Унтер-офицер. повесть для киносценария

Справившись быстро, Тимофей снял одежду, умылся, и в рубахе и подштанниках с удовольствием растянулся на чистой кровати. Не спалось. Каких только мыслей не крутилось в голове. Вспомнил и помещичьи побои, и свиней с гусями, и маму в слезах, и отцовы руки, и пока вспоминал, медленно впадал в сон…

Утро пришло быстро, красное как кузнечный горн, солнце стало нагревать окно с прозрачной занавеской. В дверь постучали:

– На работу!

Тимофей соскочил, быстро оделся и вышел в коридор. Степан на ходу натягивая рубаху, тоже торопился к выходу.

– Здорово.

– И тебе здорово. Айда быстрее, хозяин опозданий не любит, заставит до ночи молотом бить.

В кузне Дмитрий уже раздул горн:

– Нынче серебро плавим, самовары лудим. Степан на самовары, Сергей – серебро дробить. Тимофей – иди сюда, за горн. На меня глядишь, раздуваешь горн мехами для Сергея. Нынче учишься, завтра – сам. Чего-чего, а с огнем по-душам Тимофей умел. За меха взялся с радостью. Дмитрий Семенович пару раз подсказал, как лучше дуть, и дело пошло. И меха успевает раскачать, и молотом со Степаном постучать. И так радостно на сердце у Тимофея, будто знает оно – вот где его дело, родное, самое его, теплое, душу радующее. Наспех пообедав, подмастерья помчались ложки серебряные лить. Заливали жидкое серебро в формы, оставляли остыть, потом Тимофей выбивал заготовки из форм и зачищал, «оглаживал». За смену пять столовых наборов налили. Голубев пришел вечером проверять работу и охнул:

– Ох ты, сколь наработали! Сладились, значит, друг с дружкой, робяты. Знатнооо…

– Тимофей вон крутится, как вошь многорукая, везде успевает, – устало улыбнулся бородатый Сергей.

– Да, с ним сподручнее. – кивнул Степан. – Скорый он на руку и на ноги.

– Меня барин на побегушках три года держал, умею. – устало усмехнулся Тимофей.

– Молодцы, робяты. Баня топлена, идите грязь смойте, вшей нам не надобно. – Дмитрий Семеныч довольно похлопал парней по спинам.

Банька была небольшая, дворовая, но горячущая. Камни трещали и трескались от жара. Дубовые бочки с водой в одном углу, полог с дубовыми вениками, скамейки по низу. Шайки, ковши, пар, эх, ух, ох. Нет ничего лучше русской бани с устатку. Кто говорит, самогон лучше, не верьте, пар правильный всю усталость за час выгонит. Спал Тимофей, не чуя себя. А утром снова, как кузнечик соскочил и в кузню. Неделю потрудились с парнями – в субботу хозяин полную телегу самоваров залуженных развозить поехал по дворам. А парням выходной дал. Бабки, довольные самоварами, из окрестных дворов вечером повысыпали, девчата семечки лузгают, хихикают поодаль. А Тимофей костюмчик свой надел, ботиночки лаковые, волосы кучерявые со лба откинул, и пошел к Гостинному двору вразвалочку. Пришел, стоит, смотрит, вроде ищет ту, которой плюшки вшивые купить не дал, когда здесь хлебным-то торговал, Авдотью. Может, опять мясом торговать приехала. Стоял, ходил дотемна, не было Авдотьи. Выспросил у соседа – что рядом с ней торговал, что за девушка. Оказалось из деревни неподалеку – из Березовки Кармаскалинского района. Узнал, что семья у нее большая, семеро братьев с сестрами, да отец с матерью, что живут зажиточно, крепко. Мясом, маслом торгуют зимой. В общем, что сама Авдотья соседу-торговцу рассказала, все и выпытал. И решил, во что бы ни стало, ее разыскать. Встать на ноги, подзаработать и непременно сыскать. А покуда ходил по выходным в гости к Мажиту, не просто грамоте учился, стихи уже слагать пробовал. Жил, не тужил.

Особо любил в кузне колокольцы на дуги для лошадей лить. Просился у Дмитрия Семеновича сам носить к заказчикам. Повесит на дугу, сядет за возницу с хозяином тройки, и – по улицам с колокольным звоном. Гонит лошадок, колокольчики трезвонят, Тимофей хохочет с радости за звон.

А Сергей, что с Тимофеем работал, все больше кольца да серьги отливал. Красивые, ювелирничал красиво. Пришел раз заказчик с просьбой браслетку сладить. В кузне кроме Семена и Тимофея в ту пору никого не было, хозяин с хозяйкой на базар отлучились. Семен стал было отказываться заказ без хозяина принимать, но купец настоял, и вложил в ладонь Семену мешочек с золотым ломом. Семен взвесил и записал квитанцию.

