СВО. Босиком по стеклу

А потом встретил в магазине одноклассницу Светку. Та в Волгограде замужем была, родила, но развелась и вернулась с ребёнком домой. Светку, в которую ещё в школе были влюблены все пацаны из класса, Ваня с выпускного не видел. А тут, когда увидел, вдруг понял, что она и не изменилась вовсе. Всё такая же стройная, миниатюрная. Как Дюймовочка из сказки. Ванька даже удивился, как она родить-то смогла. А Светка увидела Воронова в форме охранника и заулыбалась ему:

– Привет, Вань!

И Воронов себя будто её глазами увидел. Насупленный, с дубинкой на поясе. И немного растерянный. Но собрался быстро, ответил что-то, улыбнулся в ответ, и они даже мило поболтали. А потом Светка предложила кофе попить где-нибудь. И рассказала, как муженёк её после начала специальной военной операции ругался с ней, поливая грязью Родину. А потом умотал в Грузию, бросив и её, и ребёнка. И Ванька вдруг ляпнул, что собирается добровольцем на СВО идти. Света посмотрела на него с уважением и какой-то нежностью и спросила вдруг:

– Если пойдёшь, я тебя ждать буду. Хочешь?

У Ваньки тогда аж дыхание перехватило. Он лишь кивнул молча и залпом допил кофе, даже не ощутив вкуса.

А потом был военкомат, и сборы. И слёзы матери. И сборный пункт. И влажные глаза Светки, которая пришла к военкомату с маленьким сыном, смешным и белобрысым. А Ваньку определили в артиллерийский расчёт. И когда Воронов заикнулся, что о пушках не знает ничего, Юнкер, который отбирал людей, хохотнул весело:

– Тяжести таскать умеешь?

– Могу, – кивнул Ванька.

– А копать?

– И это могу, – заулыбался Ваня навстречу командиру.

– Тогда годишься! Остальному научим! Надо тебе позывной придумать.

– А чего тут думать? – лениво сказал второй, который оказался Михалычем. – Мало́й он!

Так и прилепилось к Ваньке прозвище Малой. Впрочем, добровольцы, которые были намного старше 27-летнего Ивана, называли его Малым ласково и даже немного покровительственно.

Так и попал Ваня в артиллерийский расчёт огромной 152-миллиметровой пушки. И сразу же, как прибыл на фронт, разочаровался. Каждый день – будто день сурка. Приехала машина. Разгрузили снаряды. И сразу копать. А потом связист выкрикивал координаты. Наводчик крутил всякие ручки, и начиналась стрельба. Ванька таскал пятидесятикилограммовые снаряды, закидывал их, а заряжающий заталкивал внутрь. Кричал «выстрел», и бахало. Да так, что поначалу у Ваньки всё внутри тряслось и дрожало.

А потом летело в ответ. И Малой бежал в землянку, забивался в угол и читал единственную молитву, которую выучил с бабушкой ещё в детстве.

– Отче наш, – заводил Ванька, и земля сотрясалась от близкого разрыва.

– Иже еси на Небеси! – И вновь грохот. А земля с потолка сыплется за шиворот.

– Да святится имя Твое! – И снова ввинчивающийся в позвоночник свист и грохот.

– Да приидет Царствие Твое! – И снова разрывы.

А Ванька читал молитву снова и снова, сжимая в руке нательный крестик. Ему казалось, что старшие товарищи посмеиваются над его страхом, и он даже заикнулся об этом Юнкеру. Тот удивился сильно и рассмеялся беззлобно:

– Да ты что, Малой? Мы во время обстрелов все молимся! А Рябой, вон, быстрее всех в землянку прыгает! Тогда уж над ним смеяться нужно. Да и как над естественным смеяться-то можно? Тут главное не страх, а как ты с ним справляешься…

Тот день, когда прилетело в Михалыча, Ванька запомнил очень хорошо. Вроде второй месяц на фронте, но уже втянулся, притёрся. Тут иногда и недели хватает, чтобы шкурой почувствовать, куда бежать, где прятаться и когда падать. Тем более по ним прилетало постоянно – нацисты умели вести контрбатарейную борьбу, и после каждой работы их «Гиацинта» в ответ летело. Потому первое, что артиллеристы обустраивали, оказываясь на новом месте, – небольшие землянки, чтоб было куда прятаться.

