Полная версия
– Ну и? – Мэл чуть заметно подмигнул.
– Я мерзавец! – почти выкрикнул Антон. – Я предатель…
– И что? – Мэл усмехнулся.
Антон молчал.
– Не имеет значения, – сказал Мэл. – Я тебе не судья. Теперь у тебя одна задача и одна мысль в голове: как бы забросить мяч в корзину. Это единственное утешение, которое я могу тебе предложить… И будь доволен: другим и такое утешение недоступно.
* * *Смысл его слов дошел до Антона много позже.
Игровое поле было местом, заменяющим жизнь, а душевая – аналогом смерти. Символом отчаяния.
Во время игры он думал только о мяче. Только о том, как избавиться от защитника-опекуна и «предложить» себя разыгрывающему. Как точнее сделать передачу. Как обвести. Как отобрать. Как забросить.
Будничная гибель, подстерегающая его в момент результативного броска, перестала пугать. Только огнемет по-прежнему вызывал ужас, но огнеметами и Людовик, и Мэл пользовались в исключительных случаях. На глазах Антона однажды сожгли Сашу и однажды – Вову. Сам он подобной участи до сих пор избегал.
Зато в душевой он всегда помнил, что случилось. В душевой он всегда думал о маме и о красном яблоке на дне спортивной сумки. Стоял лицом к мокрому кафелю, слушал, как переговариваются ребята в соседних кабинках, видел зеленый двор под ногами – и мамино лицо, когда она узнала.
Ленка почти не вспоминалась.
Она, наверное, уже родила. А может быть, прошел только один день… А может быть, сто лет. И там нет уже никого, кто его знал. И, значит, мама уже свободна от…
А может быть, это навечно.
– Слушай, Сашка…
– Чего?
– А что эти козлы, в армии… что они с тобой делали?
– Отстань, – Саша сразу отдалился, насупился и поскучнел.
– Ты понимаешь, – сказал Антон, глотая горячую воду. – Меня ведь никто… Я из тех, кто «из-за жвачки повесился». Только я не вешался. Я…
– Мало ли, – сказал Саша. – Вон Славка-младший тоже. У него папаша был бизнесмен. Славка в Англии, в колледже… так ему надоело. Выбрал, понимаешь, свободу. И ты выбрал свободу. Ну и я тут, вместе с вами. Через этих козлов.
– А у тебя мама осталась?
Саша посмотрел вверх, не жмурясь под струями воды, как будто глаза его были стеклянные:
– Хоть бы справедливость была… А так – никакой справедливости. Людовик меня поменяет, если только что… Я ему говорил – вы же все про меня знаете. Я ж не с жиру, а от отчаяния… А он говорит – ну и что.
* * *– Что с тобой, Тоша?
Антон молчал.
Вот уже вторую игру он откровенно саботировал. Ронял мяч. Промахивался из выгоднейших положений. Равнодушно следил за игрой, ходил по площадке пешком, будто сторонний наблюдатель.
– Что с тобой, ты перехотел играть? Надоело? Готов расстаться с ребятами – и со мной?
– Да, – сказал Антон.
– Что?!
– Я готов пойти на общих основаниях, – выговорил Антон, глядя Мэлу поверх головы. – Это было бы справедливо.
Мэл помолчал. Взял Антона за плечо; его прикосновение было, как ласка гигантского богомола:
– Ты что-то знаешь о справедливости? Поделись со мной. Я вот не знаю.
* * *– Это Данилка, – сказал Людовик. – Отлично играет в нападении. Прошу любить и жаловать… Антон, можно тебя попросить размяться с Данилом один на один?
Парень был двухметровый и очень молодой. Лет шестнадцати, не больше. Насупленный. Напряженный, но не испуганный. В хорошей футболке от известной фирмы.
– Давай, – Мэл бросил Антону мяч. И пока мяч летел – Антон успел понять, что Сашу больше не увидит.
