Омут Присказка

Теперь воскресшие браконьеры служили Олзгору верхом на Волкопсах – гигантских собаках величиной с медведя. Отважные гончие, облачённые в ржавые нагрудники и шлемы с шипованными ошейниками, обладали пастью столь огромной, что та могла бы вместить целого барана, а клыки Волкопсов острые и длинные, доходили до ушей и свисали ниже губ.

Одежда Ловчих была разнообразной, но никакой металл не украшал их костюмы. Они носили гнилые шкуры тех животных, которых когда-то убили, источая зловонный запах.

Трое Ловчих, вооружённых копьями с саблевидными наконечниками, окружили тёмную фигуру, целиком покрытую шерстью. С расстояния в триста шагов братья едва различали добычу охотников. Но когда существо издало протяжное мяуканье, они поняли, что перед ними Ясный Кот – существо, которое они никогда раньше не видели.

– Пойдём с нами, иначе твоя шкура заменит мою старую шапку! – хрипло прикрикнул один из Ловчих, поднимая копьё вверх. Его Волкопёс при этом угрожающе рычал и гавкал, роняя из огромной пасти в траву хлопья пены.

Фигура Кота неожиданно подпрыгнула, и Ясный молниеносной тенью запрыгнул на Ловчего, вцепившись клыками ему в ухо. Кот явно не был похож на обычную дворовую кошку. Сейчас, стоя задними лапами на макушке у собаки и грызя ухо Ловчему, Кот напоминал своим ростом мальчика лет восьми, одетого в чёрную шубу и маленькими красными гуслями за спиной.

Волкопёс принялся скакать на месте, пытаясь изловчиться и стащить с себя Кота за хвост, и при этом спасти орущего от боли хозяина. Двое Ловчих принялись сталкивать Кота древком копья, но один из них так переусердствовал, что вонзил древко в грудь своего соплеменника. Мягкое, потерявшее костяной каркас тело с лёгкостью приняло в себя копьё и вытолкнуло его с другой стороны, зажав между лопаток.

– Избавьте меня от этого пожирателя людей! – крикнул раненый Ловчий, молотя руками Кота чуть ниже задранного трубой взъерошенного хвоста. – Он мне сейчас последнее ухо откусит!

Наконец подъехавший вплотную к соратнику Ловчий, поместив копьё в пазуху на седле, обеими руками сорвал Кота с орущего охотника и швырнул его на землю. Другой Ловчий в этот момент метнул в сторону Ясного сеть, похожую на гигантскую паутину. Коснувшись шерсти поднимающегося на лапы Кота, сеть сама по себе принялась обматываться вокруг его тела, плотно прижимая передние лапы к бокам и обвязывая ноги. Кот истошно прокричал. Повалившись на траву, он начал проделывать движения, что делает гусеница, когда пытается скоро уползти от птицы, но через мгновение сеть обездвижила Кота.

Двое Ловчих сорвались с сёдел своих собак и, стремительно приблизившись к пленнику, заключенному в кокон, схватили его и потащили к одному из Волкопсов, на чьей широкой спине уныло покачивалась пустая клетка.

– Отпустите Ясного, драконьи отбросы! – раздался отчаянный голос мальчишки позади ловчих.

С той самой минуты, как Ясный попал в сети, братья, не раздумывая ни секунды, ринулись на выручку, оставив возле старой берёзы тяжелые мешки с железной рудой. С громкими криками, размахивая кирками над головой, они быстро приближались к Ловчим, готовясь вступить в бой ради спасения друга.

Однако нападать первыми они не спешили. Воспользовавшись мгновением, когда двое Волкопсов остались без всадников, мальчики метнулись к их спинам. Как лесорубы, разящие топорами дерево, братья обрушивали удары кирок на глаза и зубы чудовищных зверей, заставляя их взвыть от боли. Завывая, будто изголодавшиеся щенки, Волкопсы бросились прочь, оставив своих хозяев беззащитными.

