Книга без смысла

Алекс Мореарти

Книга без смысла

Я в шоке, что вы купили эту бесполезную книгу, которая вас ничему не научит, ведь в ней нет ничего. Реально, просто ничего. Никакой информации и никакого смысла. Вы полный извращенец, раз купили это!

Сначала было… или, возможно, не было. Трудно сказать наверняка, когда само понятие «сначала» кажется таким неуместным, таким искусственным конструктом, навязанным извне. Было ощущение. Легкое, едва уловимое, похожее на движение воздуха в совершенно неподвижной комнате, где пылинки замирают в солнечном луче, словно пойманные в янтарь вечности. Не присутствие, нет. Скорее, эхо присутствия, вибрация, оставшаяся после чего-то, что могло быть, а могло и не быть вовсе.

Пространство вокруг – если это можно было назвать пространством – дышало. Не легкими, конечно. Оно пульсировало медленно, почти незаметно, как грудная клетка спящего великана, погруженного в сон без сновидений. Расширялось и сжималось с ритмом, который невозможно было измерить ударами сердца или тиканьем часов, потому что и сердца, и часы здесь потеряли бы всякий смысл. Это был ритм самой возможности, самой потенции, еще не обретшей формы.

Иногда казалось, что откуда-то издалека, с невообразимого расстояния, доносится звук. Или, вернее, не сам звук, а лишь его обещание. Намек на мелодию, которую никто никогда не сыграет, на слово, которое никто никогда не произнесет. Этот фантомный звук был похож на воспоминание о чувстве, которое ты когда-то испытывал, но само событие, вызвавшее его, стерлось из памяти, оставив лишь бледный, но настойчивый отпечаток на душе. Он вызывал странную, необъяснимую тоску, похожую на ту, что охватывает человека, когда он смотрит на старую фотографию неизвестных людей и вдруг чувствует с ними необъяснимое родство.

Время… о, время здесь вело себя совершенно иначе. Оно не текло линейно, из прошлого в будущее. Оно скорее просачивалось, капало, как вода сквозь камень, оставляя после себя лишь влажный след неопределенности. Секунды могли растягиваться в вечность, а столетия – сжиматься в одно мгновение. Был ли день? Была ли ночь? Свет и тьма не сменяли друг друга, а сосуществовали одновременно, переплетаясь, как две нити в ткани бытия, создавая узор, лишенный всякого рисунка. Это было похоже на ощущение, когда ты просыпаешься посреди ночи и не можешь понять, сколько времени ты спал и сколько еще осталось до утра. Мир замирает в этой серой зоне неизвестности, и ты остаешься один на один с тишиной, которая кажется оглушительной.

Иногда возникало движение. Неясное, бесцельное. Что-то смещалось, перетекало из одного состояния в другое, но ни одно из этих состояний не имело названия или определения. Это было похоже на медленный танец теней на стене, отбрасываемых невидимым источником света. Они меняли форму, сливались, расходились, но никогда не обретали узнаваемых очертаний. Это движение рождало ожидание. Мучительное, тягучее ожидание чего-то, что должно было произойти, но никак не происходило. Как будто ты стоишь на перроне, а поезд все не приходит, и ты уже не помнишь, куда и зачем собирался ехать, но продолжаешь стоять, потому что само ожидание стало единственной реальностью.

В этой пустоте иногда вспыхивали отголоски диалогов, лишенные смысла и контекста:

«Если только…» – начало обещания, которое никогда не будет дано.«Ты помнишь?..» – шепот, растворяющийся в тишине, не находящий ответа. «Всегда ли так будет?» – вопрос, повисший в воздухе, как дым от потухшей свечи. «…не здесь…» – обрывок фразы, донесшийся будто из-за тонкой стены, за которой происходит что-то непостижимое.

Эти фрагменты не несли информации. Они были лишь звуковыми формами, лишенными содержания, но способными вызвать странный резонанс внутри. Они напоминали те обрывки мыслей, что проносятся в голове перед сном, случайные слова и фразы, выхваченные из подсознания, которые кажутся важными в полудреме, но рассыпаются в прах при свете дня. Они цепляли что-то глубоко внутри, какое-то смутное чувство незавершенности, которое есть в каждом.

