Подняться до человека

Елена Сомова

Подняться до человека

«Подняться до человека» – роман Елены Сомовой, история любви и ненависти, взлеты и падения, переосмысление жизни, итоги пройденного пути лирических героев, осознание времени уплывших прежних воззрений на мир – всё дает новый импульс и твердое шествие по своему пути, к своей звезде. Уроки жизни создают новые духовные мускулы для возрождения к жизни с новым взглядом познания.

ЕЛЕНА СОМОВА Подняться до человека

Роман

Не впадая в юношескую истерию, сейчас вся эта история мне кажется приключением в стиле писателей—романтиков, но тогда… когда живы были трепещущие крылья бабочек счастья, когда орали на все голоса все подряд птицы, живущие в нашей средней полосе, это было не банальное чудо, купленное в ларьке. Это был мир, полный пылания благоухающих роз на кусте, произрастающем в диком саду потёмков и тайн юности. Идти с завязанными глазами в людской чаще казалось экстримом, который топил в себе огоньки ночной фонарной феерии, пускающей в странствия, далекие от простых студенческих посиделок. На столе с конспектами лекций дышало отыгравшее пламя далеких путешествий по чужим следам, ноги уже шли своими путями, а приствольные угли памяти, будто подпирали сам ствол, из которого был сделан стол, на котором осталось дыхание внутреннего мастера слова. Написанные на этом столе книги сквозь туман, похожий на кальку времени, виделись огромным городом, где происходили действия с главными героями. Ни один герой не повторился из прошлого, самолюбие ни одной реальной личности не было задето. Книги готовы были прожечь своим жаром деревянную поверхность стола, и ветерок из окна, перелистывая страницы, разжигал пламя познаний вновь.

Начавшись, жизнь сразу становилась дорогой: в ясли, в поликлинику, в детский сад, в магазин с мамой, в музыкальную школу с бабушкой, в длительное путешествие с папой, но самое интересное заканчивалось раньше, чем приходило второе дыхание. Мучения в ожидании сил становились привычным явлением, когда надо охватить вниманием всё вокруг, а что—то несущественное в виде внезапно подступающего голода или остановка дыхания от изумления увиденным, стискивает крохотную песчинку – человека, – и вольный воздух остается выкупить ценой отдыха, внезапного и, казалось, недоступного; но раз необходимость в нём возрастала, то и приоритет брал верх над путем дальнего следования за мыслью, пущенной стрелой в начале пути. Я долго карабкалась в гору познаний по самым крутым дорогам, бывало, и над пропастью, но сама пропасть не приняла меня, когда крылья внезапных птиц в своем центростремительном полете выхватывали меня из вертикали бездны. Резкие взмахи их крыльев вынимали меня, как из чрева матери, из темноты, казалось, беспробудного детства, которое создавало волны музыки слов. Казалось, вот—вот сменится панорама действия: придут горы и море, покинутое со слезами отчаяния, так как не тянула к себе мусорная возня города с пыльными муравейниками в песочнице. Влекла волна, и я не знала, что это была волна музыки внутри слов, то цепляние за слух, благодаря которому люди реагируют или нет на импульс, откуда идет волна. Из открывания губ или крышки пианино, из падения внезапного тонкого резного стекла, в которое, по неосторожности, превращался не последний бабушкин стакан для гостей, из топонимики шагов мамы в прихожей, когда она возвращалась с работы, а моя ангина стискивала горло новогодними оханьями невидимого деда Мороза. Но самыми реально различимыми были звуки боли при глотании горячего молока с кружком сливочного масла, доверчиво плавающего на поверхности кружки, которую терпеливо держали мама или папа у моего телячьего распаренного молочными парами лица. Конец ангины всегда был связан с возвращением в класс не всегда доброжелательной публики, как мне говорила учительница музыки, – это твои будущие зрители, они требуют к себе внимания от тебя. Ублажи их собой, сыграй падающий снег, море или дождь, но будь в момент их присутствия рядом только с ними. Неважно, что случилось накануне, – главное – сейчас и в эту минуту вы дышите одним воздухом,

и вы – на острове музыки и слов уплываете далеко в океан счастья…

Личное придет позже, оно одухотворит рядом всё вокруг, оно встанет на цыпочки, как мама в прихожей, уходя, и оставляя меня на руках у бабушки или папы, или чуда.