«Что ты знаешь о справедливости?»
Почему – Саша?!
Он, Антон, добровольно отказался от поблажки. А Саша – тот всегда боялся пойти на общих основаниях…
«Людовик меня поменяет, если только что…»
И вот он, Антон, играет с каким-то Данилкой.
…Этот подросток был решителен и самоуверен. И он был на полголовы выше Антона; игра шла по кругу: Данил прижимал Антона к линии, мяч выходил в аут. И снова: Данил прижимал Антона к линии…
– Хорошо, – сказал Людовик. – Мэл, Антон, обождите меня недолго.
И ушел за забор – вместе с Данилом.
– Менять будет, – сказал Мэл.
– Что? – не понял Антон.
– Этот не годится.
– А чем ему не угодил Саша?!
Мэл пожал плечами:
– Ведь это он себе выбирает игроков, а не я и не ты… Правда?
И в ту же секунду появился Людовик с другим парнем – это был ровесник Антона, затравленный, мосластый, в поношенной флотской тельняшке.
* * *Когда счет в новой игре сделался две тысячи сто восемь – две тысячи девяносто в пользу команды Мэла, Людовик отложил армейский автомат. Антон еще не видел огнемета – но знал, что он непременно появится; он знал это – но все равно рванулся к кольцу. Зная, что заколотит.
Мяч был оранжевый, а огонь – белый. Если смотреть изнутри. Белый с тонкими черными веточками, похожими на кровеносные сосуды. И Антон бежал и горел – долго, несколько длинных секунд.
В огне сворачивались листья каштана. И листы чьих-то писем – детский почерк; и оплывали, будто льдинки, цветные и черно-белые фотографии…
Они с Ленкой на море. С «сувенирным» видом за плечами. Ленка улыбается и обнимает Антона за шею.
Ленка в тонком халатике на мокрое тело.
Ленка…
«Мама! Забери ты меня из этого лагеря. Тут скучно, в девять вечера спать, и все время дождь. И вожатый противный. Я жду тебя в воскресение…»
Когда Антон смог открыть глаза, в воздухе все еще пахло паленым. И ноги в кроссовках стояли кругом – в серых и синих кроссовках; потом блеснула будто яичная скорлупа, и белые, как пароход в далеком море, большие тяжелые кроссовки выплыли откуда-то и остановились у Антона перед глазами.
– Вставай, – сказал Мэл.
Копоть была всюду. И – запах.
– Теперь ты имеешь представление о месте, куда так просился, – сказал Мэл Антону на ухо. – Поэтому соберись и играй дальше.
* * *Вода стекала в забранную решеткой дыру посреди душевой. Ребята говорили вполголоса и косились на Антона с опаской. Новенький – его звали Кирилл – сидел на корточках, обхватив руками стриженую голову.
Вода была черной. Копоть никак не желала отмываться.
* * *– Мэл…
– Да?
– Я ведь не могу ничего исправить… Ничего вернуть. Ведь не могу?
Мэл хмыкнул:
– Ты хочешь, чтобы я тебя утешал?
– Нет, – сказал Антон. – Я просто спросил. Я подумал… Ведь трудно забросить мяч под огнеметом, правда?
– Трудно, – согласился Мэл.
Антон отвел глаза. Посмотрел на свои руки. Ладони были серые как пепел.
– А что, если кто-то сделает? Это? Забросит в огне?
Мэл некоторое время его разглядывал, а потом вдруг расхохотался:
– Ты хочешь торговаться, что ли? Нет – я тебя правильно понял? Ты хочешь заключить договор?
У него были ровные острые зубы. Большая слива на футболке переливалась всеми оттенками синего.
