Всё образумится

Наталья Онищенко

Всё образумится

СМЕЛОСТЬ

В нагретом печкой автобусе Алёну быстро разморило, и она опустила голову маме на плечо. Сидевший прежде на Алёнином месте проковырял в изморози на стекле дырку – не больше пятирублёвой монетки – и сквозь маленькое окошко виднелась заснеженная улица с метровыми сугробами, с застрявшими машинами, что беспомощно махали дворниками, с идущими в муравьиных цепочках людьми. А снег всё шёл и шёл, нескончаемым потоком хлопьев летел с молочного неба.

– Не спи, – сказала мама, поведя плечом под Алёниной головой. – Нам лишь шесть остановок проехать.

Алёна фыркнула:

– С такой погодой шесть остановок могут затянуться на час. Или на всю жизнь.

Мама состроила кислую рожу и высунула язык. Ей было уже за пятьдесят, но она до сих пор дразнилась как детсадовцы.

С недовольным урчанием мотора автобус медленно полз по улице, едва продвигаясь в рыхлом снегу. На повороте автобус совсем забуксовал и, пропустив свой зелёный свет, так и остался стоять посередине пешеходного перехода.

Сзади раздался смеющийся кашель. Полный мужчина с румянцем во всю щёку, как от пощёчин,стянул с головы шапку и громко, будто обращаясь ко всему салону, весело заявил: «Конец пути, товарищи!»

Сидящая впереди пара о чём-то тихо заговорила. В щель меж спинок их кресел Алёна заметила, как хмурый парень с острым подбородком нагнулся к белокурой девушке. «…мы сделаем так…» – разобрала она слова.

Снова загорелся зелёный, и автобус с рёвом попытался вырваться из снежного капкана. Наконец, они сдвинулись с места и, проехав немного, остановились. Двери распахнулись, впуская в салон припорошённых, объятых холодом людей, чьи лица закрывали натянутые до глаз шарфы. Автобус резко тронулся. Один из вошедших, сутулый мужчина в засаленном пуховике, чуть не упал на стоявшую в проходе девочку-подростка. «Простите, пожалуйста», – пробормотал тот и весь сжался, стараясь одновременно сделаться меньше и занять устойчивую позицию. Девочка подняла на него большие мечтательные глаза, будто только увидев его. Она явно не понимала, за что мужчина извинялся, да и перед ней ли.

У кого-то зазвонил телефон, заиграла мелодия из советского мультика, но Алёна никак не могла понять из какого именно.

– Такая знакомая. Откуда она? – спросила Алёна у мамы.

– Кто ж его знает. Я сильна только в классической музыке. Экспертно заявляю: это не Разхманинов.

Парочка впереди тоже обсуждала мелодию:

– По-моему, это из «Приключений капитана Врунгеля», – тихо и как-то совсем без интереса сказала девушка.

– Да нет же. Это точно было в «Ну, погоди!».

– Ну да. Многое было в «Ну, погоди!». До сих пор ещё не всю музыку оттуда опознали.

Напоминание о «Ну, погоди!» потянуло в сознании Алёны за незримую ниточку, и как по щелчку она вспомнила, где же слышала эту мелодию. В памяти всплыл момент двадцатилетней давности: первое сентября четвёртого класса, в телевизоре поёт красноголовый попугай Кеша, мама поправляет воротничок её блузки, а Алёна с букетом в руках хнычет, потому что досмотреть мультик она не успевает – надо уже выходить.

– Простите, что влезаю, – Алёна наклонилась к креслам парочки, – но эта песня не из «Ну, погоди!». Это из «Возвращения блудного попугая».

Девушка пожала плечами.

– Тоже хороший вариант.

– Я уверен, что она из «Ну, погоди!», – упёрся парень. – Из серии, где волк с зайцем на олимпийском стадионе. Кажется, из момента, где велосипедная гонка.

