Письмо в завтра

СанаА Бова

Письмо в завтра

Пролог

Город не спал. Его дыхание было хриплым, как у больного, чьи лёгкие забиты пеплом веков. Улицы, когда-то звенящие голосами, теперь молчали, укрытые серой пеленой, пропитанной «Газом» – невидимым, но тяжёлым, как свинец в костях. Фонари, чьи стёкла треснули под грузом времени, мигали тускло, их свет тонул в дымке, неспособной скрыть холод стали под ногами. Плиты мостовой гудели, отзываясь на далёкий ритм машин, питающих этот мир – машины, чьё жужжание было гимном системы, чьё имя никто не смел назвать. Над крышами скользили дроны, их алые визоры резали ночь, как лезвия, ищущие, кого заклеймить. Город 2125 года был жив, но не помнил своего лица.

Когда-то он был другим. Сто лет назад, в 2025-м, его площади пестрели красками, университеты гудели идеями, а дети бежали по тротуарам, не зная, что значит забыть вкус материнского голоса. Тогда город носил имя – гордое, звонкое, но ныне стёртое, как мел с доски, смытый дождём. Его библиотеки хранили тома, чьи страницы шептали о прошлом, а кафе на углу пахли кофе и надеждой. Но «Газ» пришёл тихо, как вор в ночи. Сначала он был лишь привкусом в воздухе, едва уловимым, как далёкий запах гари. Потом он стал удавкой. Он выжигал память, оставляя пустоту – гладкую, как зеркало без отражения. Библиотеки обратились в пепел, архивы запечатали, а тех, кто цеплялся за воспоминания, увели в тени, где их крики растворялись в гуле машин. Город стал лабиринтом, где каждый поворот вёл к забвению, а каждый взгляд – к глазам, не узнающим тебя. Его башни, некогда сиявшие стеклом, теперь стояли серыми, как надгробия, их окна – слепые, не помнящие света.

На площади, где когда-то звенели фонтаны, старик замер, глядя в пустоту. Его пальцы, узловатые, как корни мёртвого дерева, теребили край плаща, словно искали ниточку, связывающую его с прошлым. «Как её звали?» – шептал он, но слова падали в холодный воздух, как камни в колодец. Его глаза, мутные, как стоячая вода, искали ответ, но находили лишь серую дымку. Он повернулся к женщине, стоявшей неподалёку, её пальцы сжимали сумку, а взгляд был прикован к пустоте.

– Ты… ты знаешь, где площадь Встреч? – голос старика дрожал, как лист на ветру.

Женщина медленно подняла глаза, её лицо было гладким, как маска, лишённая морщин.

– Площадь Встреч? – переспросила она, словно пробуя слова на вкус. – Это… где-то там? – Она махнула рукой в сторону серых башен, но жест был вялым, лишённым уверенности.

– Моя дочь… она ждала меня там, – старик нахмурился, пытаясь поймать ускользающий образ. – Или… жена?

Женщина посмотрела на него, но в её глазах не было ни искры узнавания, ни тени сочувствия.

– Я не знаю, – сказала она ровно, как машина, выдающая ответ. – Иди дальше. Все идут.

Она отвернулась, её шаги зазвучали механически, сливаясь с ритмом города. Старик остался стоять, его губы шевелились, повторяя: «Как её звали?» Он улыбнулся – так, как улыбались все, – но улыбка была мёртвой, как сталь под его ногами.

Утром город шевелился, но движения его были лишены души. На узкой улице, где ржавые трубы сочились паром, двое рабочих остановились у тележки с синтетической едой. Их комбинезоны были одинаковыми, их лица – почти неотличимыми. Один, с сединой на висках, протянул другому металлический контейнер.

– Это твоё? – спросил он, но в голосе не было интереса.

Второй, помоложе, посмотрел на контейнер, потом на товарища. Его брови дрогнули, словно он пытался вспомнить.