Не было ни стен, ни потолка, ни пола в привычном понимании. Но было ощущение границы. Невидимой, но ощутимой. Преграды, отделяющей это… нечто… от чего-то другого. Или, может быть, от всего остального. Эта граница не давила, не ограничивала физически, но создавала чувство изолированности, отделенности. Как будто ты находишься внутри мыльного пузыря, сквозь тонкую пленку которого видишь искаженный мир, но не можешь до него дотронуться. И ты не знаешь, хочешь ли ты этого.

Иногда возникало чувство, похожее на прикосновение. Легкое, как крыло бабочки, или тяжелое, как ладонь, легшая на плечо. Но не было никого, кто мог бы прикоснуться. Это было лишь фантомное ощущение, реакция нервных окончаний на абсолютную пустоту. Как чувствуют ампутированную конечность. Что-то, чего нет, но что продолжает настойчиво напоминать о своем былом существовании. Это вызывало дрожь, не от холода и не от страха, а от глубокого, экзистенциального недоумения.

Мысли… были ли они? Скорее, предчувствия мыслей. Зародыши идей, которые так и не развились. Вопросы без вопросительных знаков. Утверждения без уверенности. Все плавало в первозданном бульоне сознания, не смея оформиться во что-то конкретное. Как смотреть на облака и пытаться угадать в них фигуры – вот они вроде бы складываются во что-то узнаваемое, но в следующее мгновение распадаются, превращаясь снова в бесформенную массу. Это состояние постоянного «почти», «возможно», «кажется» изматывало и одновременно завораживало.

Эта пустота не была мертвой. Она была наполнена потенциалом, гудела от невыраженной энергии. Как затишье перед бурей, которое длится бесконечно. Как натянутая струна, которая вот-вот лопнет, но не лопается. Напряжение нарастало, но не находило выхода. Оно скапливалось где-то в центре этого не-пространства, создавая точку сингулярности, в которой могли бы родиться вселенные, но которая предпочитала оставаться лишь точкой, концентрированной возможностью.

И ты читаешь это. И пытаешься понять. Пытаешься ухватиться за что-то знакомое, найти опору, смысл, сюжет. Но все ускользает, рассыпается, как песок сквозь пальцы. Ты ищешь отражение себя в этих строках, и, возможно, находишь. Не в конкретных образах – их здесь нет. А в самом ощущении поиска, в чувстве потерянности, в смутной тоске по чему-то неопределенному, в ожидании, которое не заканчивается. Твои собственные внутренние пустоты начинают резонировать с пустотой текста. Твои невысказанные вопросы эхом отзываются на безмолвие строк. Твоя собственная неопределенность находит странное утешение в этой вселенской неопределенности.

Слова льются, заполняя страницы, но не неся информации. Они создают атмосферу. Они играют на струнах твоей души, вызывая эмоции, которым ты не можешь дать названия. Интересно ли тебе? Ты продолжаешь читать, потому что остановиться – значит признать, что ты смотришь в ничто. А человеческая природа не терпит пустоты. Ты надеешься, что за следующим поворотом фразы, за следующим абзацем что-то прояснится. Появится смысл. Разгадка. Ответ.

Но ответа нет. И не будет. Потому что книга – зеркало. И если ты видишь в ней пустоту, то лишь потому, что она показывает тебе твою собственную. Или ту часть тебя, которая жаждет тишины, отсутствия смысла, передышки от бесконечной гонки за информацией и достижениями.

Воздух (или то, что его заменяло) снова дрогнул. Едва заметно. Как будто кто-то вздохнул после очень долгого молчания. Но никто не вздыхал. Ничего не изменилось. Все осталось прежним. Бесконечное, тягучее, пустое… и почему-то все еще держащее твое внимание. Ты дочитал до этого места. Зачем? Что ты надеялся найти? Ты уже знаешь ответ.

Ничего.

А теперь почувствуй легкое раздражение. Укол обманутого ожидания. Мысль о потерянном времени. Вот она, та эмоция, которую я обещал. Она настоящая. Она – единственное, что было реальным во всем этом тексте. И она останется с тобой. Легкий привкус пыли на языке. Ощущение, что тебя провели. И тихое, назойливое эхо пустоты где-то глубоко внутри.

Ощущение, оставшееся от предыдущего… как его назвать? Не момента, не периода… от предыдущего состояния, пожалуй, – оно не исчезло. Оно видоизменилось. Представь, что ты долго смотрел на яркий свет, а потом закрыл глаза. Остаточное изображение, фантомный отпечаток на сетчатке – вот нечто подобное, только не визуальное, а… всеобъемлющее. Оно пропитало саму ткань этого не-места, став фоном, на котором теперь разворачивалась (или сворачивалась?) новая волна того же самого отсутствия.