Кивнув, мол, думай как хочешь, Алёна откинулась на спинку кресла. Спорить с таким упрямцем она не собиралась: ему хоть пистолетом угрожай, всё равно от своего не отступится.

Мама продела руку под её локоть и начала рассказывать про работу, про поющий мимо нот после каникул школьный хор, про расстроившееся фортепиано, про директрису, опять отказывающуюся платить за вызов настройщика. Через запотевшую дырочку в изморози виднелась пробка на въезде в город. Хорошо, что они едут в противоположную сторону, подумала Алёна и прикрыла веки.

Когда она очнулась, то никак не могла понять, где находится. Во сне Алёна прилегла на соседнее сиденье, и теперь перед ней красовалась грязная пластиковая спинка кресла впереди. Поднявшись, Алёна оглядела порядком опустевший салон. Под жёлто-серым потолочным светом всё казалось каким-то картонным, лишённым объёма. Даже раскрасневшийся весёлый толстяк, притулившийся на старом месте кондуктора, выглядел сейчас едва краше измождённых святых с икон. Алёна повернулась в сторону водителя. За ветровым стеклом, посреди ночи, кружили выхваченные фарами белые мухи, иногда мелькали согнувшиеся под тяжестью снега сосновые лапы. Сколько же она проспала?

Автобус остановился посреди ночи. «Конечная», – громко объявил водитель с уставшим небритым лицом и открыл двери.

Натянув шапку и пытаясь застегнуть куртку, Алёна присоединилась к бредущей по проходу процессии. Обратившийся в грязь снег хлюпал под подошвами. Стоило всем выйти, автобус закрыл двери и устремился дальше по пустынной дороге меж двух снежных стен.

Остановка напоминала четвертинку консервной банки, мерцающей в бледном свете фонаря. Позади неё, на границе света и тени, проступала чёрная решётка кованных ворот, за которыми стояло маленькое кирпичное здание в оцеплении трёх фонарных столбов и тёмного непроходимого леса.

Помимо Алёны на конечной вышли ещё пятеро: сидевшая впереди парочка, толстяк, девочка-подросток и скрюченный мужчина. Мамы же нигде не было. Никто из попутчиков не помнил, на какой остановке она вышла и вышла ли вообще, однако никто не отрицал, что рядом с Алёной сидела высокая субтильная женщина в пушистой коричневой шубе, белой шали и с красными губами. Хотя бы Алёне не приснилось, что они ехали вместе. Уже неплохо.

Достав телефон, Алёна раздражённо щёлкнула языком: нет сигнала.

Под любопытными взглядами остальных, так и толпящихся на остановке, Алёна решительно зашагала по сугробам к воротам. Такси в эту глухомань по заваленным дорогам не поедет, автобусов больше не будет, а ночевать под звёздами зимней ночью равносильно самоубийству.

Набрав полные ботинки снега, Алёна добралась до ворот. Она тянула, толкала, снова тянула и снова толкала, но едва смогла приоткрыть одну створку. Позади послышались тяжёлые шаги, шорох болоньи: остальные шли цепочкой по её следам. Вместе они раскопали ворота и направились к зданию.

Четырёхэтажный дом с белёными потрескавшимися колоннами казался нежилым: снег на крыльце не убран, на крыше растут деревья, окна темны и наглухо закрыты.

«Приплыли», – неподходяще весёлым тоном обронил толстяк. Кто-то ему ответил и слово за слово, люди начали знакомиться. Пока Алёна обходила здание, до неё доносились имена: Григорий, Клара, Влад, Яша, Кристина. Не оборачиваясь, она тоже назвалась.

Вдруг за стеклом мелькнул огонёк. Алёна бросилась к окну и стала стучать ладонью. «Эй! Эй! Откройте! Впустите!» – кричала она, вперившись взглядом в еле различимый за морозными узорами огонёк то ли фонаря, то ли свечи. Он погас так же внезапно, как появился. Затем лязгнул засов, и на голубое заснеженное крыльцо лёг жёлтый прямоугольник света.

