После человека. Рассказ

После человека

Рассказ

Олег Харит

© Олег Харит, 2025

ISBN 978-5-0065-9667-2

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Отказ от ответственности

Этот рассказ является художественным произведением и предназначен исключительно для литературного осмысления философских, нравственных и экзистенциальных тем. Все события, персонажи, имена и описанные обстоятельства являются плодом авторского воображения. Любые совпадения с реальными людьми, организациями, историческими событиями или географическими местами являются случайными.

В тексте намеренно затрагиваются тяжёлые темы: моральная вина, поствоенная травма, дегуманизация, потеря идентичности и философская природа зла. Цель произведения – не прославление насилия, а глубокое исследование последствий человеческих поступков, границ вины и утраты человеческого облика. Описанные сцены не предназначены для подражания или романтизации страдания.

Автор не несёт ответственности за возможное эмоциональное воздействие текста и рекомендует воздержаться от чтения лицам, находящимся в психоэмоционально нестабильном состоянии. Рассказ следует воспринимать как аллегорию, зеркало, в котором отражаются не ужасы внешнего мира, а тьма, таящаяся в самом человеке.

ГЛАВА 1: Мы выходим

Я поднялся, потому что чья-то рука сжала моё плечо. Шорохи вокруг напоминали редкие порывы ветра в заброшенном доме, где половицы скрипят от старости. Я не разглядел лица, только голос, хриплый и едва различимый, произнёс: «Вставай, Джон». И меня окутала мысль, что меня всегда звали Джон, что у меня есть жена Мэри и дети, которых нужно защищать. Я попробовал моргнуть, но не было ощущения нормального зрения. Всё казалось тусклым, как приподнятая пелена серого дыма. Внутри нарастало понимание, что время застыло. Я повернул голову, увидел рядом тихие силуэты, объятые серым сумраком.

Они лежали на пропитанном влагой асфальте, выглядели, как спутники, которых я давно знал. В груди слабо дрогнуло от мысли: мы – семья. Не все из нас кровные родственники, но мы вместе, значит, мы одно целое. Я ощупал свою левую ладонь. На ней остался тёплый след, похожий на тень чьего-то дыхания. Под пальцами дрогнули волокна, которые я не помнил в себе прежде. Я встал, осторожно ступая, чтобы не разбудить лишних страхов. Опустил взгляд на Мэри, она дышала прерывисто. Я позвал её тихо, и она приоткрыла глаза. Зрачки двигались неуверенно, долго искали меня в темноте, которая была повсюду даже при свете дня.

Сзади услышал шорох: Майкл, высокий парень с жёсткими волосами, поднялся следом. Сгреб в охапку свой рваный рюкзак. Сказал что-то негромко о том, что нужно проверить дальше по дороге. Никто не ответил, и он замолчал. Вокруг догорал вчерашний костерок, испуская едкие струи дыма. Я смотрел на него, стараясь понять, почему нет тепла. Я провёл рукой над углями, ощущая слабое жжение, отдёрнул ладонь и сказал про себя: «Значит, всё ещё живой». Шаги послышались за спиной, и я обернулся. Лиза, девочка лет восьми, стояла, сжав руки на груди. Она не плакала, хотя глаза у неё были красные, от долгого слёзного напряжения.

Я поднял её на руки, прижал к себе, и мы двинулись вперёд. Мэри с усилием встала, шагнула рядом со мной, сжала моё запястье. Мы не знали, куда идём, но понимали, что нужно шагать всё дальше. Асфальт под ногами звучал влажными всхлипами, при каждом шаге чувствовалось, как он податливо пружинит. Майкл сказал, что мы уходим от города, который называли Парижем, но я не удержал в памяти улицы этого места, не видел Эйфелевой башни, не слышал говор толпы. Слово «Париж» звучало в голове, как некий символ, часть моей прошлой жизни, которую я не мог сложить в целое.

