Хочу быть русским!

Я прошёл в сад. Осень уже похозяйничала здесь, на некоторых деревьях листья были желтыми и бордовыми. Яблоки и груши поспели и были уже убраны. В глубине продолговатого сада остались только поздние персики, который висели на довольно высоких деревьях. По заданию хозяйки мне необходимо сорвать созревшие плоды, уложить их в ящики, убрать в подвал и навести чистоту под деревьями.

Я установил высокую стремянку под ближайшим персиковым деревом, убедился, что все четыре опоры устойчиво торчат в мягком грунте, и отправился за ведром для плодов. В это время из дома вышла хозяйка, что было неожиданно: раньше девяти утра она в саду не появлялась. Не спеша прошлась по дорожке, временами вскидывая руки и, делая физические упражнения, несколько раз вставала на носки, как балерина, что смотрелось грациозно и артистично на мой не профессиональный взгляд. Для меня она была таинственной, юной женщиной, которая никогда со мной долго не разговаривала и глядела на меня безо всякого интереса. Её зеленоватые глаза смотрели, будто сквозь меня, но без пренебрежения. Мы разговаривали только по её инициативе, называя друг друга по имени отчеству. Меня это устраивало, её видать тоже, потому что я был очередным садовником, который сменил неугодного: она – хозяйка большого дома.

Взяв ведро, я приладил к нему крючок для подвески на ветки и направился к дереву. Боковым зрением отметил, хозяйка продолжает двигаться и радоваться солнечному утру. Спокойно поднялся по лестнице; первые прохладные, пушистые на ощупь и душистые, желто-розовые плоды опустились в ведро. Я залюбовался веткой, усыпанной восковыми плодами с характерным седоватым пушком; складывалось впечатление, будто налёт утреннего тумана остался на крупных плодах: сквозь восковую замутнённость сочный персик просматривался так прозрачно, что виднелась косточка. Осторожно, стараясь, чтобы персики не падали на землю, я отрывал плод и опускал в ведро. Магия волшебного, осеннего утра разрушалась восходящим солнцем, а пластмассовая ёмкость быстро наполнялось.

Я снял ведро с ветки, не выпуская его из рук, медленно спустился вниз и вздрогнул от неожиданности, рядом со стремянкой стояла Анастасия Матвеевна, подавляя волнение, предложил:

– Угощайтесь!

– Они не мытые, – спокойно произнесла хозяйка.

– А вы не беспокойтесь, ядохимикатами мы не пользовались, а свежие, только сорванные плоды, сами себя очищают от вредных бактерий специфическими ферментами, так меня учили.

– Тогда я сама сорву, вон тот на самой верхушке.

Она легко вспорхнула на стремянку и оказалась надо мной. Яркий, летний сарафан, из-под которого виднелись загорелые крепкие ноги, промелькнул перед моими глазами, как плащ тореадора. Я мгновенно оценил опасную красоту соблазнительного женского тела и опустил глаза в землю.

– Осторожнее, «Девушка на персике», – пробормотал я тихо.

– Насколько я помню, девочка была на шаре!? Впрочем, кажется, была и с персиками. Вы любите живопись?

– Сам не рисую, но кое-что помню, – ответил я и отошёл на некоторое расстояние, чтобы не соблазняться античным притяжением хозяйки, которая, подчиняясь непонятному капризу, оказалась рядом.

– Поль Сезанн очень порадовался бы такому обилию разноцветных плодов, – сказал я и посмотрел ей в лицо, стараясь не вглядываться в зеленоватые, глаза. Но мне это не удалось. В её взгляде появился интерес.

– Так он писал яблоки, – ответила она улыбкой.

– Яблоки во Франции были самыми дешёвыми фруктами, – нашёлся я. Что-то таинственное, совершенно мне непонятное происходило в саду.

– Поддержите, пожалуйста, лестницу, – проговорила хозяйка с нажимом.

