Вендиго

Небо, однако, оставалось абсолютно чистым, вскоре после ужина на востоке взошла полная луна, заливая землю и остров шумящего ивняка почти что дневным светом.

Мы лежали на песке у костра, курили, прислушиваясь к ночным звукам, и с удовольствием беседовали о той части пути, которую уже одолели, и о той, что еще ждет впереди. У входа в палатку расстелили карту, но из-за сильного ветра изучать ее было почти невозможно, так что мы опустили полог и загасили фонарь. Света от костра было достаточно, чтобы, покуривая, различать лица друг друга, а искры летали над головами, как фейерверк. В нескольких ярдах от нас журчала и посипывала река, и тяжелый всплеск время от времени сообщал о том, что обвалился еще один кусок берега.

Я заметил, что беседа большей частью крутится вокруг прошлых остановок в Шварцвальде или других тем, также не связанных с нынешними событиями, – ни один из нас не говорил о них больше нужного, мы точно негласно условились избегать разговоров о лагере и сегодняшних происшествиях. Ни выдра, ни лодочник не удостоились ни единого слова, хотя в обычных обстоятельствах спор о них развернулся бы почти что на весь вечер – случаи-то были примечательные.

Из-за нехватки дерева поддерживать огонь оказалось довольно трудно, тем более что ветер, который швырял дым прямо в лицо, стоило лишь приподняться, заодно хорошенько раздувал костер. Приходилось по очереди совершать вылазки в темноту, но те охапки дров, с которыми каждый раз возвращался швед, заставляли меня недоумевать, что он делал там так долго. Нет, я был не против сидеть один, просто без конца выходило, что снова моя очередь при свете луны шарить среди кустов или ползать по скользким берегам. Долгий день борьбы с ветром и водой – да каким ветром и какой водой! – утомил нас, и обоим, конечно, хотелось лечь пораньше. Однако никто не сделал и шага к палатке. Мы валялись, поддерживая костер и болтая ни о чем, вглядывались в густые ивовые заросли и прислушивались к шуму ветра и грохоту реки. Одиночество здешних мест проникало прямо в душу, и молчание казалось естественным. Вскоре и сам звук голосов стал ощущаться каким-то дурацким – вымученным, ненастоящим. Общаться шепотом казалось гораздо правильней: человеческий голос, и без того довольно нелепый среди рева стихий, теперь нес в себе что-то почти незаконное. Как громкий разговор в церкви или другом месте, где говорить вслух не то чтобы запрещено, но может быть не совсем безопасно – мало ли кто подслушает.

Жутковатость одинокого острова, затерянного в миллионах ив, охваченного ураганом и окруженного глубокой бушующей водой, подействовала на нас обоих. Нетронутый человеком, вообще почти никому неизвестный, он лежал под луной вдали от людских глаз, на границе другого мира – мира чужого, населенного одними только ивами. А мы, в своей торопливости, осмелились вторгнуться на него и даже использовать для ночевки! Нечто большее, чем тайная сила острова, бурлило во мне, когда я лежал на песке ногами к костру и глядел сквозь листву на звезды. Наконец я поднялся, чтобы набрать дров в последний раз.

– Как догорит – отправлюсь спать, – твердо заявил я, и приятель лениво проводил меня взглядом, когда я скрылся в окрестных сумерках.

Для человека без воображения он в ту ночь показался мне непривычно чутким, непривычно открытым не одному лишь очевидному. Похоже, затерянная красота здешних мест тронула и его. Эта легкая перемена, однако, не слишком-то обрадовала меня, и вместо того чтобы приняться за сбор сучьев, я направился к дальней точке острова, откуда было удобней любоваться игрой лунного света на реке и равнине. Прежние страхи вернулись с новой силой, внезапно нахлынуло желание побыть в одиночестве, хотелось лицом к лицу столкнуться с зародившимися во мне смутными чувствами и докопаться до их сути.

Стоило мне добраться до выступающего из волн песчаного холмика, как магия острова буквально обрушилась на меня. Никакие пейзажи не могли произвести такого эффекта. Что-то большее, что-то крайне тревожное таилось вокруг.