ЖИЗНЕРАДОСТНОСТЬ

В прошлом здание было не то школой, не то домом культуры, не то больницей. Определиться Григорий так и не смог.

Толстяков считают нерасторопными. Пользуясь этим, он шагал в самом хвосте и беззастенчиво озирался по сторонам. Окрашенные на манер подъездов стены, трёхметровые потолки, крошащаяся лепнина, облупившаяся штукатурка, – всё это недвусмысленно намекало, что здание казённое. Бо́льшего в темноте разглядеть не получалось. Свет фонариков брезжил где-то впереди, мелькал за спинами: Григорий едва мог отличить, где пол, а где его собственные ботинки.

Спрятав влажные ладони в карманах, он стал беззаботно насвистывать мелодию своего рингтона: «Фьить-тю-у-тю-у… фьить-фьить». Обернувшись и замахав фонарём, охранник велел не свистеть – денег не будет. Григорий выдержал паузу и начал с первой ноты: «Фьить…»

– Вы бы его не злили, – шепнул ему Влад, обернувшись и скрючившись ещё пуще в вопросительный знак. – Мало ли возьмёт и выгонит нас всех назад, на мороз. Не мне, конечно, вам указывать, вы взрослый человек, но… будьте так добры…

– Ладно, – добродушно отозвался Григорий и хохотнул. – Вы только не переживайте, а то заживо себя сожрёте. С вашей комплекцией это быстро произойдёт, глазом не успеете моргнуть, как исчезнете.

Влад пробормотал что-то неразборчивое в ответ, а когда Григорий переспросил, махнул рукой, дескать, неважно, и проглотил обиду. Что тот действительно обиделся, Григорий не сомневался. На миг лупоглазое гладкое, точно резина, лицо Влада превратилось в скорбную театральную маску.

Поднявшись по узкой лестнице с покатыми от времени каменными ступенями, они свернули в наскоро пристроенный к основному зданию коридор с большими оледенелыми окнами и низким потолком. С каждым шагом Григория пол содрогался под его весом подобно хлипкому деревянному мостику и будто бы пружинил, выталкивая вверх впереди идущих. Коридор шёл чуть в горку – Григорий заметил это, потому что запыхался, – и оканчивался утопленной в проём мелкой решёткой с навесным замком. Справа от решётки стояла толстая металлическая дверь, то ли прислонённая к стене, то ли просто открытая.

– Это заброшенное крыло, – объяснил охранник, перебирая в крючковатых пальцах увесистую связку ключей. – Места там много, водопровод и отопление работают, так что устроитесь с комфортом. В основном здании оставить вас не могу. Начальство мне по шапке надаёт, даже если вы и пальцем там ничего не тронете. Не положено пускать посторонних, и всё тут. А это крыло на бумаге – объект бесхозный. Живите там сколько душе угодно, – усмехнулся он и отпер решётку. – Милости просим.

Охранник направил луч фонаря во тьму прохода, но ничего, помимо мозаичного пола, тот не осветил, словно и не было там ни дверей, ни стен, а лишь бесконечная космическая пустота.

– Водопровод и отопления – это, конечно, замечательно, но вы можете включить электричество? – спросила Алёна.

Охранник поскрёб седую щетину на подбородке.

– Проводка старая. Не хотелось бы устроить пожар.

– Тогда дайте нам фонарики, – бросил Яша, уперев подбородок в макушку своей подружке, Кристине.

– И откуда мне их взять? Это вам не склад электроники. Светите дальше телефонами.

– А что здесь находится? – тихо спросила миниатюрная Клара, оглядываясь, но никто, кроме Григория, её не услышал.