В какой-то момент память на миг затуманилась, перед глазами возникла комната с книжной полкой и мигающей лампой. Я стоял там, держа в руках автомат, а в воздухе клубился дым от стрельбы. Мне кричали: «Джон, бей, быстрее!» И я нажимал на курок. Я видел полусгнивший пол, чужую кровь, подбирал чьи-то вещи, не разбираясь, кому они принадлежали, так как шла война, и у меня была родина, которую нужно защищать. Потом дёрнул головой, и видение пропало, словно кто-то вырвал страницу из книги.

Рядом со мной шли люди, которых становилось всё меньше. Я не всматривался в лица, их пустые черты ничего не выражали. Один мужчина, кажется, Стив, хромал и при этом тащил за собой чахлую собаку. Другой, по имени Роберт, рассказывал тихим голосом историю о каком-то бое, в котором ему пришлось выживать любой ценой. Слова его звучали механически. Я слушал, не понимая, почему это так знакомо. Было тягостное чувство, что мы все – остатки, обугленные обломки чего-то большего.

Я пересчитывал их вечером, когда мы останавливались на привал, и каждый раз терялся в подсчёте. Это туманило мозг, как если бы кто-то внезапно скользил во мне, переходил от своей самостоятельной плоти к моей собственной. Я недоумевал, почему мне хватало сил не спать и всю ночь слышать биение серой пустоты вокруг. Я чувствовал, как Лиза прижимается ко мне, и Мэри склоняет голову мне на плечо. Я гладил её волосы, вспоминая наши прежние дни, когда меня ждали дома с войны. В мозгу всплывали сцены: я принёс что-то в рюкзаке, пахло гарью, дети спрашивали, почему я не смотрю им в глаза. Я отмахивался мыслями о приказах, о необходимости грабить чужие дома и отдавать еду своим, потому что иначе нельзя.

Когда наступила ночь, голоса вокруг слились в тихий сонный шёпот. Я подумал, что мы все вместе, что мы сохраним друг друга. Проснулся от того, что кто-то тяжело дышал мне в лицо. Я открыл глаза и не увидел в полумраке никого. У меня защемило в груди, и на миг почувствовалось, как нечто сжалось внутри, вибрировало, отвечая на мой страх. Я приподнялся, пошёл в сторону полуразрушенной стены. Там лежал Роберт, его тело дрожало. Я протянул руку, коснулся его плеча. Он не отреагировал. Я положил ладонь ему на лоб, ощутил резкую пульсацию. И я хотел позвать на помощь, но язык застрял, страх накрыл меня с головой.

Сквозь дремлющих людей я вернулся к Мэри, увидел, что Лиза сидит у неё на коленях. Лиза смотрела в темноту, лицо похоже на фарфоровую куклу, лишённую мимики. Я почувствовал её тепло, однако оно не было по-человечески привычным, ощущалось другое – нечто внутреннее, что следовало за мной, повторяло мой ритм сердца. Я прижал Лизу к себе, она сдалась, не сопротивлялась. Мэри гладила мне волосы, прошептала: «Всё в порядке, Джон». Я закрыл глаза, стараясь поверить её голосу.

Утром я заметил, что Роберта нет. Никто не спрашивал, куда он делся. Никто не плакал. Мне стало не по себе, но я попросту повёл всех дальше. Шаги становились увереннее, потому что я чувствовал необъяснимую силу в теле, как если бы каждая частичка плоти наполнялась чужими жизнями. Майкл смотрел на меня, сжимая губы, в его взгляде теплилось понимание чего-то, о чём я не хотел спрашивать. Но он не сказал ни слова.