* * *Счет был пять тысяч сто тридцать шесть на пять тысяч двести в пользу команды Мэла. Новичок Кирилл был очень хорош в игре, но слаб психологически. Всякий раз, когда в спину ему ударяла автоматная очередь, он умирал всерьез и надолго; его приходилось едва ли не силой поднимать с подмерзшего снега и пощечинами приводить в чувство. И долгие минуты после этого Кирилл мыкался по площадке, будто слепой котенок; команда Людовика теряла очки, и Антон знал, что скоро придет очередь огнемета.
Пришла.
Антон выпрыгнул с линии штрафной – и увидел Вову, который рвался к кольцу и был совершенно открыт. И Антон паснул, и Вова обязательно заколотил бы, если бы тонкая огненная струя, прицельно выпущенная Людовиком, не превратила его в пляшущий факел.
Мяч ушел в аут.
Новичок Кирилл сел на снег.
Антон подошел к черной кукле, которая еще секунду назад была Вовой, и которая через секунду снова станет Вовой, грязным и отвратительно пахнущим.
– Моя очередь, – сказал Антон угрюмо. – Вытащишь на себя меньшего Славика и паснешь мне… Понял?
И Вова кивнул.
* * *…Внизу был зеленый двор. Большие каштаны. Машины у соседнего подъезда. Провода.
Скрежетал жестяной козырек.
Приглашающе покачивались кроны. Мягкими струями изгибались облака, звали полетать…
Опрометью, как нашкодивший кот, он кинулся прочь от края крыши. Спотыкаясь, путаясь в какой-то проволоке, налетая на антенны, снося все на своем пути – прочь, на лестницу, в полумрак.
Шестнадцатый этаж. Пятнадцатый. Четырнадцатый…
Кто-то отшатнулся с дороги:
– Ты чо, сдурел?
(Огонь мешал и думать, и видеть. Мяч был белый. Все было снежно-белое. Пальцы уже лопнули, обуглились, но глаза еще видели белый-белый свет этого последнего огня.
Пламя было плотное, будто желе. Белое с черными прожилками.
Антон успел увидеть, как над кольцом со сгоревшей сеткой…
К тому моменту его уже не было, он сам уже почти сгорел…
Опускается большой, неправильной формы мяч, будто голова снежной бабы…
Катится по краю кольца – и валится внутрь…)
Он выбежал на этот незнакомый двор, под это незнакомое солнце, под взгляды незнакомых старушек. Тех старушек, которым так и не пришлось стать свидетелями его полета…
(Огонь…)
Его провожали прокручиваниями пальцев у виска; он бежал по тротуару, задевая прохожих, кинулся к телефону-автомату, но не смог набрать номер и бросился бежать дальше…
(Зеленый двор под ногами. Скрип жестяного козырька…)
Вот дом.
Вот этаж.
Вот дверь.
Сейчас откроют.
– Мама!..
* * *Стены душевой были облицованы белой кафельной плиткой. Кое-где вместо выпавших кафельных квадратов темнели пустые бетонные четырехугольники. На потолке набрякали тяжелые капли, а из душа хлестала широким веером горячая, очень горячая вода.
Волосы
* * *Газетенка, где Егор работал одновременно редактором, корректором и верстальщиком, долго болела, задерживала тираж, зажимала зарплату, морочила голову – и наконец развалилась, задолжав Егору денег за три рабочих месяца. Таким образом накануне свадьбы (а о свадьбе они с Олей решили давно и окончательно) он оказался безденежным, безработным и печальным.
Разумеется, он тут же взялся искать новую работу. Все знакомые уверяли, что с его-то разнообразными умениями устроиться будет проще простого – однако хорошие места были уже заняты, а плохие (крохотная зарплатка плюс двести сорок дурацких обязанностей) Егора не устраивали.
Свадьба откладывалась. Что это за свадьба – студентка и безработный? Олины родители роптали.
И Егор уже смирился с необходимостью устраиваться на плохую работу, когда во время очередного обзвона по газетным объявлениям ему ни с того ни с сего назначили собеседование. И он поплелся, заранее зная, что ничего из этой затеи не выйдет, потому что вакантное место предполагалось не просто хорошее – оно было на диво хорошо, а значит, и занять его предстояло чьему-нибудь другу или родственнику.