Мне ничего не оставалось делать, как вернуться в исходное место и ухватиться за раздвинутые стойки. Анастасия Матвеевна стала медленно подниматься к заветному персику, её колени оказались на уровне моих глаз. Всё моё существо пронизал аромат проснувшегося женского тела, которое пульсировало возле меня своими жизненными соками. Я понимал щекотливость момента, но любопытство, возбуждение и ответственность за её жизнь пересилили и, когда Анастасия стала подниматься выше, основательно взялся за стремянку, чтобы она случайно не завалилась, и взглянул вверх. Летний сарафан тонким, воздушным парашютом нависал над моей головой, из колокола пёстрой ткани, на меня опускались загорелые ноги, на уровне моих глаз оказались розовые ноготки маленьких пальчиков, которые завлекательно выглядывали из простых пластмассовых вьетнамок; розовые, младенческие пяточки были совсем рядом, мне захотелось их поцеловать. Я перевёл взгляд выше, округлые коленки взволновали меня ещё больше; я не смог остановить своё мужское любопытство, поднял глаза и увидел, как в заоблачной вышине сарафана сходятся вместе соблазнительные женские бёдра.

– Ну и как? – услышал я звонкий, весёлый голос сверху.

Я вздрогнул, как человек, которого застали за чем-то совершенно интимным. Медленно перевёл взгляд выше, и увидел над собой улыбающееся лицо с весёлыми глазами, в которых светилось явное любопытство. Соблазнительница улыбалась, как могут улыбаться женщины, сознавая свою обольстительную привлекательность.

– Если вы о живописи, то очень похоже на картину Жана Фрагонара «Счастливые случайности на качелях», а если о моём впечатлении… Восхитительно! – ответил я честно, понимая, что отпираться бесполезно.

– Очень приятно, что вы знаете живопись, – она говорила свободно, совершенно не стесняясь, что я находился внизу и был вынужден говорить, сконфужено и скованно, глядя вверх, стараясь отвести глаза. Анастасия Матвеевна сорвала персик и вкусно прокусила его. Она не ожидала такого большого количества сока, поперхнулась, но не закашлялась. Жёлтая капля персика упала мне на руку; я, подчиняясь эмоциональному порыву, слизнул её. Анастасия начала медленно сходить по лестнице, я опустил глаза, хотя делать мне этого не хотелось.

– Вкусные персики в этом году! – произнесла она с наслаждением, иронично разглядывая меня.

Её губы были влажными от плодового сока, на верхней губе прилип маленький лоскуток персиковой кожицы, всем мужским естеством мне захотелось этого лоскутка. Глаза хозяйки светились радостью, бесовские искры вспыхивали внутри тёмных зрачков. Лестница под её стройными, смуглыми ногами кончалась; я отстранился, стремянка неожиданно качнулась. Я подхватил Анастасию в объятия, и почувствовал сладкий, пьянящий вкус персика с её губ.

– Ну, это совсем ни к чему, – сказала она серьёзно.

Я поставил Анастасию на землю, она одёрнула сарафан левой рукой и пошла в сторону парадного входа, откусывая в очередной раз сочную мякоть персика, который она держала в правой руке. Взошедшее солнце просвечивало ткань лёгкого сарафана, безупречная фигура чётко вырисовывалась под прозрачной туникой, каждый шаг её был грациозен и не давал оторваться от соблазнительного женского тела. Античная гармония продолжала струиться от стройного, упругого, бесконечно желанного существа. Персиковый туман зашумел в голове. А может быть, мне это только казалось? Руки дрожали, на губах бродила пьяная влага неожиданного поцелуя. Острая боль желания, вожделения и надежды пронеслась по жилам.

– Восхитительная, прелестная, обольстительная инфернальница! – пролетело в голове.

Анастасия Матвеевна оглянулась.

– Я окончила балетное училище! – крикнула она с шаловливыми нотками в голосе, дверь за ней закрылась.

«Она похожа на Извицкую», – подумал я.

Солнце светило ярко, но октябрь это не летний месяц, руки слегка озябли от холодных фруктов, которые легко отрывались от веток и заполняли фруктовые ящики, приготовленные заранее. На душе было радостно, захотелось поздравить Анастасию Матвеевну с днём автомобилиста, который можно праздновать каждую пятницу, что я и сделал, когда вишнёвого цвета Мерседес, с кожаными сиденьями такого же цвета медленно проследовал через ворота, которые я кинулся открывать, хотя это не входило в мои обязанности.

Анастасия Матвеевна даже не взглянула на меня сквозь открытое окно роскошного автомобиля. Машина бесшумно выехала на дорогу и понеслась по делам, унося хозяйку и магию осеннего утра. Мой взгляд успел разглядеть номер А 041 ГУ. В голове вдруг пронеслось:

– Агу, младенец, ты у неё Сорок первый, рыбья холера!

