Хочу быть русским!

Валерий Миронов

Хочу быть русским!

– Есть один выход, товарищи: построить в три месяца узкоколейку от станции до лесоразработок – шесть верст – с таким расчетом, чтобы уже через полтора месяца она была доведена до начала сруба. …Для этого нужно, – голос Жухрая в пересохшем горле заскрипел: – Триста пятьдесят рабочих и два инженера…

Николай Островский «Как закалялась сталь"

Мост

«Самое дорогое у человека – это жизнь. Она дается ему один раз, и прожить ее надо так, чтобы не было мучительно больно, что не пользовался Либрес или Гутолаксом, и не жег позор, что мылся Шолдерсом, чтобы, умирая…»

Артист Конкин в роли Павки Корчагина и сам Николай Островский, с запавшими жгучими глазами, несли кошмарную чушь, от которой хотелось отмахнуться, освободиться. С трудом открыл глаза и понял, что находился в гипнотическом сне. На стене, в недавно купленной телевизионной панели, шёл фильм «Как закалялась сталь». Видимо, реклама и фильм смешались в моём сознании. Жена нервно тыкала пальцами в кнопки, пытаясь выключить телевизор.

– Ты, что сделал с пультом? Не надоела комсомольская пропаганда?!

– Заблокировал «Выкл», чтобы Ева посмотрела фильм…

В это время в комнату вошла внучка Ева.

– Не собираюсь я смотреть эту кинуху! В школе уже давно про Островского не вспоминают, у нас сейчас «Маленький принц» и Гермиона в моде.

Ну, да… Я представил себя, пишущим сочинение: «Образ капитана Бернардито в романе опального Штильмарка «Наследник из Калькутты».

– Дед хочет рассказать тебе, как в грязь и снег укладывали узкоколейку, – иронично заметила жена. – У нас и нынче асфальт сыплют в снег наследники героического социализма. Нашёл чем удивить.

Но Ева неожиданно обняла меня и чмокнула в нос.

– Дед, выдай синопсис, чтобы я имела представление, о чём вы шумите, – внучка посмотрела так, что отказать было невозможно.

Я не был готов к тесту на знание знаменитого советского произведения и, помявшись, стал бубнить, что книга Николая Островского выходила миллионными тиражами и была переведена на сотню языков…

Ева прервала меня, заявив, что я говорю длинно и скучно, а ей «в гимназуху» пора.

Удовлетворяя собственное любопытство, я полистал свои старые записки, энциклопедию и, чего греха таить, интернет с его противоречивыми «википедиями».

«Стрелка» с внучкой случилась через день. К моему удивлению, Ева наехала на меня, будто мы только что расстались.

– Дед, по слухам ты был хулиганистым школяром, не верю, что ты прочёл «Как закаляли сталь».

– Поначалу не хотел, потом вчитался, – ответил я и задумался.

Мне вспомнилось, как в 1962 году в горкоме комсомола города Салавата мне торжественно вручили комсомольский билет, с профилем Ленина на обложке, и до 1978 года я был активным комсомольцем. Руководил комсомольской организацией Крайводхоза, которая иногда занимала первые места в Карасунском районе Краснодара…

– Ты про роман расскажи, – внучка убрала звук включённого телевизора. – Что тебя в нём тряхнуло?

А ведь Ева права! Меня взаправду в детстве потрясла эта книга. Мне понравился Павка, разбитной парень из рабочей среды, который махры насыпал в тесто попу, потом освободил арестованного революционера Жухрая. Одним словом – хулиган, вроде меня. И никакой он не фанат-комсомолец, даже любовь у него была. И не одна, а две! Романтическая к Тоне Тумановой и революционная – к Рите Устинович. Когда я сказал об этом внучке, та вопросительно отметила:

– Так он ещё и бабник?

Я не ответил, только погладил её мягкие пушистые волосы и стал рассказывать, как город Киев уже замерзал, потому что не хватало дров. Тогда главным транспортом были подводы с лошадьми, много на них не увезёшь, да и кормить лошадей надо. Большевики решили строить железную дорогу, комсомольцы почин подхватили, и в нечеловеческих условиях несколько сот комсомольцев построили узкоколейку, несмотря на разгул контрреволюции и морозы. Только один человек, специалист из царской России, умел строить железные дороги. Ему было за пятьдесят, но он переносил лишения наряду с комсомольцами. Город получил дрова, жители не вымерзли.

