Мрачный Взвод. Моровое поветрие

– Полезай в воду, – вместо ответа сказал Лука.

Нутро Владлена горело от обиды и горечи, сердце волкодлачье все чувствовало, но Лука молчал. Должно быть, друг даже не подозревал о том, какую власть имеет, а ведь для волкодлака клятва верности – закон, нарушить который смерти подобно. Прикажи ему Владлен в костер войти – Лука вошел бы. Прикажи убить кого-то – убил бы.

После купания Владлен остыл, натянул штаны и на берегу развалился, подставив лицо бледному солнцу. Лука пристроился неподалеку, под деревьями, чтобы обсохнуть. Не хотелось ему лишний раз показывать Владлену свои шрамы, не хотелось чувствовать его злость. Никто прежде так не переживал за него, не привык к этому Лука.

– Шрамы тебя не уродуют, ты ведь знаешь? – вдруг спросил Владлен, приподнявшись на локтях.

Лука мотнул головой, с мокрых волос разлетелись холодные капли. По привычке хотел закрыть лицо, но не вышло.

– Правильно ты сказал: у кого-то шрамы снаружи, а у кого-то внутри. – Владлен поднялся, отряхнул штаны. – Вот только те, что на сердце, со временем не заживают, а чуть что – сразу кровить принимаются. И твое сердце, Лука, тоже кровоточит. Пусть я и не волкодлак, а это все равно чую.

– Не нужно волкодлаком быть, чтобы боль чужую чувствовать, – откликнулся Лука, – вот только люди все чаще забывают об этом.

– Я не забуду. – Владлен серьезно посмотрел на него. – Видеть не могу, как ты бледнеешь, когда руки к тебе кто-то протягивает.

– От чужих рук я только боль помню, – нехотя сказал Лука.

– А ведь они не только бить могут. – Владлен подошел ближе, склонился над ним, но не улыбнулся, как раньше бывало. – Мать дитя свое с любовью к груди прижимает, друзья обнимают с радостью. Друг я тебе?

– Друг, – ответил Лука.

– Знай тогда, что на тебя я никогда оружие не направлю. Ни меча, ни кинжала не возьму и против воли твоей не пойду.

– Тогда и я пообещать что-то должен.

– Ничего ты не должен. – Владлен подал ему руку. – Пойдем осмотрим город, поспрашиваем людей, что за хворь на них напала.

Помедлив, Лука схватился за протянутую руку и поднялся. Владлен усмехнулся:

– И ведь не страшно совсем, а?

Лука бросил на друга хмурый взгляд:

– О своей боли ты так и не рассказал ничего.

– А нечего рассказывать. – Владлен пожал плечами. – Не убила меня мать, но язык сам собой отнялся. Ни слова сказать не мог, представляешь?

– Нет, – честно признался Лука.

– Потом забрали меня охотники Мрачного Взвода, имя новое дали, для каждого из них я стал сыном. Потеряли почти всех, правда… Но это другая история! Как видишь, я оправился. И не без твоей помощи.

Лука шел за ним и никак не мог взять в толк, чем сумел помочь такому человеку. Ведь груб с ним был, все отделаться от него пытался, прогонял, но прилип Владлен к нему: сперва думал Лука, что как банный лист, оказалось – как порезник[2].

– Жалеешь, поди, что верность волкодлачью мне пообещал? – вдруг спросил Владлен.

– Никогда не жалел, – твердо ответил Лука.

С каждым днем он убеждался, что поступил правильно, и уверенность эта только крепла.

Глава 3. Станислав

Он видеть отца не мог, голос его стал ненавистен, только Ведана и ее необъяснимая любовь останавливали Станислава. Будь его воля – пинками гнал бы Доброгнева до ворот, но не мог: сестру жалел, да и мать тоже. Мягкосердные женщины простили предателя, а он, Станислав, не мог забыть, как однажды батюшку искал и нашел, да только не в палатах царских, а в постели колдушки.

Отец не заметил его тогда, продолжал в объятиях Чеславы стонать и млеть, а Станислав стоял у двери и в щелочку смотрел, покрываясь то потом, то гусиной кожей.

В ту самую ночь перестал Станислав в отца верить, перестал уважать, ведь знал, как мать его любила. А он…

Стиснув зубы, Станислав наблюдал за тем, как матушка собирает одежду в дорогу. Действия ее были плавными и размеренными, выглядела Ружана спокойно, но в душе у нее наверняка горело пламя обиды. Однако не могла она признаться в этом, считала, что должна во всем поддерживать мужа.

