Мария I. Королева печали

Тем временем у Марии начались месячные. Леди Солсбери объяснила без лишних экивоков, что это сигнализирует о начале детородного периода и достижении ею возраста вступления в брак. Но кто захочет на ней жениться? Теперь, когда законность ее рождения поставлена под сомнение, захочет ли король Франциск женить на бастарде своего сына? Ведь, вопреки заверениям воспитательницы, сей щекотливый момент все еще нуждался в четком определении.

Много бессонных ночей Мария проплакала в подушку, страстно желая вернуться в свое райское детство, когда родители ее обожали, холили и лелеяли, и они любили друг друга, и не было никакого отравлявшего их жизнь Великого дела. Боже, как ей хотелось почувствовать ту безопасность и снова оказаться в мире, где все придерживались той веры, которой она так дорожила и которую впитала с молоком матери! Она, Мария, была чужой в этом новом мире, с его нестабильностью и ползучими ересями.

* * *

В начале декабря настроение Марии еще больше испортилось, когда она узнала о смерти кардинала Уолси. Эту новость принесла леди Солсбери:

– Леди Эксетер пишет, что недруги кардинала объединились, чтобы погубить его. Вы наверняка догадываетесь, кто за всем этим стоял. – (Мария догадывалась. Анна Болейн наверняка дожидалась своего часа, чтобы нанести удар.) – Похоже, кардинал втайне действовал в интересах миледи вашей матушки. Его обвинили в измене, и графа Нортумберленда послали в Йоркшир арестовать кардинала, который много лет назад аннулировал помолвку графа с Анной Болейн.

– Что ж, граф еще легко отделался, – пробормотала Мария.

– Вот именно. И я подозреваю, леди Анна приложила к этому руку, учитывая, что она так и не простила кардинала. Этим и объясняется ее враждебность по отношению к нему. Одному Богу известно, почему она оказалась настолько мстительной. Ведь сейчас она может заключить куда более выгодный брак.

– Не будет никакого брака, – прошипела Мария, потрясенная злопамятностью Анны Болейн. – А что случилось с кардиналом?

Поскольку леди Солсбери всегда отзывалась о кардинале с большой нежностью, Мария стала лучше относиться к своему крестному отцу, памятуя о его доброте по отношению к ней и преданном, неустанном служении королю. И вот теперь, когда обстоятельства изменились и она осознала правоту матери, рискнувшую всем ради восстановления справедливости, Мария смахнула навернувшиеся на глаза слезы и сглотнула ком в горле.

– Уолси под охраной эскортировали на юг, – продолжила леди Солсбери. – Он наверняка знал, что его в любом случае ждет Тауэр.

– Но мой отец никогда не отправил бы Уолси на казнь! Ведь он кардинал.

Это было немыслимо. Духовный сан должен был его защитить.

– Хочется надеяться, что вы правы! – воскликнула леди Солсбери. – Похоже, кардиналу грозит продолжительное заключение.

И у Марии сразу возник вопрос: удовлетворит это Анну Болейн или она жаждет крови? Уолси был не слишком здоровым человеком, и его привезли в Лестер уже умирающим. Поэтому кардинала отправили в Лестерское аббатство, где милосердный Господь призвал его к себе.

Мария осенила себя крестным знамением. Было тяжело думать, что этот потрепанный жизнью и согнувшийся под бременем неудач старый человек, покинутый своим королем, которого он любил и которому верно служил, умирал в окружении не своих родных, а тюремщиков.

– Я буду молиться за него, – сказала она.

* * *

Когда после долгих тревожных месяцев остракизма Мария наконец получила вызов в Гринвич для участия в празднованиях Рождества при дворе, она поняла, что ее простили. Приветствие отца было, как всегда, теплым.

– Я скучал по вам, мое возлюбленное дитя. – Он прижал дочь к своему усыпанному драгоценными камнями дублету.

– Я тоже скучала по вам, отец.

Мария имела в виду не бесконечные месяцы разлуки, а скорее человека, которым тот когда-то был.

Мать по-прежнему была нежной и любящей. Было отрадно видеть, как, сидя на своем законном месте рядом с отцом, она украшала своим присутствием празднества. Тем не менее Анне Болейн явно хотелось обозначить свое присутствие. Марию злило, что некоторые придворные увивались вокруг Анны и толпами стекались в ее покои, оставляя в одиночестве законную королеву. Снедаемая яростью, Мария смотрела, как Ведьма горделиво прохаживается по залу, не выражая почтения ни ей, принцессе, ни ее матери-королеве.