– Не знаю, – ответил он, пожав плечами. – Вчера… я ел?

– Ел, – седой кивнул, но его взгляд был пустым, как экран, с которого стёрли данные. – Или… не ты?

Они замолчали, глядя друг на друга, как будто ждали, что другой заполнит пустоту. Потом молодой махнул рукой, взял контейнер и побрёл дальше, его шаги сливались с гулом города. Седой остался стоять, его пальцы сжались в кулак, но он не знал, почему. «Газ» был везде – в воздухе, в воде, в тишине между их словами. Он стирал лица, имена, мечты, оставляя только послушание.

В академии, где стены были стерильно белыми, студенты сидели в рядах, их пальцы скользили по экранам, листая данные, растворяющиеся в их разумах, как сахар в воде. Двое из них, девушка с короткими волосами и парень с усталыми глазами, шептались в углу, пока дрон не пролетел над их головами.

– Ты помнишь, о чём мы говорили вчера? – спросила она, её голос был тихим, почти испуганным.

Парень нахмурился, его пальцы замерли над экраном.

– Вчера… – он замолчал, словно наткнулся на стену. – Мы говорили?

Девушка посмотрела на него, её губы дрогнули, но она быстро опустила взгляд.

– Неважно, – сказала она, возвращаясь к экрану. – Это неважно.

Но её пальцы дрожали, а в глазах мелькнула тень – тень чего-то, что «Газ» ещё не успел забрать. Дрон жужжал над ними, его алый взгляд скользил по рядам, и они замолчали, растворяясь в ритме города.

И всё же, в этой тишине, в этом забвении, что-то тлело. В недрах города, под толщей стали и бетона, в туннелях, где сырость сочилась со стен, как слёзы, которые никто не проливал, город хранил свои тайны. Сто лет назад, когда «Газ» только начинал свою жатву, одна женщина бросила вызов пустоте. Карина Ведомая, чьё имя теперь было лишь шорохом в забытых архивах, сидела в убежище, где свет лампы дрожал, как её собственное сердце. Стены вокруг неё сочились влагой, пол был завален чертежами, испещрёнными формулами, способными спасти разум. Её пальцы, тонкие, но твёрдые, выводили строки на клочке бумаги: «Газ – их оружие, память – твоя сила». Она писала, зная, что ночь – её последняя. За стенами гудели машины, шаги врагов приближались, их тени скользили по трещинам в бетоне. Но Карина не останавливалась. Она вложила письмо в металлическую коробку, рядом с чертежом устройства – устройства, способного удержать мысли, спасти их от забвения. «Город помнит, – шептала она, пряча коробку в тайник, – даже если мы забыли. Найди это. Помни».

Тайник пережил века. Город изменился, его кости оделись в сталь, его сердце заменили серверы, но коробка осталась. Она лежала в цифровом архиве академии, среди стеллажей, где пыль была гуще правды. Архив был лабиринтом, его коридоры гудели, как дыхание, всё ещё цеплявшееся за жизнь. Серверы мигали, их свет был слабым, но живым, как звезда, тлеющая в предрассветной мгле. Коробка покоилась в тени, её металл покрылся ржавчиной, но буквы «К.В.» проступали сквозь время, словно вызов, что не смолк. Гул шагов нарушил тишину – тяжёлых, не механических, живых. Тень упала на стеллаж, пальцы коснулись пыли, и свет лампы мигнул, как глаз, открывшийся после долгого сна. Пыль взметнулась, завихрилась, поймав этот свет, и в этом вихре было обещание – шаткое, но неугасимое.

Город затих, но в его молчании был ритм – напряжённый, как струна, готовая лопнуть. Где-то в вышине дрон жужжал, его алый взгляд скользил по крышам, не замечая, что внизу, в недрах, тлеет искра. Голос Карины, слабый, как эхо, звучал сквозь время, сквозь «Газ», сквозь забвение: «Помни, и город проснётся». Свет лампы дрогнул, упал на коробку, и в этом свете был не просто отблеск – в нём был огонь, ожидающий своего часа.