Едва лишь миновала угроза внезапной атаки, словно ветром сорванные листья, братья рванулись вперёд – прямо навстречу могучим лапам второго зверя. Искусно скользнув между разящими копьями преследовавшего их война, оба брата разом обрушили свои тяжелые кирки на уязвимые ноги Волкопса. В считанные секунды, подобно молоту кузнеца, дробящему железо, удары сыпались один за другим, пока наконец добыча не дрогнула. Ощутив на себе резкую боль Волкопса, воин закачался в седле и рухнул наземь. Раненый Волкопес взревел, поскакав прочь, хромая, оставляя кровавый след позади себя, спеша присоединиться к своим сородичам, исчезая вдали среди серых теней леса.

– Кто вы такие? Какое волшебство движет вами? – воскликнул один из Ловчих, вытянув вперед свою костлявую руку, словно пытаясь остановить безумие.

– Ненависть наша лютая к силам тьмы – вот истинное колдовство! – вскричал Даромир, жадно хватая воздух пересохшими губами и крепко сжимая ладонями тяжёлую, отполированную от работы кирку.

– Освободите Кота, иначе мы не пощадим вас! – злобно прошипел Любомир, обнажив зубы в угрожающей ухмылке.

– Берите его, – сказал Ловчий, отталкивая ногой кокон, из которого выглядывала несчастная мордочка тяжело дышавшего Кота.

– Но помните, – произнес другой охотник, отступая назад, – Олзгор придет в вашу деревню и уничтожит каждого человека вместе с Котом!

Братья, услышав эти слова, тут же вскочили и рванули навстречу своим врагам, но Ловчие ловко уклонились и, неуклюже перебирая ногами, поспешили следом за собаками. Кот был спасен.

Кот Баюн

Баюн, пряча тревоги за суровым взглядом, открылся людям, что спасли его от беды. В его голосе звучала печаль, когда он рассказывал, что его преследует страшная сила – Чертовщина Олзгора. Он предупредил близнецов, что долго оставаться на одном месте опасно, ведь взгляд Чернозмея мог настигнуть его в любой миг. А Олзгор, как тень, следовал за ним неотступно, жаждая использовать мудрого Кота в своих тёмных замыслах. Баюн пообещал братьям, что с первыми лучами солнца покинет их дом, чтобы не навлечь на них слёз Мары.

Теперь Кот сидел за столом на табуретке в уютной избе братьев, наслаждаясь ароматными оладушками, которые приготовила для них добрая соседка Февронья. Она поставила блюдо на стол, ещё дымящееся, и, украдкой бросив взгляд на чёрного Кота с глазами цвета янтаря, поспешила вернуться домой.

Уже четвёртую ночь её крошечный внук, едва научившись лепетать, заливался слезами и кричал до самого рассвета, доводя всех вокруг до отчаяния. Когда пришла Серая Ведьма по просьбе Февроньи, она сказала, что причина страданий ребёнка – Ты́рта, злобное существо, притаившееся под кроватью. Никакое обычное оружие не могло поразить эту Нечисть. Лишь тишина могла одолеть её, но какой покой мог быть, когда малыш постоянно вскрикивал от страха? Стоит ребёнку задремать, как Тырта выползал из своего укрытия, пугая его своим отвратительным обликом, заставляя снова биться в истерике. Мало кто из смертных мог увидеть это чудовище, да и детям оно открывалось лишь в самые мрачные часы ночи.

Дожёвывая последние ароматные оладушки, кот Баюн повернул голову к мальчишкам, сидящим вокруг стола, и настороженно прислушался к их рассказу – истории столь зловещей и таинственной, будто сама ночь сошла с небес и замерла рядом, слушая вместе с ним про ребёнка, чей жалобный голос разносился над заброшенными садами. Слушая рассказы ребятишек, Баюн медленно поднял свою пушистую лапу и лениво начал приводить её в порядок языком, готовясь принять решение, важное для всей деревни.

– О, милые мои друзья! – сладко пропел Кот, плавно вытягивая слова одно за другим, словно шелковистую нить. – Не существует дела легче и приятнее, нежели возврат спокойствия туда, где уже поселились тревога да смута… Только укажите мне путь к дому с ребёнком, откройте дверь к той комнате, откуда звонкий детский плач, подобно колоколу тревоги, сотрясает воздух тихого селенья нашего.