– Вы нас устраиваете, – сказала нестарая ухоженная женщина, одаривая Егора холодной менеджерской улыбкой. – Можете хоть сегодня приносить трудовую книжку.
Он так обрадовался, что даже растерялся. Денег, которые эта фирма собиралась ему платить, хватило бы не просто на свадьбу – на медовый месяц где-нибудь в теплых краях.
– Работа у нас напряженная, так что постарайтесь не болеть, – сказала менеджерша уже без улыбки. – То же касается опозданий… Кстати, у вас есть костюм? Наш шеф не терпит неряшества, никаких свитеров и джинсов на работе… Это не очень вас напряжет? И еще одно, – она поиграла изящной зажигалкой. – Все сотрудники нашей фирмы посещают одну и ту же парикмахерскую, одного и того же мастера – бесплатно, – тут она снова улыбнулась, но на этот раз тепло и даже по-заговорщицки. – Видите ли… Шеф – классный специалист, отличный руководитель. Но он просто поведен на стиле. Стиль должен быть во всем, от шнурков и до прически. И поэтому у фирмы заключен договор с хорошей парикмахерской – мы платим за обслуживание наших сотрудников. Это очень удобно, вы не находите?
* * *И Егор подписал договор.
Костюм в шкафу у него имелся – моль его, по счастью, пощадила. Оля сама выбрала и подарила Егору его первый в жизни галстук; известие, что Егор теперь сотрудник столь приличной и щедрой фирмы, привело ее в состояние легкой эйфории.
– Ну я же говорила, что ты гений! – говорила она, танцуя по комнате.
– Ну я же говорила, что все получится! – говорила она, отглаживая Егоровы брюки.
– Ну ты просто супер! – бормотала она, поправляя ему воротничок. – Элегантный, как пингвин в Антарктиде!
В воскресенье вечером они вдвоем отправились в парикмахерскую – ту самую, где Егора должны были бесплатно обслужить. В пустом светлом зальчике их встретил сухонький, совершенно лысый парикмахер лет шестидесяти с лишним:
– Егор… как вы сказали? Заваров? Есть такое дело, новый сотрудник «Инфо-Весты»… А вы, девушка? Просто так? Ну что ж, садитесь, Егор, выберем вам что-нибудь стильное…
Минут через пятьдесят они вышли из парикмахерской, напоенные чаем и, в общем-то, довольные. Егор раздувал ноздри от непривычных парфюмерных запахов; Оля мечтала о свадьбе. О том, что медовый месяц – или хотя бы медовую неделю – надо будет подгадать под рождественские каникулы…
В понедельник Егор приступил к работе на новом месте – в девять ноль-ноль, минута в минуту.
* * *Первую зарплату они с Олей отметили в кафе. Пили шампанское. Много смеялись. Много мечтали.
Провожая Олю домой, Егор взял такси. И, катясь по ночным улицам, вдруг увидел, как прекрасен ночной город. Как много в нем праздничных витрин, цветных огней рекламы, красивых машин и респектабельных прохожих.
И на том его открытия не закончились.
Каждый день работы в «Инфо-Весте» оборачивался открытием. Ни в одной конторе, ни в одной фирме – а их на Егоровом счету было не так уж мало – ему не доводилось видеть таких теплых, искренних отношений между сотрудниками. Поначалу Егору казалось, что так быть не может, что он просто чего-то не замечает – но сколько он не пытался разглядеть в ежеутренних приветствиях, объятиях и рукопожатиях тень лицемерия, вранья и нелюбви, – ему ни разу не удавалось этого сделать.
