Хватит! Я не твоя игрушка

Валерия Брайт

Хватит! Я не твоя игрушка

Пролог

– Что за херня, Саша?!

Его голос обрушивается на меня, как удар хлыста, режет воздух, пробирает до костей. В нём злость, нет – гнев. Настоящий, обжигающий, идущий изнутри.

Стою перед ним, еле сдерживаясь, сжав кулаки, будто готовлюсь к бою. Сердце стучит так сильно, что кажется, вот-вот пробьётся наружу. В груди бурлит ярость – густая, горячая. Что он ещё хочет от меня? Я и так делаю все возможное, чтобы не сорваться.

– Издеваешься надо мной? – слова срываются с губ сквозь стиснутые зубы.

Я хочу уйти. Развернуться и просто уйти. Но его глаза сверлят меня, и это держит на месте.

– Ты что творишь, дура?! – рычит он, шагнув ближе.

Резко моргаю, дыхание сбивается на секунду, но тут же ловлю воздух и хмурюсь.

– Что не так?! – выплёвываю в ответ, чувствуя, как меня колотит от злости.

Плечи напрягаются, тело словно просит движения – хочу ударить, хочу отбросить его руки, хочу…

Но он уже наклоняется ближе, щурится, его лицо – в нескольких сантиметрах от моего.

– Ты прикалываешься, что ли?! – говорит он медленно, чеканя каждое слово. – Ты моя девушка! – его голос рвётся на резкий рывок, грубый, злой. – Любящая, блядь, девушка!

Он сжимает мои плечи сильнее. Я чувствую, как пальцы впиваются в мою кожу, и ярость во мне вспыхивает ещё сильнее.

– Какого хрена ты смотришь на меня так, будто я веду тебя на казнь?!

Я сглатываю, губы сжимаются, но дыхание предательски сбивается, слишком резкое, слишком частое.

– Сотри этот траур со своего лица и играй свою роль нормально!

Резко вырываюсь, делаю шаг назад, плечи горят от его хватки. Но внутри всё кипит еще сильнее, пульс стучит в ушах, будто кто-то бьёт в барабаны прямо в черепе.

– Мог бы просто нанять актрису, чтобы играла свою роль нормально, – бросаю в него слова.

На секунду его глаза вспыхивают. Вижу, как напрягаются мышцы на скулах, как он делает тяжёлый вдох.

– Я заплатил шлюхе два миллиона за это. Будь добра, отрабатывай.

Всё застывает. Я не дышу. Мир как будто на секунду становится бесшумным. Сердце замирает, а потом взрывается бешеным ритмом. Чувствую, как волна обиды и гнева заливает меня целиком, пульсирует в висках, сжимается в груди.

– Я не шлюха! – кричу, и мой голос ломается, взрывается.

Меня всю трясет!

Вижу, как он наклоняется, самодовольная усмешка растягивает его губы.

– Ой, простите, что называю вещи своими именами, – говорит он.

Не могу дышать. В груди будто комок, ладони еще больше сжимаются в кулаки, до боли, до побелевших суставов.

– Эскортница? Жрица любви? Так лучше? – безжалостно продолжает он. В его глазах плещется ехидство. Ему это нравится. Нравится унижать и обижать меня. Грудь вздымается резко, слишком резко, воздух врывается в лёгкие судорожными вдохами.

Я чувствую, что вот-вот взорвусь.

Не знаю, хочу ли закричать или ударить его.

Но я больше не выдерживаю.

Господи, как же мерзко!

Рука сами собой поднимается, и прежде чем успеваю осознать, со всей силы отвешиваю Мельникову пощёчину. Глухой звук удара раздаётся в комнате. Его голова резко дёргается в сторону, и почти сразу на щеке проявляется красный след.

Но он… он даже не злится.

Не орёт, не хватается за лицо, не отшатывается.