***

Солнце медленно опускалось за тёмную гряду гор, уставшее бороться с заволакивающими тучами, оставляя за собой угасающий отблеск багряного света. Тяжёлые свинцовые облака снова тяжело нависли над деревней, придавливая своими шероховатыми краями старые, потемневшие от времени серые крыши домов. Вскоре воздух сотрясла тяжёлая тишина, нарушаемая лишь шёпотом первых капель холодного дождя – мелкого, нудного и пробирающего до костей.

Кот, морщась и недовольствуя своим положением, осторожно ступал по мокрым камням узкой улочки, аккуратно вытирая каждую лапу, едва касаясь земли, чтобы избавиться от неприятной влаги. Он двигался величественно, непринуждённо перебирая задними конечностями, держа туловище прямо и высоко подняв голову, каждый раз поправляя на плече кожаный ремень гуслей.

И вдруг вечернюю сырость прорезал отчаянный, душераздирающий детский плач, пронёсшийся из старого деревянного дома с крохотными окнами-щёлочками, спрятанного среди заросших дворов и заброшенных садов.

Подойдя к ним, Любомир осторожно постучал в одно из них. Сразу же, раздвинув штору, к мальчикам высунулась бородатая голова. Это был отец беспокойного ребёнка. Сейчас его вид ничем не отличался от какого-нибудь Нечистого: воспалённые глаза, красные, как маки; серое осунувшееся лицо, бледное, словно праздничная скатерть; взъерошенные волосы, давно не видавшие гребня. От увиденного Баюн даже отпрянул назад, испуганно мяукнув: “Тырта!”, но через мгновение, виновато озираясь, исправился:

– Откройте, дверь дома своего, милостивый хозяин! Сердцем чую – терзают вас печали несчётные, да тяжкий груз забот душою тяготит. Откройте дверь настежь, позвольте мне переступить порог ваш скромный, ибо ведаю я истинную причину невзгод ваших. Пусть мой голос тихий раздастся под сводами жилища, дарует покой сердцу вашему.

Замечая сомнения в лице мужчины, мальчики положительно закивали головой и отец ребёнка, знавший и близнецов и кузнеца, скоро запустил гостей в дом.

Сквозь сумрак комнаты разносился нескончаемый плач – пронзительный, надрывающий душу звук, будто тонкие нити тишины разрывались одна за другой. Этот крик резал уши, пробирал до самого сердца, оставляя горький след боли и отчаяния. Однако детский голос был не единственным эхом страдания в доме.

Угол возле потрескивающей печи приютил женщину, чьи заплаканные глаза словно хранили всю скорбь мира. Она тщетно пыталась спрятаться от всевидящего взгляда Кота, прижимая руки к лицу, пытаясь удержать расползающиеся края собственного горя. Рядом неподвижной статуей стояла старуха, сгорбленная годами и бедами, уткнувшая свое морщинистое лицо в ладони, чтобы слезы бессилия оставались невидимыми никому, кроме себя самой.

Отложив гусли, Кот мягко опустился на четыре лапы и, задрав хвост, в один прыжок оказался на кроватке малыша. Баюн несколько минут, осторожно перешагивая малыша, ходил по лежанке, заглядывая то под неё, то вставал на стену, тыча носом в брёвна. В концовке Кот бесшумно спрыгнул вниз и, усевшись перед кроватью, прижал гусли к белому брюху.

Кот Баюн степенно шевелил лапками, точно бы проверяя остроту когтей о незримую дощечку. Те, кто находился в тот час дома, ощутили, как от жёлтого пламени его взора потёк волшебный золотой дымок, медленно растекаясь повсюду вокруг – прозрачный и едва уловимый, он мягко окутывал комнату своим невесомым покрывалом. Нежная пелена ласкала стены, плавила углы, лениво обвивала потолок тонкими кружевами и тихо стелилась пушистым ковром по гладкому полу.

