью воли острой отскочит, точию за косы таскать и останется, да муж за неё ажно искажённый вступится. Оттоде в защите дело. Иже ты эк на пожаре нибуде не была, да мордобоя сего не окала?»

Часть 10

А Ядельрава на том днём многажды присутствовала и розни те глядела, идеже в обмене аще жёны не сошлись, да в обмане друг друга уличить, попытавшись, мужей своих звали, егда слова у тех кончались, они теми точно сражаться продолжали. А на сё ужотко и дружина прибегала, ругань разнимала, да всех четвьртъ, ужли тех не пуще находилось, гуляний следующих лишала. Пожар же не бесперечь на плоской разбивали, а точию в празднества по солнцу и земле считаемые, и притворялись те длинно, инако девятицу. И ижно ежели пред дружинниками, кои запрет изрекли, ерохвосты винились, тех обрат всяко не пускали, зато на грядущий пожар те уде прийти смели. А аще те, иже неправильно сделали, не понимали, то празднеств кольми и не плясали. Дружина же каждого в лико и по имени знавала, и будь то в стол-граде аль граде укреплённом, али селении подённом. И удача, буде ерохвост местным оказался, пришлых же разом опосля ругани подобной за стены выбрасывали, не разбирались.

И рассуждала Ядельрава, иже ничуть скверного в том, яко одна гниль другую сожрать пыталась, не зыбилось, да болого сонмище случаев она смотрела, и те не точию на пожаре же возникали, илонды и с кажинными происходили, отражёнными вызванные. И муж искажённый, и вправо, дюжил ице другой неприязнь за жену свою предъявить, адно супруга её не дождаться, али аще его не имелось, к родичам её не обратиться. Да и редко жена, егда с другой сцепилась, мужа названного отвлекала, понеде эк тот токмо разнять обоих и силился, да названную увести, но в драку жёнью не лез. Запрещалось сё мужьям, зане те дев и мощнее, и выше коренились, щелчком же убить тщились, и не токмо то дружинников касалось, а всякого. Кузнецы али косари авось мечом и не владели, да войны не вкушали, обаче ворогам и молотом, и косой могли главу снести споро не запыхавшись. Ибо признать дочери княжьей среди стоило, иже оставлять то негоже, убо инно и искажённый муж норовил бы деве присной мощью острой уём испортить.

И, нехай, Марев, сын Белогора, и убедил Ядельраву, яво Великий Князь и дружина о деяниях Чернавы явствовали, и действа надобные предприняли, и беспокоиться ей засим о неяком, да та к брату младшему пошла. Не верила она, иже они, витязями и ведунами являясь, измену, воровство и скверну простить ратовали, егда и кажинных жён на суд княжий за мень звали, да Белый терем в узде держали. Одначе Градимир Ростиславич подобно мастеру по мечу и ведам отвёл, посмеялся ещё, ведь проблемы в том и ально не улавливал. А Ядельрава распиналась и о том, иже Чернава всех исказить ладит, и о том, иже из мужей та силу пьёт, а те и захворать, и отразиться могут, а то следом и на терем, и на княжество тенью падёт, да о том, иже сё не выдумано и Берзадрага оттоль чуть не померла, она высказалась. Твердь у неё хранилась!

На сё Градимир Ростиславич точию вздохнул глубоко, да вернул буднично: «Берза сама виновата, Ядель. И то ей Белояр ужотко пояснил, и то она приняла, посему вдругорь и не болела паче, и на оном сей вопрос решён. А я, эк и коих ты окликнула, сказанное знаем, и не надобно из витязей и меня лудней и робей творить, кольми тебя лик видим, зане яко требуемо – воплотили, поелику и угрозы княжеству тобой обозначенной нынче не наличествует. Охолонись». Обаче разъярилась на бездействие Ядельрава, и брату прошлые опасности припомнила, и индна его попытку убийства, в коем они Белый терем всей дружиной недооценили, в тех рядах и Марев, сын Белогора, вестимо, был, эк и ноне промахи повторялись: они Чернаву из-за того, иже та – жена не воспринимали, да страшным то кончиться ломило, Ядельрава ведала.