Тем временем Яша всё не унимался:

– Телефонами? Да они сядут за пару часов. Нет других фонариков – отдайте свой. Нас больше, и там темно…

– Как в заднице, – с довольной ухмылкой закончил за него Григорий, обмахивая себя полами расстёгнутого пуховика. – Вообще, это, может, и к лучшему. Знаете, я до жутиков боюсь крыс. Ночь пройдёт чинно и благородно, без моих криков, если я не увижу их противных хвостов. Но вам ведь это нужно.

Охранник хмуро сдвинул брови.

– Вы меня за садиста какого-то держите, что ли? На кой я вас бы пустил тогда?

– Что вы, просто без света я точно начну свистеть. Подумайте сами: тепло, крыс нет, – душа поёт. Обещаю просвистеть всю вашу зарплату.

– Уговорили, – буркнул охранник. – Включу я вам свет. Но пеняйте на себя, если сгорите там заживо. Короткие замыкая – вам не шутки.

Влад испустил жалобный, почти что скулящий вздох и тут же смущённо откашлялся.

– Так, давайте только без этого. – Охранник зазвенел связкой ключей. – Заходите. Нечего тут стоять и отвлекать меня от работы. Мне ещё обход заканчивать.

– Мы лучше здесь подождём, пока свет не включится, – ледяным тоном ответила за всех Алёна. Её по-русски широкое немного угрюмое лицо стало суровым.

Царевна-несмеяна превратилась в консьержку, подумал Григорий.

Перемену уловил и охранник. Без споров тот кивнул и двинулся назад, водя перед собой лучом фонарика, как дворник метлой. Вскоре его шаги стихли, и воцарилась вязкая напряжённая тишина.

Покрытые ледяной коркой окна светились бледным голубоватым сиянием. В сумраке коридора люди походили на надгробные статуи – застывшие и безмолвные. Григорий попытался отогнать от себя дурные мысли, заговорил о том, как его угораздило проспать свою остановку и ещё с десяток последующих. Однако тему выбрал неудачную. Оказалось, что по зловещему совпадению нужные остановки проспали и остальные. Конечно, они все должны были выходить на разных остановках и усыпить их никто не мог, но…

В дверном проёме замигал свет. Послышалось тихое гудение флуоресцентных ламп.

Первой через проход перешагнула Алёна. Следом, нагнувшись, протиснулся Григорий, а затем и остальные.

Просторный зелёный зал с оголённой проводкой на облупленном потолке негласно делился на две неравные части. В левой были лишь закрытые на цепь тяжёлые двойные двери. Из правой же тянулся короткий коридорчик. В конце его, в скрытой тенью нише у распахнутых дверей находились туалеты. Туда сразу направилась Алёна. Её боевая решительность вкупе с извечной серьёзностью казались Григорию вызовом: сумеет ли он развеселить несмеяну раньше, чем она отвесит ему оплеуху.

– Напоминает мою поликлинику. Только кабинетов не хватает, – заметила Клара и достала из испещрённой значками сумки телефон. – Инет всё ещё не ловит.

– У нас в школе была подобная планировка, – отозвалась Кристина. – Но ты права, дверей недостаёт. Так пусто.

– Может, их заделали? – предположила Клара.

– И замуровали там всех врачей и учителей, – подытожил Григорий. – И не надо ни в какой Египет лететь. Вот вам и гробница.

– Вам лишь бы ерунду городить, – бросил ему уткнувшийся в телефон Влад. Во влажных белках его глаз отражалось белое окошко экрана. – Послушайте, а у кого-нибудь есть связь?

«Тук-тук-тук». Яша, подыгрывая идее о скрытых дверях, простукивал стену. «Тук-тук». То и дело он оборачивался к Кристине, будто проверяя, не увёл ли кто его скучающую девушку.

– На школу и правда похоже, Кристин, – сказал Яша. – Хотя предыдущий корпус напомнил мне санаторий для партийной верхушки. Совсем они меж собой не стыкуются.

Григорий усмехнулся и хлопнул себя по необъятному животу, молящему урчанием о еде.