И вот вдруг дом наполнился дивной музыкой, такой чарующей и нежной, какой ещё никто нигде не слышал. Голос Кота лился сладко, шелестяще и мерцающе, подобно серебристому звону крошечных хрустальных колокольцев, качающихся на лёгком ветерке летней ночи.

Мелодия струилась мягким потоком, проникая в каждый уголок дома, словно теплая волна, нежно согревающая сердце и умиротворяя душу. Она вела слушателя прочь от повседневности, увлекала в волшебный мир, где боль, войны и болезни исчезали навсегда. Там зеленели вековые леса, наполненные ароматом хвои и свежестью прохладной росы, там весело щебетали певчие птицы, попивая хрустальную влагу прозрачных горных родников.

Стены жилища постепенно растворялись, уступая место бескрайнему ночному небу, сверкающему россыпями ярких звёзд. Тёплый ветерок мягко касался лица, колыхая пряди волос, приветствуя каждого гостя своего мира. Над головой медленно кружились звёзды, оставляя после себя серебристо-голубые следы, похожие на лёгкий танец светлячков. Где-то далеко впереди слышалось низкое рокочущее эхо могучего водопада, неумолимо извергающегося в таинственную глубину. Пронзительные голоса невидимых существ отзывались тревожащими аккордами мелодии, будто звуки древней арфы, вторящие музыке самого пространства.

Среди неба величественно парили громадные летающие существа, похожие на китов с крыльями, издававших грустные протяжные трели, навевавшие щемящую грусть и сладкую меланхолию. А внизу плавали бесчисленные корабли, чьи белые паруса трепетали в такт движению волн, отражаясь серебрящимся светом звёзд. Волны поднимали их вверх, отправляя в бесконечное путешествие меж небесных тел, влекомое песней, подобной молитве, пробуждающей чувства восторга и покоя одновременно.

И над всеми этими чудесами звучал тревожный голос Кота-Баюна, чьё исполнение навевало неприятные ощущения: тревогу и страх…

«Эй, слушайте сказ мой старинный!

Во тёмную ночь ненастную,

Через тени леса глубокие,

Предстань, хозяин страшной ночи —

Сон-Мороч да Дремотища-старик!

Ступил тихо-тихо, тяжело дыша,

За порог избушки тесовой.

Оглядел двор богатый,

Посветил над ним месяц серпом острым.

Сел в горнице тёплой уютной,

За столом дубовым крепчайшим друженьким.

Погасил дыханьем огонь полевых свечек,

Темнотой заполнил воздух густотой ночной.

Звонким смехом злодейским распустил туманы ночные,

Закружил пляску буйную дикомужную,

Будто ветер шальной сорвал покрывало осени алой.

Заплясал по избе шумливо-грохотно,

Забормотал старые сказки колдовскими заклинаниями хитрыми.

Стеночки скрипят голосом тяжким звончатым,

Струны гуслей плачут эхом грустным печальным.

Покрутил венцы ветром снежным студёным,

Засверкали свечи бледно-синим мёртвым огнём тусклым.

Взяв за руку Ведьму нашу,

Увёл её в даль загробную владений темниц своих роковых.

Остальных окунул сном вечным глубоким,

Сном непробудным».

***

Из мрака тьмы, царившей под детской кроватью, медленно появилась костистая, покрытая буграми рука с тонкими пальцами-крючьями, украшенными острыми кривыми ногтями. Пальцы тихо шарили по полу, ,ощупывали невидимые следы – здесь были чужие шаги, неизвестная опасность… Вслед за первой худой рукой, пробуя пространство вокруг себя, неуверенно выпростала другая такая же бледная, сморщенная лапа, длинные пальцы которой нервно вздрагивали, соприкасаясь с прохладной древесиной пола.

