Не делай мне больно

Василиса Елисеева

Не делай мне больно

Иногда самое страшное – не забыть.

А вспомнить.

Глава первая

Мир, которого нет.

В детстве я верила, что зеркала – это порталы в другие миры. Сейчас мне двадцать три, и я всё ещё ловлю себя на том, что ищу в них не отражение, а побег. Зеркало в прихожей показывало девушку с белыми волосами и глазами, которые слишком много видели. Василиса. Имя из сказки, которую мне никогда не читали. Это одна из причин, почему я стала искать спасение в книгах. В них – другие вселенные, где я могла быть кем угодно: пираткой, искательницей приключений, волшебницей. А ещё в них всегда находились слова, которых мне не хватало в жизни. Но на следующей неделе со мной должно произойти что-то по-настоящему реальное – я еду в Питер на концерт своей любимой группы. Не просто мечтаю об этом, не просто переслушиваю их альбомы в наушниках, засыпая в обнимку с гитарными риффами, – а действительно поеду. Вдруг это и есть начало чего-то нового? Вдруг там, среди толпы таких же фанатов, я наконец почувствую, что мои фантазии – не просто побег от действительности, а часть чего-то большего? Одно я знала точно: эта поездка изменит всё. Или… хотя бы мне очень хотелось в это верить. Я не боюсь перемен. Потому что бояться можно, когда есть что терять. А у меня – пусто. Жизнь – это серая хмарь за окном автобуса, который везёт меня куда-то, но явно не туда, куда я хочу. Иногда мне кажется, что я уже давно перестала хотеть по-настоящему. Просто плыву по течению, как пустая банка в сточной канаве. Друзей у меня нет. Не потому что я социопат, а потому что люди – это сложно. Они ждут чего-то, притворяются, разочаровываются. А я не умею притворяться. Зато у меня есть Катя – моя старшая сестра. Она единственный человек, который терпит мой сарказм, мои ночные панические атаки и привычку читать книги, заливая чаем страницы. Катя говорит, что мне просто нужно «найти себя». Как будто я – потерянная варежка, а не двадцатитрехлетний человек с биполярным расстройством настроения. Но она верит в это. Иногда даже слишком. Вчера она вручила мне конверт с билетом на концерт той самой группы, которую я слушаю, когда мне особенно хреново.

– Поезжай, – сказала она. – Хуже точно не будет. Тебе остается только билет до Питера взять.

Я хотела огрызнуться, сказать что-то вроде: «А что, собственно, должно стать лучше?» Может, Катя права. В конце концов, мне нечего терять. Кроме, возможно, этой тоски, которая сидит во мне, как ржавый гвоздь. Мы с сестрой – как два разных романа, написанных одной рукой. Она – яркая обложка с глянцевыми буквами, я – потрёпанные страницы, зачитанные до дыр. Она красит ресницы перед зеркалом, я прячусь за книгой у окна. Она смеётся громко, так, что слышно даже на улице, я улыбаюсь только тогда, когда никто не видит. Ей нужны люди – толпа, вечеринки, бесконечные разговоры до утра. Мне хватает тишины, дыма сигареты и мыслей, которые не становятся словами. Иногда я смотрю на неё – на её смех, на её лёгкость, на то, как она запросто обнимает незнакомых людей – и думаю: «Как ты не боишься?» Но мы всё равно любим друг друга. Она будит меня в четыре утра, чтобы показать глупый мем. Я оставляю ей на столе чашку кофе, когда она спит после вечеринки. Она кричит на меня, что я слишком закрытая. Я молча забираю её с другой стороны города, когда у неё ломается телефон. Мы не похожи. Но, кажется, именно поэтому – не теряем друг друга. А ещё меня всегда удивляло то, насколько мы разные внешне. Мы с Катей – полные противоположности. Она – высокая, статная, с густыми темными волосами, которые струятся по спине, как река. Её карие глаза всегда смотрят на мир с лёгким вызовом – будто она уже знает, что он ей ничего не сделает. Катя ходит плавно, говорит уверенно, и даже её смех звучит, как что-то само собой разумеющееся. А я – бледная, тонкая, с белыми волосами, которые вечно путаются в ветру, и лицом, усыпанным веснушками, а так же множеством тату. Татуировки это отдельная тема. Я никогда не любила свое отражение. Зеркало было как строгий судья – всегда находило изъяны: слишком круглое лицо, неправильный изгиб бровей, родинка не там, где надо. Одежда помогала, но лишь отчасти – она скрывала, но не меняла. А мне хотелось не спрятаться, а стать собой. Первая татуировка появилась в шестнадцать. Я помню тот день до мельчайших деталей. Душное лето, комната завалена журналами с эскизами. Я три месяца копила на тату, откладывая мелочь из карманных денег и подрабатывая репетиторством.