– Я не поскуплюсь, подарок третьего дня нужон. Сделай на совесть, мил человек.

– Что не сделать для хорошего человека, – отозвался Сергей. – Сделаем, все в лучшем виде, не беспокойтесь.

Ну и все, купец ушел, Тимофей за самовары взялся, Сергей пошел муфельную печку раздувать. Прошел час. Вдруг крик:

– Тимка, золото!

Тимофея как кипятком ошпарили. Он выскочил в соседнее помещение, где Сергей купеческое золото оставлял. Напарник озверевшими глазами пялился на полку, где лежал мешок. Его там не было…

– Ты, паршивец, – повернулся Сергей к Тимофею, зарычал и стал наступать, хватая его за грудки.

– Ты чего, охолони, – увернулся Тимофей. – Я сюда и не совался, вон с самоварами ужо час сижу.

– Акромя тебя не было никого.

– Да и акромя тебя никто про золото не знал, – оборонялся Тимофей.

– Ты чего? – заорал Сергей. – Меня под воровство подставляешь? Щенок!

Напрыгнул на Тимофея, завязалась возня. Тут драку услыхали вернувшиеся хозяева и Семен. Насилу разняли, раскидали драчунов в стороны.

– А ну, докладай по одному! – скомандовал Дмитрий Семенович.

– Он золото украл, – прорычал Сергей.

– Не крал ничего. Он сам его в мешке на полку положил, а через час заорал, что украли. А я на самоварах час этот сидел, не ходил никуда, не отлучался.

– Тэээк, шельмецы, квитанцию дайте.

Сергей утер рукавом юшку с носа и подал бумажку.

– Купец Сиротин значит… Не много он на браслетку-то притащил… сучий потрох. Чего рты раззинули, не первый он лом приносит, а потом пацана малого подсылает выкрасть, чтоб меня заставить еще ему лому золотого отвалить. Морды утирайте, разбираться пошли. Да за мной, по-тихому, не то урядника вызовет.

С заднего входа они все четверо перемахнули через забор и стремительно влетели по ступеням на высокое крыльцо купеческого дома. Из двери выскочил дворовой мужик с самоваром. Степан перекинул его через перила и показал кулак: «Молчи, гад». Дмитрий Семеныч уже был в доме и тряс за грудки купца Сиротина:

– Куда мешок заныкал, соседушка? Юшку пустим или сам отдашь?

Парни грозно двинулись со всех сторон на купчишку.

– Ээээ, отдам, отдам, – отчаянно заверещал тот неожиданно тоненьким трусливым голоском.

– Где?

– В шкапу, вон сзади тебя. В верхнем ящике.

– Открой шкап, Тимофей.

Тимофей одним прыжком очутился у шкапа, рванул ящик, наверху лежал мешочек с золотом.

– Есть, Дмитрий Семеныч. Он.

– Ну, вот. Так будем браслетку делать или урядника зовем на нары тебя сажать, Сиротин? – притянул ближе к себе купца кузнец.

– Делаем, делаем, Димитрий. Не надо на нары, Зачем же. Договоримся. Мы ж соседи, – залепетал купчишка.

– Ну, гляди, Савелий Степаныч, второй раз спустил тебе подлость, третьей поблажки не будет. Торгуй лучше, чтобы подличать не приходилось.

– Да какая торговля, Дмитрий Семеныч, концы с концами не свесть нынче, лето, кому валенки сдались!

– Лето кончится, зима придет. А вот, ежели сучить будешь, у соседа красть, не придет ни то, ни другое. Пошли, робяты, работать надо.

Кузнецы вышли со двора купца через передние ворота и быстро дошагали до своей кузни. Тимофей отдал мешок с золотом хозяину и принялся лудить оставшиеся самовары. С этого дня Дмитрий Семеныч стал доверять Тимофею многое.

Как-то Тимофей в жаркую ночь встал и вышел во двор подышать, на воздух, не спалось. Вдруг, на кузне увидел огонек:

– Кто это там? Надо поглядеть.

Он крадучись приблизился к приоткрытой двери в кузню. За наковальней сидел спиной к двери Дмитрий Семеныч, на наковальне лежал разобранный… револьвер.

Заглядевшись, Тимофей случайно наступил на скрипучую ступеньку. Кузнец почуял спиной своего ученика:

– Заходи, не шуми там.