Однажды утром, когда Мария осталась наедине с королевой в ее покоях, та, с беспокойством посмотрев на дочь, сказала:

– Мария, у вас встревоженный вид. И вы похудели.

– Ну и что удивительного? – вспылила Мария. – Разве я могу быть счастлива, когда на моих глазах творится явное безобразие и нами открыто пренебрегают?! Я ненавижу ее! Она порочная женщина. Мадам, как мой отец может так с вами поступать?

– Тише, дитя! Вы не можете говорить о нем в подобном тоне. И вы должны быть милостивы к леди Анне ради него.

– Миледи матушка, вы, с вашим ангельским терпением, просто святая! Но я при всем желании не могу быть такой, как вы. – Мария с трудом сдерживала слезы.

Мать ничего не ответила. Даже в ее нынешнем положении она не критиковала отца, по крайней мере при дочери. Но на Рождество у Марии возникло стойкое ощущение, что родители поссорились. Отец, пестуя свои обиды, почти не разговаривал с женой. Он пребывал в мрачном настроении все двенадцать дней праздников. Даже в Двенадцатую ночь, когда во время маскарада, игр и роскошного пиршества король и королева сидели рядом на тронах, отец непрестанно жаловался на бесконечное затягивание дела в Риме и на то, как плохо обошелся с ним папа римский. И мать перестала уговаривать его немного развеселиться, хотя бы ради Марии.

В ту ночь королева пришла в спальню к дочери:

– Вы не должны переживать из-за отца. Он сейчас как одержимый, но я уверена, это безумие пройдет и его природные добродетели в конце концов победят. Вот если бы я могла удержать короля возле себя всего лишь на два-три месяца, совсем как когда-то, то наверняка заставила бы его забыть о разводе.

Мария с трудом заставила себя улыбнуться. Мать – да благословит ее Бог! – всегда старалась видеть в людях только хорошее, а беззаветная любовь к отцу сделала ее слепой к его жестокости. Но Анна Болейн была умной женщиной. Она ни за что не позволила бы королю проводить слишком много времени с женой, а он, находясь в плену ее чар, не догадывался, что им бессовестно манипулируют.

1531 год

Крайне неохотно – ей не хотелось оставлять мать в столь прискорбном положении – Мария подчинилась воле короля и после Нового года переехала в Хансдон, вернувшись к ежедневной рутине занятий, молитв и активного отдыха, хотя зима выдалась лютой и гулять в садах было слишком холодно. Поэтому Мария много времени стояла на коленях в часовне и молилась, чтобы Господь вразумил отца, направив его на путь истины.

Как-то в феврале, когда Мария сражалась с латинским текстом, в классную комнату ворвалась леди Солсбери:

– Прошу прощения, доктор Фетерстон, но у меня новости из Лондона, и вы, Мария, должны их узнать. Король провозгласил себя верховным главой Церкви Англии.

– Но главой Церкви является папа римский, – пролепетала Мария, не веря своим ушам. – Как мой отец может быть верховным главой?

– И действительно, как? – эхом откликнулся ошарашенный доктор Фетерстон.

– Леди Эксетер пишет, что король запугал духовенство и таким образом заставил удовлетворить его прихоть. Архиепископ Уорхэм и епископ Фишер согласились называть короля верховным главой, но со следующей оговоркой: «Насколько это допускает закон Христов». – Леди Солсбери была бледной как полотно.

– Не сомневаюсь, закон Христа ничего такого не позволяет, – пробормотал доктор Фетерстон. – Неужели все это означает, что король повернулся спиной к папе римскому?

– Конечно нет! Он не зайдет так далеко.

– Это отнюдь не означает, что он не провозгласит нечто более серьезное, если все пойдет не так, как он того хочет. – Доктор Фетерстон поспешно захлопнул рот и повернулся к Марии, которая смотрела на него с неприкрытой тревогой. – Прошу прощения, ваше высочество. Мне не следовало делать столь категоричных заявлений.

– Ничего страшного, – дрожащим голосом, с запинкой ответила Мария. – Я потрясена не меньше вас. Мне невыносимо об этом думать. Мой отец – защитник веры. Тогда почему он третирует его святейшество? Отец не может быть верховным главой Церкви Англии… Это просто невозможно…

– Тем не менее, – опомнившись, перебила воспитанницу леди Солсбери, – для нас будет разумнее держать при себе свое мнение. Если за королевой следят, то не исключено, что и за нами тоже.