– Ты можешь остаться, – не выдержал Станислав. – Не обязательно из города с ним уезжать.

– У него имя есть, раз ты отцом его называть отказываешься, – откликнулась матушка.

– Не заслуживает он тебя!

– Может, и прав ты, но такова моя воля.

– На кого ты Ведану оставляешь? Молодая она, незамужняя…

– На брата. – Матушка выпрямилась и посмотрела на него. – Разве кто-то, кроме тебя, сумеет ее защитить? Разве доверишь сестру человеку чужому? Разве позволишь кому-то честь ее опорочить?

– Нет, – нехотя ответил Станислав.

– После Доброгнева ты старший в семье, потому и оставляю Ведану с тобой. Можно ее замуж выдать, да только муж – это ведь почти незнакомец, не будет спокойно мое сердце, если против воли дочь кому-то отдам.

– А тебя по твоей воле отдали?

Матушка задумалась, присела на край постели. Станислав все в дверях стоял, плечом на стену опираясь.

– Не знаю, сын, давно это было, – наконец ответила она. – Был твой отец хорош собой, статен, богат, в царские палаты вхож. Могли разве мои родители отказать такому жениху?

– Так ты не сразу полюбила его?

– Не сразу, – призналась матушка. – Сперва казался он мне смурным, неприступным, я все больше молчала в его присутствии, боялась разозлить. Потом поняла, что колотить он меня не станет, стало спокойнее.

– Пусть бы только попробовал, – прорычал Станислав.

– Не такой уж он дурной человек, как ты думаешь.

– Много ли ума надо, чтобы жену не колотить!

– Сам знаешь, людям, обладающим властью, что угодно взбрести в голову может.

– Например, с колдушкой постель делить.

Холодным стал взгляд матери, вздохнула она, головой покачала:

– Не можешь ты просто забыть об этом, да?

– У меня не такая короткая память, как у тебя, – огрызнулся Станислав.

– Вот женишься, поймешь, что когда жена…

– Коль женюсь, никогда не посмотрю на другую женщину! – взвился он. – Такую рану любимой нанести может только скотина последняя!

– Скотом отца родного назвал? И не стыдно тебе?

– Ни капли.

– Молод ты, горяч, веришь еще, что любовь – чувство вечное, но не так это, сын, – с печалью в голосе сказала матушка. – Вокруг красавицы будут только множиться, а жена твоя увядать станет с каждым прожитым годом. А коль родит, и того быстрее. Проходит любовь, Станислав, век ее короток.

– Не за лицо красивое жену любить надо! Красавиц полно, выйди на улицу, погляди! В Яриловом граде девицы одна другой краше, но разве повод это доверие предавать? Что ж мы, животные, чтобы ложиться с каждой?

Поднявшись, матушка приблизилась к Станиславу, обхватила его лицо ладонями и тихо сказала:

– Таких красивых сердец, как твое, никогда я не видела. Сбереги это пламя, сынок, не трать его на пустые склоки. Что сделано, то сделано. Да, предал меня Доброгнев, но обида долгая душу уродует. Прощаю я его, искренне, и ты прости.

– Не стану, – буркнул Станислав.

– Тогда хотя бы на меня не гневись.

– Люблю я тебя, матушка, и болит у меня в груди, когда вижу, как ты этому…

– Станислав, – мягко перебила она.

– …как ты Доброгневу все с рук спускаешь.

– Околдовала его девица, сам ведь видел, темным путем она шла. – Матушка обняла Станислава, положила голову ему на грудь. – Не может человек сопротивляться заговорам и силе неведомой, вот и попался твой батюшка на крючок.

Спорить можно было бесконечно – не слышала его матушка, отказывалась внимать доводам разума. Либо и впрямь так Доброгнева любила, либо смирилась со своей судьбой и решила просто ей не противиться.

– Праздник будет, – сказал Станислав, – в честь нового царя.

– Людям не помешает от горестей отвлечься, что правда, то правда, – откликнулась матушка.

– Правильно ли это? Пока народ от хвори страдает, мы им плясать предлагаем.

– Всегда были хвори, всегда были смерти, так что ж теперь жизнь на потом отложить? Пусть поедят вволю, пусть попляшут да меду выпьют. Думаю, Елисей на угощения не поскупится.

Станислав пожал плечами: его-то дело маленькое – выйти из палат и сестру оберегать, а все остальное отныне новый царь решать будет.