Ты уверена? – Катя стояла в дверях, скрестив руки. Её карие глаза сверлили меня, будто пытались прочитать ответ раньше, чем я его озвучу.

Я лишь провела пальцем по чистому запястью – там, где через час должно было появиться маленькое чёрное сердечко. В салоне пахло антисептиком и жжёной кожей. Когда игла впервые коснулась моей руки, я вцепилась в подлокотник. Это было больно – острое, пронзительное ощущение, будто кто-то выжигал мне душу через кожу. Но вместе с болью пришло странное облегчение: вот он, момент, когда я наконец становлюсь собой. Катя молча взяла мою руку, её пальцы дрожали. Она провела подушечкой большого пальца по свежей тату, где ещё выступали капельки крови. В тот момент я поняла: это не просто чернила под кожей. Это клятва. Себе, миру, всем, кто говорил, что я слишком тихая, слишком странная, слишком не такая. Сердце на запястье пульсировало в такт моему. Маленькое. Чёрное. Несмываемое. В восемнадцать я начала рукав. Черно-белые цветы – георгины, пионы, что-то без названия, с острыми лепестками. Они расползались по коже, как тени, превращая руку в странный, но прекрасный узор. Каждая линия была словно ответ миру: «Да, я такая. Нет, я не спрячусь». Иногда я ловила на себе взгляды – осуждающие, любопытные, восхищенные. Это было красиво. И впервые за долгое время я почувствовала это про себя. Теперь, проходя мимо зеркала, я иногда останавливаюсь. Не чтобы найти изъян. А чтобы рассмотреть искусство, которое стало частью меня.

Оставалось три дня до отъезда, и я, сидя на полу среди разбросанных вещей, представляла, как навсегда останусь в этом городе.

– Представь, – говорила я Кате, набивая рюкзак одеждой, – я сниму комнату где-то в центре, с высокими потолками и окнами во двор-колодец. Буду писать по ночам, а утром выходить за кофе в ту самую булочную, где подают хрустящие круассаны.

Катя, развалившись на моей кровати, щурила свои карие глаза:

– И чем ты будешь платить за эту сказку? Стихами?

– Найду что-нибудь, – отмахивалась я, засовывая в боковой карман томик Бродского.

– Например?

– Например… буду читать чужие судьбы по картам Таро в том самом полуподвальчике на Невском.

Катя фыркнула, но в её взгляде мелькнуло что-то тёплое.

– Главное – не забудь, что у тебя есть дом. И сестра, которая приедет и вытащит тебя за шкирку, если ты вдруг решишь превратиться в питерскую мумию.

Я бросила в неё носком.

– Я же не пропаду.

– Точно? – она приподняла бровь. – В прошлый раз ты потерялась в торговом центре.

– Мне было десять лет!

Катя засмеялась, а я продолжила складывать вещи, мысленно уже гуляя по питерским мостам. В кармане джинс лежал билет – не только на концерт, но и, возможно, в новую жизнь. Я разложила последнюю футболку по чемодану и вдруг замерла, глядя на Катю.

– А давай… переедем? – выпалила я неожиданно даже для себя.

Катя перестала жевать яблоко и уставилась на меня.

– Ты сейчас серьезно?

– Ну а что? – я подхватила рваную нить мысли и понеслась за ней, как за последним вагоном метро. – Концерт – это же только начало. Мы можем снять квартиру вдвоем. Ты всегда говорила, что в нашем городе нет нормальной работы для дизайнера. А там…

– А там что? – Катя скрестила руки, но в её глазах уже вспыхивал тот самый огонек авантюризма, который я знала с детства.

– Там всё возможно! – я вскочила на кровать, едва не опрокинув чемодан.– Представь: утро, дождь за окном, я варю кофе, ты рисуешь что-то в своем скетчбуке… Вечером идём на набережную, встречаем закат у воды…

Катя медленно покачала головой, но уголки ее губ дрогнули:

– Ты хочешь сказать, что готова променять нашу уютную двушку на сырую питерскую коммуналку с тараканами размером с хомяка?