Глава 1. Случайная находка

Тусклый свет люминесцентных ламп дрожал на стенах цифрового архива, словно боялся проникнуть вглубь бесконечных стеллажей, где пыль веков оседала на забытых машинах. Год 2125 висел в воздухе, как тяжёлое молчание – неосязаемый, но давящий. Михаил Беспамятный шагал вдоль рядов, его ботинки глухо стучали по бетонному полу, нарушая тишину, казавшуюся здесь живой, почти осязаемой сущностью. Он был один – или так ему казалось. В этом мире, где каждый шаг отслеживался невидимыми глазами «Газа», одиночество было иллюзией, хрупкой, как стекло под молотом.

Архив академии простирался перед ним лабиринтом из железа и проводов. Высокие шкафы, набитые старыми серверами, гудели низким, едва слышимым гулом – словно шептались о прошлом, которого никто не помнил. Воздух пах металлом и чем-то прогорклым, точно время здесь сгнило, оставив после себя лишь ржавчину. Михаил поправил очки, сползшие на кончик носа, и провёл рукой по холодной поверхности ближайшего стеллажа. Пальцы собрали тонкий слой пыли – следы забвения, подумал он. Пыль прошлого, которое стирают из нас, как ненужный черновик.

Он пришёл сюда за материалами для проекта – скучной работы о цифровых хранилищах, которая должна была впечатлить профессора Левина, сухого, как архивный воздух, и столь же безразличного к вопросам, выходящим за рамки лекций. Но Михаилу было любопытно. Любопытство – его порок, как говорил Дима, сосед по комнате, чей скептический смех до сих пор звенел в ушах: «Ты копаешь там, где ничего нет, Миш. Только пыль и провода». Может, Дима прав, мелькнула мысль, но Михаил отогнал её, как назойливую муху. Ему нужно было что-то найти – не для Левина, а для себя. Что-то, что объяснит пустоту, которая росла в нём, как тень без источника света.

– Ты опять в своих катакомбах? – голос Димы, резкий и насмешливый, ворвался в воспоминание, будто тот стоял рядом, скрестив руки на груди. Михаил почти видел его – худощавого, с растрёпанными волосами и вечной ухмылкой, от которой хотелось то ли смеяться, то ли дать ему подзатыльник.

– Это не катакомбы, – пробормотал Михаил вслух, отвечая призраку. – Это память.

– Чья? – Дима в его воображении прищурился. – Твоя или их?

Михаил не ответил. Он не знал. Память в этом мире была зыбкой, как отражение в мутной воде. Люди забывали лица, даты, целые куски жизни, и никто не спрашивал почему. «Газ» следил за всем – невидимый, вездесущий, словно дыхание самой земли. Говорили, это ради порядка. Говорили, что без контроля мир рухнет. Но Михаил чувствовал: что-то отняли у него – у всех них. И эта мысль, острая, как осколок стекла, вела его глубже в архив.

Он свернул за угол, где стеллажи смыкались теснее, образуя узкий коридор. Здесь свет едва пробивался, и тени ложились густо, точно чернила. В дальнем углу что-то блеснуло – слабый отблеск на металлической коробке, зажатой между двумя серверами. Михаил замер. Сердце стукнуло громче, и он шагнул вперёд, протянув руку. Коробка была холодной, старой, с выцветшей надписью, которую он не смог разобрать. Крышка поддалась с тихим скрипом, обнажая содержимое: стопку пожелтевших бумаг и маленький, странный предмет, похожий на спящий механизм.

– Что ты такое? – прошептал Михаил, и его голос растворился в тишине. Он взял верхний лист – письмо, исписанное аккуратным почерком. В правом углу стояли инициалы: «К.В.»