И в тот раз землянки уже были готовы, да только мужики в них не побежали. На одном из участков враг пошёл в атаку, и связист проорал Юнкеру, что нашим совсем туго, потому нужна поддержка беглым огнём. Ванька даже тяжесть снарядов перестал чувствовать, живо представив, как стреляют сейчас в наших ребят фашисты из танков и бэтээров с нацистскими крестами. Бежал за снарядом, хватал – и назад, к пушке. Вкидывал тяжеленный цилиндр – и назад. И когда вокруг них начало рваться, хотел по привычке в землянку бежать. Да только Юнкер проорал вдруг:

– Беглым, ребятушки!

И Малой побежал за очередным снарядом. А после очередного прилёта услышал тихий вой, оглянулся и увидел лежащего на земле Михалыча. Рванул к нему, но тот проорал:

– Снаряды носи! Я в норме!

И Малой вытер пот, кивнул и опять потащил пятидесятикилограммовый цилиндр к «Гиацинту»…

Мужики допили чай, и Юнкер скомандовал:

– Копаем! Надо за сегодня отрыться, потому как начальство сказало, что завтра уже работа начнётся!

Малой тяжело вздохнул, взял лопату и принялся рыть очередную, уже неизвестно какую по счёту землянку. Там, дома, Светка думает, что он герой. Написала, что им гордятся все и она тоже. В школе спрашивали, когда вернётся, и вроде даже хотели его фото на стенд повесить как выпускника, которым гордится школа. А он копает да носит. Носит и опять копает. Ну какой тут подвиг? Чем тут гордиться? Ванька вздохнул тяжело и со злостью вонзил в землю лопату.

А вечером пришла машина из штаба, офицер в помятой форме и с таким же помятым, осунувшимся лицом поговорил тихо с Юнкером, и тот заорал зычно:

– Станови-и-ись!

Мужики неловко выстроились возле своего «Гиацинта», пытаясь распрямиться после тяжёлой, изнурительной работы. Они в строю один раз в военкомате постояли. А тут – либо вприпрыжку, либо ползком. Впрочем, офицера это смутило мало. Он вдруг достал коробочки и стал зачитывать. И когда произнёс: «Рядовой Иван Сергеевич Воронов награждён медалью „За отвагу!“», Малой даже не поверил вначале. Стоял как вкопанный, пока мужики не толкнули его из строя: мол, иди, получай.

А вечером в только что выкопанной землянке Малой бережно рассматривал свою медаль и книжечку. Никакой ошибки! Награждён… Воронов… Медалью «За отвагу». И всё не мог понять, за что же наградили его? Какой такой подвиг он совершил, копая землю да таская боеприпасы? Не боец, а грузчик да землекоп!

А наутро началась работа. Разведчики обнаружили базу нацистов, и всё привычно завертелось. И снаряды, которые подтаскивал Малой, били вражескую технику с нацистскими крестами…

Запах детства

С утра я почувствовал запах детства. Тот самый, знаете, когда лето и безумное ожидание чуда. Запах солнца, травы и чего-то чудесного. Своего пионерского детства, когда русские считали украинцев братьями. Когда ярко светило солнце, а в нашей большой стране не бомбили мирные города.

