Подняться до человека

– Ваш эмбрион погибает, – вердикт врача убил мое сердце этой жестокостью слов, молнией пронзившей небо над моей головой. – Сердцебиения почти нет, он живет за счет пуповины, которая питает почти труп.

– Нет, он не труп! Игорь! Игорь! – голосом отчаяния прозвучали мои слова и попытки позвать любимого, затерявшегося в атмосфере.

Упало несколько плашек—срезов любимой яблони. Они падали с глухим деревянным звуком прямо вниз, на площадь варваров и быков, рвущих флаги тореадоров.

Сквозь горечь слёз Олеся почувствовала абсурдность своего положения: ее крики о помощи повисли в воздухе, подобно стеклянным слезкам для новогодней елки. К ее удивлению, по ощущениям, эти ее крики могли иметь место в ее жизни, но относиться не к Игорю, а к Антону, он ближе ее сердцу, и дороги их судеб шли не просто рядом, но одновременно двигались по одному вектору.

– Не кричите. Он не услышит. Слишком велика похоть, водящая его по кабакам. Сейчас так много увеселительных заведений, что Игорь Ваш забыл о вас.

Игорь… Антон… Георгий…

Погибший ребенок не давал покоя, имел значение уже только он, а не любящий мужчина. Велик абсурд, создающий разницу между настоящим, прошедшим и не свершённым будущим. В каком иностранном языке есть глагол не свершённого будущего времени? Это надо было просить у Георгия.

А теперь мир абсурда существования между пропастями, в которые упал ее дух, завладел Олесей. И из этих пропастей, куда упала ее душа, ангел Антона, внезапно испытавший страсть любви, молодая женщина, у которой, несмотря на поиск путей счастья, всё в целом, еще впереди, за исключением нескольких разочарований молодости, почувствовала точный пульс настоящего времени. Это была поэзия, она не впервые подняла дух Олеси.

Поэзия – ее сабельный поход против пустоты и забвения, новая буйная ветвь на обрезанной макушке, берущая начало от корня, из центра ствола, из его сердца и души.

Мотивационные определители моей жизни – поэзия, выражение себя через поэзию и писательское творчество, но поскольку наше общество зациклено на потреблении и скорейшем усваивании, а затем утилизации, тенденции к утилизации растут, а из повидла не сделать снова тех яблок, которые были положены в кастрюлю при варке, то выпрыгнуть из кожи вряд ли будет целесообразно. Поэтому я не иду на компромиссы с совестью и не впариваю свои идеи развития человека обратно пропорционально движению истории, но погребать себя под обломками величия делателей рулей для новорожденных, но не оперенных в силу возраста – негуманно по отношении к человеку. Когда оперятся пущенные в расход царизмом и тщеславием, они не станут ворошить угли наших притязаний, а просто закопают всё и попрыгают на месте, где проложат новую дорогу для себя. А к чему были все наши попытки сделать мир добрее, красивее, лучше для них же – это спорный для них вопрос, так как они – драконы цивилизации, сожрали всех нас, и продолжают переваривать долго, пока не выплюнет их организм всё, чем мы хотели их напитать: и любовью, и добротой, умом. И всё окажется перевернутым под углом их нового осмысления реальности. Мы жили ради них и ради их будущего. Нас нет, значит, можно перевернуть кверху дном всё, что их не устраивало, положить ноги на стол, взять сигару и хлопнуть по заднице проходящую мимо консьержку, и конечно, назначить своих кавалергардов и охранников их ценностей, от которых мы их предостерегали, их любя. То есть, нас не должно быть там, где их платные дороги для новейших марок машин, и мы на своих инвалидках покандыбали на помойку дружным строем нищих. У нас же есть головы, а у них имбецилизм оставил только щипцы и щупальца для пальпации наших карманов с последующим догонянием нас и отдачей подзатыльников в виде рекламы того, что нам не купить по случаю усыхания карманов. Так, значит, мы кровь свою пролили, а они ее высушили, охаили и пустили с молотка: «Берите Достоевского, он с Пушкиным нам баню строил!», – образец новой коммуникации.

И поскольку я не зритель на Олимпийских играх жизни, а все же участник, и пифагорейское разделение, прибегая к образности в определении человеческой жизни в сравнении с рынком и Олимпийскими играми, применимо к современности как никогда, то обладательницы щупалец – явление рынка, и понятия взаимообогащения посредством общения состоят в хитрости рыночных установок: если чувствуешь, что опустошаешься – беги, потому что когда тебя обнаружат вовсе пустой, то перешагнут и побегут дальше завоевывать Олимп, Памир, Парнас и все горные вершины и хребты. И не пойдет в расчет ни твое прежнее пребывание, ни твое положение на шкале прежних ценностей. Ценности формируют не сознание, а состояние рынка. И в отношении родственных связей особенно, так как отрастившие клыки потомственные племенные волки способны прирезать, как ягненка, даже основателей рода ради своего высшего положения в среде себе подобных. А тем более в среде парных особей, способных к проявлению инстинкта.