Мы вышли на шоссе, обломки машин оседали под слоем бурой плесени, ветер рассеивал гарь и затхлость. Впереди виднелись покосившиеся столбы, некоторые клочки асфальта были расплавлены, как металл после термического удара. Я обнял Мэри за плечи, её рукав разорвался, и я рассмотрел короткие складки на её коже, похожие на чешуйки. Она не вздрогнула, отстранилась плавно, она принимала это как неизбежную часть новой реальности. Я хотел спросить, не болит ли у неё рука, но не вымолвил ни звука. Мы шли молча, и Эмили, та, что ещё оставалась из женщин, шла чуть сзади, шёпотом напевая детскую колыбельную. Я не различал слов, но в памяти всплывала сцена, где я подхожу к домику, пинаю дверь, люди внутри кричат, а я приказываю им бросить всё, потому что у меня приказ. От этих воспоминаний пальцы сводило судорогой.

Солнце казалось выжженным, ослепляло без тепла. Я оглянулся, заметил, что от группы осталось чуть больше десятка человек. Снова пересчитал, удивился, почему не помню, кто ушёл. Майкл сказал, что они растворились, и посмотрел на меня взглядом, от которого холод пробежал по спине. Я не ответил, лишь кивнул. Держал Мэри за руку, чувствуя ритм её сердца, зная, что оно бьётся одинаково с моим. Лиза повисла у меня на шее, приникла вплотную, я ощутил, как её худенькие руки кажутся мне частью собственного тела. Меня пробрала тревога, хотя я не знал, чего именно я боялся.

К вечеру мы добрались до полуразрушенной бензозаправки. Сквозь проржавевший каркас торчали цветы, похожие на химические наросты. Я внимательно осмотрел здание, увидел, что внутри нет ничего ценного. Мы забрались в помещение, улеглись на полу. Майкл снял ботинки, глянул на меня. Его ступни были бледными, сухими, без ногтей, чужими. Я закрыл глаза, вспоминая тусклую комнату, где когда-то жила моя семья. Мне грезилось, что я сижу у камина, уставший, в военной форме. Дети радуются, прыгают вокруг, а я достаю из сумки мешок с хлебом и банку тушёнки. Мэри смотрит на меня благодарно, не интересуется, где я это взял. Я повторяю, что защищаю страну, что враги не щадят, и если не мы их, то они нас. Но в душе возникает покалывание, как внутренний вопрос: а был ли враг, или мы сами стали тем, кого надо бояться?

Ночью в заброшенной заправке пахло гарью и ржавчиной. Кто-то тихо всхлипывал в углу, кто-то перешёптывался, но шёпот тотчас затихал, растворялся в металле стен. Я не мог заснуть, чувствовал, как в груди что-то шевелится, тянет меня к спящим рядом людям. Я поднялся, подошёл к Эмили, хотел проверить, как она спит. Увидел, что у неё на шее выступила полоса, похожая на сросшиеся рубцы, пульсирующие в такт моему дыханию. Мне стало страшно. Я попытался отвести взгляд, но не смог. Захотелось бежать, кричать, но я остался в молчании.

Утро встретило нас дождём из сажи. Мы вышли на дорогу. Впереди небо выглядело статичным, подёрнутым меловой пылью. Майкл сказал, что нужно держаться ближе к развалинам, там меньше шансов оказаться на открытой местности. Я кивнул. Лиза обняла меня за шею. Её тело становилось лёгким, я почти не чувствовал его веса. Мы шагали долго, и под ногами стояли булькающие звуки, они отзывались внутри меня гулким эхом. Я смотрел на сгоревшие машины, представлял, как когда-то они везли людей, которые тоже хотели спастись.

Через несколько часов нас осталось ещё меньше. Я присел, с трудом вспоминая, кто исчез. Казалось, Майкл еще здесь, но я не видел его лица. Мэри держала меня под руку, её бёдра слились с моим боком, я не мог определить, где кончается моя плоть и начинается её тело. Лиза висела на моём локте, бормотала, что ей хочется спать. Я почувствовал в себе странную бодрость, пульсирующую не из моего сердца, а из глубины, где свёрнуты сотни чужих дыханий. Я вздрогнул, огляделся, стараясь понять, что случилось, но всё вокруг оставалось недвижимо, бесприютно.