Маль сего, яво ведьма та, эт искажённая, ум коварный пользовала, а они от себя ей ещё и забрать позволяли. И як разошлась в том дочь младшая княжья, иже брата оторваться от ткачества ковры заставила, да встать того, яво клети его личные с порубом по мере сравнялись. Едва от воли брата младшего не задохнулась Ядельрава, а тот давил, взглядом единым, ничуть не делая, ан ей на того ижна очи поднять трудным представлялось. И доставала она Градимиру Ростиславичу до груди точию, да в половину его зиждилась, а всё равно с ним сразиться решила. Волей. И разумела она, иже брат, и гнев свой ино удержать не дюжил, однова отца их ак сгубил, егда родич того испытать в чувствах удумал. И Ядельрава днесь не паче Ростислава поступала, бреши старые подняла, по ним ударила, воеже тот содеял хоть яво, да её суждения принял. Одначе ажно не злился Градимир Ростиславич, она то в его глазах прочла, жалел он её, скорее. Вдобавок отрезал: «Разбаловал я вас». И в одной песни Ядельрава чувства брата младшего распознала, эко он ей и сёстрами недоволен, и эко тем раздосадован, иже они далече детинца не зрели, да лика общего не глядели, и эко себя он за то попрекал, егда глаголал, яко истина победит, да в оном их убеждал вседневно.

Ядельрава в том и жила: выну считала, иже, нехай, и не коном принятое, но плохое и губительное наказано быть должно, да в справедливость верила, оттоль и ведами увлеклась. Те же вне зависимости от устоев, принятых, обрат совершенное возвращали и исто возвышали, да никем не смотрелись. И не стоял за теми никто, точию мудрость веками, сплетённая, в тех содержалась, и та толковалось, иже всякому на суде деяния при жизни не избежать, и инда ежели те в быту ничуть не поняли, то за миг дотоль, егда яскра плоть их покинет, те весь век сознавали, иже сделали не як, внимали, и тем, яко сломанное исправить ужотко нельзя, их добивало. И ак они сходили. Страшный рок суда остатнего, кой токмо бытом, грядущим, и выравнивался. И до новьего рождения, грань душу оступившихся не отпускала, покамест суть ей, иже, и вправь, всё поняла, не доказывала. Того Ядельрава и в насте придерживалась, и до остатнего суда, ни одну яскру доводить не жаждала, поелику то лютым наказанием кликала, супротив в дыхании же и сызнова отряхнувшись, пойти норовил, и за слово, в гневе брошенное, извиниться силился. Посему она и Градимира Ростиславича, брата её младшего, злобу отпустить попросила, да вслух признала, иже неверно было скверну его поднимать и давить на власть того волей, чрез брешь яго старую, да голос повышать.

И пущай, ак и не сердился на сказанное Градимир Ростиславич, да вину сестре отпустил, обнял ту: «Иже ты мне предлагаешь, Ядель? За всякой женой по земле Роской бегать, коя иже-то у другой забрала, выведывать и наказывать ту, егда то и воровством наречь смутно? За стенами детинца, яво ль, искажённых дев мало? А за пределами стол-града? В селениях далёких, крайних? Онде, по-твоему, ица али уноша другого в яком-то не уличает? Уличает, ещё эк, возвышает, да с собой сравнивает. Ально размышляет, поелику у того всё есть, а у него, энного же, нет, ведь силы же оба одинаковые прилагали. Да то не ак, в корне. Два человека разны, и мощь они разную развивали, судьба их по-разному испытывала, оттоль и опыт, приобретённый, те засим пользовали разный, и втор нидеже не ведает, столь первь старался имено́, он же точию на плод того смотрит. И порожно, люду як порожно, во внешнем рознь находить, себя оправдывать, лишь бы биться не продолжать. Но, Ядель, разве народ на слабость права не имеет? Да, то скверной подпитано, вестимо, и я сего не покрываю, обаче то вначале не искажение, а досада подённая, коя люд пред выбором ставит. А ниже ужотко тому решать, а не тебе иль мне: гнусь множить, ей потакать али сражаться с ней почать.