Мария прикусила язык. Хотя ей много чего хотелось сказать.

* * *

В марте Мария начала болеть. Она не могла проглотить ни кусочка, и ее так сильно тошнило, что она не решалась покинуть спальню. Леди Солсбери велела воспитаннице лежать в постели и обратилась к придворному врачу. Он пустил больной кровь, чтобы сбалансировать соки в организме, проверил мочу и прописал настойку из полыни, мяты и мелиссы. Полынь, сказал врач, следует принимать в малых дозах, поскольку передозировка может быть смертельной. Леди Солсбери лично сходила в кладовую и, совершив набег на сундук с сушеными травами, приготовила зелье.

Мария лежала в постели, чувствуя себя глубоко несчастной и тоскуя по матери.

– Как бы мне хотелось, чтобы она была здесь! – расплакалась Мария, когда леди Солсбери, шепча слова утешения, убрала очередной накрытый тазик с рвотой.

– Уверена, она наверняка была бы здесь, если бы могла, – уклончиво ответила она, и Мария догадалась, что та что-то скрывает.

– Тогда почему ее нет? – всхлипнула Мария.

И леди Солсбери, слегка замявшись, ответила:

– Королева пишет, что умоляла вашего отца позволить ей навестить вас, и он сказал, что при желании она может даже остаться здесь. Мое дорогое дитя, если ваша мать приедет сюда, король наверняка станет утверждать, что она его бросила. Поймите, она не может идти на подобный риск, поскольку в таком случае не сумеет защитить ваши права, которые она готова отстаивать даже ценой собственной жизни.

Эти слова вызвали у Марии новый поток слез. Отец поставил ее мать в безвыходное положение, и, похоже, намеренно. Неужели он не понимает, как сильно она, Мария, нуждается в материнской ласке? Да и вообще, как она сможет поправиться, чувствуя себя такой несчастной?

Болезнь не отступала. Восемь дней организм Марии отказывался принимать пищу. Она ужасно похудела. Врач выглядел заметно обеспокоенным.

– Что ж, я не могу прописать принцессе то, в чем она действительно нуждается. Я так и доложу королю! – заявил он в середине марта.

Мария затаила дыхание. Отец наверняка не останется равнодушным.

* * *

Неделю спустя, когда Мария с трудом заставила себя проглотить ложку еды, в комнату с улыбкой вошла леди Солсбери:

– Мария, дорогая, король распорядился, чтобы вас отвезли в Ричмонд. Там к вам присоединится ее милость королева.

Мария снова разрыдалась, на сей раз от радости. И вот после долгого утомительного путешествия она прибыла в Ричмондский дворец, где, к своей величайшей радости, очутилась наконец в теплых материнских объятиях. Что стало для нее лучшим лекарством.

Мать не смогла скрыть своего ужаса от внешнего вида дочери.

– Мы сделали все, что смогли, – заверила королеву леди Солсбери; хроническое недосыпание наложило отпечаток смертельной усталости на ее осунувшееся лицо.

– Я в этом не сомневаюсь. Но теперь я здесь.

Оставшись с Марией, мать поила ее с ложечки питательным бульоном и кормила рыбой, собственноручно сваренной ею в миндальном молоке. Она читала дочери сказки, рассказы и романы, которые так любили все девушки, но категорически не одобрял мэтр Вивес; мать оберегала сон дочери, умывала и причесывала ее. Постепенно Мария начала поправляться, и вот наконец наступил тот радостный день, когда ей удалось встать с постели и сделать несколько неверных шагов.

Утомленная этим усилием, она сразу легла обратно, чувствуя себя в безопасности и гораздо счастливее. Через открытую дверь она слышала, как мать в соседней комнате тихо беседует с леди Солсбери.

– На ее долю выпало слишком много переживаний, – говорила королева. – Она наверняка ужасно нервничает из-за проблем, возникших у нас с королем. Это видно невооруженным глазом.

– Согласна, мадам. Она одинаково любит его милость и вас, но ее симпатии явно на вашей стороне. Она постоянно твердит, что хочет утешить вас в ваших горестях. Я знаю, Марию тревожит туманное будущее и то, что происходит в Церкви Англии. Принцесса стала очень набожной. Полагаю, молитвы идут ей на пользу.

– Она всегда была благочестивым ребенком. Я рада, что в тяжелые времена она находит утешение в религии.