В глазах Евы промелькнуло недоверие.

– Читала в «Википедии», что эта стройка – выдумка. Следов узкоколейки найти не удалось, а теперь эта легенда вообще никому не нужна.

– Иногда сказы помогают в реальной жизни, – попытался продолжить я. – Геракл жил или нет, а мифы учат…

– Начинается воспитание?! Ты рассказывай по теме, а не рассуждай про греческую демократию, – в глазах Евы искрилась ирония.

– Мы с тобой в «День Победы» шагали в Бессмертном полку…, – начал я.

– А это здесь причём? Люди воевали, страдали, победили?!

– Те, кто эвакуировал заводы за Урал – все читали книгу «Как закалялась сталь». И только станки подключали к электричеству, даже подростки начинали работать для фронта, несмотря на то, что крыш над цехами ещё не было.

– Слово «крыша» сейчас в отрицательном значении. И долго продолжался, этот комсомольский энтузиазм?

Как преодолеть её недоверчивость? Как объяснить, что Саяно-Шушенскую ГЭС строили комсомольцы и коммунисты? А разрушили менеджеры, без элементарных знаний гидроэнергетики, словно в эпоху индустриализации, когда безграмотные люди изменяли технологию, а в случае аварии искали вредителей. Отвечать за содеянное очень тяжело…

Вспомнилась великая стройка моей юности, Байкало-Амурская магистраль, возводить которую отправились комсомольцы семнадцатого съезда ВЛКСМ в 1973 году. А лет через двенадцать железная дорога была построена. Как рассказать ей о реальных героях нашего времени, где найти слова, которые могут тронуть сердце современного ребенка, познающего мир через монитор компьютера и телевизора?

Но тут, словно в ответ на мой вопрос, на теле-панели высветилась кабина оранжевого «КамАЗа», в которой сидели президент России и два пассажира.

– А вот и продолжение узкоколейки, которой нет! – встрепенулся я. – Включи звук.

Тот, что постарше, сидевший рядом с Путиным, произнёс: «Мы работали не за заработок, а за совесть»…

И диктор представил этого человека: «Александр Островский, начальник строительства Крымского СГМ – мост».

В моей голове начался перегрев. Я не поверил своим ушам и не сразу понял, что на экране показывают открытие Крымского моста. Значит прямая дорога в Крым построена?!

«Мы жили работой, здесь у меня родился сын, – эти слова произнёс молодой строитель, сидевший возле правого окна КамАЗа. – Сметка и рационализация помогли. Первые сваи забивали по 15–16 дней, но инженеры нашли способ заглублять быстрее».

– А вот и Островский пожаловал! – сказал я внучке, пораженный необычайным совпадением, но следующая мысль была: «Не совпадение – это связь времён».

– Дед, комсомола давно нет, а мост строили за бабки, зачем усложнять жизнь? – не сдавалась внучка.

– Не все измеряется деньгами, – вдруг вмешалась жена. – Тебе же сказали, мост в Крым строился под руководством Островского!

Ева хмыкнула:

– Он, что – родственник?

– На этой стройке – все его родственники! Такую махину за два года отгрохали!

Почувствовав поддержку жены, я воспрянул духом и стал с энтузиазмом, хотя и сумбурно, рассказывать Еве, как еще в XIX веке британское правительство хотело проложить железную дорогу: из Англии в свою колонию Индию, через Крым и Керченский пролив. Но до реализации проекта дело не дошло, потому что возникли проблемы с финансированием. Бабла не хватило, как сейчас говорят. Легко унижать наших комсомольцев, которые голыми руками строили узкоколейку в Киев, сейчас это модно.

– Ты представь! – вдохновенно продолжил я. – Англичане, которые хотели первыми возвести Крымский мост, узнали, что Россия решила его строить, и Уильям Гла́дстон, премьер Великобритании, в том золотом веке говорит:

«У России не хватит денег, мы самая богатая колониальная империя и то отказались от этого. Я уверен, России не по силам построить мост на полуостров Крым».

Но вице-премьер, возразил, мол, деньги в России не главное.

– Как не главное? Они же их воруют, – настаивал премьер.

– А кто в мире не ворует? В книге «Как закалялась сталь» молодые русские строят узкоколейку в воде и снежной грязи, голодные и обмороженные, совершенно без денег, – произнёс вице-премьер.