– С тараканами-альбиносами! – поправила я. – Это же Питер, тут даже тараканы должны быть особенными.

Мы залились смехом, но потом Катя неожиданно серьёзно посмотрела на меня:

– Ладно. Давай сделаем так – поезжай на концерт, посмотри город. Если через неделю ты все еще будешь готова на это безумие…

– То мы собираем чемоданы? – перебила я, чувствуя, как сердце бешено колотится.

– То мы хотя бы начнем искать варианты, – вздохнула Катя, но по её лицу я поняла – битва почти выиграна.

Я плюхнулась рядом с ней, и мы молча смотрели на мой переполненный чемодан, в котором теперь лежала не просто поездка, а целая новая жизнь.

Я легла спать, но сон не шёл. В голове крутились обрывки мыслей: "А вдруг Питер окажется не таким, как в моих мечтах? А если концерт разочарует? Или если Катя передумает…

За стеной скрипнула дверь – Катя кралась на кухню за водой, как всегда делала, когда не могла уснуть. Я улыбнулась в темноте: мы с ней даже бессонницей болели синхронно. Потянулась за телефоном – 2:17. Включила любимый трек той самой группы, но тут же выключила: "Вот глупость, через два дня услышу их вживую".

За окном шумел дождь. Я закрыла глаза и представила питерские улицы – мокрые, блестящие, как будто покрытые лаком. Сердце ёкнуло от волнения. Я натянула одеяло до подбородка и свернулась калачиком, пытаясь уснуть.

На следующее утро я поехала на вокзал. Билеты на поезд точно были в наличии – я проверяла на сайте трижды, обновляя страницу, пока Катя спала. В кармане жгло пять тысяч рублей – все мои сбережения, пахнущие краской из подпольной мастерской, где я неделю красила стены. Вокзал встретил меня гулким эхом громкоговорителей. Я пробиралась сквозь толпу, когда вдруг почувствовала на себе тяжелый взгляд. У колонны с расписанием стоял парень в черной кожаной куртке. Не просто смотрел – изучал, будто сверлил рентгеном. Его шрам над бровью белел, как шов на старой кукле. Когда наши взгляды встретились, он не отвел глаз – только медленно провел языком по губам, словно пробуя мой страх на вкус. Я резко отвернулась, сжав деньги в кулаке.

"Один билет до Питера", – голос прозвучал хрипло.

Кассир что-то пробормотал, протягивая бумажный прямоугольник. Обернувшись, я снова поймала тот взгляд. Теперь он стоял ближе, опираясь о турникет. Его пальцы барабанили по металлу в такт моему сердцу.

"Василиса…" – послышалось мне сквозь шум толпы. Или просто переволновалась.

Я рванула к выходу, не оглядываясь, но спиной чувствовала – он наблюдает. Как хищник, уверенный, что добыча уже в ловушке. Дверь квартиры захлопнулась за мной с глухим стуком. Я прислонилась к косяку, чувствуя, как дрожь в коленях наконец отпускает. В прихожей пахло лавандовым средством для пола – Катя снова затеяла уборку.

– Ну что, билетный магнат, – раздался её голос с кухни, – или тебе в Питер теперь только на золотой карете?

Я сняла кроссовки, оставляя на линолеуме мокрые следы. В дверном проёме появилась Катя с чашкой чая в руках. Увидев моё лицо, её улыбка застыла.

– Что случилось?

– На вокзале… – я провела языком по пересохшим губам. – Там был какой-то тип. Смотрел, будто знает меня. Со шрамом вот здесь. – Пальцы сами потянулись к брови.

Катя поставила чашку так резко, что чай расплескался на столешницу. Её глаза на мгновение стали стеклянными – я бы поклялась, что в них мелькнул испуг.

– Ну и? – она слишком быстро начала вытирать лужу тряпкой. – Мужики вечно пялятся. Особенно на таких…

– Кать, он назвал меня по имени. – Я схватила её за запястье. – Или… Мне показалось. Но его лицо… Чёрт, я будто видела его раньше.

Катя резко дёрнула руку. Её пальцы сжались в кулаки, ногти впились в ладони.

– Хватит параноить! – она засмеялась, но смех звучал фальшиво. – У тебя биполярка, а не ясновидение. Выспишься – забудешь.

Она развернулась к раковине, начав с яростью мыть уже чистую чашку. Я видела, как напряглись её плечи под тонкой майкой – будто готовилась к удару.