Человека более всех срезов, плашек и всяческих постриганий под норму тяготит гнилая пустота брошенного дупла. Когда человека покидает любовь, то его дух падает глубоко в дупло, прогнившее до корней.

Что страшнее, чем натыкаться на фарфоровую пустоту изнутри близкого и родного человека?.. Смерть? Но даже смерть не вызывает столько вопросов, с ней все конкретно: жил – и нет. Логика смерти неоспорима. Если хочешь, чтобы женщина разлюбила тебя – умри всерьез, но если желаешь ей мучений – умри понарошку, всего только как наевшийся бобик, развалившийся на коврике кверху пузом и лапки в ответном жесте на возглас «руки вверх!». Остальное вне проекта отношений. Ляжешь бобиком – потеряешь ее навсегда. Ляжешь трупом – выбросит из сердца. А ляжешь с ней – выйдя от тебя, поменяет лежачего на прямоходящего и свеженького. Как хрусткий лист молодой капустки, щелкающий бесподобно, – чисто взрывная карамель! А если был рядом с ее мечтами – беги, потому что следующий рывок будет в супермаркете косметики. А ты сделай вид, что нейтрален, еще не лежал ни разу у ее ног с высунутым языком. Вместо гипермаркета косметики, не пройди мимо торговщицы розами и купи ей самую длинную и самую колючую, как твой подбородок, розу. Роза – хитрый цветок, она улавливает малейшие колебания чувств и сообщает о них – кому ты думаешь? Конечно, мужчине. Ты увидишь всё по этому вещему цветку: чуть загнутые книзу в легкую трубочку кончики листьев скажут о том, что ждала и перебрызгала твой цветок водой из пульверизатора, как исправный флорист. Если на листьях появились светло – кофейные пятна – здесь был свидетель лживых изречений, анти – Конфуций, тогда бери в руки Лео—Цзы и греби к берегу. Там не бывает перманента заждавшейся и выдохшейся, подобно запаху духов из флакона, ожидательной любви, пережаренной страстью. Ты же не станешь употреблять угли пережаренного картофеля. Отнесись философски ко вздохам, фланированию вокруг тебя с увеселительными шутками, – будь мужчиной, тигром, Чингачгуком, но не тряпкой, висящей на шее мамонта, разряженного в знак праздника Исполина.

Ты уже почти спишь, а она не унимается? Это зверь. Не погладит, вытеребит все нутро и скажет «Так и было!». Но помни: поменять женщину, это не просто поменять оператора сотовой связи, – это согласиться на невыгодные условия тарифа. В следующей любви будет всё то же самое, но с твоим сгоревшим сердцем не будет сидеть никто, и ты будешь биться в стекло ее глаз, нащупывая ее грудь, и понимать, что ей по фиг до твоих проблем. Похнычешь устно в ухо прежней, которая вскидывала брови на твои попытки выйти за пределы стратосферы и уснуть, польщенным. Отвернешься к стенке и умрешь до утра. Утром тебя оттолкнет холодность ее улыбки и ледяное сверкание маникюра. Сядешь на льдину голым седалищем и перестанешь удить рыбу в затянувшейся льдом полынье. А ей скажешь, что видел падение метеорита из окна автобуса, в котором ехал с работы. Это приведет ее в восторг, – хоть что – то новенькое во мгле пустого света, хоть мошкара с проглаженными крыльями.

А негаданно встретишь ее с работы, помолодевшую от азарта сплетен и драйва, – так полюбишь заново, но прежней все равно позвонишь убедиться, что плачет по тебе, значит, уже не холодна, и ты пустишься в плавание по сугробам с букетом из трех тюльпанов, чтобы подсобрать ее, подтаявшую к тебе в разлуке. Начнешь удить рыбу, вдыхая смоляной воздух ее волос. Войдет теща, но какое вам до нее дело? Тень отца Гамлета эластичнее ускользала в дверную щель. Быть, только быть, и никаких вопросов, именно с ней, ни с кем другим, даже если теща сядет рядом смотреть кино и включит звук на всю мощь. Да плевать, ей же надо как—то понимать этот мир, устаревший для нее и потрескавшийся на форзаце книги жизни. Теща подойдет и ткнет тебя в спину своей палкой в крепком маразме. Ты улыбнешься жизни в углах света ее глаз, и продолжишь дело. Если есть виски, то надо бросить дело. Эта извивающаяся под тобой пантера, ее дочь, – и есть твои виски на выходные, до смерти успей насладиться.

И не ходи в интернет, пока не вышел.