Только коротко хмыкает и медленно поворачивает голову обратно, снова впиваясь в меня этим своим холодным, высокомерным взглядом. Как будто я просто мусор ему под ноги бросила. Как будто ему даже не больно.

– Легче стало? – спрашивает он с надменной усмешкой, глядя на меня сверху вниз.

Каждое слово скользит с его губ, как яд. В глазах ни капли эмоций, только ледяное любопытство, как будто он наблюдает за экспериментом.

– Нет! – шиплю, чуть подаюсь вперёд.

Еле сдерживаю слезу, которая вот-вот скатится.

Чёрт. Не перед ним.

Сжимаю кулаки, вбиваю ногти в ладони. Не заплачу. Ни за что. Воздух в комнате кажется густым и вязким, хочу уйти. На улицу. На свободу.

– Твои проблемы, – равнодушно бросает он.

Затем вдруг меняется в лице, будто переключая тумблер, и уже спокойно говорит:

– А теперь – с улыбкой вернулась к столу.

Он холодно обходит меня, открывает дверь и делает приглашающий жест. Пропускает меня вперёд, как ни в чём не бывало.

Глава 1

Александра

– Так, дорогая, я договорилась. Будешь должна мне вечно, – бодрый голос Леры раздается в трубке, словно спасательный круг, за который я хватаюсь изо всех сил. Но даже он не может заглушить волну нервозности, накатывающую на меня с новой силой.

– Буду, буду, родная моя, – пробормотав в ответ, прижимаю плечом телефон к уху, одновременно наливая папе чай. Густой аромат мяты и чабреца поднимается лёгким паром, обволакивая кухню, но мне сейчас не до уютных мелочей. Дождь за окном барабанит по подоконнику, словно настаивая, что я должна торопиться.

– Лишь бы всё получилось, – шепчу, стараясь не выдавать дрожь в голосе. – Ты же знаешь, как мне сейчас нужны деньги.

– Так, слушай меня внимательно, – Лера говорит быстро, отрывисто, как всегда, когда взволнована. В её голосе звучит торжество, как будто она только что провернула сделку века.

– Савин – очень занятой человек, но я убедила его встретиться с тобой во время обеда. Я тебе скину адрес ресторана, где он всегда обедает. Это прямо возле холдинга.

Я моргаю, на мгновение замирая.

– Отлично! – радость вспыхивает во мне, но тут же сменяется тревогой. – Подожди… Савин? Ничего себе. Я думала, там собеседование с каким-нибудь начальником отдела, а тут сразу сам Савин.

Я вспоминаю, как Лера рассказывала об этом холдинге – огромном, впечатляющем, где ей посчастливилось работать. Для неё это был шанс пробиться выше, а я всегда выбирала себе места попроще. Маленькие компании, скромные офисы, знакомая и безопасная обстановка. А теперь… холдинг. И не просто собеседование, а встреча с самим Савиным. Что он во мне увидит? Соответствую ли я его требованиям? Ноги будто налиты свинцом, пальцы непроизвольно сжимаются. От одной только мысли о предстоящем разговоре в груди разрастается тревожный ком, сковывая дыхание.

– Саш, какая разница? Главное, что он тебя на работу возьмёт. Я же тебе говорила, что у нас одна в декрет уходит. Ну вот, я и подсуетилась. Ты уж там меня не подведи, – произносит она строго. Я даже вижу, как она хмурит брови и машет пальцем, напоминая свою маму – ту самую, которая когда-то заставляла нас зубрить классификацию мхов и лишайников.

– Я вчера так тебя расписывала ему… – продолжает Лера, а в моем животе неприятно сжимается. – Правда, мне полночи пришлось его уговаривать своими методами… А утром еще раз напомнить…

– Чего?! – едва не роняю кружку, торопливо ставлю её на стол. Я щурюсь, словно пытаясь разглядеть Леру сквозь телефон. – Лер, ты мне говорила, что у тебя свидание и тебе обязательно нужно что-то вкусненькое к завтраку… Или… Ты с ним спишь, что ли? Фу! Лера, он же старый!