– Ладно, – я сделала шаг назад. – Наверное, правда показалось.

Катя не ответила. Только плечи её чуть расслабились. Вода продолжала бить по фарфору, смывая несуществующие пятна.

Глава вторая

Билет в один конец.

Катя не смогла поехать провожать меня на вокзал.

– Аврал на работе, – она кусала губу, перекладывая скомканный лист из руки в руку. – Чёртов заказчик…

Мы стояли на пороге нашей квартиры, и я вдруг с ужасом осознала, что впервые за двадцать три года еду одна. Без её вечного «надень шапку», без её смеха в телефон, когда я теряюсь в новых местах.

– Ладно, – Катя сунула мне в сумку сверток с бутербродами. – Ты же…

– Не потеряюсь, – фыркнула я.

– Не то. – Она вдруг обняла меня так крепко, что заскрипели рёбра.

Такси уже гудело под окнами. Катя отстранилась, резко провела рукой по глазам:

– Смотри, если твой музыкант окажется лысым и в сорок лет – сразу фотку!

Я засмеялась сквозь ком в горле. Дверь захлопнулась. Лифт понёс меня вниз, к новой жизни – или к новым кошмарам. Такси неслось по мокрым улицам, и я смотрела в окно, чувствуя, как одиночество медленно заполняет меня, как холодная вода. Этот город – серый, равнодушный, с его кривыми переулками и хмурыми людьми – всегда казался мне враждебным. Такси резко затормозило у вокзала.

– Приехали, – буркнул водитель.

Я вышла, и ветер сразу ударил в лицо. Впереди был поезд, Питер, концерт. Новая жизнь. Но почему-то казалось, что я просто еду в другой кошмар. Я нашла свой вагон, сжав в ладонях билет с надорванным краем. Контролёрша, щурясь сквозь очки, пробурчала что-то о запрете курения, но её голос потерялся в гудках поезда и криках провожающих. На перроне, прячась за колонной, я закурила. Первая затяжка обожгла лёгкие, вторая принесла долгожданное оцепенение. Дым смешивался с паром от дыхания, растворялся в холодном воздухе.

"Вот и всё. Точка невозврата", – думала я, наблюдая, как пепел осыпается на бетон. Сигарета тлела, сокращаясь с каждым вдохом, как и моя привязанность к этому месту. Катя сейчас, наверное, пьёт кофе на кухне, слушает наш плейлист и злится на заказчиков. А я… Громкоговоритель хрипло объявил посадку. Я швырнула окурок под колёса вагона, и он вспыхнул последним огоньком перед тем, как его раздавит поезд.

– Купе семь, – прошептала себе, поднимаясь по ступенькам.

Поезд дёрнулся. Где-то зазвенели стаканы в багажной полке. Я прижалась лбом к холодному стеклу, провожая взглядом ускользающий город. Я села у окна, и вдруг меня накрыло воспоминанием – резким, как скрип тормозов.

Мы с Катей и мамой в купе второго класса. Мне лет десять, Кате – тринадцать. Мама разворачивает на откидном столике карту, пахнущую типографской краской. Видишь, – её палец скользит по разноцветным ниткам железных дорог, – иногда нужно сесть в первый попавшийся поезд. Именно он привезёт тебя куда надо.

В купе вошла девушка с гитарой.

– Место свободно? – она ткнула пальцем в верхнюю полку.

Я кивнула, вытирая ладонью внезапно вспотевшие виски. Гитара зацепилась за дверцу, издала жалобный звон.

– Ты тоже в Питер? – спросила незнакомка, закидывая рюкзак на полку.

Я снова кивнула.

– На концерт?

– Как… – голос сорвался.

– Ну, – она ухмыльнулась, доставая из кармана билет с тем же логотипом, что и у меня, – таких, как мы, видно за версту. Меня, кстати, Маша зовут.