Мир вокруг сжался до этого клочка бумаги. Михаил не знал, что он держит, но чувствовал: это не просто находка. Это вызов. Или ответ. А может, и то, и другое. И в этот момент, стоя в полумраке архива, он впервые ощутил, что его одиночество – не случайность, а часть чего-то большего. Чего-то, ожидавшего его впереди.

Михаил поднёс письмо ближе к глазам, пытаясь уловить смысл в тусклом свете, струящимся сверху, как вода сквозь трещины в камне. Буквы дрожали перед ним – не от страха, а от времени, оставившего на бумаге свои морщины. Он вдохнул её запах – сухой, чуть горьковатый, как осенние листья, которых он никогда не видел, но о которых читал в запрещённых книгах. Пальцы, державшие лист, слегка задрожали, будто предчувствуя тяжесть слов, ожидающих его на этих строчках.

«Газ – их оружие, память – твоя сила», – гласила первая строка, выведенная с такой решимостью, что чернила, казалось, врезались в бумагу глубже, чем могли бы. Михаил замер, перечитывая слова, пока они не начали звучать в его голове, как эхо далёкого голоса. Чьего? Он не знал. Но этот голос был живым, отчаянным, словно крик, заглушённый стенами архива.

Он опустил письмо и оглянулся. Тени вокруг сгустились, или это только казалось? Гул серверов стал громче, точно они переговаривались, обсуждая его вторжение. Михаил усмехнулся – нелепая мысль, но в этом мире, где каждый шептался о контроле «Газа», даже машины могли быть шпионами. Он вспомнил, как Дима однажды, сидя на краю койки в их тесной комнате, бросил с ухмылкой:

– Знаешь, Миш, если стены начнут говорить, я не удивлюсь. Они и так всё слышат.

– А что они скажут? – спросил тогда Михаил, глядя в потолок, где трещина напоминала разлом в чьей-то судьбе.

– Что мы дураки, – хохотнул Дима. – Копаемся в пыли, пока нас стирают по кусочкам.

Стирают. Это слово застряло в памяти Михаила, как заноза. Он не замечал раньше, как часто люди вокруг забывали мелочи: имена, дни рождения, вчерашние разговоры. Но теперь, держа письмо, он чувствовал, что забвение – не случайность. Оно было спланировано, выткано в саму ткань их жизни невидимой рукой «Газа». И эта мысль – о том, что его разум, его суть могли быть украдены, – пробудила в нём что-то новое. Не страх, нет. Гнев. Тихий, пока ещё тлеющий, как угли под пеплом.

Михаил снова взглянул на письмо. Под первой строкой был чертёж – линии, пересекающиеся в сложном узоре, похожем на схему какого-то устройства. Рядом мелким почерком приписка: «Фиксирует мысли. Защищает их». Он нахмурился. Защищает от чего? От газа? От забвения? Или от самих себя? Вопросы роились в голове, но ответов не было – только холодный металл коробки под пальцами и ощущение, что он стоит на краю пропасти, не видя её дна.

– Ты бы посмеялся, Дима, – пробормотал он, представляя, как сосед закатывает глаза. – «Миш, это ржавый хлам, а ты уже строишь теории».

Но в тишине архива не было смеха, только гул, теперь казавшийся ему дыханием прошлого. Михаил задумался: что, если память – это не просто обрывки картин в голове? Что, если это нить, связывающая человека с самим собой? И если её обрезать, кто он тогда? Тень? Пустая оболочка, послушная чужим словам?

Он сунул письмо в карман куртки, а коробку спрятал под стеллаж, прикрыв её куском рваного пластика. Нельзя было брать всё сразу – слишком рискованно. «Газ» следил за каждым, кто копался в прошлом, и Михаил знал истории: студенты исчезали, стоило им задать лишний вопрос. Но он вернётся. Не ради Левина, не ради проекта. Ради того, чтобы понять, что отняли у него – у всех них.