– Сама ты старая! – обижается она, и я представляю, как она поджимает губы и закатывает глаза.

– Седина даже очень украшает мужчин, – добавляет она с лёгкой надменностью.

– Ага, а толстый кошелек делает его неотразимым! – фыркаю я, прикрывая усмешку ладонью.

На самом деле у нас всегда были разные вкусы. Лера – охотница за кошельками потолще, и её это никогда не смущало. «В этой жизни больше, чем себя, я люблю только деньги», – любит повторять она. А я ей твержу, что она просто ещё не встретила «того самого». Я никогда не смотрю на толщину кошелька или престижность работы мужчины. Для меня гораздо важнее, чтобы он понимал меня, верил мне и доверял. Чтобы рядом с ним я могла быть собой, без страха осуждения или необходимости подстраиваться. Но, пожалуй, самое важное – это прикосновения. Я чувствую мир через тактильность, для меня это значит больше, чем любые слова. Мужчина моей мечты должен быть с нежными руками – не грубыми, с жёсткой кожей, а тёплыми, мягкими, заботливыми. Такими, которые обнимают не для контроля, а для защиты. Которые проводят по моей спине не с требовательностью, а с ласковым вниманием, даря чувство безопасности и покоя. Именно это может растопить моё сердце, пробудить во мне доверие, заставить поверить, что рядом со мной тот самый человек.

– Всё, моя хорошая, я бегу. – торопится Лера. – Только не опоздай! Через час чтобы была на месте! – Лера уходит от разговора так же резко, как появилась, оставляя меня в странном коктейле из благодарности, тревоги и лёгкого недоумения.

Я глубоко выдыхаю, чувствуя, как в груди медленно распускается тонкая, почти призрачная надежда.

– Спасибо тебе, – шепчу в трубку, но Лера уже сбросила звонок.

Ложу трубку и оставляю телефон на столе. Господи, хоть бы всё получилось. В этом месяце я чудом успела оплатить все счета, наскребла на продукты, но что дальше? Как я проживу следующий месяц? Или даже неделю? А если я не понравлюсь Савину? Если он посмотрит на меня и решит, что я не подхожу? Грудь сжимает тревога, руки леденеют. Прогоняю страх, напоминая себе, что другого выхода просто нет.

Глубоко вдыхаю запах чая, пытаясь обрести хоть немного спокойствия. Горячий пар поднимается вверх, обволакивая лицо мягким облаком травяного аромата – мяты, зверобоя, чабреца. Бабушка всегда говорила, что травяной чай лечит не только тело, но и душу. В нашем доме он был всегда – она сама собирала травы на даче, бережно связывала пучками, высушивала на чердаке, а потом аккуратно складывала в стеклянные банки. Я помню, как маленькой любила наблюдать за этим: за её уверенными, тёплыми руками, за тем, как она перетряхивала травы, вдыхала их запах, улыбаясь мне заговорщицки. Бабушка заменила мне мать, хотя мама всегда была рядом – просто вечно занятая, холодная, погружённая в свои заботы. А бабушка… Она умела согревать одним взглядом, одним движением руки, одной чашкой душистого чая. Теперь её нет, и эту традицию продолжает тётя Зина. Я благодарна ей, но чай уже не кажется таким же вкусным, как в детстве. В нём не хватает чего-то важного – тепла бабушкиных рук, её тихого голоса, её веры в то, что всё обязательно наладится.

Отрываюсь от своих воспоминаний и возвращаюсь к реальности.

Ставлю на поднос тарелку с куриным бульоном, салат, кусочек хлеба и кружку чая. Папа должен поесть, даже если аппетита у него нет. Аккуратно поднимаю поднос, стараясь не расплескать суп – руки дрожат от усталости. Всю ночь не сомкнула глаз, ворочаясь с боку на бок, перебирая в голове варианты, пытаясь найти хоть какой-то выход из этой безысходности.