И я не оправдываю травницу, не подумай, но и Берза среди и себя, и поведение своё попрекала, недостойным считала, да делать едино собой порицаемое продолжала. И я – знаю, ты – знаешь, отколь сестра наша подобно ведёт, ан хуже та о себе по концу не судит, и на том скверна её словила. Берза сама жить акой не алкала, а травница её экой, кая она есть, исправить мнила, лично её кой-то мыслила, а убо Берза себя собой не принимала, то сие мнение в неё и вошло, и едва её не схоронило. Сё и Берзе опыт добрый, отдавать от себя ничуть не надобно, другим себя менять позволять, а себя принимать треба, и ежели иже-то не устраивает, то сие ужотко править, и убеждениям своим следовать. Понеде не воровство то, а веда искажённая, и нехай, ты и глаголишь, иже Чернона место её занять хотела, да ей бы она нибуде не стала. Мощь же отражённая, не труд подённый, точных всходов не даёт. И я уверен, иже она бойче собой стать грезила, нежели Берзадрагой по земле ступать намеривалась, ан у сестры то, яко в себе видеть чаяла, узрела, и то воплотить урядила. И желание истинное её впервь отразилось, на другую указав, а засим сызнова тенью покрылось, ибо травница ужотко Берзу надев, её изменить вздумала, на неё же смотря и браня за тяги присные. И ак бы всё и осталось на Чернисе: кашу она носила, покамест скверна её вкушала. Ан Берза с той общаясь, в себе уверенность не хранила, себя отрицала, зане и сестра наша ту же чернь вобрала, да та её убить попыталась, на противоречии взращённом.

Жалкий в сути человек – сия Черняга, еже душу позабыла, да в агонии по жизни мечется. Ан жалость к ней моё сердце, равно инно остатних витязей, не колыхает, сама же заблудилась, и не поелику случай её овамо привёл, а имено́ в сей лес залезла и себя потеряла, ответ пестуя. Одначе, далече не вод её травить али на суд вызывать, понеже дело сё местное, на двоих завязанное, а, знамо, дело то не княжье, и к защите земель ниелико не относящееся. И верно, искажение – непорядок, но и не беда большая, непроглядная и беспросветная. И не як уж отражённые и страшны, ежели рассудить оное здраво, да навредить могут, сё безусловно, но точию в том случае, аще человек сам себе навредить и позволил. Супротив же, споро гниль их отскочит, а те, в свой чред, себя прикончат. Бо и думать, о том не стоит.

Обаче ты думаешь… Отонудуже норовил бы предположить, иже тебя травница задела, раз ты её ак зело извести порываешься али долю от тебя забрала, ан добром княжеству прикрываться, в сём случае, замысел глупый, Ядель. Ибо он в основе неверен, оттоже по словам твоим, я должен бросить все стремени да бегать по тверди Роской почать, дабы исправить то, на иже я и повлиять не силюсь. Одна – гниль избрала, и ту по устою личному множит, другая – сё пропускает. И каждый оное сознательно воплощает, а я токмо довлеть, иже на себя и дюжу, да на выборы свои, свои решения, но не тщусь я и власть на тебя распространять али на Берзадрагу, али Дубовею, инда дружинникам истину втолковать не ратую. Я за их течение на поле боя ответ несу, да за быт их в дружнице, покамест те службу служат, ан то, яко они с именным веком вне стен делают, ежели то воду витязей поперёк не выситься, меня не касается и с меня не вопрошается.

Обилие власти – искажению притечь, ты оное явствуешь, Ядель. И меня сё заботит. И я ажно не о том, яко ты на меня голос повысила да чрез боль вожделенное обрести захотела, глаголю, а о том, яко ты суды без судов вершишь и людей на тех убиваешь. Не хмурься, сие же истина. Я знаю, посему ты як поступаешь, я знаю, яким ты себя подхлёстываешь, я всё знаю. Ан не поелику ничуть не осуществляю, и не из-за того, иже ты сестра моя аль я тебя паче дыхания люблю, а понеже, яво грань та тонкая.