– И я тоже, мадам. Мне кажется, вера дает ей ощущение надежности, которая у нее была в детстве до того, как случилось Великое дело. Она постоянно вспоминает те дни. И постоянно тревожится за вас.

Голос матери дрожал от едва сдерживаемых эмоций.

– Моя дорогая подруга, когда речь снова зайдет о Великом деле короля, постарайтесь заверить Марию, что я нахожусь в отличном расположении духа и меня поддерживают добрые друзья. Пусть продолжает спокойно жить и верить, как верю я, что Господь все управит. Ну и конечно, позаботьтесь, чтобы она хорошо питалась, почаще была на свежем воздухе и не сидела сложа руки. Так ей будет некогда размышлять о своих несчастьях. Ну а я останусь здесь настолько, насколько смогу.

* * *

К началу апреля Марии стало гораздо лучше: она уже могла сидеть в кресле и принимать легкую пищу. Врач был очень доволен.

– Совсем скоро принцесса окончательно поправится, – сообщил он королеве.

– Слава Богу и всем Его святым! Я так волновалась! – воскликнула она и, повернувшись к Марии, добавила: – Мое дорогое дитя, я с удовольствием осталась бы с вами, но сейчас, когда вы пошли на поправку, я должна вернуться ко двору. Я не смею отсутствовать дольше чем следует. Да и вообще, кто знает, что там происходит в мое отсутствие! Я уезжаю завтра, хотя и с тяжелым сердцем, но передаю вас в любящие руки леди Солсбери. Поверьте, так будет лучше для всех.

– Ах, как мне хочется, чтобы вы остались! – прильнув к матери, всхлипнула Мария.

– Мне тоже, дочь моя. Но я спрошу у вашего отца, можно ли вам прибыть ко двору. Бог даст, мы скоро снова увидимся.

Когда мать уехала, Мария сразу пала духом, хотя и лелеяла надежду, что скоро вернется ко двору. К величайшему удовольствию своего врача, она уже почти поправилась, но у нее вдруг начались нерегулярные болезненные месячные и изнурительные головные боли.

– Причина в вашем возрасте, дитя мое. – Леди Солсбери прекрасно понимала, что словами горю не поможешь, особенно когда кого-то мучают спазмы внизу живота и мигрени. – У вас реакция на трения между родителями. Ваша преданность родителям жестоко разрывается пополам. Нельзя ставить ребенка в столь ужасное положение. – За все это время она еще никогда не позволяла себе быть такой откровенной.

Леди Солсбери попала в самую точку. Марию постоянно разрывали пополам: она любила своего отца, но прямо сейчас была на стороне матери. Мария отчаянно скучала по ним обоим: она тосковала по матери, которую обожала, и по тому отцу, каким он когда-то был. Одинокая и несчастная, Мария искала утешение в молитвах перед алтарем. Она просила Всевышнего положить конец ереси, а также ускорить решение папы римского.

Когда мать сообщила в письме, что Мария не получит приглашения ко двору, это стало ужасным ударом. Она, конечно, догадывалась о причине произошедшего и проклинала Анну Болейн за пагубное влияние на короля. Теперь Мария молилась еще и о том, чтобы отец смягчился и перестал препятствовать их воссоединению с любимой матушкой. И на сей раз Господь, похоже, внял молитвам принцессы, так как в июле пришло приглашение ко двору в Виндзор, после чего все недуги Марии – мучительные мигрени и болезненные месячные – сняло как рукой. Она с радостью бросилась помогать служанкам укладывать вещи, а когда отправилась в путешествие, Англия показалась ей прекрасной, как никогда: все вокруг было в полном цвету, солнце заливало золотым светом зеленые поля и пестрые деревья, а легкий ветерок шевелил листву.

* * *

Приветствие отца было достаточно ласковым, а его беспокойство по поводу самочувствия дочери – вполне искренним, однако король явно находился в состоянии холодной ярости. Что, вероятно, объяснялось затянувшимся молчанием Рима. Со времени начала процесса миновало почти два года. И о чем только думал папа? Затягиванием с ответом он определенно оказывал Церкви медвежью услугу. А теперь, по словам леди Солсбери, король прощупывал мнение университетов по поводу своего Великого дела. Впрочем, Мария плохо понимала смысл данной затеи.