– Как не стыкуются, Яша? Мы же вместе по стыковочной кишке шли.

Шутка повисла в воздухе облаком зловония и полностью пресекла разговор. С публикой Григорию не повезло. Состроив удручённую мину, он смахнул пот со лба и направился к туалетам. После прогулки по этажам Григорий весь вспотел, ему не терпелось умыться.

Из-за разбитого окна в мужском туалете стоял дубак. Дыша с облегчением, Григорий выкрутил на полную белый краник с полустёртым синим кружком на макушке. Умылся и поглядел на себя в пыльное зеркало: ко лбу прилипли жидкие завитки волос, по надутым красным щекам текла вода, а изо рта вырывались облачка пара. Проведя языком по зубам, Григорий нащупал едва заросшую после удаления лунку. «Всё образумится», – подмигнул он отражению и выключил воду. Порой каждому нужно услышать банальное утешение, пускай даже от самого себя.

Выйдя из туалета, Григорий чуть не столкнулся со взявшейся из ниоткуда Алёной, отчего у той с плеч слетел накинутый пуховик.

– Смиренно прошу прощения, – улыбнулся Григорий и потянулся за курткой, но Алёна её уже подобрала.

– Народ, – обратилась она ко всем, отряхивая куртку резкими, сердитыми движениями, – там дальше есть несколько комнат с кроватями. Сможем нормально отдохнуть.

– Всё-таки это санаторий, – сказал Яша, когда они, толпясь в узком мрачном коридоре, заглядывали в одинаковые клаустрофобные комнаты, щёлкали выключателями.

В каждой стояла панцирная кровать с грязным матрасом, обгрызенная тумба и деревянный стул. Свободного пространства едва хватало, чтобы сделать пару шагов и развернуться. В каждой окно было забито фанерой, а с потолка свисала круглая белая люстра с бурым узором, напоминающим корку грязи. В каждой пахло нагретой пылью. Более удручающих санаторных номеров Григорию видеть не доводилось. В подобном месте в последнюю очередь хотелось оздоравливаться и отдыхать.

Григорий выбрал крайнюю комнатку слева, в самом начале. Зажёг свет и наконец скинул жаркую куртку. Одёрнув прилипший к спине свитер, он вернулся в коридор. Почти все разбрелись по номерам, лишь Влад неприкаянно переминался с ноги на ногу у порога, словно граф Дракула, которого не пригласили войти.

– А нам точно можно здесь располагаться? – забеспокоился он, втянув лысую голову в плечи, словно ожидая подзатыльника. – Вдруг охранник наврал, и это частная собственность. Не хочется закон нарушать…

– Поздно вы, дяденька, спохватились, – хмыкнул Григорий и, втянув живот, стал протискиваться мимо того. – Пардоньте.

Засвистев, он прошёл пять дверей, из-за которых доносились скрипы и шорохи, и остановился у шестой, расположившейся напротив тупикового коридорного отростка за поворотом. За шестой дверью скрывалось вытянутое помещение. По приказу выключателя загорелись флуоресцентные лампы, осветив длинный составленный из школьных парт стол. На нём под толстым слоем пыли грудились ватманы, книги и картины. По бокам стола стояли школьные стулья.

– Странное место, да? – На пороге выросла Клара с телефоном в руке. – Будто оно побыло всем понемножку. Приведения бы наверняка это сбивало с толку.

Обернувшись, Григорий впервые как следует рассмотрел девочку. Бледная, с густо подведёнными глазами енота она стояла в рваном свитере поверх платья. Сквозь тонкие чёрные колготки просвечивали красные пятна, как от укусов комаров. И как она только не околела на улице?

– Тебе же не больше тринадцати. Родители твои, наверное, с ума сходят.

– На самом деле, папа сейчас лежит на диване с новой женой. По телевизору у них идёт какой-нибудь дурацкий американский фильм. Их сын в соседней комнате играет в онлайне. А мама… – Клара печально покачала головой и обняла себя.