А когда почувствуешь, что потерпел поражение на ее фронте, то виртуально порежешь, подобно рулету, ее кота на своем оборудовании для научной работы. Ведь этот увалень не давал ей спать, брякаясь на ноги посредине сладких грез и лишая сна на всю ночь до утра, так же, как ты, – спешил засвидетельствовать свое почтение, когда ее горящая рана затянулась и покрылась тонким слоем молодой кожи.

И перестоявшиеся розы охраняемой тобой ее ненависти к тебе за несостоявшиеся мечты, составили икебану, когда их окунули в золотую порошкообразную краску.

Отношения вянут без новизны. Олеся давно поняла это, и в уроках доброты вынесла урок для себя. Позволяла всем подругам пользоваться ее именем для знакомств и посещения ее вечеров, даже замужества и женитьбы друзей устраивала. И никогда она не позволит себя растоптать никакому, даже самому могущественному зверю. Олеся тверда в намерениях.

Когда спилом становится твоя ветвь, создавшее нагрубание коры в неудобное время, – хотя кто знает, когда бывает времени удобно расположить свои спилы, раскидать камни и вовсе выбросить их, накаленные страстью непрерывного движения вверх, – момент принятия решения всегда остается за человеком и его разумом. Когда понять разумом невозможно все выкрутасы Фортуны, когда пламя растит свой вулкан, то нет назад отступа, как нет пути назад коням и всадникам, гонимым горящей степью.

Главное, чтобы вверх все же было окно из мрака непонимания, зачем мы здесь, люди, кто мы здесь: клоуны или небожители, создатели или разрушители.

Белая небесная кровь отмывается от черных точек птиц справа над креслом, за тонким стеклом врачебного кабинета. Сюда не пускают посторонних. Здесь женщины прощаются с эмбрионами навсегда, и маленькие кладбища в душах полнятся крестиками, не надетыми через головы не рожденных младенцев, не коснувшимися нежной ткани распашонок. Эти крестики тонко позванивают наверху, как звезды.

Свои собственные ноги, согнутые в коленях, сучат стопами от боли, и бездыханные крылья в боли уже не поднимут ни тело, ни дух, рождается только крик сердца, утопленного кровью небес.

И что теперь орать пробудившимся сердцем, что прожигать снег глазами, полными надежды и отчаяния?! Надежда – как весть о нежном вербном зайчике, мелькнувшим весной, и оставившем в сердце нежность и заботу.

Раны зарубцовываются с трудом. Это великий труд небес, не простивших, но пожалевших. Не человек пожалел – небо плачет дождьми, и сечет по стеклу ветками бегущих струй. Это слезы подруг, читающих мое откровение о не рожденном сыне Тимошке, о его беспутном отце, потерявшимся в кафе за столиком. Потерявшимся, но внезапно вспомнившем всё, и ужаснувшимся содеянному им: забыть о сыне и его матери посреди карусели развивающейся экономики страны.

Не бывает подарков Фортуны в виде пустых кульков для осмотра местности. Всегда в начатой ноте найдется сюжет, требующий экспертизы на реальность.

Они встретились, и поняли друг друга, и на мгновение показалось обоим, что не было страшных лет разлуки, – только огонь любви зажигал округу. Этот огонь шел по их следам потом, но это уже были шаги не навстречу. Это был лабиринт внутрь себя, в собственную душу, наделенную связью с небесами посредством любви.

Жизни Олеси и Игоря до этой роковой встречи двигались как продолжение после смерти, жизнь номер два Олеси была движением к жизни номер два Игоря, и когда они встретились глазами и поняли, насколько они друг другу родные. Но разделяющая их стена действительной сущности жизни – служения совести, никак не вяжется теперь с продолжением.

Материализацией их продолжения стал бы Тимошка, если бы родился. Теперь же в сердцах стоит памятник мальчику, смеха которого никто не слышал. В мечтах Олеси Тимошка жил и развивался. Игорь просто терял дар речи от бессилия изменить ситуацию. Он виноват, что оставил Олесю одну с важным вопросом их любви, как не сделал бы даже постоянно курсирующий из страны в страну Георгий (тот хотя бы звонил Олесе, несмотря на высокую стоимость таких звонков, и всегда привозил подарки). Но жизнь продолжается не только ребенком, жизнь – лучи солнца сквозь наши сердца, ведущие нас в красоту, в иное миропонимание людей, прошедших испытания любви.

Для друга младенчества души Олеси, Антона, вся история его подруги и Игоря, переживания Олеси по поводу не рожденного ребенка – абсурд. Антон хотя и понимал глубокие чувства духовно близкой ему, почти сестры, но женщины, он простить себе не мог той оплошности: дать ласточке своей и зайчонку свободу осязания, значило опустить ее в огонь пламени ада, в дикую жаровню развращенных нравов, оставив без руля, без ветрил. Но лишить ее свободы он не осмелился: это значило бы запереть в клетке ее юное сердце, еще не познавшее в полной мере счастья и горя.