– Видал, как Елисей на Ведану смотрит? – вдруг спросила матушка.

– Видал.

– Как думаешь, дрогнет сердце твоей сестры?

– Может, и дрогнет. Елисей собой хорош, юн и добр, да только Ведана больше внимания слепому мальчишке уделила, чем ему.

– Сердобольная она, – вздохнула матушка. – Ты присмотри за ней, хорошо?

– Хорошо. А вы когда в путь отправитесь?

– После праздника. Не хочет твой отец задерживаться в Яриловом граде и царю глаза мозолить.

Станислав спорить не стал, распрощался с матушкой, прошел по гулким переходам и выбрался на улицу. Солнце светило, но он этого не видел – его самого словно окутала пелена. Пахло кострами, суетились слуги – готовились к празднику. Весь двор у царских палат заставили столами, из погребов выкатывали бочки.

Выйдя из царской крепости, Станислав спустился в город. Люди по привычке кланялись ему, а он кивал в ответ, пытался улыбаться. Все потеряла его семья: и уважение, и положение – благодаря Доброгневу и его страсти к проклятой Чеславе.

Не говорил об этом Станислав отцу, но черноглазая змея и к нему приходила, едва ему восемнадцать исполнилось. Все ластилась, словно кошка, вопросы задавала разные. Позволяла себе на постели его лежать, улыбаться призывно, да только Станислава не радовало это внимание, а доводило до тошноты. Выгонял он колдушку, а сам мучился до утра. Мало ей было, проклятой, Доброгнева, хотела и сына его в свои сети поймать, но отвадили ее боги, защитили Станислава от глаза дурного и колдовского слова.

В толпе Станислав увидел знакомые лица – по улице шли друзья молодого царя, которые его из плена колдушки вызволили. Один из них смурной да черноволосый, второй явно дурачком прикидывался. Глаза у него добрые-добрые, но Станислав успел заметить, что ум в них светился острый.

Они его не узнали, мимо прошли. Видать, поручил им что-то царь иль сами прогуляться по столице решили. Судя по их лицам, нечасто им доводилось в больших городах бывать.

Станислав дальше пошел, через площадь, мимо резных идолов, мимо общих бань, туда, куда влекло его сердце. Он не сказал матушке, что давно влюблен в одну девушку, да такую, от одной мысли о которой у Станислава голова кружиться начинала.

Малушу он встретил случайно, когда гулял по городу. Она с подругами была, Станислав один, как всегда. Одна из девиц его узнала, кланяться начала, остальные за ней повторяли, а Малуша стояла столбом и таращилась на него глазами ясными, как небесная высь. На душе у Станислава неспокойно стало, смотрел он на нее в ответ, взгляда отвести не мог. Потом заметил и косу русую, и фигурку ладную, но прежде всего поразили его ее глаза.

Узнал он, где дом ее стоит, да стал мимо ходить, надеялся, что выйдет девушка на порог, но той все не было. Батюшку ее видел, матушку, сестер младших и брата, а Малушу долго ждать пришлось – как узнал потом, болела она. Зато когда здоровье ее поправилось, еще красивее стала. Хотя, думалось Станиславу, красивее просто некуда.

Хитростью столкнулся он с ней в переулочке, выбил из ее рук корзинку, а как яблоки по земле покатились, собирать их принялся. Вышло так, что пальцы их соприкоснулись, Малуша зарделась сразу, но руки не отдернула. С тех пор они встречались на окраине города, где не было любопытных глаз. Там и узнал Станислав, что назвали ее родители Младой, а Малушей ласково кликали.

– Тогда и я тебя так звать стану, – сказал он в тот вечер.

– Зови, коль намерения твои тверды, – отвечала Малуша, прикрывая улыбку пухлой ладошкой.

Она сразу поняла, что Станислав их встречу подстроил. Позже оказалось, что Малуша наблюдала за ним из окна, когда он кружил у ее дома. Неловко было Станиславу, но чего уж стесняться, когда сердце огнем горит? И Малушино сердце тоже горело.

Станислав обошел крайний двор и нырнул в густой сад. Сразу увидел белевший впереди сарафан, шагу прибавил, обхватил Малушу сзади и прижал к груди. И так ему хорошо стало, спокойно, все переживания отступили.

– Будет, будет! – рассмеялась Малуша. – А коль не я бы это оказалась?

– Тебя узнаю даже в темноте, – горячо ответил Станислав.