Я давно считал, что утратил эту опцию и не чувствовать мне больше ТОТ запах детства. Несколько дней не мог понять, почему вдруг обострилось восприятие, а потом дошло. У нас здесь каждый день воспринимается ярче. Если и не как последний, то как рубежный…

Очередной прилёт в Белгороде или области, и едешь, стиснув зубы. Потому как опять видеть растерянность и слёзы людей. А вечером, листая новостные сводки, читать, сколько погибло и ранено в Донецке, Луганске, Курске, Брянске. Таких же мирных, виновных лишь в том, что оголтелые нацисты считают их «сепарами» и «руснёй». Мы и тогда, в 2014-м, прониклись ужасом ситуации, потому как через наш город ехали тысячи, десятки тысяч беженцев. И я встречался с ними по работе. Слушал. Записывал их рассказы. А в их глазах плескались непонимание и боль. И сейчас такие же глаза я вижу у белгородцев. Но в этих же глазах решимость и суровая уверенность в своей правоте. Донбасс не бомбил Киев и Львов. Донбасс лишь хоронил своих детей. И потому мы правы тысячу раз. Сто тысяч. Миллион.

А ещё я думал о том, как моё детство кардинально отличается от детства детей Донбасса. И от детства наших, белгородских детей. Которые слышат разрывы, а иногда и видят это. А когда дочка спрашивает, что это опять прогремело, ты вымученно улыбаешься и говоришь, что гром. Надеясь хоть так защитить её детство.

Но это не спасает. Потому что словами и шутками не остановить зверьё, много лет пытающееся уничтожить инакомыслящий русский мир. И вчера в Донецке укрофашисты убили ещё троих детей… Их убили кассетным боеприпасом прямо на детской площадке. А президент-клоун обрадовался этому и заявил, что наконец-то в полную мощь заработала западная артиллерия. Такого мрачного и мерзкого цинизма не видел мир. Но если остальной мир этого не заметил, то русский мир не простит.

С утра я почувствовал запах детства. А в Донецке фашисты украли детство ещё у троих детей. Просто помните об этом…

Минуты

Время билось жилкой на виске, отсчитывая драгоценные минуты. Ту-дух. Ту-дух. Ту-дух.

– Час и тридцать минут, Ирина Юрьевна. – Операционная сестра подала зажим, а когда врач взяла инструмент, промокнула лоб хирургу, убирая капли пота.

Уже девяносто минут бригада врачей боролась за жизнь женщины, привезённой из-за ленточки. Трое мужчин в форме подъехали к районной больнице на «буханке» и заорали:

– Мы раненых привезли! Гражданских!

И забегал, засуетился медицинский персонал. Как всегда в таких случаях. Медсёстры рванулись готовить операционные. Санитарки кинулись к раненым. Срезали изорванную, окровавшенную одежду. Врачи быстро осматривали раны и определяли, кого оперировать первыми, а кто подождёт. Так на стол попала эта женщина. Средних лет. Без сознания.

Один из мужчин, который привёз, сказал санитарке:

– Держи раненую! Прямо в её дом снаряд нацистский прилетел. Муж и мать насмерть. А она вот – живая, – вытер пот со лба и добавил устало: – Пока ещё…

Санитарка махнула на мужика рукавом, мол, не каркай! И покатила тяжёлую каталку в больницу. А врач, только глянув на истерзанную женщину, тут же сказал:

– В операционную!

И вот уже полтора часа заведующая отделением простой районной больницы Ирина Юрьевна спасала жизнь раненой. Доставала осколки, которые зловеще гремели, упав в железную посудину. Останавливала кровотечение. Герметизировала органы. И стучал в виске пульс, отсчитывая драгоценные минуты. Ведь таких раненых нельзя оперировать больше двух часов. Не выдержит организм. Остановится сердце. Прервётся жизнь…

Ирина Юрьевна сделала последний стежок и устало повернулась к медсестре:

– Накладывайте повязку! И в палату!

Вышла из операционной и прислонилась к стене. Хотя мыслями всё ещё была там, в операционной, прогоняя в памяти каждое движение. Всё ли правильно сделала? Смогла ли в очередной раз вырвать у смерти жертву?

Так было и несколько недель назад, когда ворвалась к ней медсестра Варя и заорала-запричитала с порога:

– Ирина Юрьевна, деток привезли раненых!