На душе стало грустно.

2012 г.

Лермонтов, Бэла и ротвейлер

Моя любовь к Лермонтову зародилась в ранней юности, после просмотра фильма Ираклия Андроникова «Загадка НФИ». Меня поразило, как стихи наполняются реальным смыслом, когда узнаёшь, кому они посвящены. Прочитал всё, написанное о неразделённой любви поэта, и Михаил Юрьевич опустился с небес, где, по моему мнению, обитали поэты, обладающие талантом.

В середине семидесятых годов прошлого века, я работал в проектной организации. Мы занимались ремонтом оросительных систем, которые в связи с производством кубанского риса необходимо было поддерживать в работоспособном состоянии. Должность заместителя директора по хозяйственной части меня вполне устраивала, в обязанности входило снабжение предприятия оборудованием, материалами и приборами.

* * *

Разработки велись на ватмане, копировались на кальку, с неё размножались и переплетались в тома официального проекта, поэтому множительная техника была необходима. Приобрести такое оборудование было сложно, потому что каждый множительный аппарат и печатающая машинка регистрировались в разрешительной службе Министерства внутренних дел. Это сейчас можно зайти в магазин, купить ксерокс и печатать всё, что хочет моя собственная «свобода слова». Я получил задание приобрести множительную технику, работающую на аммиаке, и приступил к исполнению.

Выяснилось, такое оборудование выпускается в городе Лермонтов в районе Пятигорска. Сама судьба предложила мне совместить приятное с полезным. Шёл 74-ый год, приближалось 160-летие великого поэта. Я решил за государственный счёт удовлетворить своё любопытство и побывать в местах, где Михаил Юрьевич отбывал ссылку.

После необходимых действий у меня на руках оказалось разрешение районного отдела милиции на приобретение трёх светокопировальных аппаратов. Я отправился в путь на самом распространённом в те времена внедорожнике «Кубанец». Управление снабдило меня просительно-рекомендательным письмом, а самоуверенности у меня хватало. Самое трудное в этом мероприятии было то, что наша потребность в копировальных аппаратах не была включена в план завода. Если идти правильным путём, “размножаться” мы бы начали не раньше, чем через год. Мне хотелось решить эту проблему за неделю.

Завод представлял собой современное здание из стекла и бетона. Высокий уровень секретности начинался с проходной и шататься по цехам не позволял. Я проник в отдел снабжения, которым управляла женщина лет пятидесяти.

– Мы всё отпускаем только по утверждённым фондам или по распоряжению начальства!

Такая формулировка меня не устраивала. Бухгалтерия тоже встретила меня без энтузиазма.

– План мы выполняем, сверхплановый выпуск только по распоряжению директора или главного инженера, – разъяснил мне вежливо седой главный бухгалтер.

Я шёл по служебному коридору удрученный и подавленный, когда на двери прочитал табличку «Секретарь ВЛКСМ». Вспомнил, что сам являюсь секретарём комсомольской организации, поэтому недолго думая, вошёл в роль комсомольского вожака, который приехал обменяться опытом.

Открыл дверь и замер. Передо мной за большим столом сидела молодая девушка лет 23, с короткой стрижкой густых тёмных волос, в блузке кремового цвета и юбилейным значком ВЛКСМ в честь Столетия Владимира Ленина.

– Здравствуйте, – проговорил я, смущённый торжественностью кабинета, но продолжил движение. Девушка поднялась со своего места, тоненькие пальчики опирались на крышку стола, тёмно бордовая юбка плотно облегала бёдра.

«Рост 180 сантиметров, не меньше», – подумал я. Пропорциональное сложение подчёркивало античную женственность, глаза тёмные, не вглядываясь в меня, пленили открытостью и приветливостью.

– Здравствуйте, – сказала она, отчетливо выговаривая каждую букву. Я с удовольствием пожал протянутую руку.

– Бэла Триандофилова, секретарь комсомола Лермонтовского завода приборов.

Я не ожидал такой красоты и смотрел с восхищением, наслаждаясь совершенным изваянием природы.

«Высокая, тоненькая, глаза чёрные, как у горной серны, так и заглядывали к вам в душу», – вспомнилось выражение из рассказа Лермонтова «Бэла».

Пауза затянулась, Бэла выдернула ладонь из моей руки, я вернулся реальность.