Папина комната встречает меня полумраком и затхлым запахом лекарств. Солнце скрыто за плотными шторами, в углу мерцает приглушённый экран телевизора, на котором идёт передача, но папа её не смотрит. Недалеко от кровати папино инвалидное кресло, которое мы купили в комиссионке. Старое, потертое, но на что-то лучшее нам не хватило денег. Хотя я верю, что оно нам скоро вообще не пригодится, и он будет ходить. Папа лежит неподвижно, глядя в потолок.

– Давай, папуля, всё готово, – произношу мягко, подходя ближе.

Он морщится, тяжело вздыхает, пытается приподняться. Каждое движение даётся ему с трудом, на лбу выступает испарина. Сердце сжимается от боли и бессилия. Я быстро ставлю поднос на прикроватную тумбочку и бросаюсь к нему.

– Стой, я сейчас помогу тебе.

– Я сам хочу! – упрямо огрызается он, но сил у него явно не хватает.

– Папа, мы уже это обсуждали, – тихо вздыхаю, осторожно беря его за руку. Она холодная, кожа сухая, натянутая, будто бумага. Поддерживаю его, помогая сесть, поправляю подушку за спиной. – Со временем всё получится, а сейчас позволь мне помочь тебе.

– С каким временем… – глухо бормочет он. – Всё впустую, дочка, и эти дорогостоящие процедуры, и массажи – зря всё! Мне не встать никогда!

– Так, пап! Хватит! – резко поправляю одеяло, пряча за раздражением собственное отчаяние. Глаза начинают щипать, но я не позволю себе заплакать. – Давай-ка лучше поешь.

Он опускает взгляд, хмуро глядя в тарелку. Несколько секунд молчит, а потом бросает, будто нож в сердце:

– Лучше бы ты бросила меня давно, как это сделала твоя мама…

Мир вокруг будто замирает. Резкая, колючая боль вонзается в грудь, оставляя ледяной след. Я привыкла к таким словам. Они повторяются, как проклятие. И всё равно каждый раз больно.

Перед глазами всплывает тот день. Полтора года назад. Больничная палата, запах антисептиков, приглушённый свет. Папа – ещё не сломленный, ещё надеющийся, что всё это временно. Тогда мы верили, что реабилитация поможет, что он встанет на ноги, что мы справимся. И именно в тот момент мама ушла. Просто оставила записку на тумбочке рядом с его кроватью. "Прости. Я не могу. Мне слишком тяжело."И всё. Ни слов поддержки, ни сожаления. Она просто ушла, не подумав ни обо мне, ни о нём.

А ведь для папы это был не просто диагноз. Это был приговор. Он всю свою сознательную жизнь работал строителем, последние десять лет был прорабом. Он жил этой работой, любил её, гордился каждым проектом, каждой построенной стеной. Авария отняла у него не только способность ходить, но и смысл жизни. Но уход мамы ударил по нему ещё сильнее. Он не плакал, не кричал, не просил её вернуться. Просто замкнулся. Как будто что-то внутри него окончательно сломалось.

Я ненавижу её. За трусость. За предательство. За то, что сделала с папой. За то, что бросила нас, когда мы нуждались в ней больше всего.

Горло перехватывает спазм, но я быстро проглатываю его, привычно надевая маску спокойствия.

– Ерунды не говори! – голос срывается, вырывается со злостью. – Я не моя мама. И семью никогда не брошу.

Папа ничего не отвечает, только ковыряет вилкой салат, избегая моего взгляда.

Я глубоко вдыхаю, сглатываю комок в горле, наклоняюсь и касаюсь губами его шершавой щеки.

– Смотри, как покушаешь – сразу выпей лекарства. Вот они здесь, на тумбочке. Я бегу на собеседование, пока не знаю, когда вернусь. К тебе тётя Зина зайдёт, присмотрит.

– Не надо! – резко бросает он, но я уже отворачиваюсь.