И побежала заведующая хирургическим отделением вниз, в операционную. И ужаснулась увиденному. Мальчик и девочка. Брат и сестра. Ему – шесть лет. Девочке – четыре. Они пытались покинуть Изюм, когда колонну обстреляли укронацисты. Мать детей погибла на месте. А дети… израненные были здесь. У мальчика перебито осколком бедро. А девочку вообще всю посекло осколками. Как и доехали живыми – непонятно. И тоже сложнейшая операция. Повреждены были кишечник, печень. Почти ни одного целого внутреннего органа. И так же билась пульсом жилка, отсчитывая время. Ту-дух. Ту-дух. Ту-дух. Будто кирзовыми сапогами кто по душе маршировал…

А завотделением делала операцию и стискивала зубы. У самой трое детей, которых второй месяц уже не видит. Кто ж думал, что их скромная районная больница на границе с Украиной вдруг превратится в полевой госпиталь, куда везут раненых день и ночь. Где медперсонал забыл о выходных, об отдыхе и сне. И когда прооперированных малышей на реанимобиле увезли в область, Ирина Юрьевна перекрестила машину, всей душой желая, чтобы выжили детки.

Хирург стряхнула воспоминания, тщательно вымыла руки, сполоснула лицо и пошла в кабинет, на ходу улыбаясь встречным. Больные не должны видеть слабость врача. Для больных врач всегда должен быть уверенным. Так учили её в мединституте. И она всегда следовала этому правилу. Даже когда падала с ног от усталости. Даже когда хотелось выть, орать и скрипеть зубами, потому что жизнь разделилась на «до» и «после».

Ирина Юрьевна успела выпить чаю, горячего, крепкого и сладкого, когда в кабинет заглянула медсестра:

– Скоро прооперированная очнётся!

– Спасибо, Люба, – кивнула хирург и поспешила в реанимационную.

Это тоже было её правилом: встречать прооперированных после наркоза. Ободрять и показывать, что врач здесь. Что всё хорошо. Вот и сейчас она спустилась в палату и смотрела в лицо женщине, пытаясь определить возраст. Документов при раненой не было. Временами казалось, что ей лет тридцать пять. Временами, что не меньше шестидесяти.

После наркоза больные будто выплывали в реальный мир. Постепенно, не торопясь. Взгляд их фокусировался медленно. Они ещё частью сознания находились там, в мире грёз, и потихоньку душа возвращалась на землю. А Ирина Юрьевна в это время говорила ласково, что всё прошло хорошо. Что самое страшное уже позади.

Но в этот раз всё прошло иначе. Раненая просто открыла глаза и сразу осмысленно глянула на хирурга. И этот взгляд, тяжёлый, неподвижный, был настолько пронзителен, что завотделением даже растерялась чуть. Но тут же взяла себя в руки, улыбнулась и сказала ласково:

– Здравствуйте, всё хорошо! Самое страшное позади. Операция прошла успешно, и вы будете жить!

Женщина разомкнула губы и произнесла глухо:

– Зачем вы меня спасли? Я не хочу больше жить…

И столько безразличия, тоски было в этой фразе, что захолонуло сердце врача. Она принялась говорить про Божью волю. Про то, что жить нужно! И что если она спаслась, то так тому и быть. И это предназначение. Женщина слушала и смотрела всё так же, тяжело и безразлично.

Ирина Юрьевна поднялась в кабинет, закрыла дверь, села на диванчик и зарыдала. Беззвучно. Кусая кулак и вытирая бегущие по щекам слёзы. Шептала: «Господи, дай мне силы!» И рыдала. То ли от усталости, накопившейся за много месяцев. То ли от жалости. К себе, к пациентам. Выжившим и нет…

Когда в двери кабинета постучали, завотделением быстро вскочила, вытерла слёзы и включила кран. Крикнула «войдите» и начала яростно умываться, наклонившись над маленькой раковиной. Вошла медсестра и проговорила:

– Ирина Юрьевна, наших деток по телевизору показывают!

– Каких деток? – непонимающе спросила хирург.

– Ну, тех, из-под Изюма, помните? У которых маму убило и которых мы тут оперировали!