Проклиная свой длинный язык, Григорий судорожно думал, как бы её приободрить. Меньше всего он хотел расстраивать бедную девчушку, застрявшую ночью с пятью незнакомыми взрослыми в заброшенном здании, где – как ей чудачке кажется – обитают призраки. Григорий мог бы потрепать её по плечу, передать ладонями тепло или попытаться показать фокус с рукой-зажигалкой, однако всё это могло напугать Клару. Порой в стрессе люди реагируют на добрые дела неправильно.

Схватив со стола портрет, Григорий поднял его к лицу на манер маски и свободной рукой утёр с его лба пыль.

– Фух, ну и залежался же я.

– Что правда, то правда, – безрадостно согласилась Клара и сфотографировала класс. – Ну я пойду. Нужно ещё выстроить защиту.

Когда Григорий вернул портрет на место, девочка уже скрылась за одной из дверей. Он добрался до своего номера, погасил свет и лёг поверх пуховика на кровать; та прогнулась под его весом до самого пола.

Услышав шорох, Григорий зажёг на ладони крохотный огненный язычок. В дрожащем свете пламени в углу комнаты закопошился маленький пыльный комочек – мышка – и юркнул за плинтус.

Живот требовательно заурчал, и Григорий постарался побыстрее заснуть. За окном завывал сиплый ветер. Благодарная мысль о том, что им всем повезло оказаться в тепле, убаюкивала не хуже колыбели.

Ему снились больница. Бабушка с чёрным платком поверх седой головы плакала у изножья кровати и повторяла: «На кого ж она нас оставила?..»

Горе навалилось на него тяжёлой плитой.

МЕЧТАТЕЛЬНОСТЬ

Сдёрнув накинутый на лицо капюшон, Клара поморщилась от света. На миг она пожалела, что не выключила люстру, однако лучше страдать от рези в глазах, чем дрожать в темноте от страха. Кровать противно заскрипела, будто облегчённо вздыхая, когда Клара свесила ноги и поднялась. Наверняка этот скрип слышали все. На телефоне было 07:07. Зажмурившись, Клара пожелала, чтобы всё оказалось просто сном, но, открыв один глаз, она снова увидела ту же грязную бежевую стену с подтёками краски. Всё осталось как было. И на что она надеялась?

В коридоре стояла гудящая тишина. Боясь кого-то разбудить, не то из страха, не то из чувства такта, Клара крадучись добралась до туалетов. Женский открыть не смогла и постучала в мужской. «Вторгаюсь», – предупредила Клара на всякий случай, хоть никто на стук и не ответил. Открыв наконец дверь, она так и замерла.

По щекам покатились слёзы. В горле встал ком. Перед умывальниками возвышалась серая женщина, ростом превосходя Клару на три головы и с руками тёмными как ночь. Её совиные глаза вперились в остолбеневшую Клару неумолимым точно само время взглядом, от которого на душе стало невыносимо горько. Попятившись, Клара замотала головой. «Это неправда», – дрожащим от плача голосом прошептала она и попыталась оградить себя от жуткого существа. Представила растущую из пола стену, но та обратилась в солёную воду…

Женщина оскалилась. За её спиной распростёрлись крылья. Могучим взмахом они разбили раковины, снесли кабинки, будто сбросили карты, и тут дверь в туалет захлопнулась перед самым Клариным носом, отгородив её от непонятной сущности.

Опомнившись, она помчалась назад, влетела к себе в номер и загородила тумбой вход. Из глаз у неё до сих пор текли слёзы, а сердце щемило от тоски.

– Ты чего здесь? – Пуховик на кровати приподнялся, из него показалось бледное лицо Алёны. – И зачем тумбочку подвинула?