И вот уже краем глаза видно, как исподтишка из сумрачной щели медленно проступила лохматая, заросшая густыми седыми космами голова Тырты – Ведьмы-воровки детских сновидений. Ее жуткое морщинистое лицо было скрыто спутанными прядями волос, источавших запах земли и плесени. Согнувшись пополам, она робко вылезла наружу, бесшумно скользнув вперед, чутко принюхиваясь и тревожно осматриваясь кругом. Но там, где должна была находиться детская кроватка с теплым дыханием ребенка, стояла лишь сероватая пелена тумана, равнодушно скрывающая всё живое…

Тревожное сердце Тырты замерло, когда перед её глазами возник туман – знак великой опасности, неумолимого испытания для неё самой. Мгновение спустя, собрав всю свою решимость, страшилище смело ступило вперёд, оставляя прежний уют мракобесия и погружаясь в таинственный туман.

Нечисть являла собой живое воплощение кошмара – маленькая сгорбленная карга с жалкими костлявыми лапами и тонким извивающимся хвостом, будто большая крыса, выползшая из норы.

Тырта, смутившись внезапной, тревожной тишиной, осторожно поднялась на шероховатые когтистые лапы, вытянулась изящно, точно кошка-воришка, выпрашивающая любимое угощение у доброго хозяина.

Хриплым голосом, подобным скрипу ветхих ворот, Нечисть зловеще затянула свою песню, тяжело подтягиваясь вверх по кровати, приближаясь к малышу, чтобы пробудить его слезы и вновь услышать сладостное пение детского плача, наполняющего сердце Тырты радостью.

Баюн, до сих пор неподвижно наблюдавший эту мерзкую картину своими наполненными огнем глазами, бесшумно приблизился еще ближе, сверкнув саблевидными коготками, и в одно мгновение стремительно прыгнул на спину ведьмы, глубоко вонзив острые зубы в худые морщинистые шеи чудовища.

Тырта пронзительно взвизгнула, сдавленно хрипя – тело её выгнулось судорожной дугой. Зверски рванувшись вперёд, Баюн пригвоздил чудовище к постели, впиваясь стальными когтями, острыми словно ножи палача, в выступающие кости твари. Началась яростная схватка, сотрясая стены старого дома жалобным писком, похожим на истошное верещание крысы, угодившей в жестокий капкан охотника.

Но этот жуткий зверь был лишь жалким подобием настоящего хищника, не чета Коту. Оскалившись свирепо, Баюн глубоко запустил лапы в иссохшую кожу Тырты, мощно разорвал распухшее от скверны существо надвое. Кровавые ошмётки чернеющей мерзости медленно сползли на пол, оставив за собой омерзительный запах помоев.

Отбросив куски Нечисти в сторону, Кот запрыгнул на кровать и, выгнув спину, ощетинился, опасаясь, что даже в таком состоянии Тырта может быть опасной. Но две её половинки уже начали тлеть и растворяться в жёлтом тумане, чуть разбавляя его зелёной дымкой. Тырта была мертва.

Баюн понюхал воздух. Почувствовав в доме запах серы, Кот убедился в победе. Спрыгнув на пол, Ясный вновь уселся перед гуслями, легонько развернув их лапкой.

Его страшные клыки уменьшились, взъерошенная шерсть вновь приобрела ухоженный вид, а когти перестали скрести по деревянному полу, лишь слегка выглядывая из мягких лап. Пылающие угольями глаза погасли, а выросший до размеров молодой рыси силуэт постепенно возвращался к прежним очертаниям.

Баюн огляделся вокруг. Весь дом погружён в сон: близнецы мирно спят у порога, положив головы на сомкнутые ладошки; мужчина дремлет, сидя на табуретке, опершись спиной о крепкое бревно; женщины тихонько посапывают за столом, уткнувшись лбами в поверхность стола. Улыбнувшись и качнув головой, Кот прищурился и начал напевать Разбудку – песню, без которой никто бы не пробудился от сладкого сна, навевающего Колыбельной Баюна.

Песня эта дышала ароматами свежести раннего утра – солнечное утро искрилось росою и было полно сладостных чарующих мелодий. В её звуках звенело жизнерадостное, задорное жужжанье пчёлок, покидавших уютные соты родного улья; веселились птички, рассыпаясь радужными трелями среди просветлённых ветвей деревьев, встречающих долгожданный восход солнца, наполненные восторгом и счастьем от новой жизни дня. Трепеща крылышками, переливались яркими красками, одаряя слушателя чистым весенним настроением.