Тут меня окончательно «понесло», и я, не замечая, что мешаю в кучу события разных эпох, словно артист, принялся на разные голоса изображать беседу английских министров:

– Ты говоришь про полусумасшедшего калеку, который умер в Сочи? – спросил премьер.

– Он умер, но идеи его живы. Россия не победила бы фашизм, если у русских не было фанатичного патриотизма и энтузиазма. Кто мог предположить, что можно эвакуировать заводы в Сибирь, и под открытым небом выпускать танки и самолёты? Этому и учит Островский, в своём романе. На энтузиазме СССР и БАМ построил, в который никто не верил. Кстати, начальник строительства Крымского моста – Александр Островский, – отметил заместитель.

– Потомок? – спросил премьер.

– Не знаю, но книгу «Как закалялась сталь» наверняка читал. Если страна прикажет стать героем, в России им становится любой. Это у них работает! – промолвил зам без тени иронии. – Вся надежда на то, что современная молодёжь на романтику не купится. Им теперь жильё, зарплату и развлечения подавай. Не будем паниковать, а поблагодарим Маркса, что он разгадал формулу капитализма, и пока она работает и обостряется, ничто нашему строю не грозит, – заключил заместитель.

– Нам с небес остаётся только наблюдать, – на этом я прекратил импровизированный диалог британских министров.

Ева слушала, удивленно хлопая длинными ресницами, и только в конце, поняв, что разговор министров на самом деле происходил на том свете, облегченно рассмеялась.

– Ты так убедительно разыграл диалог, что мне захотелось проехать по Крымскому мосту, надеюсь для этого не надо читать Николая Островского?

– Завтра поедем! Не возражаешь?

– Замётано! – радостно ответила Ева.

Мы встали засветло и отправились в Керчь.

– Дед, я загуглила Александра Островского, он незаурядная личность: строил мост через Оку в городе Муроме, а развязка в Сочи – магическое кольцо Мёбиуса.

* * *

Ева показала фотографии в планшете, удивляя меня пытливым интересом.

– Может быть, он и БАМ строил? Очевидцы говорят, что эта дорога – череда мостов соединённых рельсами.

– Это ты тоже ночью нагуглила? – спросил я.

– Там много интересных фактов накидано, – продолжила внучка.

– А что поразило больше всего?

Помолчав с минуту, внучка смущенно произнесла:

– Дед, наверное, ты прав: «Как закалялась сталь» – классная книга, вернёмся домой – прочту. В Интернете интересную байку прочитала: когда-то давно, еще в советские времена наши спецы ездили в Китай, и узнали, что там очень любят Павку Корчагина! Китайцы говорили: «Эх, нам бы хоть одного такого героя, мы бы горы свернули!"

– Судя по китайским скоростным поездам, в корчагинцах у них давно дефицита нет, а горы можно и не трогать, – заключил я.

* * *

Нет смысла описывать дорогу, которая, несмотря на начало июня, была густо заполнена автомобилями из других регионов, о чём свидетельствовали регистрационные номера. Наступил долгожданный момент, под колёсами шуршало покрытие уникального сооружения, а море плескалось слева и справа.

Припомнилось, как в паломническом круизе в Иерусалим по Средиземному морю, я почувствовал, что такое небесно-морское пространство. Рано утром поднялся на верхнюю палубу и задохнулся от бескрайнего, космического простора моря и неба. Мужество древних моряков поражает: они на парусниках, ориентируясь по звёздам, бесстрашно отправлялись в путешествия, не зная, сколько оно будет продолжаться. Я попытался пробраться на нос теплохода, припомнив кадры из «Титаника». Мне это удалось, но состояния полёта, стоя на носу, не испытал, наоборот, появилось навязчивое и жуткое по своему безумству желание: прыгнуть в воду и оказаться в океане, как Мартин Иден?! Нет, это не для меня. Ужас, предполагаемого погружения в воду, окатил холодом до мурашек, которые разбежались по всему телу: я закрыл глаза, чтобы не видеть притягательный изумрудно-голубой простор, сливающийся на горизонте, но манящий непостижимой тайной пространства, в котором исчезает время.