Её спокойствие немного отрезвило Клару. Натянув на кулак рукав, она утёрла щёки и постаралась отстраниться от ситуации. Представила, как её накрыло невидимым защитным куполом, как мамины руки легли на плечи. «Всё образумится, птенчик».

– Там в туалете… – проговорила Клара, нехотя выныривая из фантазии. – Я видела в туалете страшную женщину.

– Что ж, сейчас схожу, посмотрю, что там за женщина, а ты пока иди к себе, хорошо?

Стыдливо потупившись, Клара кивнула. Надо же было вломиться в чужую комнату. Хотя в глубине души она радовалась, что оказалась именно в Алёнином номере.

СМЕЛОСТЬ

Страшная женщина или привиделась Кларе, или успела скрыться, – оба варианта Алёна не исключала. Пока она методично проверяла кабинки, оставленная пропускаться горячая вода покрыла зеркало испариной. На том проступил неровный рисунок гексагона, на который Алёна даже внимания не обратила. Умылась, прополоскала рот и в сопровождении гулкого эха собственных шагов вышла в зал.

Центральная лампа мигала, словно выводя морзянку: три коротких, одна длинная, пауза, короткая… Дальше Алёна уже не следила. Она побежала к проходу в пристроенный коридор. Издалека ей показалось, что на решётчатой двери весит замок, но не мог же охранник их запереть. Наверное, он просто прикрыл дверь, а замок оставил закрытым в проушине, чтоб не потерять… Алёна обманывалась до последнего, до последнего верила, что толкни – решётка со скрипом поддастся, однако их действительно заперли. Причём на две двери: позади прутьев был тёмный исцарапанный металл, казавшийся издали тьмой стыковочного коридора.

«Охранник! Охранник!» – звала Алёна, но, сколь убедительно бы ни звучали её слова, никто на них не пришёл. Видимо, её не слышали.

С досады пнув решётку, Алёна развернулась и быстро зашагала назад. Первым делом нужно было разбудить остальных, а потом уже решать, какое окно выбивать, и как спускаться. Возможно, охранник захотел обезопасить себя от шести напросившихся на ночь глядя незнакомцев. В таком случае пробивать путь наружу глупо, ведь скоро он их отопрёт. Вот только охранник не показался ей вчера сильно боязливым: обычный мужичок с уставшим небритым лицом… С лицом точь-в-точь как у водителя автобуса! Алёна резко остановилась. Может, она плохо запомнила? Всё-таки водителя она видела лишь мельком, когда он объявлял конечную. Нет, интуиция подсказывала, что ничего она не путала. Водитель автобуса и охранник в самом деле походили друг на друга, как близнецы.

Творилось что-то странное.

Расхаживая туда-сюда между номеров, Алёна барабанила во все двери поочерёдно. Первым выглянул Влад, помятый и встревоженный.

– Пожар? Нет?

Сразу за ним появилась Клара.

– Вы нашли страшную женщину?

– Какую ещё женщину? – нахмурился Влад.

– Нет, Клара, я её не нашла. Но, честно говоря, я не уверена, что она вообще могла оказаться в туалете.

– В чём дело? – Из своего номера выглянул сонный и недовольный Яша. – Сейчас восемь утра, а у нас нет еды. Если это какой-то пустяк…

– Это не пустяк, – спокойным тоном перебила его Алёна. – Сейчас все проснутся, и поймёшь, насколько это серьёзно. Я просто не хочу для каждого повторять.

– Ну, это логично, – пожала плечами Кристина. Алёна даже не заметила, когда она вышла.

Не просыпался лишь один Григорий.

Пожалев алеющие костяшки, Алёна стала настырно долбить в дверь его номера ладонью. Остальные так и стояли на своих порогах: потягиваясь с зычными зевками, наблюдали, как дверь Григория потихоньку открывается под Алёниным натиском. В комнате было темно. Громко извинившись, Алёна включила свет. На кровати, напоминая сброшенный кокон, лежал огромный пуховик, а на нём какая-то книжка.