Я сказал себе: «Мы идём, чтобы выжить». Повторил это, как заклинание. Мэри подняла взгляд, поцеловала меня в щёку, и на губах её проступила улыбка, которая не имела оттенка радости. Где-то в отдалении послышался хруст, будто треснула гигантская раковина. Я повернул голову, но ничего не увидел, только клубы пыли. Мы продолжили путь, и я чувствовал, как в каждом шаге моя нога становится тяжелее, а затем вдруг легче. Я не хотел думать, чья это сила и где её истоки. Я просто шёл, принимая, что иначе нельзя.

Когда солнце стало низким, на горизонте замаячила очередная груда руин. Я ощутил слабое жжение в позвоночнике, склонил голову, увидел, что из разрыва на рубашке выпирает нечто, напоминающее узорчатые сросшиеся ткани. Я покрыл это ладонью и подумал о детях, о тех, кто оставался со мной, и о тех, кто бесследно исчезал по ночам. Я продолжал шаг, давя в себе ужас, потому что перед глазами всплывала сцена войны, где я держал гранату, а рядом кричала женщина, умоляла о пощаде. Я не слышал её слов. Я исполнил приказ, взорвал дверь, забрал припасы. Я не мог признать это преступлением, потому что у меня была цель: защитить семью. Осознание забилось где-то глубоко внутри, померкло под оправданием: «Я должен был».

Мы остановились. Мэри спросила, где все остальные. Я не знал, не помнил, кто когда исчез. Лиза прижалась теснее, прошептала, что ей снится дом с красными обоями и цветочным узором на потолке. Я прижал её к себе, стараясь не заглядывать ей в лицо, поскольку чувствовал странное покалывание, когда смотрел на её кожу. Я не видел слёз, хотя хотелось плакать. Я не видел страха, хотя чувствовал, как он расползается внутри меня, стирает границы реальности. Мы просто стояли среди остовов зданий и молчали, пока не послышалось новое уханье далёких выстрелов. Где-то шли бои, где-то люди продолжали сражаться за жизнь, не осознавая, что жизнь давно потеряла очертания.

Я сделал глубокий вдох, поднял руку и привлёк Мэри к себе. Я почувствовал, как её плечо слилось с моей грудью, как сквозь ткань её рубашки проступили узлы моего собственного тела. Я смотрел в сторону дороги, которая тянулась дальше в серую мглу, и мне представлялось, что она ведёт к спасению, к городу, где мы найдём воду, хлеб, покой. В голове вспыхнул образ: я прихожу с оружием, ломаю двери, выбрасываю людей наружу, потому что так надо, и забираю всё, что возможно. Я слышу, как они кричат, но не понимаю смысла их криков. Потом я просыпаюсь в полумраке, вокруг Мэри, дети, неизвестные мне люди. Я не спрашиваю, откуда взялись их вещи, ведь так устроена наша война: не задавать лишних вопросов, выполнять приказы и верить, что всё ради семьи.

Тишина окутывала меня, я слышал только стук внутри, похожий на биение множества сердец, объединённых в один такт. Я закрыл глаза, стараясь не думать, кто я и почему мои руки налились нечеловеческой силой. Я чувствовал лишь долг: вести дальше. И я пошёл, поддерживая Мэри, держа Лизу, не замечая, что тело моё слегка видоизменилось, потеряло привычную форму. Туман окутывал нас, и мы шагали вперёд, ведь, пока мы идём, мы верим, что ещё люди, что имеем право на спасение.

Я не оглядывался назад, где оставались пустые взгляды и размякшие тени, потому что одна мысль жгла меня изнутри: если посмотреть, придётся признаться себе, что мы уже не те, кем были, и возможно, никогда ими не станем.

ГЛАВА 2: СЛЕДЫ ЗА СПИНОЙ

Я проснулся так, как просыпаются те, у кого внутри слишком много воспоминаний о вчерашнем дне. Мэри сидела рядом, мерцала в хмуром свете, глаза её были прикрыты, губы шевелились, она тихо шептала что-то, похожее на слова молитвы или заклинания. Шёпот звучал неритмично, пах солью и горем, разрушал утреннюю тишину резкими разрывами звуков. Под ногами лежал потрескавшийся асфальт, между трещинами сочились мелкие ручейки желтоватой жидкости, похожей на гной древних ран. Я поднялся и посмотрел назад, где вдоль дороги тянулись следы, уходившие в сумеречную даль.