На широкой зеленеющей поляне разносился мерный ритм стучащих барабанов да протягивали звуки соловьиной песни балалайка и деревянные трещотки – весёлые уличные музыканты шествовали вдоль тихих тропинок, радуя прохожих живым искусством народного творчества. А Кот-Баюн распевал свою песню – голос его был подобен мёду, льющемуся тонкой струйкой сквозь прозрачный летний туман, ласково касаясь каждого сердца, даря тепло и вдохновение начинающегося прекрасного дня.

«Просыпаемся: сон давно уж исчез,

Оставив нас в объятиях рассвета.

Возвращаемся в дом, где он нас не нашел,

Где тени ночи растворились без следа.

А что не нашел – значит, не искал,

Вместо людей он Тырту забрал.

Солнце вновь озарит эти крыши домов,

Озаряя мир светом золотых снов.

И для вас я теперь Разбудку пою:

Пусть каждый услышит песню мою».

Голос его наполнял воздух теплом и надеждой, словно нежное прикосновение первого луча солнца.

Тонкий, жёлтый туман постепенно растворялся, будто тонкая дымка утреннего солнца растекалась над бескрайним морем спокойствия. Комната вновь оживала, освобождаясь от таинственного полумрака и снова наполнялась мягким сиянием, льющимся сквозь окна. Поначалу погружённые в глубокий сон, люди неспешно приходили в себя – озадаченные, растерянные, пробуждённые волшебством, они осматривали окружающее пространство, осторожно ища знакомую реальность среди воспоминаний странного, затуманенного сновидения.

– Мы спали? – В голосе женщины звучало одновременно удивление и облегчение. Она впервые за несколько бессонных ночей смогла отдохнуть.

– Невозможно столько проспать! – Мужчина провёл руками по своему освежённому лицу, на щеках которого играл здоровый румянец. – Кажется, прошло минимум три дня!

– Мне снились родители, – тихо сказал Даромир, протягивая руку брату, который поднимался с пола. Его голос был полон грусти. – Они говорили, чтобы мы заботились друг о друге. Впереди нас ждёт нечто… необратимое…

– Один сон на двоих, – кивнул Любомир, взглянув на брата. – Точно такой же, как мой…

Все уже проснулись. Только маленький ребёнок продолжал мирно сопеть, уткнувшись лицом в одеяло и сунув в рот свои пухлые пальчики. В углу комнаты лежала мёртвая крыса, разорванная, как старая перчатка.

***

С трудом переводя дыхание, покрытые грязью и увешанные репейником, трое Ловчих опустились на колени перед Чёртом, стоящим к ним спиной. Вокруг них выстроилось несколько десятков Мертвецких Коней с оскаленными и рычащими всадниками. Чёрная мантия Чёрта почти касалась земли, а её края, развеваемые порывами ветра, иногда обнажали наплечники доспехов, напоминающих черепа рогатого дракона. Пока Ловчие сбивчиво объяснялись, Чёрт держал руки за спиной, и те, кто говорил, замечали, как беспокойно шевелятся его длинные пальцы в шипованных перчатках.

Чёрт был явно взволнован. Когда Ловчие закончили рассказывать свою историю, они замолчали и, обмениваясь быстрыми взглядами, покорно ожидали ответа. Ещё несколько долгих минут Чёрт оставался неподвижным, не оборачиваясь к своим подчиненным. Затем, резко взмахнув плащом, он повернулся лицом к охотникам, протягивая вперёд руку с раскрытой ладонью. Красное облако дыма вырвалось из ладони и окутало Ловчих, поднимая их над землёй на уровень лица Чёрта.

Под гнётом леденящего душу страха Ловчие наконец-то увидели вблизи своего грозного повелителя. В глазах Чёрта пылал огонёк демонической силы – холодный, бесчеловечный огонь, который постепенно выжигал последние черты подобия человеческого облика с их бледных, искажённых ужасом лиц. Словно живое пламя, этот взгляд стирал память, разум и чувства, оставляя лишь чёрную пустоту и клубящийся дым над покорёнными телами.