– Да я воздуху дышать вышел, спать не могу, душно. Гляжу, огонек, дошел посмотреть, кто.

– Поглядел? Теперь молчи. Ато без работы останешься, полиция меня загребет. И остальным не говори. Не доверяю я всем. Тебе доверяю. Иди, гляди, тебе тоже польза будет. Времена дурные грядут, чую, скоро револьверы нужны будут.

– Почто так?

– В народе шепоток идет, скоро буза будет. Рабочий народ оружием запасается. Себя защищать и семьи.

– А может, обойдется?

– На бога надейся, а сам не плошай. Поживем, увидим. Спать иди, утром работать.

Тимофей почесал вспотевший затылок и потопал досыпать ночь.

Ближняя неделя прошла без бузы, тихо. Самовары, кастрюли, колокольцы, серьги, лужу, паяю, всем помогаю… А к воскресенью хозяин собрал гостей. Накрыли столы, гармошку вынесли, людей полна горница, поют, пляшут. Тимофей на гармошке знатно меха растягивал, частушками сыпал. Нет-нет, да на хозяина с друзьями поглядывал. А те выпили, попели, посмеялись, байки потравили, и ушли куда-то. Ну, Тимофей, не будь дурак, гармошку передал парню в картузе, а сам вслед за хозяином. Прошел насквозь по двору потихоньку, на заднике, где теплушки стояли (там кур и индюшек разводили) услышал голоса, разговаривали приглушенно. Прислонился ухом к стене. Разобрать толком не разобрал, услышал только: «Царю Миколке конец скоро, надо поболе револьверов собрать». Тимофей от слов качнулся, задел вилы, они упали. Голоса в теплушке затихли. А он, пятясь, быстренько сиганул через забор и оббежав, снова заскочил на гулянку и отобрал гармошку: «Раз прислал мне барин чаю и велел его сварить, а я отроду не знаю, как проклятый чай варить». Гости подхватили хором: «Барыня ты моя, сударыня ты моя». Через минуту вошел хозяин с товарищами. Осмотрелся вокруг, все на месте. Взял чарку, махнул. И подмигнул Тимофею.

Гулянка закончилась за полночь, все разошлись, Тимофею не спалось. Лежал на кровати, в голове крутились слова из теплушки про царя Николая и последние дни. Стало страшно. Что там впереди… Только вроде в жизни успокоился, работа ладная, люди неплохие вокруг. А тут, на тебе – царя скидывать собрались. страх одолевал, сковывал. Думал, думал, да все ж решил погодить к мужикам прилепляться. Царь-то все ж – батюшка. А он, Тимошка, полжисти уже без батюшки своего прожил, тяжело без отца. Они—то вон все с отцами живыми, а ему, еще не окрепшему, где батюшку-то искать… Так и уснул в думках.

Наутро разбудила хозяйка стуком в дверь:

– Тимофей, лудить пора.

Соскочил от неожиданного голоса, чуть в подштанниках не выскочил за дверь. Остановился. Плеснул холодной водой в глаза. Вздохнул. Оделся и вышел в работу.

После гулянки особых неожиданностей не было. Месяц кряду каждый занимался своим делом. Только раз Тимофей в выходной сходил на встречу с Мажитом, постояли около Народного Аксаковского дома на Голубиной улице. Поговорили друг про дружку.

– У меня дед Владимир, как мать сказывала, четыре десятины у писателя Аксакова купил. Сами – то они с бабкой Домной из Симбирской губернии переехали.

– Про дешевые башкирские земли услышали? – спросил Мажит-агай, разглядывая Аксаковский дом.

– Ну да, дед-то думал, купит поболе, а приехал, так узнал, башкиры все свои земли банкам продали задешево, а потом кто богаче, тот у банков скупил. Вон помещик Камелов, от которого я сбег, больше 900 десятин набрал. А дед только 4 осилил, в 4 верстах от Кармаскалов. На горе мазанку поставил, да хлев на корову с лошадью. В овраге озеро запрудил, воду добыл. С него Аксаково повыросло, 100 домов и боле. Нужда прижала, стал дед мельницы муллам ладить в Карламане, в Кармаскалах, а отец мой, Данила при нем, а потом и сам с 14 годков у муллы Кармаскалинского остался кузнецом, да мельником, да строителем. До 17-ти проработал. Отдыху не было, захворал, домой отвезли. Мать отходила, на ноги поставила, задумали они его женить. Невесту сосватали, красивую, хорошую, да безземельную, как и дед Владимир. Взял Дуню не одну, а с родителями слепыми, и их поволок по жизни, и себя. На мулловых мельницах пропадом пропадал, ни дня, ни ночи не знал, ни жары, ни холода. Так и сгинул в мороз из-за мельничного дела, лед в рубахе с колеса колол, чтоб завести. За то и нас малых с матерью ни с чем оставил. Там и начались мои мытарства в помещичьем подворье.