Поезд набрал скорость. Где-то за окном осталась мамина карта, Катины шутки, те теплые воспоминания. Но, кажется, этот случайный поезд всё-таки везёт меня куда надо. Я погрузилась в свои мысли. Поезда восхитительны. Я обожаю их. Путешествовать в поезде означает видеть природу, людей, города и церкви, реки, – в сущности это путешествовать по жизни. В поездках я часто думаю о том, что всё меняется в один миг. Мы оставляем прошлое и на бешеной скорости несемся в неизвестность – наше будущее. Мы уезжаем как можно дальше в попытке найти себя или потерять себя, исследуя удовольствия жизни. Проблемы начинаются тогда, когда мы не хотим перемен и цепляемся за старые привычки, но если мы цепляемся за прошлое так сильно – будущее может и не наступить. Моя проблема заключалась именно в этом. Я очень крепко вцепилась в своё прошлое, упуская моменты настоящего. Но ведь человек бродит по кладбищу прошлого только тогда, когда в его настоящей жизни хорошего мало. Наверное, меня можно считать достаточно депрессивным человеком. После того, как умерла мама, я всё чаще молчу и реже улыбаюсь. Уже не делюсь ни с кем своими проблемами и переживаниями. Стараюсь казаться равнодушной и сильной. Но только тогда, когда никого нет рядом, захлёбываюсь в слезах. Для меня было сильным ударом потерять самого близкого человека. Люди привыкают ко всему, но никогда не привыкнуть к потере близких.

Я проснулась от толчка – поезд сбавлял ход где-то под Тверью. В купе было тихо, только ритмичный стук колёс и ровное дыхание сверху. Девушка с гитарой спала, укрывшись капюшоном чёрной худи. На телефоне – 6:47 До Питера около пяти часов. Я достала томик Бродского, но буквы расплывались перед глазами. Вместо них – обрывки вчерашнего разговора.

– Ты фанатка или сама играешь? – спросила меня та девушка перед сном.

– Фанатка, – ответила я, но солгала. В старом чемодане под кроватью лежала потрёпанная тетрадь с моими стихами, написанными под их песни.

– Я вот пишу музыку, – она зевнула, забираясь на полку. – Может, когда-нибудь и мою группу кто-то будет слушать в поездах.

Сейчас, глядя на её свисающую руку с облупившимся чёрным лаком, я вдруг представила, как через десять лет какая-то девушка будет ехать в Питер и слушать её песни.

Монотонный стук колёс вновь усыпил меня. Мне снилось, что я бегу по бесконечному коридору с зеркальными стенами. В каждом отражении – другая версия меня: то с длинными тёмными волосами, то со шрамом на щеке, то в детском платье с оборванным рукавом. Их губы шевелились в унисон, но звука не было – только нарастающий гул, как от взлёта самолёта. Вдруг зеркала треснули. Из трещин выползли чёрные нити, обвивая мои запястья. Они тянули меня вглубь стекла, где в темноте мерцало что-то знакомое. Я увидела девочку. Не себя. Кого-то другого.

"Василиса…" – прошептал кто-то за спиной. Голос звучал одновременно и как шёпот Маши, и как хрип незнакомца. Я рванула вперёд, но пол под ногами превратился в вязкую массу. Тени из зеркал потянулись ко мне, их пальцы сжимали горло… "Василиса!"

Я дёрнулась, просыпаясь от резкого толчка. Поезд входил в тоннель. Маша сидела напротив, её глаза в темноте блестели как у кошки.

– Ты кричала во сне, – сказала она, не отводя взгляда. Её пальцы сжимали гитару так сильно, что костяшки побелели. Я вытерла пот со лба. – – Просто кошмар.

Но даже когда тоннель закончился, и в купе снова стало светло, ощущение, что кто-то назвал меня по имени, не исчезало. Как послевкусие от горького лекарства. Маша разминала пальцы перед тем, как начать играть.

Ты не против? – её голос звучал хрипловато.

Я кивнула, прислоняясь к холодному стеклу. Её пальцы заскользили по струнам.

– Это моя собственная песня, – сказала она, – Зацени, Алис.

– Василиса, – поправила я автоматически.

Маша приподняла бровь.

– Ой, прости, сегодня я вообще все имена путаю. Моего парня вчера чуть не назвала другим именем, еле выкрутилась. – Она засмеялась, но в смехе было что-то нервное. – Он вообще ревнивый, как черт. Вчера устроил сцену, потому что я задержалась на репетиции.

Струны зазвенели под её пальцами. Я заметила, как её левая рука время от времени непроизвольно дёргалась – будто от какого-то внутреннего напряжения.

– Мы с ним живём вместе уже год, – продолжала Маша, слишком быстро перебирая аккорды, – но иногда мне кажется, что он меня совсем не знает. Как будто любит какую-то другую девушку, а не меня.

Она резко оборвала мелодию и потянулась за бутылкой воды. Я увидела, как её рука дрожит, когда она подносит её к губам. Вдруг она резко повернулась ко мне:

– А тебе не кажется, что иногда люди принимают нас за кого-то другого? Вот прямо физически ощущаешь, что человек смотрит сквозь тебя.