Здесь, на мосту, переживалось совершенно другое состояние. Машина равномерно катилась со скоростью 90 км в час, шелестя шинами, а голубое пространство воды и неба было разрезано на две части. Справа и слева в солнечных лучах белыми барашками расстилалось море, а в лобовом стекле серый асфальт с прерывистой разделительной линией исчезал под капотом. Белые ограждения по обе стороны моста мелькали столбиками, соединяясь впереди с судоходной аркой. Магистраль, разрезающая водно-небесное пространство, – вот чего на теплоходе не хватало, чтобы почувствовать себя, уверенно стоящим на земле. Я ехал по воде на машине, но это была не вода – это была дорога. А корабль идёт по воде, и нет ничего, что связывает его с землёй. Я за рулём, в потоке, впереди машина с московскими номерами и становится ясно: я на земле, я не один, я часть туристического братства, которое несётся в Крым, вдыхая влажный морской воздух. Рядом сидит внучка, глаза её широко открыты, она молчит, завороженная открывшимся перед ней простором.

Постигая чудо рукотворного моста, понимал: по такому длинному путепроводу над водой мне рулить не приходилось. Прошло ещё каких-то десять минут – машина выскочила на берег. Направо – Керчь, прямо Севастополь. Говорить не хотелось. Я повернул на Керчь – Город Боевой Славы.

2018 г.

Текила

(Святочный рассказ)

День подходил к концу. Скупое, зимнее солнце жёлтым квадратом отпечаталось на потолке. Сослуживица Мишель ещё не ушла. Почему Мишель? Так мне удобнее, хотя вру. Однажды, мы заговорили об истории джаза. Когда дошли до Битлов, эта женщина сказала, что не очень любит слушать их биг-бит, как сочетание негритянского джаза и блюза. Единственная композиция, которая ей нравится это «Мишель». Мне нечего было ответить на такое ортодоксальное утверждение, разговор продолжился, а я с того времени стал называть эту женщину Мишель.

Январские каникулы не закончились, Мишель хлопотала над делами прошлого года. По православному календарю наступили святки: дни магических открытий, чудес, розыгрышей, которые я постоянно жду, потому что не сомневаюсь, «Волшебная Страна Святок» существует. Наш город ещё не очнулась от Рождественского анабиоза, улицы были свободными от пробок и суеты. Снега не было, температура по ночам была отрицательная, а днём поднималась до +6–8 по С.

Дверь бесшумно захлопнулась, лёгкий сквознячок донёс аромат любимых духов Мишель. Запах был запоминающимся, я хотел узнать название, хотя точно не знаю зачем. Может быть, хотел определиться и при случае подарить или понять, почему она предпочитает именно этот аромат. Часто невозможно объяснить, почему волнуют мелочи? Хотя кто может сказать уверенно, что является основополагающим в жизни? С монетами проще, от 1 до 50 копеек мелочь – остальное рубли.

Поднял глаза, не ошибся, Мишель вышла, на утреннее предложение довезти до дома, она ответила:

– Как получиться…

– Сегодня точно не получится, – подумал я и начал медленно собираться. Страховая деятельность наполнена множеством бумаг, правил, инструкций, тарифов etc. Портфель получается увесистым. Я подошёл к компу, на котором работала Мишель, он оказался включенным, пальто на вешалке не было.

– Забыла выключить, – подумал я. Когда наклонился, увидел перчатки. Взял их в руки, и ощутил тепло её ладоней. Волнующий аромат женщины, которая нравится, обострил желание: увидеть, поговорить, прикоснуться. Каждая женщина пахнет неповторимо, аромат может нравиться или нет, но он существует. От вдыхаемого облака, я прибалдел, чувственность, нежность и восторг охватили меня. Постоял некоторое время в прострации, взял перчатки и пошёл к машине.

Форд легко завёлся, любимый город Краснодар принял меня в ярко освещенные улицы, с лёгкой вечерней суматохой. Улица Красная уже открылась для проезда, пробок не было. Я редко ездил этим путём, но знал его хорошо. Миновал пивную “Старина Герман’, выскочил на Адыгейскую Набережную. Странное название? До Кубани и до набережной, которой нет, очень далеко. Слово – набережная, мне всегда нравилось. В детстве жил в большом городе на Волге, где имелась необычная со старинными фонарями набережная, на которую бегал кататься на коньках зимой или купаться летом.