– Всё, иду собираться, – твёрдо говорю, выходя из комнаты.

– Не забудь про лекарства, пожалуйста! – напоследок напоминаю, заглядывая в дверной проём.

– Ага, – доносится угрюмо в ответ.

Щёлкаю дверью, оставляя его одного, и выдыхаю. Глубоко, прерывисто. В груди клубком свернулось напряжение. Но я не имею права сдаваться. Я пообещала себе и папе, что буду сильной. Что сделаю всё возможное, чтобы он снова встал на ноги, даже если сейчас он в это не верит. Я не позволю отчаянию взять верх. Я найду деньги на реабилитацию, на массажи, на всё, что потребуется. Я отдам долг и позабочусь об отце, какой бы тяжёлой ни была эта ноша. Потому что он – моя семья. И я не повторю ошибки мамы.

Ещё один день. Ещё одно сражение. И я должна его выиграть.

Глава 2

Александра

Бегу в кухню за телефоном и спешу в свою комнату, которая по совместительству является и гостиной. Крошечное пространство заставлено старыми, но уютными вещами: потертый диван с выцветшим пледом, небольшой стол с парой стульев у окна, на котором всегда лежат мои университетские книги. Шкаф-купе с дверцами, которые заедают, стоит в углу, рядом с ним – полка с бабушкиными банками, заполненными травами.

В воздухе пахнет мятой и липой – аромат детства, теплых вечеров у бабушки, но сейчас он не приносит утешения. В груди всё ещё неприятно сжимается от разговора с папой, будто кто-то сдавливает сердце ледяными пальцами.

Телефон в руках резко начинает звонить, его вибрация отдается в пальцах мелкой дрожью. Я вздрагиваю, и без того напряжённые нервы рвутся, как натянутая струна. Громкая, резкая мелодия неприятно режет уши, пробираясь под кожу. Господи, почему я всё время забываю её сменить?

На экране высвечивается незнакомый номер. Сердце срывается в бешеный ритм – может, это ответ по поводу работы?

– Алло? – голос звучит с надеждой, но внутри уже нарастает тревога. Если с Савиным не получится, должен быть запасной вариант…

– Ну что, где мои бабки?!

Мерзкий, глухой голос бывшего начальника врезается в уши, оставляя неприятный осадок, словно кто-то провёл ржавым лезвием по коже.

Я замираю. Горло сдавливает страх, сердце ухает вниз, в какой-то вязкий, ледяной омут.

– У меня пока нет денег! – голос предательски дрожит, переходя на срыв. – И ты прекрасно знаешь, что я ничего не брала!

– Слышь, не заливай мне тут! Подпись стоит твоя, значит, косяк твой! Если не вернёшь через три дня – всё отправится в полицию. Поняла?! Ты чё молчишь?! Поняла?!

Сердце глухо бухает в груди, а пальцы так сжимаются на телефоне, что костяшки белеют. В висках гулко пульсирует страх, отзываясь в теле ледяным ознобом. За слегка приоткрытым окном слышится рёв проезжающей машины, чей-то смех вдали, резкий лай собаки – мир живёт своей жизнью, не замечая, как моя собственная рушится под тяжестью этих слов.

– Поняла… – выдавливаю сдавленным голосом, едва сдерживая подступившие слёзы.

Резко отключаю телефон и с силой бросаю его на диван. Аппарат отскакивает и глухо падает на подушку.

Вот же урод! Мало того, что лапал меня при каждом удобном случае, теперь ещё и денег требует! Грязная, жалкая сволочь! Как только таких земля носит?!

Гнев и бессилие накатывают лавиной, сжимая кулаки так, что ногти врезаются в кожу. Перевожу дыхание, заставляя себя не разрыдаться прямо здесь, в этой убогой комнате, которая стала тюрьмой, набитой проблемами и страхами.

Взгляд цепляется за настенные часы. Чёрт! Если буду дальше копаться в эмоциях, точно опоздаю!