Я глазел на простор бушующих волн, наблюдал за шепчущими ивами, слышал заунывный вой ветра, и все это, вместе и по отдельности, рождало ощущение неведомой беды. Особенно старались ивы: все-то они трещали и лопотали между собой – посмеиваясь, пронзительно вскрикивая, изредка вздыхая, – и голоса их составляли тайную жизнь населенной ими равнины. Они были совершенно чужды миру, который я знал, или, скажем, миру диких, но доброжелательных стихий. Я видел в них результат какой-то иной эволюции, сонм существ из другого пласта жизни, обсуждающих только им известные секреты. Ивы качались слаженно и деловито, странно потряхивая большими лохматыми головами и, даже когда затихал ветер, трепетали мириадами листьев – сами собой, точно живые, что будило во мне какой-то непонятный, сокровенный ужас.

Громадной, окружившей наш лагерь армией, стояли они в лунном свете, грозно потрясая серебристыми копьями, готовые броситься в атаку.

Психология места очень ярко воспринимается людьми с развитым воображением. Путешественник знает, что любая стоянка выносит ему свой приговор – либо принимает, либо отвергает его. Сперва это не очень заметно – отвлекает возня с установкой палатки, приготовлением еды, но первая же пауза – обычно после ужина, – и все уже прозрачно как день. Вердикт здешней ивовой рощи был предельно ясен: мы чужаки, нарушители, нам здесь не рады. И пока я смотрел на реку, во мне нарастало чувство отторжения. Мы прикоснулись к границе мест, которые изо всех сил отвергали наше присутствие. Одну ночь нас худо-бедно могли вытерпеть, но надолго, да если мы еще примемся любопытствовать – нет, ни в коем случае! Нет! – вскричали бы все боги лесов и деревьев – нет! Мы оказались первыми людьми на этом острове, и нас тут не ждали. Ивы были против.

Подобные затейливые мысли и неизвестно откуда взявшиеся фантазии пустили корни в моем сознании, пока я стоял на месте, прислушиваясь. Что, если здешние скрюченные ивы в конце концов окажутся живыми, что, если они восстанут всей толпой, ведомые богами этих мест – мест, в которые мы осмелились вторгнуться, – и нападут на нас, гулко шлепая по обширным болотам? И лишь после этого угомонятся. Глядя на них, так легко было представить, что они и в самом деле задвигались, подкрались поближе, потом чуть отошли и столпились, угрюмо поджидая сильного ветра, который наконец-то поможет им пуститься бегом. Я мог бы поклясться, что их облик чуть изменился, а ряды стали глубже и сомкнулись теснее.

Над головой резко и тоскливо вскрикнула ночная птица, от неожиданности я потерял равновесие, и тут песчаный выступ подо мной с громким плеском плюхнулся в воду, подмытый вздувшейся рекой. Я вовремя соскочил и вернулся к сбору плавника, посмеиваясь над странными фантазиями, которые так мощно забили мне голову и оплели меня своими чарами. Вспомнив предложение шведа отплыть на следующий день, я мысленно полностью с ним согласился, и тут же, нервно оглянувшись, увидел его подле себя. Он подошел совсем близко, рев стихии заглушил его шаги.

– Тебя так долго не было, – объяснил он, перекрикивая ветер, – что я встревожился, не случилось ли чего-нибудь.

Напряженность, сквозившая в лице и голосе, говорила убедительней слов, и я мгновенно понял, почему он пришел на самом деле. Здешние чары вползли и в его душу, в одиночку ему стало не по себе.

– Река все поднимается! – крикнул он, показывая на освещенные луной волны. – Да и ветер просто ужасный!

Он повторял это не в первый раз, но сейчас ему нужно было поговорить – все равно о чем.

– К счастью, наша палатка стоит в низине, – завопил я в ответ, – так что думаю, выдержит!

И, чтобы объяснить долгое отсутствие, добавил еще что-то о том, как трудно разыскать дрова, но ветер подхватил мой крик и унес вдаль, за реку, так что приятель ничего не разобрал и просто глядел на меня сквозь ветви, качая головой.

– Хорошо, если без серьезной беды обойдемся! – заорал он, чем изрядно разозлил меня, потому что облек в слова то, что я испытывал все время. Откуда-то надвигалась катастрофа, и ее предчувствие тяжко давило на нас.