Голова кружилась от мыслей, которые мешали мне опознать, кому принадлежит моя рука, где заканчивается моя ступня и начинается сырая поверхность под ногами. Мэри вывела нас на дорогу, и все, кто ещё продолжал идти, двинулись следом. Я не мог понять, когда в последний раз видел Майкла: вчера он стоял поблизости, а сегодня его силуэт растаял. В груди возникло ощущение, что он где-то здесь, перекочевал внутрь моего тела. Я отвернулся, чтобы не сойти с ума от этой мысли.

Мы шагали вдоль груды поваленных столбов, и каждый столб был испещрён ржавым налётом, похожим на замерзшую кровь. У некоторых столбов ещё держались короба с вывесками, но надписи расплывались, становились нечитаемыми. За нами текли следы, глубокие следы вплавлялись в вязкий грунт, сохраняли отпечатки ног, которые сливались, расползались. Я чувствовал, как мои мышцы налиты силой, как если бы я вобрал в себя сотню жизней.

Далеко впереди лежал огромный остов некогда величественного здания, чьи стены зияли окнами без стёкол. Осколки стекла, разлетевшиеся по земле, хрустели под нашими шагами. Я заметил, что Лиза уже не идёт рядом, она приросла ко мне своим плечом, хотя на лице её отражалась только апатия. Я коснулся её пальцев, шёпотом назвал по имени, чтобы убедиться, что она жива. Она не ответила. Глаза её оставались открытыми, по губам прошла дрожь, похожая на чувство голода.

Вдруг я ощутил призрак боли в спине, припомнил, как когда-то стоял в окопе и слышал визг снарядов, выворачивающих землю. В памяти всплыл яркий миг: боевой товарищ Адам прижимал к себе фотографию жены. Мы сидели рядом, я чувствовал, что вот-вот поднимусь и пойду на штурм здания, в котором прятались те, кого нас приучили считать врагами. Я не сомневался. Приказы велели, и мы повиновались. Я помнил, как страх рассыпался по венам, а за спиной раздался взрыв. Я помнил, как после боя мы забирали продукты из полусгнивших домов, не спрашивая, чьи это дома. Я не думал, что делаю что-то плохое, ведь командир повторял: «Твой долг – сберечь семью, сберечь наш народ». И я отвечал, что буду выполнять долг.

Затем видение растаяло. Я снова оказался на дороге, где тянулись наши следы. Мэри оглянулась, крепко сжала мою ладонь, и я ощутил на её коже рельефные полосы, похожие на наросты. Лиза почти перестала отличаться от меня, её контур сливался с моим плечом, так что трудно было понять, где заканчивается её рукав. В затылке зарождалось покалывание, как если бы ещё одно сердце пробивалось наружу. Я не хотел разглядывать это, просто шёл вперёд, глядел на дорогу и на проломы в стенах обветшалых построек.

Мы заходили в одно из зданий, пытаясь найти воду. Скелеты перил осыпались при прикосновении. Полы были влажными, и даже малейший шорох шагов отзывался приглушённым эхом. В зале, напоминавшем складское помещение, расползались туманные пятна, стенам недоставало краски. На полу валялись пустые бутылки, пакеты с незнакомыми надписями, липкая чернота затекала в трещины бетона. Я наступил на что-то мягкое, ощутил тонкий запах, напоминавший смесь мёртвых водорослей и гари. Мэри провела рукой по стене, и на её пальцах остался слой, похожий на пепел. Дети молчали, хотя раньше они часто плакали. Я не чувствовал боли, хотя знал, что наши тела поедает немыслимое перерождение.