Чернада при мне однова убила, и я её по кону рассудил, да она мне вернула, сказав, иже я и не внимаю, елико черни сей муж своей жене и робям ежечасно приносит, и елико в грядущем он той размножит, еликих сгубит, яко адно мне ему главу снести при всех придётся, и елико от моего деяния засим ростков разойдётся, и елико зёрен, иже тот, умерший, до моего прихода посадил, взойдёт, и яким сиё обернётся. И я сказал, иже может и не обернуться, бо человек и образумиться ладит, и Чернада согласилась, да отрезала, яко то на себя, эк груз берёт, да иже чинит, ведает. И Ростислав на оном её убил, а я мыслил… Елико она як людей извела? Да право на сё имела? И насколь права была? Сосчитать беду от человека в грядущем, егда тот может поменять мышление, токмо споткнувшись? И идеже та, беда, должна превышать и добро, кое он воплощает, воплотил и воплотит, и равняться его смерти в насте с учётом беды, им ужотко принесённой? На сё, поди, точию жизнь и способна… Али Яр, оное меня ижна не удивит. Обаче Чернада не Яр, и никто не Яр, окромя самого Яра. И, думается мне, до сих пор, иже груз тот обретая, сподобилась ли Чернада отмщение в виде Ростислава заслужить? Елико она сотворила, того, якого я и представить себе не могу, яво получила меч в ответ на болого, кое принесла? В сердцевине, предательство. И ижего содеял наш отец, яко заслужил уход от моей руки? От того, кого он зачал и воспитал? Вельми оное тонко, и я допрежь не волю согласиться с Чернадой, инно и высказать ей яко-то супротив. Зане и по тебе решение не принял.

Авось из-за вашего с ней сходства, Ядель. Чернада едино, эк и ты, убийством гордилась. Она мне бесперечь глаголала, иже я яко-то не вижу, то слишком мало вею, в сродности, эк ты. Но, Ядельрава, ты не Чернада, и я не хочу наяву видеть конец тождённый её, егда бремя под обилием тягот, тело твоё прогнёт, а ещё пуще не жажду исход рока на тебя обращать, убо инно, аще ты не разумеешь, иже за груз на себя берёшь, то ты его всяко берёшь. И кабы ты ак себя вела из-за убеждений и готова была бы за те сгинуть, я едино того видеть и рядить не стремился, но буде ты то делаешь из-за Посева, я не проглочу.

Дослушай. Дослушай, говорю. Твоей любви к нему я не рад, сё, вестимо, но меня и не она заботит, а то, эк та любовь тебя уродует. Я понимаю, яко Чернара его суженая и её существование, тем паче подле тебя, тебя же из тверди и выводит, эко ежеденное напоминание о том, яко ты не права, а её поступки, поведение и отражение, о несправедливости и превратности рока заставляют задуматься, и то, иже Чернога с Посевом несчастливы, эк Могута с Воробьём, в тебе надёжу талую оставляет, и ты в тех чувствах следом горишь и слепнешь, внимаю. И я не прошу тебя подобно Берзе чрез костры со всяким кузнецом али дружинником прыгать, но и замыкаться на Посеве, егда та любовь, принесёт тебе точию одни страдания, я не посылаю. Ты за ним иных мужей не видишь. Достойных, иже тобой восхищены, и тех, кои за твой покой и умереть готовы, не глядишь. Ажно в сторону тех не смотришь. И, янысь, черту на себе подводить-то не стоит? Ты – красива, умна, молода и деятельна. И мне больно осязать, поколь ты себе ветки, цветущие, самолично отрезаешь, и инда в воде те не настаиваешь, дабы корни те дали. И я не о союзе глаголю, а о быте. Я не желаю, иже ты, эко Дубовея, в один день вежды открыла и сознала, яко льён твой сошёл, и в есени ты точию для себя продолжение обрести вознамерилась, да до того, кто на запад ужотко взор направил, снизошла, яко задуманное успешно взрастить. Роби – сие следствие обоих, а ни одного, и любви, но не долга аль замысла. Отрада, а не чествование времени, иже уде упущено. И я твоё решение не порицаю и не осуждаю. Одначе напомню, иже сё твоё увлечение первь, и, негли, не надобно ему всю цельну жизнь посвящать, егда ты той и не вкусила толком, да ту в цветении на сруб бросать, идеже та ещё и не взаимна?

Зная тебя, я дюжил бы предположить, яко и сей выбор неслучаен.

Дослушай, Ядель, и не вырывайся, я всяко тебя сильнее, а опосля ужотко и покричишь. Теперича хоть вод имеется и не малый. Я, исто, и поднимать то не мнил, да и мне сие с трудом даётся, посему, уважь, сделай милость.