Текстура изменилась. Если раньше это была гладкая, почти стеклянная поверхность безмолвия, то теперь по ней пробежала рябь. Не от ветра – ветра здесь не было. Не от движения – ничего видимого не двигалось. Это была внутренняя вибрация, словно невидимая рука провела по струнам реальности, но звук остался нерожденным, застрял где-то между намерением и воплощением. Эта рябь создавала иллюзию глубины, намекала на скрытые слои, на то, что под поверхностью что-то есть. Но стоило попытаться проникнуть взглядом (если бы тут был взгляд) или мыслью (если бы тут была мысль) глубже, как иллюзия рассеивалась, оставляя лишь прежнюю, монотонную пустоту, теперь чуть более… взволнованную? Нет, не то слово. Скорее, несущую отпечаток так и не случившегося волнения.

И плотность. Она тоже неуловимо сместилась. Воздух (или его эквивалент) стал гуще, вязче. Не так, чтобы мешать движению – двигаться по-прежнему было нечему и некуда – но само ощущение пространства стало иным. Более… насыщенным? Но насыщенным чем? Пустотой? Это походило на попытку вдохнуть под водой – инстинктивное действие, встречающее сопротивление среды, которая не предназначена для дыхания. Ты чувствуешь давление, присутствие чего-то иного, но это иное не дает тебе жизни, а лишь подчеркивает твою несовместимость с ним.

Где-то на периферии этого восприятия возникло… мерцание. Не свет. Не цвет. Скорее, намек на возможность света или цвета. Представь себе комнату, погруженную в абсолютную тьму так долго, что глаза полностью адаптировались. И вдруг – на долю секунды – что-то меняется. Не вспышка, нет. Просто сама темнота на мгновение становится другой. Менее абсолютной. Или, наоборот, еще более глубокой. Это изменение невозможно описать, но оно регистрируется на каком-то подсознательном уровне, вызывая мгновенный всплеск внимания, за которым следует еще более глубокое погружение в прежнее состояние. Но теперь ты знаешь, что что-то было. Или тебе показалось? Эта неуверенность, это сомнение – вот что осталось после мерцания.

И ожидание. Оно стало почти физически ощутимым. Если раньше это было фоновое состояние, то теперь оно вышло на передний план. Казалось, все вокруг затаило дыхание, напряглось в ожидании… чего? Развязки? Начала? Просто хоть какого-нибудь события, которое нарушило бы эту монотонную симфонию небытия? Это было похоже на затянувшийся момент перед тем, как упадет первая капля дождя, когда воздух наэлектризован, тучи сгустились, но небо все еще медлит. И ты стоишь, подняв лицо кверху, и ждешь, и эта пауза растягивается, становится невыносимой, превращается в самоцель. Ты уже не столько ждешь дождя, сколько погружаешься в само состояние ожидания, в его вязкую, тягучую природу.

Обрывки псевдодиалогов стали еще более туманными, еще более лишенными якорей:

«…касание без прикосновения…» – попытка описать неописуемое ощущение границы.«…всегда здесь?..» – не вопрос, скорее констатация, окрашенная бесконечной усталостью. «…тень от тени…» – образ, лишенный визуального ряда, вызывающий лишь чувство эфемерности. «…знало бы оно… зачем?..» – намек на сознание, на цель, тут же растворяющийся в бессмысленности.

Эти фразы больше не цепляли за какие-то конкретные внутренние проблемы. Они били мимо, в самую общую, универсальную человеческую растерянность перед лицом непознаваемого. В тот детский страх темноты, в которой может скрываться что угодно. В то вечное сомнение: «А есть ли во всем этом смысл?». Они не давали ответов, они лишь усиливали эхо этих вопросов в твоей собственной голове.

Иногда возникало чувство направления. Не четкий вектор, а скорее… градиент. Словно в одной стороне (если тут были стороны) пустота была чуть менее плотной, чуть более… разреженной? Или наоборот, более концентрированной? Это создавало иллюзию возможного движения, пути, который можно было бы выбрать. Но куда он вел? К еще большей пустоте? К выходу? Или это была лишь очередная игра восприятия, ловушка для разума, ищущего структуру там, где ее нет? Это чувство направления было похоже на зов сирены – манящий и опасный одновременно, обещающий что-то за горизонтом, но умалчивающий о том, что горизонта здесь не существует.