Каждый стол был «обжит» – фотографии, сувенирные статуэтки, беззлобные карикатуры на шефа, домашние тапочки под столом (их надевали только сидя, чтобы никто не видел). Женщины являлись на работу на высоченных каблуках, мужчины – непременно при галстуках, но на этом официоз и заканчивался; обращались друг к другу в основном на «ты», дни рождения праздновали вместе, причем поздравления никогда не были формальными – всякий раз с душой и выдумкой, как в хорошей семье. По воскресениям устраивали пикники, выезжали на футбол, и шеф не отставал от прочих ни в розыгрыше мяча, ни в намазывании бутербродов; у шефа была жена и двое сыновей, но за два месяца работы Егор видел их лишь однажды.
Прочие работники фирмы обходились без семей, и это поначалу встревожило Егора – однако ему объяснили, что шеф вовсе не против женитьбы, детей и всего прочего. Просто сотрудники «Инфо-Весты» в большинстве своем еще молоды и увлечены карьерой.
Фирма выпускала модный глянцевый журнал, но этим ее деятельность не ограничивалась. Чередой шли какие-то проекты, контракты, пакеты; Егор просиживал за компьютером дни напролет, у него не оставалось времени даже на перекур – потому он, прежде не раз бросавший курить, вдруг отказался от сигареты легко и как бы незаметно.
– Ну ты даешь, – сказала Оля и тоже попыталась бросить, но безрезультатно.
Теперь они виделись реже. Работа отнимала у Егора слишком много времени, но оба знали, что вынужденная разлука – ненадолго: заявление в ЗАГС было подано, и приготовления к свадьбе шли полным ходом.
Раз в две недели – Егор привык уже – он навещал лысого парикмахера, и тот приводил его волосы в состояние «люкс». Егору казалось, что новая прическа всякий раз наполняет его новой энергией; так или иначе, в транспорте ему все чаще улыбались совершенно незнакомые девушки.
– Что значит сменить имидж! – говорили старые знакомые, уважительно покачивая головами.
Кажется, Оля даже ревновала. Пыталась даже покритиковывать Егорову прическу – то слишком коротко, то слишком по-пижонски…
Егор купил себе два новых костюма и каждое утро задумывался перед зеркалом: какой из дюжины галстуков выбрать?
* * *– Скачай мне реферат из Интернета, – попросила однажды Оля.
Егор не сразу понял, чего она хочет.
– Ну, реферат, – повторила Оля. – С рефератного сайта.
– Но это же рабочий компьютер, – пробормотал Егор, которому было ужасно стыдно – за Олю, которой пришла в голову такая неудачная мысль. – Я не могу для себя… Это рабочий комп… А кроме того – что ты, разве сама не можешь написать реферат?
Оля посмотрела на него, как на инопланетянина. Захлопала ресницами:
– Я не думала… честно говоря… нет, пожалуйста, раз у тебя за спиной стоят и смотрят, что ты делаешь – тогда не надо никаких рефератов… Я другое место найду, где скачать… Но я думала…
– Никто у меня за спиной не стоит, – сказал Егор, уязвленный. – Просто не принято это! Некрасиво, понимаешь?
* * *Подготовка к свадьбе шла своим чередом, но отношения у жениха и невесты разладились. Егор честно пытался разобраться в Олиных обидах; их накапливалось с каждым днем все больше, Егору все труднее было сдерживать раздражение. Например, его бесило, когда Оля звонила к нему на работу – а ее обижало, как это он посреди рабочего дня не хочет с ней разговаривать.
Однажды – дело было в воскресенье вечером – состоялся наконец длинный, неприятный разговор, после которого Оля ушла в слезах и просила не провожать ее. Егор побрел, куда глаза глядят; Олины упреки торчали из него, как иглы из швейной подушечки.
Она говорила, что он изменился. Как по нему, то изменилась-то как раз она; она говорила, что он ничего не видит вокруг и думает только о себе – а сама-то хоть раз пыталась о нем подумать? Понять его?