– Валентин Никольский, секретарь комсомола Управления мелиорации Краснодарского края, – «мы тоже не лыком шиты», подумал я. Тонкие брови стали круче от удивления, в глазах собеседницы появилось любопытство, но голос оставался спокойным.

– Чем обязаны такому высокому гостю? – в голосе слышалась ирония.

Поняв, что пора упростить ситуацию, я сказал, что приехал за множительной техникой. И почувствовал, что попал в тупик.

– А от меня, что хотите?

– Познакомиться и рассказать, зачем нам понадобилось ваше оборудование.

– Третий год работаю секретарём, но никто ещё с такой просьбой не обращался.

– Просьбы ещё не было, – отпарировал я. – Но я могу её сформулировать.

Бэла вопросительно смотрела на меня. Под её взглядом я невольно расправил плечи и объяснил, что предлагаю конкретное, молодёжное дело на взаимовыгодной основе. Я почувствовал прилив вдохновения, не хотелось выглядеть вахлаком перед красивой девушкой.

– Присаживайтесь, слушаю вас, – сказала хозяйка кабинета.

– Вы живёте в городе Лермонтов, а в этом году исполняется 160 лет со дня рождения поэта. Что если организовать знакомство комсомольцев Тамани и вашего города?

– Наш город никакого отношения к творчеству Михаила Юрьевича не имеет, – спокойно ответила Бэла.

– В этом и замануха, комсомольцы Лермонтова приглашаются в Тамань, мы совершим поход, заплыв, автопробег… Все будут вспоминать об этом с благодарностью, – я остановился.

– Ты всегда такой напористый или…

– Моя цель получить оборудование. Голова устала от Ленинских зачётов, соцсоревнований и переходящих вымпелов, которые мы переносим с одного стола на другой, – выпалил я, отметив, что Бэла перешла на «ты».

– Я не согласна, мы выпускаем сложную технику, общественная работа бурлит, никакого очковтирательства.

«Она красивая умница», – подумал я с восхищением. Бэла спокойно смотрела в мою переносицу.

– Приглашаешь в гости в обмен на множительный аппарат? – ехидно спросила она. – А какие у тебя полномочия?

Узнав, что я привез бланки райкома комсомола с печатями, удивилась.

– Тебе так доверяют?

– Наша управленческая комса на первом месте в районе! (Это была правда).

– Знаю я эти социалистические соревнования?! – подковырнула Бэла.

– Зато в работе помогает, – отпарировал я.

Не знаю, что её окончательно убедило, но она смягчилась, велела мне написать письмо от имени райкома комсомола и милостиво обещала отпечатать его на машинке. Я с удовольствием набросал стандартный план молодёжного слёта:

«Комсомольская организация Советского района города Краснодара просит оказать содействие в организации мероприятий в честь 160-летия рождения великого русского поэта М. Ю. Лермонтова… и т. д.

С уважением, секретарь Советского «РК ВЛКСМ».

Я не поскупился на размашистую, уверенную подпись. Бэла внимательно прочитала письмо, подняла трубку внутреннего телефона, набрала номер.

– Николай Петрович у меня гость из Краснодара с интересным предложением, вы можете нас принять? – Бэла посмотрела на меня, улыбнулась и положила трубку.

– Пошли к главному инженеру, только веди себя прилично, – бросила она насмешливо.

Мы поднялись на третий этаж. Вошли в дубовую дверь с надписью “Приёмная”. Солидно упакованная секретарь бальзаковского возраста, сказала твёрдым голосом:

– Бэла Аркадьевна, Николай Петрович вас ожидает, – и окинула меня сверлящим взглядом, словно просвечивая.

Мы вошли в дверь, с табличкой «Главный инженер». Человек семь, ожидающих приёма, проводили нас недовольными взглядами.

В светлом кабинете с кондиционером «Баку» в окне, за полированным столом с множеством телефонов сидел человек лет сорока. На меня он взглянул мельком, радушно предложил присесть, улыбаясь только Бэле, произнёс:

– Бэла Аркадьевна, я вас внимательно слушаю.

«Втюрился в неё этот Петрович», – предположил я.

Бэла спокойно изложила суть нашего комсомольского предложения, мастерски сформулировала последовательность совместных действий, и положила на стол письмо. Про аппараты не было сказано ни слова.

– Этот зрелый комсомолец, – главный инженер взглянул на меня с иронией. – Приехал за 400 километров для того, чтобы пригласить наших комсомольцев в Тамань? Она нам не особо нужна, своих мемориалов хоть отбавляй.