Шагнув обратно в коридор, он услышал шорох – слабый, но отчётливый, как шелест крыльев. Михаил обернулся. В дальнем конце прохода мелькнула тень – высокая, слишком быстрая для случайности. Сердце заколотилось, но он заставил себя идти дальше, не оглядываясь. Кто-то видел. Или что-то. И эта мысль, холодная, как бетон под ногами, шепнула ему: пути назад нет.

Михаил ускорил шаг, но не побежал – бежать значило признать страх, а страх в этом мире был роскошью, которую он не мог себе позволить. Тень осталась позади, растворившись в полумраке, но её присутствие всё ещё ощущалось – холодное, как дыхание на затылке. Он сжал кулак в кармане, чувствуя, как края письма впиваются в кожу. Это теперь было его – не просто находка, а тайна, которую он украл у забвения. Или которая украла его.

Архивный коридор тянулся бесконечно, изгибаясь, словно змея, проглотившая собственный хвост. Свет ламп становился реже, и каждый новый участок казался темнее предыдущего, будто тьма здесь питалась любопытством незваных гостей. Михаил остановился у развилки, где два прохода расходились под прямым углом. Один вёл к выходу – знакомому пути, где ждали лекции, контрольные и монотонный гул академии. Другой уходил глубже, туда, где гудение серверов становилось громче, а воздух – тяжелее. Он знал, что должен повернуть назад. Но ноги сами сделали шаг вперёд, к неизведанному.

– Ты спятил, Миш, – голос Димы снова ожил в его голове, насмешливый, но с ноткой беспокойства. Михаил почти видел, как тот стоит, прислонившись к стеллажу, скрестив руки и качая головой. – Это место сожрёт тебя, как старый сервер жрёт данные.

– Может, я хочу, чтобы меня сожрали, – ответил Михаил вслух, и его голос дрогнул, отражённый металлом. – Лучше так, чем жить, не зная, кто я.

– Философ, – хмыкнул Дима. – А я думал, ты просто ботан.

Михаил улыбнулся, но улыбка быстро угасла. Дима был прав – любопытство было его слабостью, но теперь оно стало чем-то большим. Письмо в кармане жгло, как уголь, и он вдруг понял: это не просто бумага. Это вызов, брошенный через десятилетия, через газовую завесу, удушающую их всех. Кто-то – этот «К.В.» – оставил его здесь не случайно. Но для кого? Для него? Или для любого, кто осмелится искать?

Он провёл рукой по стеллажу, и пальцы наткнулись на что-то острое – обломок провода, торчащий из старого терминала. Кровь выступила на коже, алая капля упала на пол, растворившись в пыли. Михаил посмотрел на неё, и в голове мелькнула мысль: кровь помнит. Она течёт в нас, храня то, что разум теряет. Но если память можно стереть, что остаётся? Пустота? Или что-то глубже, что нельзя отнять?

Шорох повторился – ближе, резче. Михаил резко обернулся, но коридор был пуст. Только тени шевелились, словно живые, подрагивая в такт его дыханию. Он прижался спиной к стеллажу, чувствуя холод металла через куртку. Сердце билось в горле, но он заставил себя дышать ровно. Это мог быть ветер. Или крыса. Или… Он не закончил мысль. «Газ» не ходил один – за ним следовали маски, дроны, глаза, видящие всё. И если они здесь, то он уже не просто студент с проектом. Он нарушитель. Искры гнева в нём вспыхнули ярче: пусть смотрят. Пусть знают, что он не сдастся.

Михаил пошёл дальше. Письмо в кармане было тяжёлым, как обещание. Он не мог уйти, не разобравшись. Не теперь, когда впервые за долгое время почувствовал, что его жизнь – не просто череда серых дней под контролем «Газа». Память – это то, что делает нас людьми. И если её отняли, то он найдёт способ вернуть её – хотя бы себе.

Где-то вдали раздался низкий гул, похожий на стон машины, пробуждающейся от сна. Или на предупреждение. Михаил сжал кулаки и пошёл вперёд – не к выходу, а глубже в архив. Туда, где тени были гуще, а тайны – ближе. Он не знал, что ждёт его там, но чувствовал: это начало. Не конца, а именно начала.