Мы вернулись к костру и в последний раз взбодрили огонь, подпихивая сучья ногами. Снова огляделись вокруг. Если бы не ветер, жара была бы удушающей. Я поделился мыслью с приятелем и помню, как поразил меня его ответ: дескать, он предпочел бы нормальную июльскую жару здешнему дьявольскому, как он выразился, ветру.

Все было готово к ночлегу. Перевернутое каноэ лежало возле палатки, под ним – оба желтых весла. Рюкзак с провизией висел на ветке ивы, а вымытую, готовую к завтраку посуду, мы сложили подальше от костра.

Забросали песком тлеющие угли и улеглись. Полог палатки остался открытым, и я глядел на ветки, звезды и серебристый лунный свет. Подрагивающие ивы и тяжкие порывы ветра, ударявшие в наш туго натянутый домик, были последним, что я запомнил прежде, чем спустилась дремота и укутала все вокруг мягким и уютным забытьем.

II

Внезапно я обнаружил, что лежу без сна, уставившись со своего песчаного ложа в отверстие палатки. На часах, приколотых к полотнищу, при ярком лунном свете я разглядел, что уже начало первого – преддверие нового дня, а значит, я продремал пару часов. Швед все так же спал рядом со мной, ветер завывал, как и прежде. Сердце внезапно заныло от страха. Повсюду звенела какая-то тревога.

Я поспешно сел и выглянул наружу. Деревья яростно мотались туда-сюда под порывами ветра, однако наш клочок зеленого брезента уютно примостился в низине, и буря проносилась над ним, не встречая сопротивления, достаточного, чтобы разбудить в ней ярость. Беспокойство не проходило, и я тихонько, чтобы не разбудить спутника, пополз на четвереньках к выходу, чтобы посмотреть, в безопасности ли наши вещи. Мной овладело нервное любопытство.

Наполовину выбравшись, я впервые уловил взглядом, что кусты напротив палатки, качая узорными верхушками, образуют на фоне неба какие-то фигуры. Я уселся на корточки и уставился на них. Трудно поверить, но чуть выше меня, среди ив, виднелись размытые силуэты, и ветви, колыхаясь на ветру, словно бы обрисовывали их чудовищно огромные очертания, стремительно мелькавшие под луной – очень близко, футах в пятидесяти.

Первым делом захотелось разбудить приятеля, но что-то заставило меня повременить – возможно, внезапное осознание того, что я не нуждаюсь ни в чьих свидетельствах. Оставалось только сидеть и таращиться перед собой воспаленными глазами. При всем при том я определенно бодрствовал. Хорошо помню, как сказал себе, что не сплю.

Сперва мне стали как следует заметны огромные фигуры в кронах кустов – гигантские, бронзовые, подвижные и совершенно не зависящие от колыхания ветвей. Разглядев их более пристально, я отметил, что они гораздо больше людей, да и вообще: что-то в их облике говорило о том, что они вовсе не люди.

И нет, это были не просто танцующие на фоне лунного света ветви. Силуэты двигались самостоятельно. Летели непрерывным потоком ввысь от земли и исчезали, достигнув темного неба. Сплетались друг с другом, образуя гигантскую колонну, а их огромные тела то стекались вместе, то растекались в стороны, образуя змеистую линию, которая клонилась, колыхалась и закручивалась по спирали среди изгибов измочаленных ветром деревьев. Обнаженные расплывчатые фигуры проносились меж стволов сквозь листву и живой колонной уходили дальше, в небеса, покачиваясь и изгибаясь, посверкивая бронзовой кожей. Их лиц я так и не смог разглядеть.

Я изо всех сил напряг зрение. Долгое время мне казалось, что силуэты должны вот-вот исчезнуть, обернуться обычным танцем ветвей, оптической иллюзией. Я изо всех сил пытался вернуть происходящему реальность, пока вдруг не сообразил, что она просто-напросто изменилась. Ибо чем дольше я смотрел, тем сильней убеждался, что фигуры существуют, хотя, возможно, и не соответствуют стандартам, на которых настаивали бы биологи и которые можно было бы зафиксировать на пленку.