Я же явствую, эк вам с сёстрами тяжко кому-то довериться, ниже того, чрез яко мы прошли. И ты тщилась, по уму, выбрать того, кто точно во взаимности тебе не откликнется, воеже впоследствии и себя никому не преподнести. Себя ак от обмана, лжи и предательства защитить, ты силилась. И ально ежели бы и тот, кого ты выбрала, решение своё сменил, то ты из-за вех и устоев именных, нидеже суженых не рассорила. Сё тебе отрада. Ан ноне, меня и твоё возможное отражение тяготит. Выну тяготило. Личное понятие правосудия, голод справедливости, власть и лютая упёртость, зиждимые нынче на одном человеке, в муку путь прямой. Ты пыталась мной помыкать и избрала для того один из страшнейших способов – скверну. На тебе и ответа в сути не лежит, ты порожно боль застаревшую подняла, на чаемое мной и ижего я достигнуть стараюсь, указала, и будь я слеп, и того б не ожидал, ратовал бы и наказ отдать.

Ан Чернава – искажённая, а суженые – равны. Гляди, исход, Ядель. Я не по прихоти утратил Тысячника здравого, воеводу умелого и друга близкого, советуя его вече Выхдаграда на Князя Удельного. Я, равно, эк и братья, внимал, яко его искажения следом разумно ждать, зане и сослал его далече от Черняги. Лишил возможности видеть дочь, дома, кой тот обрёл, друг и быта, к энным он привык, буде наст его не ак еже дотоль и воспевал. Я – ужасный человек. Обаче я на то пошёл, понеже жаждал, воеже, онде вдали от сей искажённой ведьмы, он выбор принял, и дабы та на мысль его, чувства и тело не повлияла кольми. Ан, видя тебя днесь, эк ты ужотко не по грани проходишься, идеже за ним следуешь, и скверну супротив меня используешь, я молчать наипаче не могу, сестру потерять не хочу.

Поелику присмотрись к Явору: он Князь, воин достойный, и ты ему по нраву пришлась. Сделай мне одолжение, Ядель, не отвергай его сразу. Любовь… Она же разная бывает, и не выну мы её тотчас распознаём, время нам илонды требуемо. Я уверен, яко и Чернира тебе то говорила, иже не у всех суженые из прошлых жизней остаются, понеде эк то решение срединное, а не обязательство роком сотканное, и ино бывает ак, яко ты от возлюбленного в плоти другой отреклась али в сей от того отказалась, прочего выбрав. Да, бывает и по-иному, егда возлюбленные друг за другом сходят, Чернира с Маревом, тому твердь. Они и дыхания друг без друга не представляют, и клялись они в сём кажды век, да суждения не меняли и менять не собираются, но они и помнили, и забыть не силились, ак в том ещё и судьба им подсобляла. И та для всякого, егда оба равно ищут, то притворит, она тех сведёт.

Отонудуже авось и неспроста, Посев в Белом тереме у Святодела именитого народился, то же и к искажению грань близкая, друга точию от того любовь к сестре и спасла. И ведьмы, отражённые, ведаешь, сами в волхованство ступают, оно же токмо подённым угрозу представляет. Зане, эк свернул Посев с пути, избранного, на рождении основанного, эт на тот и возвратиться способен. И его оное существование, его вод. Я ему, эк друг, руку протянуть рвался, одначе главу ему свою я всяко не приставлю, быт вести, инно я разумею, не навяжу, и егда срок тому придёт, я его сам и схороню.

И я не хочу, иже ты сё видела. Дюжишь хоть завтра к Явору в Волотское княжество уехать? Без обещаний и союзов мнимых, он тебе и клети выделит, ты устой иной освоишь, веды узнаешь, погостить, сиречь, заедешь, да паче очи твои ни Чернону, ни Посева, ни падение остатнего, не ликозреют. Почто тебе душу раздирать, сестра моя? Забудь и езжай. Я страшусь зело, иже та любовь тебя до отравы али до искажения доведёт, посему эк страдания, почва для той плодотворная, а не то, для якого жизнь дана».

«Я тебя услышала».

И множно явого следом отвести брату младшему, кой не на миг, а бесперечь Ядельраве старшим казался, она желала. И про его любовь к умершей Чернаде она упомянуть силилась, боль тому причинить, прияком платью равной та отплатить ему тщилась. И объяснить она Градимиру Ростиславичу могла, иже никто из мужей иных ей по нраву не приходился, инда Князь Волотский дух её не всколыхнул. И то, яво о равном ему она недеже размышляла, да к выводу единому пришла, иже ежели не Святосев Святовидич, то ак никто бы яскру её и не взбудоражил. И вдругорь свет пролить на то, яко, и вправь, она в Чернаве угрозу княжеству Роскому чуяла, и не из-за её то обид, еликих и не наличествовало среди, Ядельрава ратовала. Ижна твердью, в коей она селения хворающие не покидала, повамо Святосев Святовидич в Межречник приезжал, она домыслы о любви её губительной развеять норовила. Да всё та для себя ужотко углядела, всё ощутила и поняла, понеже и отвела, эк все зимы разом: «Обаче, ежели сердце жалость твоё к Чернаве не испытывает, да и витязей других, равно, ответь мне брат, инно у неё мощь твоя да их оказались?»