– Дааа, – протянул Мажит-агай, – тяжело простым людям жить.

– Не сладко, верно. Только вот я думаю про царя. Его батюшкой зовем. Как же его убирать? С кем останемся?

– Ты, Тимоша, не спеши. Подумай, по сторонам еще посмотри. Вот я, с 13 лет без отца, без матери. Стал по Уралу скитаться, чтоб с голоду не помереть. Своих ребятишек в деревне читать писать учил, чернорабочим на чугунном заводе работал. Ладно шакирдом в медресе Зайнулла-ишан взял. Чтоб не выгнал, золото добывал у татарских миллионеров Рамиевых, к казахам в степи ездил, грамоте детей учить. Первый рассказ свой в Казани напечатал, «Жизнь прошедшая в нищете» называется. Хочешь, дам почитать. Я твою жизнь без твоих рассказов знаю, сам такой. Постарше только мытариться начал. Ты уж больно маленький без отца остался. А так – все одно. А кто во всех наших бедах виноват? В том, как мы живем? На заводах, погляди, как рабочие горбатятся? Ни света, ни техники. А с Европы прогресс идет. И техника, и созидание. Да и на башкир погляди, от русских отстают, забитые совсем. Неет, Тимоша, рыба с головы гниет.

– Ладно, Мажит-агай, ты мне в жизни шибко помог, давай свою книжку, почитаю, покумекаю.

– Пойдем, дома есть одна, только ты ее прячь, хозяину не показывай, кто знает, что там у него на уме.

– Да он револьверы делает на революцию, – ляпнул Тимофей и осекся.

– Вот те на, – удивился Мажит-агай. – Я думал, всех уфимских знаю, кому Миколка не нравится… Тогда читай, не опасайся, а я как-нибудь к вам зайду, поговорим с Дмитрием Семеновичем.

Пришел Тимофей с книжкой в комнату свою, да неспокойно все же. Половицу под кроватью поднял, и спрятал книжку в углу. Береженого Бог бережет.

Примерно через месяц после этого разговора с Мажитом, хозяин опять гостей собрал. Стали выпивать. Дмитрий Семеныч Тимофея нахваливает:

– Вон, робяты, мой мастеровой, Тимоша, страсть какой кузнец получился, меня за пояс заткнет. Как взял я его, кузня в два раза больше работы делает. На лету все ловит. Ювелирничать вот только ему не нравится. Ну, на то Сергей есть. Айда выпьем за его здоровье, робяты.

Тимофею радостно, чарку выпил, другую, язык и развязался. Больно ему хотелось своим Дмитрий Семенычу стать, батьки —то не хватало:

– Я, робяты, ваш наскрось. Чего в теплушке баете, то и сам знаю, ваш я. Вон, мне друг мой, Мажит-агай книжку свою дал читать «Жизнь в нищете», сам читаю, и вам дам.

Не успел договорить, как здоровяк с красными пьяными глазами рядом с Семеновичем сидевший, перекинулся через стол и схватил Тимофея за грудки:

– Чаво ты слыхал в теплушке, повтори! А ну, выходь со мной!

Он потащил его за плечо вон из кухни. Хозяин кузни пошел следом. В коридоре здоровяк прижал Тимофея к стене, локтем давит на кадык. Плохо дело. Дмитрий Семеныч подоспел вовремя:

– Охолони, Саня, осади, говорю. Не трожь парня. Свой он. Надежный, никому не скажет. Я проверял уж. Стой, кому говорю, отпусти.

– Нее, щас я его уберу, чтоб не трепалси.

Дмитрий размахнулся и сунул кулаком в нос Сане.

– Ты чего, Семеныч, за Иуду мне в нос.

– Не Иуда он, говорю. Не слышишь меня. Парень проверенный. Ручаюсь за него. Отойди.

Здоровяк отпустил Тимофея недовольно:

– Ну, поглядим какой он свой. Ты, Семеныч, с энтих пор за него в ответе. Если чего, не серчай.

С этого дня хозяин кузни стал за Тимофеем следить, куда ходит, с кем речи ведет, чего делает. Ну да что уж, сам виноват, язык самогонкой развязал. А с другой стороны, стали вечерами много с ним говорить про несправедливости вокруг. Книжки Мажитовы носил, читали за керосинкой. Днем за кувалдой, вечером с хозяйкой Евдокией резину плавил, галоши для офицеров клеил, резиновые подушки для больницы. Ночью за книжками. Засыпал на ходу. Три года минули – и не заметил.