– Что новый царь решил? – обеспокоенно спросила она. – Не стал гнать тебя из столицы?

– Не стал. Только Доброгнева прочь отправил, но оно и к лучшему.

– Зол ты на батюшку. – Малуша на носочки встала, прижала к щеке Станислава ладошку. – А у меня есть вести добрые.

– Неужто? Какие?

– Матушка и батюшка к бабушке уехали, вернуться нескоро обещали. И малышню с собой забрали.

– И что ж ты, одна совсем? И не страшно тебе?

– Страшно, конечно, – хихикнула Малуша. – Останешься со мной? Чтобы защитить вдруг что.

Станислав не знал, от чего защищать ее придется, но с готовностью кивнул. Кто бы ни напал на нее, кто бы испугать ни пытался – что угодно сделает, лишь бы любимая была в безопасности.

Они дождались, пока стемнеет окончательно, и пробрались к дому. Пришлось скрываться, чтобы соседи чего не подумали да родителям Малушиным не рассказали.

Бывать в доме любимой Станиславу еще не доводилось, и в уютной горнице он почувствовал себя чужим. Красиво в ней было, чисто и уютно, но просто, совсем не так, как в царских палатах. Здесь даже пахло иначе и дышалось легче.

– Красиво у вас, – сказал он, неловко присаживаясь на табурет у стола.

– Матушка расстаралась, – не без гордости ответила Малуша. – У батюшки я настойку нашла, малиновая, умереть можно, какая вкусная! Будешь?

Станислав удивился, но кивнул. Очень уж хотелось ему на Малушу посмотреть да представить, что это их дом, что живут они вместе и не нужно им скрываться от глаз посторонних.

Пока он смотрел по сторонам, Малуша поставила на стол соленья, кружки, мед и ту самую настойку в пыльном бутыле, а рядом деревянную стопку. Станислав открыл бутыль, понюхал и тут же отпрянул.

– Крепко! – выдохнул он.

– Такой ты смешной! – хихикнула Малуша. – Она сладкая как мед.

– Ты что ж, пила?

– Батюшка на поминки дедовы наливал, – призналась Малуша.

– Что ж… Хорошо, давай попробую.

Налив настойку в стопку, Станислав еще раз понюхал ее и едва не скривился. Ничего крепкого он отродясь не пил, даже от пива и медовухи старался держаться подальше, но раз Малуша просит… Почему бы и нет?

Одним глотком Станислав опустошил стопку, громко выдохнул и почувствовал, как жидкое пламя разливается по хребту.

– Ну, как тебе? – Малуша оперлась локотками на стол и заглянула ему в глаза.

– Горько… А теперь сладко, – удивленно пробормотал Станислав. – И правда малина!

Рассмеялся, и вдруг так хорошо ему стало! Легко, тепло в груди, еще и щеки зарумянились.

– Ты бери, бери соленья! – захлопотала Малуша. – Не стесняйся!

Долго они за столом просидели: уже и звезды в небе появились, и месяц поднялся. Станислав ел, пил настойку и с каждой стопкой все свободнее себя чувствовал. И стало ему казаться, что так жить правильно: честным трудом зарабатывать, дом содержать в порядке, жену любить, а там и детей завести.

– Поздно уже, – вдруг спохватилась Малуша. – Тебя матушка искать не станет?

– Взрослый я уже, – отмахнулся Станислав. – Что хочу, то и делаю.

Проснулось в нем желание похулиганить, захотелось прямо сейчас встать, вернуться в крепость и все отцу высказать. А может, и подраться с ним!

Станислав не заметил, как Малуша с табурета соскользнула, ближе подошла, за руки взяла его. Как завороженный встал и за ней пошел, увлекаемый блеском ее глаз. Смотрел только на лицо любимой, на щеки горящие, на полные губы, оторваться не мог.

Когда она толкнула его на постель, не сопротивлялся, разлегся вальяжно и спросил:

– Здесь я спать буду?

– Коль захочешь.

Станислав не ожидал, что Малуша подол приподнимет и на колени ему сядет, полными бедрами сожмет его и вперед подастся, да так, что носы их коснутся друг друга.

– Ты что делаешь? – пробормотал он, стараясь не выдать своего смущения.

– Люблю я тебя, – прошептала Малуша. – И твоею быть хочу!

– Руки я твоей не просил еще, батюшка твой…

– Нет здесь ни батюшки, ни матушки, только мы с тобой. Я доверяю тебе как себе, точно знаю, что ты от меня не отвернешься. Так чего нам ждать?