Я осторожно заметил, что комсомольско-молодёжное мероприятие – идея Бэлы, а моя цель получить светокопировальные аппараты. Главный инженер был настроен скептически и недоверчиво спросил, всех ли я обошел прежде, чем обратиться в комсомол. Узнав, что я прошел все инстанции, замолчал и обернулся к Бэле.

– А сколько он аппаратов просит за своё гостеприимство? – лицо главного светилось ехидством.

– На три замахнулся, – вздохнула Бэла.

– Думаю одного достаточно, – он посмотрел на меня покровительственно.

– У меня есть выбор? – среагировал я опрометчиво.

– Выбор всегда есть, во всяком случае, у меня, молодой человек.

Но тут вмешалась Бэла и попросила написать на письме резолюцию, заметив с улыбкой, что без неё никто со мной разговаривать не станет. Взгляд Главного не предвещал ничего хорошего, он взял со стола ручку, написал в верхнем левом углу: «Снабжению! Отпустить один аппарат!» – и расписался.

Документ он протянул Бэле. На этот раз я молчал, хотя очень хотелось отблагодарить.

– Главный к тебе не ровно дышит, – сказал я, когда мы вышли.

– Это к делу не относится, – оборвала меня Бэла.

– За мной коробка конфет и кофе, если не возражаешь?

Неожиданно Бела спросила, есть ли у меня машина, и я, не без гордости, сообщил, что к её услугам микроавтобус «Кубанец».

– Самоуверенный… на самовывоз надеялся?

– А зачем два раза в одно место ездить? Сударыня, покажите мемориалы, про которые главный говорил? – в моём голосе проскользнула мольба.

Выяснилось, что Бэла освободится в четыре. Мы с водителем пообедали в кафе, манты оказались с мясом, что меня приятно удивило. В 16–00 автобус стоял в ожидании экскурсии. Минут через 15 вышла Бэла в сопровождении высокого смуглого комсомольца со значком Ленина на груди. Я поспешил навстречу.

– Знакомься, мой заместитель Мелкумов Фарид.

Назвав себя, я пожал протянутую руку. Визави довольно плотно сжал мою ладонь, я не стал сопротивляться, и он отпустил. Я помог Беле подняться в салон, Кубанец машина шумная, поэтому попытки Фарида говорить во время движения обессилили его, и он стал показывать дорогу водителю, не отвлекаясь на наши разговоры с Бэлой.

– А вот и Машук, – произнесла Бэла.

Как в жизни иногда всё просто, если не погружаться в фантастические размышления, которые меня будоражили, когда читал «Героя нашего времени». Гора Машук оказалась похожей на все горы вокруг Пятигорска, всего их оказалось пять. Стало понятным, почему город получил такое имя. Мы пошли по терренкуру. Бэла предложила обойти Машук пешком, я согласился, хотелось погрузиться в природу, о которой писал великий поэт. Он здесь жил, здесь витает его духовная сущность, его образ отпечатался на деревьях и камнях. Говорить не хотелось, поэтому мы шли, перекидываясь редкими фразами.

Обелиск, окружённый цветочными клумбами, я увидел издалека. Роща на склонах Машука была ухоженной и прозрачной от солнца, которое щедро освещало окрестности. Памятник был из белого камня с тёмным барельефом поэта на уровне человеческого роста. Усталые, безразличные грифоны устроились по углам квадрата, обозначенного цепью, которая висела на столбиках, чтобы любопытные экскурсанты не вытоптали клумбу с цветами.

Подошли, постояли в молчании.

«Погиб поэт, невольник чести», – пролетело в голове.

– В 23 года он предчувствовал свой конец, – произнёс я задумчиво.

– Он просто не мог выжить в той обстановке, – отреагировал Фарид.

– Мне кажется, он был забиякой, бузотёром и честолюбивым малым, ему всегда хотелось быть первым, – сказал я с иронией.

– Но биография описывает… – начал Фарид.

– Не будем про биографии, их пишут люди, в зависимости от потребностей властей, – резанул я.

Мы помолчали, я осознавал, что в этом месте много лет назад произошла трагедия. Двое мужчин на пистолетах выясняли отношения и отстаивали собственное достоинство. Ничего нельзя было изменить тогда и тем более сейчас. Минут через пять пошли обратно. Бэла шла немного впереди. Неподалёку расположились неказистые строения, скорее всего здесь жил обслуживающий персонал, ухаживая за клумбами, подкрашивая и поддерживая место дуэли в надлежащем порядке.