Я не испытывал страха, только чувство благоговейного изумления, подобного которому я никогда не знал. Казалось, передо мной олицетворенные силы здешнего призрачного, первобытного края. Наше вторжение пробудило стихии острова, именно мы стали причиной их беспокойства. Память тут же взорвалась целым сонмом историй и легенд о духах и божествах, которых признавали и которым поклонялись люди во все века мировой истории. Но не успел я придумать происходящему хоть сколько-нибудь правдоподобное объяснение, как что-то подтолкнуло меня выползти наконец из палатки и выпрямиться, стоя на песке – еще теплом под босыми ногами. Ветер трепал волосы и хлестал по лицу, шум реки внезапным ревом врывался в уши. Ощущения были абсолютно реальны, доказывая, что с органами чувств все в порядке. При этом фигуры продолжали лететь от земли к небу безмолвной, величественной, гигантской спиралью такой силы и грации, что это, в конце концов, переполнило меня искренним и глубоким благоговением. Мне хотелось пасть ниц и поклоняться им – поклоняться, и только.

Возможно, в следующий миг я так бы и сделал, но тут порыв ветра налетел с такой силой, что буквально пихнул меня вбок, я споткнулся и чуть не упал. Зато он выдул остатки сна, и я как минимум смог взглянуть на происходящее с другой стороны. Фигуры все так же возносились в небо из самого сердца ночи, но разум начал искать этому объяснения. А вдруг это всего лишь мое субъективное восприятие, твердил я себе, не менее от этого реальное лично для меня, но субъективное? Лунный свет и ивовые ветки могли кидать причудливые картины на зеркало моего воображения, а я каким-то образом проецировал их наружу так, что они выглядели настоящими. Да, разумеется, такое возможно. Набравшись смелости, я двинулся вперед по песчаным проплешинам между деревьями. Господи, неужели всего лишь галлюцинация? Неужели мне все это мнится? Или рассудок, уныло цепляясь за привычное, судит о происходящем по доступным ему узким стандартам уже известного?

Знаю одно: огромная колонна странных существ поднималась в темноте к небу невероятно долго и с той степенью реалистичности, с какой большинство людей в принципе оценивают окружающее. И вдруг они исчезли!

И тут же, стоило схлынуть первому изумлению, на меня ледяной волной обрушился страх. Сокровенная суть этого уединенного призрачного уголка внезапно вспыхнула в душе так, что меня затрясла дичайшая дрожь. В ужасе, близком к панике, я поспешно бросал взгляды по сторонам, тщетно прикидывая пути отступления, но осознав, насколько бессмысленно пытаться высмотреть тут хоть какое-то укрытие, бесшумно прокрался обратно в палатку, улегся на песчаное ложе, опустив дверной полог, чтобы закрыть вид на ивы в лунном свете, и как можно глубже зарылся с головой в одеяла, пытаясь заглушить громовой шум ветра.

III

Будто бы для того чтобы окончательно убедиться, что видел все наяву, тяжелым и беспокойным сном я забылся очень не скоро, и даже тогда дремала лишь внешняя оболочка, а бдительное сознание под ней оставалось начеку.

И вскоре, с непритворным ужасом, я вскочил во второй раз. Меня разбудили не ветер и не река, но медленное приближение чего-то, отчего спящая часть меня становилась все меньше и меньше, пока не истаяла совсем, и я поймал себя на том, что сижу, вытянувшись, как стрела, и прислушиваюсь.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «Литрес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на Литрес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.

Примечания

1

Нимрод – великий воитель-охотник и царь Вавилона, «сильный зверолов пред Господом» (Быт. 10:9). – Здесь и далее примеч. пер.

2

Крысиный Волок (англ. Rat Portage, фр. Portage-aux-Rats) – прежнее название канадского города Кенора.

3

Пресбург (Прешпорок, Пожонь) – Братислава.

4

Летающий паром (паромный мост, воздушный мост) – транспортная система, состоящая из моста и подвижно подвешенной под этим мостом на тросах платформы, которая может перемещаться с одного берега водной преграды на другой. Строились там, где судоходство требовало высокого пролета моста, а использование паромов было затруднено из-за приливов.

5

Стихиаль (также элементаль, дух стихии) – в средневековой философии, оккультизме и алхимии мифическое существо, соответствующее одной из четырех стихий: воздуху, земле, огню, воде.