– Какой канал? – кинулась к смартфону врач и начала искать сюжет.

И увидела, как журналист рассказывает о четырёхлетней Софье и шестилетнем Коле, выживших после обстрела ВСУ мирной колонны. Об их лечении в клинике известного детского доктора Рошаля. О том, что детки уже почти здоровы, что их жизни ничего не угрожает.

– Спасли, Люба, – улыбнулась врач медсестре.

– Спасли, Ирина Юрьевна, – вернула улыбку медсестра и засмеялась счастливо.

– А чего стоим? – Завотделением вытерла полотенцем лицо и кивнула на дверь. – Пойдём на обход. Сколько ещё спасать-то нам с тобой?

Врач шла по коридору больницы, и время билось жилкой, отсчитывая счастливые минуты. Минуты спасённых жизней…

Инструктаж

Сватовское направление. Раннее утро. Мы позавтракали, выпили кофе и теперь сосредоточенно собираемся. Сегодня работать на передке, то есть на переднем крае, с войсковым спецназом Росгвардии. Дело не самое безопасное, так как работать придётся совсем вблизи от противника. Потому руководитель нашей группы, которого я называю «вашим высокоблагородием», так как ни звания, ни фамилии даже произносить нельзя, долго и критически меня осматривает:

– А ты так и собрался ехать?

– А что не так? – пугаюсь я и придирчиво себя осматриваю. Вроде на месте всё. Две руки, две ноги. Фотоаппарат на шее. Диктофон в кармашке куртки. Заряжен, в общем, по полной.

– Всё не так! – Их высокоблагородие даже руками разводит, показывая высшую степень своего негодования: – Мы куда едем с тобой?

– Работать? – несмело спрашиваю я.

– Работать, – кивает офицер. – А работать куда едем?

– Не могу знать, гражданин начальник! – гордо рапортую ему. – Координаты и населённый пункт мне не доводили!

– Да тебе их и не положено знать, – вздыхает их высокоблагородие. – Главное, что мы на передок едем. И теперь посмотри на других!

Я послушно осматриваю сотрудников спецназа и своих коллег, тоже собирающихся выезжать. Вроде все в полной комплектации – с руками, ногами. Только у оператора вместо фотоаппарата – камера, а у спецназовцев – оружие.

Перевожу взгляд на офицера, и он, видя, что я не понимаю, объясняет:

– Все в камуфляже, а ты в тёмной куртке и тёмных штанах! Так не годится! Ты понимаешь, что будешь главной целью для любого снайпера?

– Это потому что они в самых красивых целятся? – с робкой надеждой спрашиваю у их высокоблагородия.

– В самых бестолковых! – безапелляционно заявляет мой коллега, и спецназовцы весело ржут.

Я тут же обещаю ему всё припомнить, а офицер объясняет:

– Никто не должен выделяться! Другая одежда? Цель номер один! Потому – срочно переодеться!

Я вздыхаю, но безропотно меняю гражданскую одежду на камуфляж. Я, конечно, люблю быть первым, но уж точно не для снайперов.

Надеваем броники, каски. Спецназовцы и офицеры перед выходом прыгают, проверяя, не гремит ли что, всё ли ладно подогнано. Попрыгал и я. А после с остальными загрузился в бронированный «Тигр».

Я сажусь напротив молодого омоновца, приставленного к нам в качестве охраны. Он парень хороший – говорливый, юркий такой. Лет двадцать с небольшим ему. Мечтает о подвигах. И даже, наверное, о медалях. Наверное, и я таким был четверть века назад, потому его понимаю.

Пока трясёмся в броневике, он наклоняется и говорит:

– Я инструктаж проведу, чтобы знали, как действовать.

– Хорошо, – киваю я, приготовившись слушать.

– Основной инструктаж вам уже доводили, а это, так сказать, дополнительный. Для успокоения.

Я даже лицо делаю внимательным, показывая, что готов.