Как-то само собой было ясно, что свадьба откладывается на неопределенный срок, а то и отменяется вовсе. Это при том, что уже куплено подвенечное платье и приглашены Олины друзья-подружки…
Он зашел в кафе. Выпил коньяка; потом зашел в павильон с игровыми автоматами и проиграл кучу денег. Потом увидел допоздна работающую парикмахерскую и вспомнил, что завтра на работу, а прическа потеряла уже любимую шефом «стильность». Порадовал своим визитом сонную парикмахершу, отыскал в каталоге ту самую стрижку, которую обычно делал ему лысый цирюльник, любимец шефа. Ткнул пальцем: вот так, мол.
Дамочка справилась на «отлично». Глядя на себя в зеркало, Егор не смог отличить дамочкину работу от работы штатного шефова парикмахера.
Он расплатился и пошел домой – и позвонил Оле, и попросил прощения, и договорился встретиться с ней завтра – сразу после работы…
* * *– Егор, можно вас на минутку? – спросил шеф.
Егор насторожился. Никогда прежде шеф не звал его к себе в кабинет. Не было повода.
Шеф кивком попросил секретаршу выйти. Плотно прикрыл дверь; Егор удостоверился, что надвигается неприятность.
– Егор, – негромко сказал шеф, усаживаясь в вертящееся кожаное кресло, – вы договор подписывали?
– Да, – сказал Егор, тщетно пытаясь сообразить, в чем его прокол.
– А почему вы его нарушаете?
– Я нарушаю? – глупо переспросил Егор.
Шеф наклонился вперед:
– Вы в какой парикмахерской стриглись вчера?
– А, это! – Егор улыбнулся с облегчением, однако под тяжелым взглядом шефа его улыбка быстро истаяла.
– Вам кажется, это забавные мелочи? – сумрачно поинтересовался шеф. – Вам напрасно так кажется. Еще один такой случай – и вы будете уволены, Егор, в тот же день… Имейте в виду.
И кивнул на дверь, не желая слушать оправданий.
* * *– Шеф ненормальный, – сказал Егор Лике, чей стол помещался напротив. – Ну скажи, чем эта прическа хуже той, обычной?
Рабочий день полчаса как закончился, но сотрудники, казалось, вообще не смотрели на часы. Ни на одном мониторе не бегал рыцарь, не сражались ландскнехты, не переворачивались карты. Все работали – самозабвенно, охотно, азартно.
Егор огляделся. Детские рисунки на стенах, домашние тапочки под столами, полтора десятка людей, увлеченных каждый своей работой – скучной работой, если вдуматься… Рутинной работой. И ведь на больших часах уже без двадцати семь!
– Нормальная прическа, – пробормотала Лика, просматривая чей-то интернет-обзор. – Отстань.
Егор провел ладонью по макушке – и вспомнил, что ровно в шесть часов обещал позвонить Оле.
* * *– Заварка!
Егор вздрогнул. Школьная кличка, брошенная посреди деловитой толпы у входа в супермаркет, была как бумажный самолетик на капоте БМВ.
Почему он решил, что это именно его позвали?
– Эй, Заварка!
Он оглянулся снова – напротив, отгороженный потоком людей и тележек, стоял Мэлс Иванов. Чей-то фольксваген едва не подталкивал его под зад, тщетно пытаясь объехать толстого Мэлса и выбраться с парковки.
– Тю, – сказал Егор, и это незабвенное междометие тоже было оттуда, из бурного школьного отрочества.
И шагнул навстречу Мэлсу, испытывая противоречивые чувства – они с Ивановым никогда особенно не дружили. С Ивановым никто не дружил; ему даже кличку не придумывали, потому что родное имя у него было под стать самой хлесткой кличке. Маркс-Энгельс-Ленин-Сталин.