Бросаюсь в ванную, лихорадочно смывая с лица усталость ледяной водой. Капли бегут по коже, но не освежают, не прогоняют ни тревоги, ни бессонницу. Провожу ладонями по щекам, пытаясь вернуть лицу хоть каплю жизни, но отражение в зеркале неумолимо – бледность, тёмные круги под глазами, напряжённый взгляд.

Открываю шкаф, выискивая что-то подходящее для собеседования. Взгляд цепляется за простое, тёмно-синее платье. Оно старое, но аккуратное – длина чуть выше колена, скромный круглый вырез, короткие рукава. Когда-то оно сидело идеально, а теперь кажется чуть свободным, как будто вместе со мной похудело от тревог и забот. Вскакиваю в него, разглаживаю подол. Надо идти.

Рывком хватаю свою потёртую сумку, быстро обуваю чёрные туфли на небольшом каблуке и выбегаю за дверь.

Вызываю такси. На автобусе точно не успею.

Спустя некоторое время машина плавно останавливается у ресторана.

Где-то в глубине души теплится слабая надежда, что это заведение окажется обычным, но стоило выйти из машины – надежда рушится, словно карточный домик под порывом ветра.

Передо мной возвышается величественное здание с массивными колоннами и огромными окнами, сияющими в солнечном свете. Мраморный фасад, отполированный до зеркального блеска, отражает прохожих, дорогие автомобили и безупречно одетых гостей, заходящих внутрь. Сквозь прозрачные двери виден роскошный зал: сверкающие золотом люстры, мягкие бархатные кресла, белоснежные скатерти, словно выстиранные в росе.

Сердце сжимается.

Я терпеть не могу подобные места, пропитанные высокомерием и ложным блеском. Поэтому мне и не особо нравится работать в холдингах. Да, там зарплаты конечно намного больше, но тяжело работать не чувствую себя комфортно. Хотя горький опыт на предыдущей работе говорит о том, что и на выбранных мной небольших предприятиях тоже никакого комфорта. Разве деньги обязательно превращают людей в напыщенных павлинов? Стоит ли так выставлять своё превосходство?

Перед входом двое мужчин в дорогих костюмах ведут неспешную беседу, лениво переговариваясь и даже не удостаивая меня взглядом. Их спутницы – ухоженные, элегантные, с безупречной осанкой – смеются, покачивая головами, а их идеальные укладки даже не шелохнутся. Они не смотрят в мою сторону, но мне кажется, что их высокомерие ощутимо физически, как глухая стена, отделяющая их мир от моего.

Я глубоко вдыхаю. Воздух тёплый, но не приносит облегчения.

Соберись, Саша.

Толкаю тяжёлую стеклянную дверь и захожу внутрь.

Первое, что ударяет в нос – аромат свежемолотого кофе, ванильной выпечки и дорогого парфюма. Воздух насыщен лёгкостью и безмятежностью, будто здесь не бывает тревог, стрессов, пустых кошельков и неоплаченных счетов.

Люди неспешно сидят за столиками, попивая дорогой кофе из тонких чашек, перелистывая бумаги или лениво ведя беседы. Кто-то наслаждается поздним обедом, небрежно пролистывая что-то в телефоне. Здесь никто не спешит, никто не суетится, никто не вздрагивает от звонка с незнакомого номера.

А я… Я чувствую себя чужой.

Мои дешёвые туфли глухо стучат по сверкающему полу, и этот звук кажется мне оглушительно громким. Каждый шаг будто выдаёт меня – мою неуверенность, мою тревогу, моё отчаянное желание не выглядеть лишней.

В груди растёт желание развернуться и уйти.

Но я сжимаю кулаки.

Нет, Саша. Ты пришла сюда не для того, чтобы бояться.

Делаю медленный вдох, заставляя себя поднять голову. Вглядываюсь в зал, мысленно прокручивая его имя и отчество, чтобы не ошибиться.