Я увидел Эмили, которая неподвижно сидела в углу. Её рот был приоткрыт, а между губами виднелась тонкая жила, уходящая в трещину пола. Я подошёл к ней, хотел позвать. Она не реагировала, казалась уже частью этого полузатопленного бетонного мешка. Я протянул руку, и в тот миг ощутил, что её пульс бьётся прямо внутри моих собственных рёбер. Я содрогнулся и отвернулся, чтобы не замечать, как все сливается в один непрерывный организм, где границы стираются.

Мэри подняла заплаканные глаза. Она проговорила, что ещё остались те, кто шёл с нами, и они где-то позади, возможно, заплутали. Я помнил некоторых по именам, других по голосам, но не хотел искать их, потому что боялся узнать, что большинство уже во мне. На миг в голове вспыхнуло давнее воспоминание о моменте, когда наш отряд занял гражданский лагерь: мы заходили в палатки, люди кричали, плакали, но мы делали то, что считали нужным. Мы говорили себе, что иного пути нет, ведь мы защищаем свой дом, свой народ. Я разглядывал маленькие фигурки в рваной одежде, стоявшие на коленях, и не чувствовал ничего, кроме холода в груди. Тот же холод заходил в меня теперь, растекался прожилками по плечам, по рукам.

Мы вышли из здания, солнце с трудом пробивалось через смог. Воздух у дороги колыхался, менялся, казался зазеркальным, как если бы реальность расслоилась. Мы двинулись дальше, слушая хлюпанье воды, которая скопилась в ямах асфальта. Мэри продолжала идти рядом, стиснув мой локоть. Лиза приникла ко мне, её волосы спутались с моими так, что при каждом движении ощущалось тянущее усилие. Я понял, что не могу оторвать её без боли для нас обоих. Мои ноги сливались с дорогой, с каждым шагом ощущался толчок, отражавшийся внутри позвоночника.

Когда настал привал, мы укрылись под мостом, разрисованным старыми граффити. Краска облезла, буквы переплелись в неразличимый узор. На полу вокруг нас валялись пустые банки и газетные обрывки, где ещё можно было разобрать призывы к миру и странные лозунги о победе. Я думал, что их писали те, кто верил в какую-то благую цель. Я пытался вспомнить, когда потерял веру, но всё смешалось. Запах тлена пропитал моё обоняние, я не мог избавиться от навязчивого ощущения, что вокруг меня сотни голосов. Мэри склонила голову к моему плечу, вздохнула, спросила, не помню ли я, как мы впервые встретились. Я хотел ответить, но в памяти застыл совсем другой образ: я вхожу в разрушенное здание, выстрел, женщина падает, из рук её выскальзывает маленький кулёк. Я не хотел видеть этого, но воспоминание всплыло, выкрасило сознание красными вспышками.

Я встал, сделал несколько шагов вдоль моста и вспомнил сон, который преследовал меня ночью: я бежал по длинному коридору, где лампочки мигали, за мной поднимались тени, кричали голоса, умоляли о пощаде, а я не останавливался. Стены коридора скрипели, с потолка сыпалась штукатурка. Я нёс на спине ребёнка, но не понимал, живой ли он. Кто-то звал меня по имени, и я понимал, что это приказ, значит, мне нужно двигаться вперёд. Потом всё окрасилось в белёсую пыль, я проснулся и увидел перед собой лица тех, кто ещё не исчез. Я не чувствовал сострадания к себе, не чувствовал сострадания к ним, всё притуплялось.

Мэри позвала меня назад, сказала, что нам надо идти, потому что нельзя задерживаться здесь. Я посмотрел в сторону, где дорога выползала из-под моста и уходила к горизонту, среди исписанных руин и ржавых машин. Мы снова тронулись. Сердце моё сжалось от ощущения, что чьё-то тело прилипло к моему боку, я слышал стук не одного сердца, а многих, они звучали в унисон, как единое живое существо. Я боялся посмотреть вниз, понимая, что могут увидеть глаза, не готовые к правде.