Михаил шёл, и каждый шаг отдавался в груди, как удар молота по наковальне. Архивный коридор сужался, стены смыкались всё теснее, точно пытались поймать его в свои объятия. Свет здесь был лишь намёком – слабые блики, отражавшиеся от металла, словно последние вздохи умирающего солнца. Он чувствовал себя путником в подземелье, где вместо факела у него было только письмо, жгущее карман, и тлеющий гнев, согревающий его изнутри. Гул серверов стал ритмом, вторящим его пульсу, и в этом ритме он уловил что-то странное – не механическое, а живое. Словно кто-то дышал в унисон с машинами.

Он остановился у очередного стеллажа, массивного, как древний монолит. На нижней полке, почти у пола, лежал ещё один терминал – старый, с треснувшим экраном, из которого торчали провода, точно вены, вырванные из тела. Михаил присел на корточки, вглядываясь в него. Пыль покрывала машину толстым слоем, но под ней угадывались следы пальцев – свежие, оставленные кем-то до него. Его сердце сжалось. Кто-то был здесь. Не сто лет назад, а недавно. Может, вчера. Может, час назад.

– Ты бы сказал, что это крысы, – прошептал он, обращаясь к Диме, чей призрак упорно следовал за ним в этом лабиринте. – Но крысы не оставляют следов рук.

– А люди оставляют, – отозвался воображаемый Дима, и в его голосе сквозила тревога, которой не было раньше. – И исчезают, если копают слишком глубоко.

Михаил провёл пальцем по следам, стирая пыль. Под ней блеснула надпись, вырезанная на металле: «Кольцо». Слово было незнакомым, но оно резонировало в нём, как забытый аккорд из мелодии, которую он когда-то знал. Кольцо. Сопротивление? Тайна? Или просто чья-то шутка, высеченная в отчаянии? Он не знал, но чувствовал: это связано с письмом, с «К.В.», с тем, что он нашёл. И с тем, что теперь искало его.

Шорох раздался снова – теперь совсем близко, за соседним стеллажом. Михаил резко встал, прижавшись к терминалу. Тень мелькнула в проходе – высокая, угловатая, с движениями, слишком плавными для человека. Дрон? Или хуже – маска «Газа»? Он затаил дыхание, вслушиваясь. Тишина вернулась, но она была обманчивой, как затишье перед бурей. Кто-то – или что-то – знало, что он здесь. И это знание было тяжелее любого груза, что он мог унести.

Теперь он понимал: тьма этого мира была иной. Она не просто скрывала – она пожирала. И если он не найдёт свет, не вспомнит, кто он, то станет её частью. Пустой оболочкой, как те, что бродили по улицам, улыбаясь под масками «Газа», не зная, что их улыбки – ложь.

Гул серверов усилился, и где-то вдали раздался щелчок – металлический, резкий, как звук захлопывающейся двери. Михаил обернулся, но коридор был пуст. Только тени дрожали, словно смеялись над его решимостью. Он знал, что должен уйти – спрятать письмо, вернуться в безопасную серость академии. Но вместо этого он шагнул глубже, туда, где пыль была гуще, а тайны – ближе. Письмо в его кармане было не просто бумагой – оно было нитью, ведущей через лабиринт. И он пойдёт по ней, даже если она приведёт его к пропасти. Шаги его заглохли в гуле архива, а тень за стеллажом замерла, наблюдая.

Михаил выбрался из глубин архива, словно из-под земли, где время застыло в ожидании тех, кто осмелится его разбудить. Он остановился у выхода – узкой щели между стеллажами, за которой начинался коридор, ведущий к верхним этажам академии. Здесь свет был ярче, но холоднее, отражаясь от белых стен, казавшихся вымытыми до стерильной пустоты. Он прижался к стеллажу, чувствуя, как холод металла проникает сквозь куртку, и достал письмо из кармана. Пальцы дрожали – не от страха, а от предвкушения, острого, как лезвие, что вот-вот разрежет завесу его неведения.