Внезапно машина задрожала и заскрипела. Вышел, с досадой убедился – переднее колесо пробито. Бросил перчатки Мишель в портфель, поставил его на видное место. Время сумеречное, ценные вещи надо держать на виду. Достал из багажника домкрат и запаску. Не очень приятная работа, но другого выхода не было. Когда машина уже стояла на домкрате, появилась собачка. Я не большой любитель четвероногих, но таксы пользуются некоторым моим уважением. Эта особа оказалась довольно настырной, суетилась возле портфеля, норовила в него залезть.

– Странно, – подумал я. – Хотя пусть сторожит!

Но потом вспомнил про пирожок с мясом, который купил в обед, но не съел в суматохе. Спокойно открыл портфель, но эта жучиха, чтобы не сказать покруче, схватила перчатку и смылась, намного быстрее, чем я осознал, что произошло. Я обмер.

– Вот засада! – подумал я. – Нафига было брать перчатки, что теперь придумать и как объяснить эту фантасмагорию? Какой-то собачий фетишизм.

Настроение упало ниже ливнёвой канализации. Обошёл машину, частные дома рядком стояли за тротуаром и недружелюбно смотрели на меня тёмными окнами из-за серых заборов. Полное смятение и бессилие что-либо изменить и понять охватили меня, но колесо необходимо было ставить на место и ехать домой.

Наутро в офисе было оживлённо. Со всех сторон слышались впечатления о встрече Нового года и праздничных днях. Моя тревога не проходила, а скорее нарастала. У меня особых событий не было, нерабочие дни прошли однообразно, пару раз сходил в парк, на каток. Мишель молчала, вставить слово в наводнение эмоций и впечатлений было трудно. В конце концов, даже самые энергичные обессилили и иссякли.

– А у меня вчера произошло странное событие, Текила принесла мою перчатку. Мне казалось, я оставила их в офисе. В голове отпечаталось, они лежат на этом столе. Как я могла так обмишуриться? Видать одну потеряла в транспорте, а другую возле дома. Практически я никогда ничего не теряла, сегодня просто в шоке. Да и перчатки классные, мои любимые!

– А Текила это кто? – спросил я.

– Моя таксочка, любимица всей семьи. Такая умница, всё понимает, только говорить ещё не научилась, – самозабвенно заговорила Мишель. Меня вдруг пробила ирония.

– Кормите вы их, лечите, ласкаете, поэтому и глядят они на вас с любовью.

– Ты хочешь сказать, собаки ничего не понимают?

Я увидел широко распахнутые от удивления глаза. Мне показалось, если я сейчас скажу что-то оскорбительное в отношении собак, то мне не поздоровится. В голове складывалась картинка, какого-то необъяснимого, чудесного события, которое могло произойти только на “Святки”.

– Доброе слово и кошке приятно, тем более собаке. Она реальный друг человека, кто вправе отрицать эту расхожую истину? – пробормотал я.

– А сам ты с этим согласен? – продолжила напористо Мишель. От казни меня спасла вошедшая директриса, которая, по обыкновению, заполнила собой всё пространство.

Когда буффонада от появления руководителя улеглась, я и Мишель отстранились от общей компании.

– Могу показать фотки про Текилу!

– Имя твоей питомицы мне очень нравится, Текилу никогда не пробовал.

– Так ты же не пьёшь?

– Это сейчас не пью. Бывало пил всё подряд, но Текилу в те времена не продавали. Глаза Мишель вопросительно расширились, но я не стал останавливаться на этой теме.

– Показывай свою кинозвезду!

Я стоял за спиной и тупо смотрел на монитор, где мелькали снимки семейной хроники. Собака на сене, собака во дворе, собака кушает, лежит, зевает и тявкает. Я увидел, кто меня вчера обокрал, подставил, рассмешил и обидел. Осторожно положил вторую перчатку рядом с мышью. Ради удивления, которое я увидел в глазах Мишель, можно было бы подкупить упряжку собак с Аляски, но Текила сделала всё сама.

– Как она к тебе попала? – спросила Мишель еле слышно.

– Ты действительно забыла перчатки в офисе, но после того, как упорхнула, сюда забежала эта умнейшая собака, гавкнула, что знает хозяйку и унеслась, но видать считать ещё не научилась, взяла только одну перчатку, – начал я юморить.

Впечатление сказочного чуда, охватывало меня всё больше, говорить ничего не хотелось. Глаза Мишель улыбались, искрились и лучились любовью.