– Главное – держаться как можно ближе ко мне! – говорит омоновец. – Чтобы, когда вас ранят, я смог вам быстренько первую помощь оказать.

Хлопает себя по карману и продолжает:

– Здесь у меня промедол в шприце – это чтобы вы от болевого шока не умерли. В аптечке – жгут и бинты всякие. Как ранят, я вам промедол вколю сразу, и всё будет хорошо!

– Понял, – говорю я. А у самого от тряски, видимо, начинает щека под левым глазом дёргаться.

– Когда на передке будем работать, за мной идите след в след. Там мины где угодно могут быть. Если даже вдруг решили отойти в сторону, тогда не бояться. Впрочем, если на серьёзную мину наступите, даже испугаться не успеете. А если на «лепесток» какой, то максимум ступню оторвёт. И тут главное – орите погромче, чтобы я услышал. Я вам жгут наложу и промедол вколю.

– Ясно, – киваю я, надеясь, что инструктаж закончен.

– Когда машина попадёт под обстрел, выпрыгивайте из неё и бегите за мной. Куда я бегу, туда и вы. Если я упал, то и вы падаете рядом. Ясно?

– Бегун из меня так себе, – честно признаюсь я.

– Не переживайте, там вы быстрее олимпийского чемпиона побежите даже в бронежилете! – успокаивает меня омоновец. – Главное, чтобы бежали со мной в одну сторону!

– Хорошо, – говорю я и тоскливо смотрю в треснутое от осколка окно броневика.

В своих талантах бегуна я сильно сомневаюсь, а уж в талант олимпийца с двадцатикилограммовым бронежилетом и подавно. Но не перечу. Слушаю дальше.

– Если транспорт наш подобьют, то помощи придётся ждать долго. Тут главное…

– Не бояться? – предполагаю я, и омоновец согласно кивает:

– Совершенно верно! Не бояться. На улице холодно, конечно. Но если начнёте замерзать, можно пальцы на ногах сжимать-разжимать. И тогда будет шанс, что не отморозите ноги, и их не отрежут.

– А это точно для успокоения инструктаж? – спрашивает мой коллега, тоже внимательно слушающий омоновца.

– Ну, конечно, – даже удивляется тот. – Я ж объясняю, как действовать.

Несмотря на то что в броневике было прохладно, я вспотел вдруг. Вытер лоб и спросил с надеждой:

– Это всё?

– Основное – всё! – кивает парень. – Главное я вам сказал: держитесь меня, и всё будет хорошо! Я уж вас вытащу!

– Вообще-то, – осторожно сообщаю я, – во мне весу под центнер, и броник ещё ого-го сколько весит!

– Ерунда, – машет рукой спецназовец. – Вытащим! Главное не бойтесь!

И столько в словах его было уверенности и ожидания, что я в глазах совсем ещё молодого парня увидел, как он геройски тащит беспомощного журналиста под пулями в безопасное место. Колет промедол. Накладывает жгут. И о нём говорят по телевизору. А может, даже вручают орден под восхищённые взгляды молоденьких девушек. Чего уж греха таить – и сам таким был лет 25 назад.

Весь день, пока мы работали, я помнил каждое слово инструктажа. И старался быть возле нашей охраны поближе. Впрочем, отработали мы снова, тьфу-тьфу, хорошо. Все живые, здоровые. И назад ехали уже в кромешной темноте.

– Ну, как впечатления? – спросил я омоновца.

– Драйва мало, – грустно ответил спецназовец и с таким укором посмотрел на меня, что я даже устыдился, что не пришлось мне колоть тот самый пресловутый промедол…

Орден дурака

С нами в командировке был хороший парень Илья. По совместительству Илья ещё и офицер Росгвардии, что, впрочем, его совсем не портит. Невысокий, крепко сбитый, с вечным смешливым прищуром и кучей забавных историй. О чём ни заговори – всё знает! И в тундре охотился, и в Баренцевом море рыбачил. И шкуру мамонта руками щупал, и многое другое. Ну и на фронте уже давно – пообвык, понасмотрелся. Видел всякое, но рассказывать любил только забавное. Но всегда с эдаким демонстративно грустным видом. И как только вечером садился с кружкой чая и говорил: «А вот была у нас одна история!» – все сразу замирали и готовились слушать. Потому как истории эти действительно были смешными, а иногда и поучительными.