Руки сами собой на ее округлых бедрах оказались, губы прильнули к губам. Сам не понимал Станислав, что делает, но старался как мог.

Малуша отстранилась, помогла ему сарафан с себя снять, и увидел Станислав то, что от чужих глаз скрыто было. Обомлел, глазел, должно быть, долго, потому что Малуша вдруг стыдливо прикрылась и опустила голову.

– Что же ты? – взволнованно спросил Станислав.

– Не по нраву я тебе? – тихо спросила она.

– Да я никого красивее в жизни не видел! – восхищенно воскликнул он. – Малуша, красавица моя, стыдиться тебе нечего!

Станислав обнял ее, поцелуями покрыл округлые плечи, белую шею, мягкие руки. Сердце его колотилось в груди молотом, шум в ушах такой стоял, что он не слышал ничего.

– Тогда пообещай, что я стану твоей женой, – тихо попросила Малуша.

Что угодно он пообещать мог, на что угодно согласиться. Один вид ее такое пламя в груди разжигал, что Станислав думать не мог, только и делал, что вздыхал порывисто и руками мягкое тело оглаживал.

– Станешь, – прошептал он на ушко Малуше. – Чем хочешь поклянусь!

Не пришлось ему клясться, открыла она свои объятия для него. Приник Станислав к ее груди, себя не помня. Как они так близко оказались – не понял, как оказался над Малушей – тоже. Знал лишь, что только она нужна ему, и если не будут они вместе сейчас, то он умрет.

Не вскрикнула Малуша, только ногами его сильнее обхватила, а Станислав задыхался от удовольствия. Он даже подумать не мог, что быть с любимой женщиной так хорошо, что каждое касание воспламеняет что-то внутри.

Станислав уснул, выбившись из сил, а когда проснулся, уже солнце в окошко светило и птицы пели. Малуши рядом не было, только подушка смятая.

Сел он, и движение это такой болью в голове отозвалось! Станислав согнулся, зажал рот ладонью, чтобы рвоту сдержать, зажмурился. Так худо ему никогда не было!

– Проснулся? Уже и петухи пропели, и… Что с тобой?

Станислав поднял голову и попытался улыбнуться, но вышло скверно.

– Думаю, от настойки плохо стало.

– А, так опохмелиться надо! – Малуша рассмеялась. – Батюшка мой всегда так делает, если перепьет. Одевайся, и пойдем.

Стыдно смотреть на нее было, потому одевался Станислав впопыхах – хотел побыстрее покинуть дом, но, выйдя в горницу, увидел, что Малуша заварила трав и переливает настой в кружку.

– Помочь должно, – сказала она.

Станислав выпил, поморщился от горечи. Все никак не мог собраться и взглянуть на любимую – прошлая ночь из памяти стерлась, помнил только рот ее горячий и истому, охватившую тело.

– Пожалел о том, что сделал? – спросила вдруг Малуша.

«Помнил бы я еще, что делал!» – с тоской подумал Станислав.

– Нет, – соврал он.

– Теперь тебе придется к батюшке сватов отправлять.

– Отправлю.

Станислав сидел за столом, а мысленно уже по улицам Ярилова града мчался. Домой хотелось, как же хотелось домой!

– Идти тебе пора, – будто поняв все по его лицу, вдруг сказала Малуша. – Плохо будет – попроси пива.

– Хорошо.

О соседях беспокоиться Станислав не стал, просто вышел из дома и побрел в сторону крепости. А чего теперь бояться, если все уже сделано? Отдалась ему Малуша, он жениться пообещал, теперь хочешь не хочешь, а сватов отправлять придется. А коль она еще и понесет…

Тошно ему стало от самого себя, нутро узлом скрутило. Чудом до крепости дошел, поднялся на второй этаж и в комнату свою проскользнул. Там стянул рубаху, Малушей пропахшую, и на постель упал.

– Натворил ты дел, да?

Станислав даже головы не поднял, только глубже носом в одеяло зарылся.

– Нигде от тебя не скрыться, – буркнул он.

– С девицами развлекаться не грешно, но Малуша-то девушка непростая, батюшка ее во дворец вхож, к царю…

– Новый царь у нас. Может, больше не будет он батюшке Малушиному благоволить.

– Любишь ее?

Станислав лег на спину, в потолок уставился. Долго думал, потом повернул голову, посмотрел на сестру, за столом сидевшую, и ответил:

– Люблю, кажется.