Неожиданно из близлежащих кустов самшита выскочила большая собака чёрной масти с коричневыми подпалинами и бросилась к нам, стремительно набирая скорость. Я никогда не видел такую породу, много лет спустя, когда мода на собак достигла бешеной популярности, вспомнил свою первую встречу с ротвейлером. Никто из спутников особой тревоги не показал, но у меня почему-то всё внутри напряглось. Собака приближалась. Когда до неё оставалось метров двадцать, Бэла остановилась и посмотрела на меня. Я увидел бледное, искажённое ужасом лицо.

«Собаки чувствуют, когда их боятся», – пролетело в голове.

Вдруг безотчетно, подчиняясь какому-то странному, воинственному инстинкту я шагнул вперёд и закрыл путь здоровенному кобелю, который сделал ещё несколько прыжков, оскалив ужасные клыки. Я замер в оцепенении. Выпученные глаза собаки упёрлись в меня, словно смертельный взор пистолетного дула, из которого должна была вылететь пуля. Страх и мужество, вступившие в единоборство, отчаянно завибрировали во всём моём существе. На всю жизнь запомнилось мне это невыразимо жуткое состояние на грани жизни и смерти. Впоследствии я не раз думал, что Лермонтов, вероятно, испытывал то же самое, ожидая роковой выстрел Мартынова.

– Стоять! – выкрикнул я уверенно и понял, не сойду с этого места, если набегут ещё десяток этих тварей. Собака остановилась, её большие красные глаза смотрели на меня, устрашая неприязнью и ненавистью. Она зарычала, но я не дрогнул, что-то первобытное бурлило, распирало и наполняло меня, руки чесались, хотелось схватить животное за горло и душить, душить, чтобы не видеть и не переживать неопределённость, которая навалилась на меня, наполняя одновременно страхом и отвагой. Время остановилось, руки Бэлы легли мне на плечи, она уткнулась в мою спину, с левой стороны кто-то убегал, быстро удаляясь.

«Это Фарид», – отметил я равнодушно. Рычание продолжалось, я стоял неподвижно, из последних сил заставляя себя не двигаться.

– Карай нельзя! Фу, – неожиданно прозвучал уверенный мужской голос.

Собака закрыла громадный рот, яростный оскал исчез, она, словно заскучала, продолжая смотреть на меня уже с любопытством, а по моей спине стекало что-то холодное и липкое. Я повернулся к Бэле, бледность ещё не сошла с её лица, но она, пытаясь улыбнуться, сбивчиво проговорила:

– Спасибо! Меня в детстве напугали здоровенные кавказские овчарки. Пастухи меня спасли, но я до сих пор боюсь бродячих собак…»

Из-за кустов вышел человек экзотической внешности, в суконной черкеске с газырями и мягких сапогах.

– Извините, не доглядел, – сказал он вежливо. – Карай умный пёс, никогда со двора не выходил, не знаю, что с ним случилось?

Злость вдруг вскипела и заполнила мою душу, вытеснив волнение, пережитое перед лицом смертельной опасности. Вот как! «Извините – не доглядел»? И всё? Инстинктивно, я сжал кулаки, сделав движение к невозмутимому черкесу, но Бэла почувствовала напряжение, которое набухало во мне, ласково взяла меня под руку и повела к машине. Я не упирался, почувствовал слабость во всём теле, такое со мной случалось, когда отношения накалялись и выходили за рамки традиционно-вежливых.

«Всё проходит», – говорил Соломон.

Мы подошли к машине. Я спросил у водителя, не приходил ли Фарид.

– Пробегал минут пятнадцать назад, весь взъерошенный, сказал, что ему срочно надо куда-то…

Разговаривать не хотелось. Сели в машину и когда подъехали к проходной, я предложил Бэле отвести её домой. Она отказалась.

На другой день документы были готовы. Седой бухгалтер приветливо встретил меня, и, улыбнувшись, сказал, что выставит счёт на инкассо, а задолженность можно погасить потом.

– А аппарат когда получу?

– Сейчас. Вот ваши накладные и пропуск на три аппарата.

Его слова меня удивили. Я едва не сказал, что мне обещали только один, но благоразумно промолчал.