Но в тот вечер он начал по-другому, потому любопытство наше распалилось вдвойне. Мы обсуждали всякие ордена, медали. Илья степенно размешал в кружке с чаем сахар, отложил ложечку и проговорил:

– А я бы учредил ко всем наградам ещё и орден дурака! Иногда очень нужен бывает!

Я, честно сказать, в этот момент аж кофе подавился. Да и коллеги уши навострили и к столу поближе придвинулись.

– А можно подробнее, пожалуйста? – спросил я, как только откашлялся.

Илья ухмыльнулся хитро и начал:

– А вот была у нас одна история!

Офицер задумчиво отхлебнул чаю и сделал вид, будто задумался.

– Да не тяните уже, ваше благородие! – взвыл я, сгорая от нетерпения.

Илья стал ещё задумчивее, но повествование начал:

– Дело было летом! Где – сказать не могу, сами понимаете. Но от фронта, естественно, недалеко. Разместились мы в домике заброшенном. Нашли хозяев, договорились, ну и заселились. Сразу порядок навели, устроились максимально комфортно. Благо, домик хороший попался. Даже люстра в одной комнате висела. Но одна незадача была…

Илья опять замолчал и принялся прихлёбывать чай. Мы терпеливо ждали.

– До штаба – километра два по прямой! Мобильной связи нет! Радиостанциями лучше не пользоваться, чтобы не светить местоположение. Могут вычислить враги и ударить. Поэтому, если что нужно нам или им, курьера слать приходится. А курьеру – два кэмэ туда, да два обратно. За день ноги отвалятся! И решили мы проводную связь кинуть.

Тут-то всё просто, казалось бы. Протащили провод, два телефона с двух сторон поставили. Есть такие телефоны, тапсик называются. Неубиваемая вещь! Лет сто назад, наверное, изобрели, а он служит безотказно до сих пор! В общем, нашли начальника связи, поставили задачу: сделать проводную связь между штабом и нашим домиком. Тот козырнул и дал указание своему подчинённому. И тут началось!

– Что, связь не протянули? – спросил я.

Илья посмотрел на меня укоризненно, мол, нехорошо перебивать, но ответил:

– Провели. Пришёл связист с катушкой. Прокинул провод, затянул его в дом. Для надёжности обмотал провод вокруг люстры и вниз спустил. Подсоединил аппарат, проверил – всё работает. Козырнул и ушёл с чувством выполненного долга. А мы сидим довольные. Проходит какое-то время, один наш коллега пошёл за домом мыться. Во дворе. А мы сидим себе спокойно. И тут как загремит всё! Грохот страшный! Осколки, стёкла по всему дому! Ну, думаем, прилёт! Кто в чём кубарем на улицу выкатились, а там – тишина! Солнышко светит. Птички поют в унисон далёкой канонаде. И никаких осколков, дыма и прочего, что после прилётов бывает. И коллега в тазике намыленный стоит и спрашивает: «А вы чего из дома-то выскочили?» Мы у него сразу интересуемся: «А ты не слышал ничего?» Он отвечает, что всё тихо и спокойно было. Тут уже мы форменным образом офонарели и возвращаемся тихо в дом. А там – просто разгром! Одно окно вывернуто с рамой! Люстра вдребезги на полу! И везде осколки стекла. «Да что за чёрт?» – думаем. И тут оказывается! – Илья грустно осмотрел нас по очереди и выдал: – Связисту лень было провод на столб навесить, и он его просто через дорогу прокинул. Естественно, первая же машина намотала этот провод на колёса и потащила. Тапсик связист закрепил хорошо, потому телефон не оторвался, а взмыл вместе с проводом, разнёс всё, что можно, оторвал люстру и вышиб окно!