Правда, иногда Мэлса звали еще «Шаман». Он был до жути косоглаз, но ни капельки не комплексовал по этому поводу. Он носил в портфеле обезьянью лапу (настоящую, засушенную), на уроках читал странные книжки на странном языке, который называл немецким, хотя англичанка (которая и немецкий когда-то учила) уверяла, что тексты в Мэлсовых книжках – полная белиберда, а картинки – просто вызов разуму. Книжки изымались и запирались в недрах учительского стола, но потом странным образом снова оказывались у Мэлса, и он снова читал их – при этом один его глаз смотрел в книгу, а другой, совершенно законопослушный – на доску…
Учителя старались с ним не связываться. Правда, когда Мэлс принес в школу человеческий череп, ему все-таки снизили оценку по поведению.
– Какими судьбами? – спросил Егор и сам устыдился банальности фразы. – Как жизнь молодая? – спросил он снова и устыдился еще сильнее.
Мэлс смотрел на него – и одновременно на фольксваген, который устал маневрировать и жалобно засигналил.
– Женишься? – спросил Мэлс.
Егор растерялся:
– Ну, в некотором роде…
И подумал, что слухи о предстоящей свадьбе могли, в конце концов, дойти и до бывшего одноклассника.
– Пошли ко мне, – ни с того ни с сего предложил Мэлс.
Егор не хотел. Несколько секунд ушло на то, чтобы придумать предлог повесомее; Мэлс вдруг улыбнулся:
– Да не выдумывай… На полчаса зайди, спаивать не буду, я вообще не пью… Жалко тебе?
Егор открыл рот – и закрыл его снова.
– За углом, – Мэлс махнул рукой. – Я квартирку снимаю тут, в двух минутах. Пошли, Заварка. Идем.
И Егор пошел. В Мэлсовой манере приглашать в гости было что-то… не назойливое, но обезоруживающее. Да и в самом деле – почему не зайти на полчаса к однокласснику, с которым не виделся Бог знает сколько лет? Интересно ведь – что с ним стало, как живет, чего добился…
Так – или примерно так – уговаривал себя Егор, поднимаясь по узкой, пахнущей котами лестнице.
Квартирка была примерно такая, как Егор ожидал увидеть. Тесное жилище холостяка, в меру захламленное, в меру обустроенное, с хорошим компьютером на колченогом письменном столе, с новой микроволновкой и дохлым тараканом в пепельнице.
Таракана Мэлс вытряхнул в форточку. Кивнул на кресло в углу кухни:
– Присаживайся…
Егор сел – и провалился, провиснув чуть не до пола. Кресло было продавлено до состояния гамака.
– Так женишься?
– Погоди, – пробормотал Егор. – Ты-то как?
Мэлс пожал плечами:
– Я-то хорошо… А ты, Заварка, при галстуке?
– С работы, – сказал Егор.
– Понятно, – Мэлс кивнул. – На свадьбу не напрашиваюсь, не думай.
– Может, и не будет свадьбы, – сказал Егор и сам пожалел, что сказал.
Мэлс не удивился. Не изобразил лицом внимания и сочувствия. Не зацокал языком.
– Может, и не будет, – согласился, буравя Егора левым глазом (правый смотрел на чайник на плите). – Что-то закипает долго… А электрочайник купил, так пробки выбивает. А пробки менять – так проводка здесь хреновая. Вот так.
Егор обескуражено молчал.
– Чего-то нечисто с тобой, – сказал Мэлс, переводя на Егора теперь уже правый глаз. – Какие-то проблемы, Егорка?
Никогда – ни в школе, ни потом – Мэлс не называл Егора по имени.
– Да нет особенных проблем, – сказал Егор нехотя. – Работу хорошую нашел, для души, для кошелька…
– Такое редко бывает, – сказал Мэлс.
– Редко, – согласился Егор.
Молча выпили чай. Потом Мэлс вытащил из нагрудного кармана застиранной ковбойки щегольскую визитную карточку:
– Здесь номер моей мобилки… Если что – так звони, да?