В купе вдруг стало душно. Я почувствовала, как по спине пробежали мурашки. Маша смотрела на меня так пристально, что мне захотелось отодвинуться.

– Не знаю, – пробормотала я. – Может быть.

Она вдруг улыбнулась, но улыбка получилась кривой.

– Ладно, забей. Это я просто устала. Давай лучше про группу поговорим.

Но даже когда разговор переключился на музыку, я ловила себя на мысли, что Маша продолжает поглядывать на меня странным, изучающим взглядом. Как будто ждала, что я вдруг превращусь в кого-то другого прямо у неё на глазах. Мы разошлись у вагона – Маша с гитарой за спиной махнула мне рукой и растворилась в толпе. Дождь. Конечно же дождь. Он стекал по ржавым фермам вокзала, превращая асфальт в чёрное зеркало. Где-то там, за стенами из стекла и бетона, был город из моих снов – с мокрыми мостами, скрипучими подъездами и тем самым книжным, где когда-то читали Бродского. Я закурила сигарету. Меня это успокаивает. Когда ты не торопясь достаешь пачку и извлекаешь из неё одну сигарету. Смотришь на неё, разминаешь пальцами, чтобы набитый табак курился легче, подносишь её к носу, вдыхая терпкий аромат, обхватываешь фильтр губами, и, наконец, закуриваешь. Прикрыв глаза, ты вдыхаешь ядовитый дым, проникающий в твоё тело с каждой новой затяжкой, и вот, когда почти ничего не осталось, дым становится обжигающим и приходит понимание того, что пора бы уже заканчивать. Ты делаешь последнюю затяжку, смотришь на красный огонек и гасишь. Неважно как: в пепельнице, о край урны или подошву кроссовок – ты просто заканчиваешь с этим без всякого удовольствия. Всё же самый кайф в процессе, а не завершении. А потом приходит оно – удовлетворение. Ты чувствуешь, как никотин расползается по крови, кружит голову, расслабляет тело. И все о чем ты будешь думать, спустя пару часов, так это о новой сигарете, лежащей в твоей пачке.

Докурив, я выбросила бычок, взяла телефон в руки, чтобы вызвать такси, как вдруг меня толкнул парень. Удар в плечо оказался настолько резким, что я едва удержалась на ногах. Мелькнула чёрная полоска худи, чьё-то бормотание: "Простите, спешу". А потом – глухой удар об плитку. Мой телефон лежал экраном вниз в луже. Когда я подняла его, паутинка трещин расходилась от угла, захватывая половину дисплея. Кнопка включения не реагировала.

"Эй!" – крикнула я вдогонку, но толпа уже поглотила незнакомца.

Вокзальный гул внезапно стал оглушительным. Где-то плакал ребёнок, объявляли поезда, смеялась компания студентов. А я стояла с мёртвым телефоном в руке, чувствуя, как паника поднимается по спине ледяными мурашками. Весь мир в этом устройстве. Адрес хостела. Билеты. Номера. Катя. Бабушка-таксистка наблюдала за мной.

– Может такси? – сказала она.

Я кивнула, внезапно осознав, что помню только одно: название группы, которое сегодня вечером будет гореть на неоновой вывеске клуба.

Бабушкина «Лада» скрипела всеми пружинами, петляя между питерских трамвайных путей. Она беззвучно ругалась, когда какой-то BMW подрезал нас, но я почти не слышала – в ушах всё ещё звенело от удара о плитку.

– Все куда-то торопятся, – вдруг сказала она, сворачивая на Садовую. – А ты чего такая бледная? Не питерская ведь?

Я пожала плечами, глядя, как за окном мелькают жёлтые стены с облупившейся лепниной. Хостел оказался в старом доходном доме – узкая лестница, скрипучий лифт-«гармошка» и запах кофе из соседнего кафе. Администратор, парень с проколотой бровью, выдал ключ от отдельной комнаты под самой крышей.

– Тут тихо, – сказал он. – Только голуби по карнизу топают.

Комната оказалась крохотной, но с окном во двор-колодец – именно таким, как я представляла. Я бросила чемодан, прилипла лбом к холодному стеклу. Где-то внизу девушка кормила с рук рыжего кота, а на противоположной стене горели окна с чьими-то вечерними жизнями. Я подошла к администратору, попросив у него позвонить.