– Ты что, Олеся, радуйся жизни, ну как бы ты жила с Игорем, это убожество какое—то. Ну, ты же помнишь его подарки тебе на праздники! Эти потрепанные, в нафталине от стариков, твои любимые, но потерявшие способность по—хорошему удивить, проточенные грибком и плесенью, книги, которые, может, в трупном яде, взятые в диспансерах тоскливого ужаса. Мы все любим книги, но девушке дарить экземпляры в таком отвратительном состоянии, недопустимо. Это неуважение. Помнишь, как я сказал ему, что он недооценивает тебя, если несет на День рождения такой прекрасной девушке пыльные старые книги с ветхими страницами, когда точно такие же книги стоят на полках книжных магазинов новенькие? Что заставило его сделать такой шаг? Самолюбие? Желание проявить свою финансовую беспомощность или свое негативное отношение к тебе? А может, Игорь, зная твой интерес к новым наукам, решил, что ты начнешь постигать науку очищения от плесени и грибка ценных книг и восстановления целлюлозы, а также ламинацию каждой страницы, как в музеях книг? Но эту процедуру проделывают с антикварными книгами прошлых столетий.

– Не утрируй, Антон. Я понимаю, насколько тебе неприятен стал Игорь, когда ты увидел эти книги. Я тоже теряюсь в догадках, что он хотел показать этим? Скорее всего, любовь к наукам, стремление развиваться «до масштаба планетарного», как писала в своих дневниках Елена Рерих, и отступление не просто на шаг от любви ко мне, а совсем бегство на сотни километров. Но меня еще более удивляет, что Игорь при этом не пытался нигде зафиксировать себя официально, ни в одном вузе. Это странно, что любя книги, он уходит от наук и погружается в работу музыкального клуба. Я ревную, начинаю думать, что он тестирует девушек. Какое—то притяжение к чему—то серьезному должно определиться в нем? Его родители не поддержали в нем стремление к океанологии, так как не желали отпускать его изучать науку в отрыве от дома, была жива его бабушка, которая любила Игоря преданной любовью. И он остановился в развитии, я думаю, и нашел себе увлечение музыкой и этот его клуб для заработка.

– Олесечка, милая моя, меня нисколько не беспокоит его судьба, я завел этот разговор в беспокойстве о тебе, родная. Ну, я же помню, как ты училась кататься на коньках, я держал тебя за руку, чтобы ты не упала, и чтобы никто не посмел толкнуть мое сокровище, Ласточку и Зайку. Так же и сейчас: я хочу, чтобы ты не обожгла свое сердце любовью к недостойному тебя человеку. Я обещал твоим родителям беречь тебя и присматривать за тобой, даже тебя растить, когда они уезжали в экспедицию, из которой, к сожалению, отец не вернулся.

Воцарилось молчание. Неожиданно для себя Антон задел неприкосновенную тему, и глаза Олеси потухли. Вместе с тем Антон получил согласие на выслушивание его доводов против Игоря. И как только снова в беседе зажглось его имя, появились огни в глазах Олеси.

Антон и Олеся по—братски обнялись, и мир стал прекрасен. Зажглись неведомые доныне факелы надежды. Не впервые Олесе и Антону пришлось уговаривать себя ждать чуда, которое вот—вот заглянет к ним на огоньки их глаз, но в глазах Олеси еще оставались капельки беспокойства, заметные только Антону, он обещал себе больше не откладывать предложение Олесе стать его единственной женой. Антон давно понял, что его девушка – только Олеся, и никакая другая не войдет в его сердце так глубоко. Несмотря на разницу в возрасте: всего—то десять лет.

И эти несчастные десять лет поставили свой непроходимый барьер.

Олеся привыкла к Антону как к брату. Его помощь казалась привычным делом. А сердце искало неуловимых мгновений постижения и познания.

Прерогатива женщин: наступать на грабли, подставлять лицо ветру, не боясь так состариться, прыгать со скалы и ломать ноги и руки, когда рядом подушка безопасности.

Олеся жаждала экстрима, и она его получила. Она познала несоответствие себе местности и людей, живущих здесь, рядом с ней, Антоном, Георгием, Игорем. Неслучайно она не праздновала часто свой День рождения с гостями и угощением, только с Антоном вдвоем уезжая за город и любуясь природой. Город хранил память о погибшем в экспедиции отце и детстве в радостной сказке любви родителей. Город собирал сплетни и выворачивал наизнанку ложь для просушки мозгов. Ограниченные люди свойски прихорашивали свои недостатки, приукрашивали свои возможности и преувеличивали грехи других людей. Это гнездовье тли и колючек приводило в отчаяние Олесю.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «Литрес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на Литрес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.