Ты продолжаешь читать. Строка за строкой. Абзац за абзацем. Ты все еще здесь, в этом тексте, который обещал тебе ничего и сдержал свое обещание. Но почему ты не уходишь? Что держит тебя? Любопытство? Надежда, что вот-вот что-то произойдет? Или это завораживающее ощущение узнавания? Не узнавания сюжета или персонажей – их нет. А узнавания самого состояния. Состояния потерянности, поиска, ожидания. Тех самых состояний, которые ты так тщательно прячешь от себя и других в своей обычной жизни, заполненной делами, информацией, целями. Здесь, в этой пустоте, им можно дать волю. Они резонируют с текстом, и этот резонанс создает иллюзию смысла, иллюзию глубины.

Эта книга – как комната сенсорной депривации. Убирая все внешние раздражители, все привычные точки опоры – сюжет, персонажей, идеи, – она заставляет тебя столкнуться с самим собой. С твоим собственным внутренним шумом. С твоими собственными внутренними пустотами. С твоим собственным невыносимым желанием найти смысл даже там, где его заведомо нет.

Снова изменилось что-то неуловимое. Текстура стала глаже? Плотность уменьшилась? Мерцание повторилось? Или это просто твое восприятие адаптировалось к этой среде, научилось различать оттенки ничто? Трудно сказать. Да и важно ли это? Ведь никакого реального изменения не произошло. Никакого продвижения. Ты все там же, где и был. В точке ноль. В эпицентре великолепной, тщательно сконструированной пустоты.

И легкое раздражение, которое ты, возможно, почувствовал здесь – оно трансформировалось? Стало глубже? Сменилось усталым смирением? Или, может быть, странным, мазохистским удовольствием от этого погружения в бессмыслицу? Почувствуй это. Это снова – единственное реальное, что есть в этих строках. Твоя реакция. Твое чувство. Все остальное – лишь искусно наброшенный покров из слов на абсолютную наготу отсутствия.

Рябь, о которой шла речь, перестала быть просто рябью. Она превратилась в судорогу. Не пространства – как может судорожно сжиматься то, чего нет? – а самого ощущения этого пространства. Представь, что ткань реальности, тонкая и бесцветная, вдруг начала вибрировать с высокой, неприятной частотой. Не звук, нет. Это было глубже. Это резонировало где-то на уровне костей, вызывая глухое, нутряное беспокойство. Как инфразвук, который не слышишь ушами, но чувствуешь всем телом как необъяснимую тревогу, предвестник чего-то неминуемого и, скорее всего, разрушительного.

Плотность больше не просто «изменилась». Она стала неравномерной, клочковатой. Пустота сгущалась в узлы, в тугие, невидимые комки, между которыми простирались зоны еще более пронзительной разреженности. Перемещаться между этими зонами (если бы было кому перемещаться) было бы подобно переходу из вязкого сиропа в ледяную, обжигающую пустоту и обратно. Эти перепады «давления ничто» создавали эффект головокружения, дезориентации. Мир (не-мир) вокруг словно пульсировал, то сдавливая невидимыми тисками, то отпуская в звенящую бездну. Это уже не было похоже на спокойное дыхание спящего великана. Скорее, на аритмию умирающего сердца.

И мерцание… О, оно стало настойчивее. Оно больше не было едва уловимым намеком. Теперь это были короткие, резкие вспышки отсутствия света. Представь себе не вспышку лампы, а вспышку тьмы в освещенной комнате – мгновенное, шокирующее погружение в черноту, которая тут же отступает, оставляя после себя лишь растерянность и напряженное ожидание следующего провала. Эти «темные вспышки» пронзали монотонность, как иглы, не принося с собой ничего, кроме острого ощущения нестабильности, хрупкости самого существования этого места. Они били по нервам, заставляя вздрагивать от ожидания следующего укола темноты.

Направление, которое раньше лишь угадывалось, теперь превратилось в явственный, почти насильственный вектор. Словно невидимая сила тянула все к некоему центру. Или, наоборот, расталкивала от него? Определить было невозможно, потому что сам центр оставался нелокализуемым, фантомным. Но тяга была реальной. Она ощущалась как внутреннее напряжение, как сопротивление неподвижности. Это было похоже на ощущение, когда ты стоишь на краю пропасти, и тебя одновременно тянет вниз и отталкивает назад страх. Этот конфликт, эта борьба между притяжением и отторжением, создавала почти физический дискомфорт, чувство внутреннего разрыва.