Как-то в воскресенье на базар подался, проверить, как резиновые мячи, что с хозяйкой делали, продаются. Подошел уж близко, голову к дороге повернул, а там на подводе метров за пятьсот – Дуняша, что мясом торговала, едет. Кинулся было, бежал что есть духу – не догнал. Постоял средь дороги, почесал затылок, да вернулся в кузню:

– Дмитрий Семеныч, благодарствую за науку. За приют, за прокорм и одежу. Но я решил уйти от тебя.

– Чего так? Чем негожи стали?

– Всем гож, только без оплаты боле не могу. Жениться скоро надо, а с чем? Пойду за деньги наниматься.

– Эх ты, паря. Я тож дурень, и не подумал про женитьбу —то. Все ты мне малой глянешься. Ладно, Тимофей. Не пущу я тебя никуды. Компаньоном моим будешь. 15 процентов с доходу тебе даю. Помещенье для кузни искать не надо, платить за него не надо, учеников искать, кормить, поить их не надо. Чего думаешь, по рукам?

Тимофей конечно согласился. Дело выгодное. Уж через месяц смог себе костюм купить, жилетку, часы, гармошку, сапоги, пальто. Чисто франт стал. Выйдет на улицу в выходной, гармошку растянет, как частушками посыплет, все девчата с округи щечками пылают. Только деньгу подсобрал, хотел Дуняшу сватать ехать, как… война.

Тетрадь 3-я. Первая мировая война

2 августа 1914 год. В кузне с утра ходят хмуро. Часа в два пополудни возле дома Дмитрия Семеныча вихрастый рыжий пацан с хриплым сорванным голосом стал читать новости с газеты:

– Император Николай II подчеркнул, что Россия не может не заступиться за «братьев единых по вере и крови». Он надеется, что все «внутренние распри будут забыты» и что «на защиту отечества встанут все верные подданные».

Мальчишка дочитал, попросил попить и побег дальше по улице начитывать другим людям новости из Санкт-Петербурга, оставив мужиков с кузни с тяжелыми сердцами и разбитыми надеждами на лучшую жизнь. Хозяйка Авдотья заголосила, упала на грудь мужу. Остальные пошли вовнутрь дома.

– Ну чего мужики, – начал Степан. – Видно собираться пора, поковали, теперича повоевать надобно. Нас всех в рекруты заберут. Семеныча скорей всяго в ополчение. Хорошо мы с вами жили, да видать, не судьба боле. Давайте обнимемся что-ли.

Парни встали в круг плечом к плечу, как встарь, когда к бою готовились, руки друг дружке на плечи поклали, стали раскачиваться из стороны в сторону, нагнетая с природы дух воинский. К вечеру разъехались все по матерям в деревни свои, с родными прощаться. Голубев кузню прибрал, закрыл, так работа их закончилась.

Аксаково встретило Тимофея ранним утром, стоял туман. Штаны все намокли от луговой росы. Пастух погнал стадо на выпас, коровы не гудели, шли молча. Тимофей поровнялся с пастухом:

– Здорово, Минивалей.

– Иш ты, Тимошка ты что ли?

– Я.

– Авдотья квашню пошла месить, туда иди.

– Ладно.

Он дошел до помещичьей кухарской. Из нее доносился материн тихий плач-песня:

– Солдатушки, бравы ребятушки, дружно врага бейте…

– Мама, – окликнул ее Тимофей.

– Тимоша! – кинулась она к сыну, плюхнув тесто в чан.– Родный ты мой. Приехал.

– Ну чего ты, мамань, приехал. Чего ты.

– Да ничего я, дура-баба, чего я, живой, вон какой обутый, одетый, жить будем и песни петь. Садись сынок, покормлю, небось голодный.

– Покорми, ежли есть чем. Да, мамань я тебе подарков маненько привез. Бусы да платок. А этот узелок спрячь до времени. Тут книжки мои, поэт Мажит Гафури дал, да кой какие деньги на женитьбу отложил. Будет туго, не береги, бери сколь надо из кубышки.

– Господи, да что ты уж заторопился. Ешь, садись. Спрячу, сберегу. Мне нисколь не надо, слава Богу, ем, пью досыта, при кухне же. А братья твои уж давно сами себя знают. Сестренку твою замуж выдала в прошлом годе. Так что сберегу, сберегу. Нынче всей деревней столы будем накрывать, робят все собирают, и богатые и бедные. А ты заранее поешь, когда ишо сподобимся.