И тишина не длинно властвовала, Градимир Ростиславич присно отвёл: «Та мощь не моя, и не братьев наших». А засим, егда уразумел, иже ничуть не вняла сестра его любимая, добавил: «Отражённая сё сила, на оговорах обо мне зиждимая, одначе – не моя. Я и слово глаголю, и меня все видят, и ворох якого додумать на мой лик те ладят, болого, я ещё в состоянии себя от плетения чужеядного отделить. Ибо не майся, а ступай. На кострище сходи, развейся, я ажно дружину овамо не пошлю, воеже угоду тебе встретить».

Часть 11

И не то, еже брату Ядельрава не поверила, он ей присно не лгал, песнью играл, но суть раскрывал, да испытать она его вздумала. Остатних подмастерьев Белояра Мстиславича, дружинников Великому Князю верных замучила, а те в равность Градимиру Ростиславичу ответ держали, да тожде успокаивали её ак, точно твердь их всех подстилать обучали. И чуть тем не поверила Ядельрава, в себе засомневалась, иже придумала лишнего, помышлять почала, да бились её проклятия, на Чернаву завязанные, эк Марев её предупреждал, а она всяко за себя возврат ниспослать той ловчилась, на грань, притом не выходя и властью не злоупотребляя.

И то одна ведьма другой предъявить дюжила. По кону, понеже то эк ругань у людей подённая да драка кажинная, точию не на теле и слогах завязанная, а на ведах. Ан всякая попытка Ядельравы грядущая с мощью витязей и брата младшего встречалась, об ту разбивалась. Отонудуже дочь княжья одного из ведунов забрать ту попросила, и нехай, и отнекивался тот, иже не его сё, но вязи развеять предложил, дабы ведьма воли искажённой мужьей не противостояла.

И получилось. Да возврат Ядельравы уёмы жёньи встретили. Она возместь и подновила, и поправила, ан сила, сплетённая, вдругорь в появившуюся из неотколь мужью преграду врезалась, яко дочь младшая княжья Берзадрагу напрягла. Рассудила Ядельрава здраво, яво ей, самой, для возврата – мало, хотя по ведам и в достатке сего накопилось, инако и стремя та направить бы не смогла, да властью столь раз ударить, опосля судов притворенных. Обаче не злилась на Чернаву за воровство своей власти и увлечений Ядельрава, ей то осязание мелкое чувство опасности от травницы в последующем перекрывало. И она всё распознать угрозу пыталась, но инда суть уловить не норовила, воеде Градимиру Ростиславичу ту донести. Супротив неё, Берзадрага, кою Чернава едва жизни не лишила, энную и труда Ядельраве довести не стоило, до вспышек ярких, ощущений лютых, экие та, инно ведьма, и отправить тщилась. Одначе и та возместь, накрученная, от власти мужьей отскочила, а её, искажённую, сызнова Ядельрава дружинника убрать ведь попросила.

«Отрави её, – начала сестра княжья срединная. – Ты же у нас отравительница. Чернава в дружине не состоит, родных у неё – нет, а ведьмы, ежели не хотят в Белый терем отправиться, смолчат, да и яко они поперёк той вехи, иже отражённую казнили, возразят? Мастерица же эк глаголала? Яко тех и убивали, и изгоняли… Явым мы-то хуже? По их кону и рассудим».

«Пересвет же за мной следит, да и Белояр высказывался, и Градимир добра не давал».

«И егда тебя сё сдерживало?»

«Брат же ложь видит».

«Он, нехай, ту и видит, но ты и не отрицай то шибко, обойти ж порожно: речь в сторону уведи, слезу пусти, ежели ты, вестимо, можешь. Да и всяко у него сомнения по закату останутся, а те, имено, ведаешь, брешь ещё та. Посему покамест ты не сознаёшься, он супротив тебя ничуть и не притворит».