Бумага шуршала в руках, хрупкая, как крыло мотылька, уцелевшего в бурю. Михаил развернул её, и строки, выведенные чёрными чернилами, проступили перед глазами, словно следы на песке, которые волны ещё не успели смыть. «Газ – их оружие, память – твоя сила», – прочёл он снова, и слова эти теперь звучали громче, отзываясь в нём, как колокол в пустом храме. Ниже следовал чертёж – хаотичный на первый взгляд, но при ближайшем рассмотрении стройный, как паутина: линии пересекались, образуя схему устройства, названия которому не было. Только приписка мелким почерком: «Фиксирует мысли. Защищает их».

Он вгляделся в чертёж, пытаясь понять его суть. Это было не просто изобретение – это был вызов, оружие, брошенное в лицо невидимому врагу. Михаил почувствовал, как внутри него что-то шевельнулось – неясное, но горячее, как искра, упавшая на сухую траву. Кто-то, сто лет назад, оставил это для него – или для любого, кто найдёт. Но почему он? Почему именно сейчас?

– Ты бы сказал, что это бред, – прошептал он, обращаясь к Диме, чей образ возник перед ним: худощавый, с растрёпанными волосами, он стоял, скрестив руки, и ухмылялся своей вечной насмешкой.

– Ещё какой, Миш, – отозвался воображаемый Дима. – Старая бумажка и ржавый хлам. Ты серьёзно думаешь, что это спасёт мир?

– Не мир, – тихо ответил Михаил. – Меня.

Он замолчал, глядя на письмо. Память – твоя сила. Эти слова цеплялись за него, как шипы, оставляя следы. «Газ», – подумал он. Невидимый, вездесущий, он стирал их по кусочкам, и никто не замечал. Или не хотел замечать. Но теперь у него было доказательство – не просто подозрение, а слова, написанные рукой, которая не сдалась. «К.В.» – кто ты? Учёный? Бунтарь? Призрак, оставивший крик в этой бумаге?

Коридор за стеллажами был пуст, но тишина казалась натянутой, как струна, готовая лопнуть. Михаил сунул письмо обратно в карман и вытащил телефон – старый, с потрескавшимся экраном, но всё ещё рабочий. Он сфотографировал чертёж, чтобы изучить его позже, в безопасности своей комнаты. Экран мигнул, изображение сохранилось, и он выдохнул с облегчением. Но тут же замер: файл исчез. Просто пропал, будто его никогда не было.

– Что за… – прошептал он, пролистывая галерею. Пусто. Только старые снимки – он и Дима на крыше, закат над кампусом, – но ничего нового.

Его охватил холод, не связанный с воздухом архива. Это не сбой. Это было вмешательство. «Газ» – они могли стереть не только память в голове, но и следы в машинах. Он сжал телефон так, что костяшки побелели. Если они видят даже это, то как далеко их власть? И как близко они сейчас?

– Ты бы сказал, что я параноик, – пробормотал он, и Дима в его воображении закатил глаза.

– А ты не параноик? – хмыкнул тот. – Телефон глючит, а ты уже видишь шпионов за каждым углом.

– Может, они и есть, – ответил Михаил, и голос его стал твёрже. – Может, они всегда были.

Он шагнул к выходу, но остановился, услышав слабый звук – жужжание, едва различимое, как дыхание насекомого. Оно доносилось из глубины архива, где он оставил коробку. Михаил обернулся, вглядываясь в тени. Ничего. Только гул серверов и его собственное сердце, бьющееся в рёбрах. Но он знал: это не тишина. Это ожидание. Кто-то – или что-то – следило, и письмо в его кармане было теперь не просто находкой, а грузом, который он нёс на свой страх и риск.