И вот – нахожу его взглядом.

Савин сидит за столиком, погружённый в какие-то бумаги. Спина прямая, взгляд сосредоточенный, выражение лица – отстранённое.

Я сглатываю, разглаживаю подол скромного платья, как будто это может придать мне уверенности.

И, пересиливая себя, делаю шаг вперёд.

Глава 3

Дмитрий

Шесть месяцев… Вашей маме осталось около шести месяцев…

Слова врача застревают в голове, словно сотни мелких игл, раз за разом вонзающихся под кожу. Они повторяются эхом, терзают, душат.

Я откидываюсь на спинку кресла, вцепившись в руль так, что белеют костяшки пальцев. Внутри всё будто сжимается в плотный, неразрешимый узел.

Как так? Всё же было хорошо… Как болезнь могла вернуться? Спустя столько лет…

В висках пульсирует тупая, нарастающая боль. Мысли сбиваются в хаотичный рой, накрывают с головой, не давая дышать.

Я вспоминаю её голос – мягкий, тёплый, такой родной. Её улыбку – ту самую, спокойную, неизменно уверенную. Как она всегда говорила, что справится, что всё будет хорошо, что мы со всем справимся. Вспоминаю летние вечера, когда мы сидели на веранде у бабушки на даче, пили чай с малиной, и она рассказывала нам сказки, даже когда мы уже давно выросли из этого возраста. Как она пекла по воскресеньям пироги с яблоками, от которых пахло уютом и детством. Как гладила меня по голове, когда я уставал, как всегда знала, что сказать, даже когда мне казалось, что мир рушится.

Десять лет назад, когда мы впервые узнали о её болезни, я держался изо всех сил. Тогда мне казалось, что если я сломаюсь, всё рассыплется. Паша в свои восемнадцать вообще не понимал серьёзности происходящего. Он гулял, пил, влезал в какие-то неприятности, как будто пытался убежать от реальности. А Ритка… Ритке было всего двенадцать. Она вообще не осознавала, что происходит, просто видела, что мама стала уставать быстрее, что иногда ей приходилось лежать в больнице подолгу. Для неё всё это было чем-то далёким, абстрактным. А я…

Я помню всё. Каждую поездку в больницу. Запах лекарств, белые стены, её усталый, но всё такой же тёплый взгляд. Как она прятала от нас боль, улыбалась, даже когда ей было нестерпимо плохо. Как сжимала мою руку и говорила: "Ты справишься, Димочка. Ты сильный". А я должен был быть сильным. Для неё, для Паши, для Ритки. Для отца, который был сломлен. Я не имел права показывать страх, даже когда внутри всё сжималось от ужаса. Я ходил на работу, учился, приезжал в больницу, привозил ей пледы, фрукты, читал ей вслух, как в детстве она читала мне. А отец, в один момент замкнулся, стал реже к ней приходить, под предлогом занятости в холдинге. До сих пор не могу простить его за это, даже после его смерти. За то что мне приходилось успокаивать брата и сестру. Делал вид, что всё нормально, что мы справимся.

И мы справились. Тогда.

А если на этот раз – нет?

Руки с силой сжимают руль, словно это единственное, что может удержать меня в реальности. Салон машины кажется тесным, воздух – тяжёлым, словно не хватает кислорода.

И тут резкий звонок телефона разрывает вязкое оцепенение.

Я вздрагиваю, машинально смахиваю значок ответа, даже не глядя, кто звонит.

– Дим, ты где? – раздаётся в динамике раздражённый голос Кати.

Щурюсь, потираю переносицу.

– Здесь…

– В смысле «здесь»? Где здесь?

Мне хочется закрыть глаза, уйти от этой реальности хотя бы на секунду, но голос Кати вытягивает обратно.

– Кать, что случилось? Мне сейчас не до тебя.

На том конце провода повисает напряжённая пауза, но всего на секунду.