– Значит, женишься.

– Значит, женюсь, – эхом откликнулся Станислав.

Да только не чувствовал он счастья. На шее будто петля затягивалась.

Глава 4. Ярина

Очнулась она спеленатая, как новорожденный. Ни неба, ни земли не видела – только темноту, а когда шевелиться пыталась, раскачивался кокон, в который ее завернули. Тихо вокруг было, только деревья стонали да ветер пел.

– Батюшка? – выкрикнула Ярина, отчаянно пытаясь выбраться. – Батя?!

Никто не откликнулся. Голова отозвалась на крик болью, и Ярина вспомнила, что последнее видела перед тем, как провалиться в липкую темноту: батюшка заносил над ней топор.

Она мотнула головой, зубы сжала. Не могло такого быть! Чтобы батюшка да ударил ее? Немыслимо!

Ярина разозлилась, принялась зубами рвать ткань, которой ее спеленали. Кое-как освободила руки, вцепилась в полотно и давай драть его, словно кошка. Столько в ней злости было, столько обиды! Да кто ж так с людьми поступает?!

Ткань поддалась, затрещала, Ярина вцепилась в края дыры и потянула в разные стороны что было духу. Сперва увидела серый свет, затем деревья, а потом кокон разорвался – и она выпала из него. Больно ушиблась, и колени, и локти содрала, перевернулась на спину и уставилась в серое небо, проглядывавшее сквозь ветки.

– Что ж это творится-то? – пробормотала Ярина, переведя дух.

Ее темницу подвесили на дереве, теперь опустевший кокон болтался на ветке. И так гадко на душе у Ярины стало, ведь знала она, что так только с покойниками обходятся. Порой, чтобы до тела дикие звери не добрались, оставляли его на дереве, спеленав. Но с ней-то за что так поступили?!

Она встала, отряхнула колени, утерла злые слезы ладонью. Нет уж, так обходиться с собой она не позволит! Чья это шутка дурацкая?!

Ярина побрела вперед, надеясь, что недалеко ее от деревни унесли. Не могла представить, чтобы батюшка с ней так поступил, мысль эта в голове не укладывалась. Как родной человек такое придумал бы, да и шутить он всю жизнь не горазд был. Так кто тогда? Васька и его малышня? Страхогор с подружками? Не любили они Ярину никогда, но чтобы до попытки похоронить ее опуститься?! Хорошо хоть не закопали…

За спиной вдруг хрустнула ветка; Ярина обернулась и обомлела: в кустах стоял медведь, глаза на нее таращил. Шкура клочковатая, за зиму свалялась; похоже, не проснулся еще косолапый после спячки – ужасно недовольным был. Стоял он, носом воздух втягивал да взгляда от Ярины не отводил.

– Мишенька, – прошептала она, маленький шаг назад делая, – мишенька…

Медведь из кустов вышел и фыркнул.

– Мишенька, – ласково сказала Ярина, – ты отпусти уж меня, будь ласочкой. Люди со мной поступили дурно, должна я узнать, чем заслужила это.

Медведь не ответил, конечно, но наступать перестал, уселся, стал лапу лизать. Ярина медленно пятилась, стараясь не шуметь и спиной к косолапому не поворачиваться. Как скрылся он за деревьями, припустилась как никогда в жизни – подобрала подол сарафана и скакала через пни да кусты как коза. Дыхание сбилось быстро, в боку закололо, но Ярина не останавливалась до тех пор, пока из лесу не выбежала и на тропку в поле не вышла.

Отдышалась, огляделась и поняла, что надежды ее оправдались: до деревни рукой подать! И на том спасибо иродам, которые так подшутить решили…

До крайних изб она добралась к вечеру, уже и солнце садилось, и холодать стало. Соседи, увидев ее, почему-то сразу замолкали, некоторые и вовсе через плечо плевали. Не нравилось это Ярине, но она задрала нос и уверенно продолжила идти к своему дому.

У забора батюшку увидела, кинулась было к нему, но тот обернулся, вилы на нее наставил и как крикнет:

– Чур! Чур меня!

Ярина попятилась, о собственную ногу запнулась и чуть не упала. Окружили ее соседи, и старые и молодые, у всех в руках были то вилы, то ухваты. И направляли они их не куда-нибудь, а прямо на нее.

– Да что тут творится?! – не выдержала Ярина. – Батюшка! Кто меня в лес увез и на дереве оставил? Почему вы… Ай!