Мария попробовала выяснить это у матери, когда они сидели в саду возле Круглой башни. Королева лишь скорбно покачала головой:

– Полагаю, он хочет подкрепить свое дело мнением ученых людей. Но на каждого ученого, который его поддержит, придется парочка несогласных. – Не в правилах королевы было критиковать супруга, однако в последнее время у нее появилась несвойственная ей нервозность; обеспокоенно посмотрев на дочь, она внезапно сказала: – Мария, вы, вероятно, удивлены, почему вас только сейчас вызвали ко двору. В настоящее время у меня с вашим отцом не самые хорошие отношения. Несколько недель назад он подослал ко мне в Гринвич депутацию Тайного совета. Они пытались заставить меня отозвать свою жалобу папе римскому. Я отказалась. И также отказалась признать верховенство короля над Церковью. Я заявила, что папа – единственный наместник Бога на земле и единственный человек, имеющий право быть судьей в духовных вопросах. Тем не менее я сказала им, что люблю короля так, как женщина способна любить мужчину, и никогда не согласилась бы оставаться его женой вопреки голосу совести. Я в очередной раз повторила, что являюсь законной женой короля, после чего посоветовала им отправиться в Рим и спорить с Отцами Церкви, а не с беззащитной женщиной.

Мария внутренне аплодировала матери:

– Это было очень смело с вашей стороны!

– Когда епископы попытались со мной дискутировать, я твердо сказала, что подчинюсь лишь решению Рима, – кивнула мать. – По мнению мессира Шапюи, мне с блеском удалось посрамить депутацию. Можно представить себе реакцию вашего отца, о чем даже страшно подумать. Впрочем, с тех пор я не видела его. Он постоянно где-то охотится с леди Анной.

Мария об этом слышала. Ее сердце пылало ненавистью к той женщине, а скорее Ведьме, которая наверняка околдовала короля.

* * *

Отец на несколько дней увез Ведьму в Хэмптон-корт, и все сразу вздохнули с облегчением. Мария с матерью совершали продолжительные прогулки по большому парку, королева пыталась развлечь дочь музыкой и танцами в своих покоях. Одна из фрейлин, симпатичная бледная молодая женщина по имени Джейн Сеймур, решила совершенствовать свои навыки игры на лютне, и Мария с большой охотой помогла ей освоить новый и сложный музыкальный отрывок.

– У вас отлично получилось, госпожа Джейн, – сказала Мария. – Давайте станцуем павану.

– Почту за честь, ваше высочество, – ответила Джейн, и королева дала знак музыкантам начинать.

Павана – достаточно сложный придворный танец с шагом на два такта, и Джейн, которая постоянно ускоряла шаг, было трудно сохранять медленную, величавую поступь.

– Нет! – кричала ей Мария, откидывая назад свои длинные рыжие волосы. – Вы должны держать ритм.

Джейн попробовала еще раз, и опять неудачно. В результате танец закончился тем, что все покатились от смеха. Было отрадно видеть улыбку на губах королевы.

Шли дни, и Мария, постепенно расслабившись, начала получать удовольствие от общества фрейлин, с которыми играла в жмурки в безлюдных галереях и в пятнашки в парках. Однако, когда отец вернулся с Анной Болейн, королева запретила дочери покидать свои покои. Отчего у той сразу испортилось настроение. Ведь прямо за ее дверью отец выставлял свою любовницу напоказ придворным.

Между тем двор активно готовился к ежегодной летней поездке короля по стране, и Мария пребывала в мрачном ожидании возвращения в Хансдон. Ее родители собирались в середине июля выехать из Виндзора в Вудсток. Близился день отъезда, но приказа вернуться в Хансдон так и не поступило.

В день предполагаемого отъезда Мария с матерью сходили к мессе, а затем сели завтракать. Вскоре после начала трапезы королева внезапно положила нож.

– Дамы, а вам не кажется, что тут как-то подозрительно тихо? – спросила она.

Что было чистой правдой. Они не услышали ни шума привычной суеты, сопутствующей отправлению двора в поездку, ни топота бегущих ног, ни громких криков внизу. Королева встала и выглянула во двор.

– В замке никого нет! – сдавленно ахнула она.

Мария и придворные дамы, сгрудившись вокруг королевы, посмотрели в окно, но не увидели ни толп придворных, ни повозок, ни вьючных мулов.

– Возможно, я ошиблась и отъезд назначен на другой день. – Екатерина с вымученной улыбкой отправила своего камергера лорда Маунтжоя выяснить точное время отъезда.

Вернувшись, он доложил со смущенным видом:

– Мадам, король уехал в Вудсток сегодня рано утром.