Спустя несколько часов пути мы наткнулись на рассыпанный груз из военного грузовика: деревянные ящики, покрытые пятнами, с выгравированными номерами, остатки хлипкой поломанной техники, чьи провода торчали наружу, как внутренности. Я открыл пару ящиков, не надеясь найти что-то полезное. Там лежали пустые обоймы, куски промасленной ткани. Лиза сделала шаг и вскрикнула, её нога застряла в проломе асфальта. Я потянул её за руку, вынул её ступню из провала. Её ботинок остался там, а сама нога выглядела нечеловечески, я увидел темноватую поверхность, пересечённую узорами, которые напоминали соединённые ветви. Я посмотрел на Мэри, она отвела взгляд, прокашлялась и лишь сказала, что надо идти дальше.

Дальше дорога тянулась через поле, заросшее колючками. Мы пробирались сквозь сорняки, хлеставшие по ногам. Я почувствовал боль, но внутри сердце разрывалось от другого – воспоминание, что когда-то здесь были цветы, в старой жизни. Я видел кадры, как мы, военные, шагали по полю, затоптанному гусеницами бронетехники. Я тащил на себе раненого, под ногами липла кровь, повсюду слышались стоны. Я повторял про себя, что нужно выжить, нужно выполнять приказы, ведь иначе не защитить семью. Сейчас я понимал, что мы всё равно не уберегли никого. Всё смешалось в войне, где границы добра и зла стерлись. Глаза мои видели только приказы, а душа молчала.

К наступлению темноты мы добрались до полуобвалившейся автостоянки. Крыша проломлена, плиты торчат, перекрытия свисают. Мы устроились в одном углу, стараясь избежать опасности рухнувших кусков бетона. Я сел, прижал Мэри к себе, Лиза прижалась ко мне, её кожа почти срослась с моим боком. Я невольно погладил руку Мэри, почувствовал, что у неё на предплечье выступают хрящевые пластины. Мне стало не по себе. Я хотел задать тысячу вопросов, но понимал, что ответы слишком страшны. Мы ели какие-то консервированные остатки, которые достали из ржавой банки, не чувствуя вкуса. Вокруг плясали тени, вдалеке слышался стук, похожий на обвал.

Ночью я не мог уснуть. Мне грезился сон, как я сижу в разбитом доме: стол завален бумагами, под ногами мусор, на стенах следы пуль. Я разбираю эти бумаги, наталкиваюсь на письма к жене, к детям, которых никогда не видел. Я слышу, как на улице завывает сирена, и в ответ стреляют. Я выбегаю к двери, вижу трупы по всей улице. Мой командир орёт мне, что приказ: брать еду, ломать замки, выносить всё. Я поворачиваюсь к нему, пытаюсь возразить, но что-то внутри меня уже давно сломалось, я вновь делаю то, что велят. Я проснулся в холодном поту и увидел, что Мэри не на своём месте. Я поднялся, заметил её силуэт в лунном свете, она стояла у проржавевшего автомобиля, держала руку на капоте, как если бы слушала шёпот металла. Её глаза были закрыты, лицо показывало смесь печали и покорности. Я тихо позвал, она вернулась, обняла меня, она старалась меня успокоить: «Мы идём дальше, мы спасёмся».

Утром я обнаружил, что многих не хватало. Казалось, осталось всего трое или четверо. Я не знал, как звать их по именам, я видел только расплывшиеся фигуры, слившиеся с формами моих рук, ног, плеч. Мэри оставалась рядом, её взгляд был исполнен решимости, хотя мне казалось, что она уже не та женщина, которую я когда-то любил. Она скорее напоминала часть меня, мою плоть, переплетённую по краям с моими костями. У нас не осталось иных желаний, кроме движения вперёд. Мы вышли на дорогу, повели свои ноги ещё дальше. Я смотрел на следы за спиной, которые стремительно заполнялись вязкой субстанцией, съедали отпечатки и делали полотно дороги почти гладким.