Всё было понятно без слов.

2011 г.

Женщина на персике

Утро выдалось прохладным и ясным. Солнце нехотя всплывало из-за горизонта; его ярко-оранжевый сегмент, уже показался над полосой тёмных облаков, которые скопились над невидимым краем земли. Солнечный свет разливался по небосводу розовым куполом, щедро освещая землю. Я вышел на утреннюю тренировку, которую приучил себя делать пять дней в неделю, оставляя два дня на отдых. Ровно час я кидал мяч в баскетбольную корзину, ловил его руками или принимал то левой, то правой ногой, отбивая в футбольные ворота, которые стояли напротив баскетбольного щита. Такая тренировка заряжала меня энергией и наполняла упругостью мышцы, которые должны удерживать моё расхлябанное правое колено. В это утро броски прицельными не получались; мяч упрямо не хотел влетать в узкое горло сетки, ударяясь то в щит, то в обруч. За час я должен был пятьдесят раз попасть мячом в баскетбольную корзину. Зазвенел будильник мобильника, тренировка закончилась на сорок первом успешном броске.

– Вот «Рыбья холера», – пронеслось в голове выражение Марютки. Настроение после этого воспоминания почему-то улучшилось. «Сорок первый», ранняя, революционная мелодрама Лавренёва, трагический романтизм которой отпечатался в юном сознании как небольшая повесть и кинофильм со знаменитыми актёрами. Поэтические опыты молодой революционерки вызвали ироничное воспоминание о том, как она пыталась рифмовать в корявых строках собственные чувства и политические размышления:

Как казаки наступали,Царской свиты палачи,Мы встренули их пулями,Красноармейцы молодцы,Очень много тех казаков,Нам пришлося отступать.Евсюков геройским махомПриказал сволочь прорвать.Мы их били с пулемета,Пропадать нам все одно,Полегла вся наша рота,Двадцатеро в степь ушло.

Слово «двадцатеро» вызвало у меня двоякую иронию, направленную внутрь себя, потому что в юности мне нравилось придумывать слова, которые не существовали в словарях, но, как мне казалось, создавали гармонию и рифму. Иногда я сам, как Незнайка в поэтических опытах на слово пакля рифмовал: рвакля, шмакля… Мне думалось, романтические чувства, которые я переживал в юном возрасте, невозможно описать простыми, понятными словами, поэтому ссылался на Маяковского с его неологизмами, и старался придумать новые слова с потаённым и одновременно ясным смыслом. Все эти мысли затмились воспоминаньями о красоте Изольды Извицкой, которая помогла мне запомнить, Марютку, обаятельную женщину, поэтессу, революционерку и снайпера.

– К чему эти воспоминания? – спросил я себя, уходя со спортивной площадки и переключаясь на повседневность. Давно замечено: ничего случайного в жизни не происходит, всё имеет смысл, который просто невозможно понять. Надо было собираться на работу, моя специальность агронома-садовода давала мне возможность подрабатывать, приводя в порядок приусадебные участки новых русских, которые успели построить довольно просторные дома, но что делать с землёй они не знали.

* * *

Как всегда, в 7–30, я миновал странный Т-образный перекрёсток, знак перед которым показывал, главная улица направо и подъехал к дому из светло-кофейного кирпича. Его двухэтажный фасад был ярко освещён восходящим октябрьским солнцем, тёплые лучи отражались в узком окне, которое вытянулось по одной из боковых стен. За стеклом смутно виднелась винтовая лестница, которая поднималась с первого на второй этаж. По идее архитектора, естественный свет освещал ступени, что по замыслу было прагматично и делало этот дом отличным от других. Крыша была накрыта тёмной медью, которая предавала зданию сходство со средневековым замком. Ворота из листового железа, были покрашены масляной краской, кое-где уже облупившейся. Перед домом приютилась чья-то избушка «на курьих ножках», которая никак не хотела исчезать за приемлемую для хозяйки цену. Упрямая ветхая изба, при помощи пьющего хозяина, всё время поворачивалась «задом», когда хозяйка особняка пыталась договориться с владельцем о продаже этого убожества. Бабу ягу я в этой избушке не видел, но какая-то кикимора или современный леший там наверняка проживали. Меня это не касалось, но фасад хозяйского дома проигрывал, возвышаясь над этим неказистым сооружением.