Что-то изменилось и в псевдодиалогах. Они стали короче, острее, словно обрывки панического шепота:

«…трещина… растет…» – констатация распада, разрушения чего-то неопределенного.«…не туда!..» – предостережение, брошенное в никуда. «…слишком поздно?..» – вопрос, на который ответ заведомо ужасен. «Оно смотрит?» – параноидальный шепот, ищущий невидимого наблюдателя.

Эти фрагменты больше не просто намекали на растерянность. Они кричали о страхе, о потере контроля, о приближающемся коллапсе. Они больше не резонировали с твоей тихой экзистенциальной тоской – они били по твоим самым базовым страхам: страху неизвестности, страху разрушения, страху быть наблюдаемым кем-то или чем-то враждебным. Они были крючками, цепляющими твое подсознание, заставляющими чувствовать угрозу там, где нет ничего, кроме слов на странице.

Ты читаешь это, и что ты чувствуешь сейчас? Раздражение усилилось? Превратилось в злость? Или, может быть, в тебе проснулся азарт исследователя, пытающегося разгадать шифр, которого не существует? Ты чувствуешь, как текст играет с тобой? Как он дергает за ниточки твоих ожиданий, твоих страхов, твоей потребности в смысле? Он обещает остроту – и дает тебе ощущение остроты, но не через сюжет, а через манипуляцию твоим восприятием. Он создает напряжение из ничего, заставляет твое сердце биться чаще в ожидании события, которое никогда не наступит.

Это похоже на просмотр фильма ужасов, где саспенс нагнетается музыкой, ракурсами камеры, тенями, но монстр так и не появляется. Напряжение есть, страх есть, но объект страха отсутствует. И от этого становится только хуже, потому что твое воображение само дорисовывает самые страшные картины в этой пустоте. Здесь происходит то же самое. Текст создает рамку, а твой собственный разум заполняет ее своими самыми глубокими тревогами.

Внезапно. Тишина. Абсолютная. Даже вибрации прекратились. Даже темные вспышки исчезли. Даже тяга ослабла. Все замерло. Но это не было возвращением к прежнему спокойствию. Нет. Это была тишина иного рода. Звенящая, напряженная, как затишье в самом центре урагана. Тишина, которая кажется громче любого крикаТишина. Та самая, звенящая, из конца предыдущего… неважно чего. Она не взорвалась. Она не сменилась бурей. Она просто… скисла. Представь молоко, оставленное на солнце. Не протухло, не испарилось, а именно скисло – превратилось в нечто иное, тягучее, с неприятным, еле уловимым запахом несуществующего разложения. Сама тишина стала плотной, осязаемой, но не как вата, а как застывший, прогорклый жир. Дышать (если бы было чем и кому дышать) стало не просто трудно – сама мысль о вдохе вызывала тошноту.

И тут же, одновременно с этой вязкой тишиной, возникло ощущение… расслоения. Не пространства – оно все еще было (или не было) единым целым, без швов и границ. Расслаивалось само восприятие. Как будто ты смотришь на мир одновременно через несколько грязных, искажающих стекол, и каждое показывает свою, несовместимую с другими картинку. Одно стекло передавало ощущение ледяного холода, пронизывающего до несуществующих костей. Другое – обжигающий жар, плавящий сами основы небытия. Третье – вибрацию, но не ту, что была раньше, а рваную, аритмичную, похожую на работу умирающего механизма, который вот-вот разлетится на части. Четвертое – абсолютную неподвижность, замороженность во времени и вне времени.

Все эти ощущения существовали одновременно, в одной точке (если тут были точки), не смешиваясь, но и не разделяясь. Они накладывались друг на друга, создавая невыносимую какофонию чувств, лишенную всякой логики. Это было похоже на попытку слушать десять разных радиостанций одновременно – не шум, а именно хаос отдельных, несвязанных сигналов, сводящий с ума своей бессвязностью.