Королева кивнула и продолжила завтракать. Марию ужасно расстроило, что отец уехал, не попрощавшись с ней. Похоже, это было какой-то новой уловкой Анны Болейн с целью унизить и запугать королеву.

А затем, уже под конец обеда, появился гонец в ливрее с эмблемой Тюдоров. Поклонившись королеве, он произнес, обращаясь к стене за ее спиной:

– Ваша милость, королю угодно, чтобы вы в течение месяца освободили Виндзорский замок и переехали в любой из собственных домов. – Он нервно сглотнул. – Вы можете оставаться здесь до момента отъезда принцессы Марии в Хансдон.

Мария поняла смысл приказа лишь тогда, когда увидела лицо матери. Отец покинул их, не попрощавшись, и на сей раз оставил семью навсегда. Он оставил жену и дочь, не сказав им ни слова. И даже не стал ждать решения папы римского. От осознания чудовищности произошедшего у Марии перехватило дыхание. Онемев от потрясения, она смотрела на мать, которая, пытаясь восстановить самообладание, схватила дочь за руку.

– Поеду туда, куда мне дозволено, – произнесла королева. – Я остаюсь его женой. И буду молиться за него.

* * *

– Я должна ехать в Истхэмпстед, в Виндзорском лесу, – одним жарким августовским днем сообщила дочери королева. – А вы, дочь моя, не едете в Хансдон. Отец отправляет вас в Ричмонд.

– А почему мне нельзя поехать с вами? – жалобно спросила Мария.

– Потому что вы должны подчиняться воле короля, чтобы не давать ему повода усомниться в вашей преданности и послушании.

– Матушка, вы святая! – возразила Мария. – Как вам удается так терпеливо сносить подобную жестокость?

– Потому что мой долг жены короля – угождать своему господину, и ваш, как его дочери, тоже.

Мария покачала головой, совершенно сбитая с толку. Отец не заслуживал такой безоговорочной преданности.

Она была рада, что многие придворные дамы решили сопровождать королеву в Истхэмпстед, в частности милейшая Джейн Сеймур, в лояльности которой не приходилось сомневаться.

На сей раз расставание с матерью оказалось более тягостным, поскольку Мария не знала, когда они смогут увидеться в следующий раз. Она опасалась, что отец разлучал их, чтобы наказать жену за отказ аннулировать их брак. Уверенность Марии еще больше окрепла, когда по прибытии в Ричмондский дворец она, к своему величайшему огорчению, узнала, что ей запрещено видеться с матерью. Аналогичный запрет получила и леди Солсбери, а также остальные друзья королевы, включая неустрашимую леди Эксетер.

Ну а в остальном жизнь шла своим чередом. Мария соблюдала подобающей принцессе этикет, продолжала учебу и довольствовалась маленькими радостями в обществе леди Солсбери и служанок, с которыми музицировала, танцевала и играла в карты. Месячные по-прежнему оставались для девушки предметом мучений: по крайней мере два дня в месяц она оставалась лежать в постели, прижимая к животу горячий кирпич, обернутый фланелевым лоскутом. А еще в такие дни она была особенно нервной, становясь жертвой больного воображения и самых различных страхов. Леди Солсбери, как обычно, делала все возможное, чтобы их развеять, взывая к здравому смыслу своей подопечной, но одна тревога неизменно сменялась другой. Если Мария не волновалась из-за странного головокружения, то переживала из-за какого-то болезненного симптома или терзалась угрызениями совести, что сделала недостаточно для защиты матери. Иногда Марии хотелось убежать от самой себя. И единственной соломинкой, за которую еще можно было ухватиться, стала для нее истинная вера.

Ни Марию, ни ее мать не пригласили на Рождество ко двору. Отец отправил дочь на весь зимний сезон в Бьюли. Посланник отца передал ей, что она не должна общаться с матерью или мессиром Шапюи. Это известие окончательно доконало принцессу, поскольку не было такого случая, чтобы они с матерью не обменялись подарками на Новый год, и мысль о тоскующей в одиночестве бедной матушке была невыносимой. А мысль о Шапюи заставляла принцессу рыдать еще горше. Материнские письма не оставляли у нее сомнений, что этот надежный, заботливый человек с добрыми глазами оставался непоколебим в своей поддержке изгнанниц. Какая жалость, что Мария не могла встретиться с ним и излить ему свои горести! Он наверняка смог бы утешить ее.