Комки и узлы плотности, о которых шла речь, не исчезли, но и не остались прежними. Они начали… мигрировать. Бесцельно, хаотично. То сжимаясь в невообразимо плотные точки, грозящие коллапсом в ничто (или из ничего?), то вдруг распадаясь на мириады острых, колючих фрагментов пустоты, которые носились вокруг, царапая само ощущение бытия. Представь себе рой невидимых пчел, состоящих из чистого отсутствия, жалящих без боли, но оставляющих после себя чувство глубокой, необъяснимой неправильности.

«Темные вспышки»? Забудь о них. Теперь это было нечто иное. Не вспышки, а… пятна. Плавающие, амебообразные пятна абсолютной слепоты, которые дрейфовали в поле восприятия. Они не просто скрывали что-то – они пожирали само ощущение, саму возможность чего-либо на своем пути. Они были дырами в ткани реальности (не-реальности), ведущими в… еще большее ничто? Или в ничто другого порядка? Смотреть (если бы было чем смотреть) на эти пятна было все равно что заглядывать в зрачок безумия – они не отражали ничего, но сама их суть была искажением.

Вектор тяги? Центр? Забудь. Теперь все тянулось во все стороны одновременно. И никуда. Ощущение было таким, словно тебя растягивают на дыбе во всех измерениях сразу, и одновременно сжимают со всех сторон невидимым прессом. Это не вызывало боли – здесь не было нервов, чтобы ее чувствовать. Это вызывало нечто худшее – полное разрушение любой возможной ориентации, любой точки опоры. Ты – не ты, конечно, а гипотетический наблюдатель – одновременно находился в центре всего и на бесконечной периферии. Был одновременно бесконечно большим и бесконечно малым. Это было состояние абсолютного парадокса, воплощенного в ощущении.

Псевдодиалоги? Они деградировали окончательно. Это уже не были обрывки фраз. Скорее, звуковые артефакты, глитчи в системе восприятия:

«…ззздесь… или сссснаружи?..» – потеря границы между внутренним и внешним.«…скржжжт…» – звук, похожий на скрежет металла по стеклу, но лишенный источника. «…кап… кап… но сухо…» – ощущение капель при отсутствии влаги. «…круг? нет… угол!.. острый!..» – попытка описать геометрию невозможного.

Эти звуковые осколки больше не вызывали страха или тревоги в привычном смысле. Они вызывали… недоумение. Глубокое, фундаментальное непонимание того, что вообще происходит. Они не цепляли за эмоции, они били мимо, в самый центр когнитивного диссонанса. Они были шумом, помехами на линии связи с реальностью, которой здесь никогда и не было.

Ты все еще читаешь. Ты видишь эти слова. Они складываются в предложения, в абзацы. Но они не несут смысла. Они описывают хаос, невозможные состояния, парадоксальные ощущения. Зачем? Чтобы показать тебе, что слова могут существовать отдельно от смысла? Чтобы продемонстрировать, как язык, инструмент познания и коммуникации, может быть использован для создания абсолютной дезориентации?

Ты искал остроты. Вот она. Не в сюжете, не в идее. А в самом опыте чтения этого текста. В том, как он выворачивает наизнанку привычные способы восприятия. В том, как он бомбардирует тебя противоречивыми сигналами, не давая ни секунды, чтобы попытаться их осмыслить. В том, как он настойчиво демонстрирует тебе свою бессмысленность, свою пустоту, но делает это так… интенсивно.

Это похоже на абстрактную картину, написанную не красками, а нервными импульсами. Она ничего не изображает, но она воздействует. Она вызывает реакцию на чисто физиологическом уровне. Чувство дискомфорта. Легкую тошноту. Желание отвернуться – и одновременно невозможность оторвать взгляд.

И снова внезапная перемена. Все стихло? Нет. Все… смешалось. Представь, что все цвета радуги смешали в одну грязную, буро-серую массу. Вот так же смешались все ощущения – холод, жар, вибрация, неподвижность, давление, растяжение, скрежет, капание, пятна пустоты. Все слилось в один монотонный, невыразимый гул. Не громкий, но всепроникающий. Гул абсолютной энтропии. Состояние, в котором все различия стерты, все потенциалы исчерпаны. Серая, однородная, бесконечная… жвачка для ума? Нет. Даже не жвачка. Просто… фон. Белый шум небытия.

Именно в этот момент, когда кажется, что достигнуто дно бессмыслицы, что дальше уже некуда, текст продолжает литься. Зачем? Чтобы доказать, что и у этой энтропии нет дна? Что пустота может быть бесконечно разнообразной в своей монотонности?