…И когда я стану тоненькой ниточкой, ты ловко скрутишь меня на указательный палец, и я стану кольцом на твоем пальце…

Ловко и без особых усилий он овладел сознанием юной особы, ему позволено было всё, особенно, чего нельзя, и всё назло родителям, нагло воюющим за моё счастье со мной же самой.

Зимы сменялись веснами, а родители боролись и теряли меня каждый день, надеясь на свою победу.

Как можно надеяться, воюя, ведь если ты вынуждена воевать, значит, не дается тебе победа сама, и ты ее отнимаешь силой?

Значит, не разумом ты берёшь, и то, чего добиваешься, ты еще не достойна. А позже придет заслуженное, но ты его не узнаешь, потому что глаза твои нальются свинцом победных лавров раньше, чем ты ощутишь добытую тобой победу.

Ты будешь спать, а она будет владеть тобой, твоя победа. И ты станешь счастлива, когда ее оковы падут в борьбе твоей за свою свободу от всего и всех.

И тогда пройдет последний дождь в твоей жизни, а когда вдруг с неба станут падать мелкие капли, то это будет снисхождение до тебя солнечных капель, охлажденных, чтобы не обжечь твою кожу, по которой скользят сейчас его губы.

Ключевая вода бежит по плечам и спине, стекает по лбу и губам, когда на мгновение они отрываются от поверхности желаемых прикосновений.

Смешно, как сейчас, может быть, родители строят иллюзии моего счастья, а я уже счастлива!.. Они думают, что счастье в накопительстве барахла, холодильников, тумб, ходят в банк откладывать «яйца Фаберже» – да, я так называю каждое их вкладывание от зарплаты на мое будущее. Смешно!..

До этого момента я не понимала, для чего люди предпринимают попытки самоидентификации, отчего они готовы на муки ради младенца, как две капли похожего на них самих. Люди же не кошки, веснами вопящие от страсти, а понимать голос крови способен не каждый человек. Вот, кабинетный ученый слышит иначе юноши—романтика, он видит момент, а не жизнь. А любовь требует самой жизни, всей, без остатка. Это же не кило мороженого. И человек в любви – всегда потребитель, даже когда он произвел потомство, он потребляет энергию счастья.

Велика гора любви и страсти, и мы поднимаемся по ней вместе неотступно вверх: нацепляются кольца детской пирамидки, пищит глупая уточка своим бочком с дыркой, и где—то в воде плещется градусник для измерения температуры этой воды, чтоб не обжечь младенца. Он будет, он обязательно здоровая девочка или крепкий мальчик, достойные обожания.

И когда вы узнаете об их существовании, на вас хлынут великодушие и восторг. И весь мир окажется у ваших ног. Тот, кто был бездушен, внезапно проявит эмоции в виде маленьких невесомых для вас знаков внимания. Странно тяжело бывает неудовлетворенным жизнью людям оказать свое расположение на субъектов, владеющих предметом их мечтаний.

– Ниточка – ниточка, не рвись!..

Ниточка мечтаний связывает сейчас тебя с миром, и то, что иллюзорно, становится значимым, будто разглядываешь через лупу себя изнутри души.

И когда пепел иллюзий остынет на ваших плечах, когда опавшие с деревьев яблоки надо будет срочно убирать, чтобы их не тронула тьма, вы ринетесь в бой за сладкий сок этих яблок, чуть с кислинкой, но все же – сладкий. А как они будут волшебно падать! Их движение, согласно закону притяжения, грациозно, и напоминает игру на клавишных: сверху и с прицелом вниз для мгновенного извлечения звука.

Яблоки будут лежать ровной горой на кровати вместо вас. Тогда придет мысль сказать родителям, что вам негде спать, потому что урожай яблок занял ваше место в садовом домике. Вот тогда и понадобятся «яйца Фаберже», над которыми вы смеялись. Шутка ли: спать стоя и охранять яблочный сон урожая!

На подоконниках сидя, спать неудобно, но если яблоки убрать, то на полу от холода они просто погибнут: покроются синяками и трупными пятнами, как мертвые люди.

Осенняя прохлада идет неотступно. Смотри внимательно на движение облаков в его глазах: не уплывают ли они в точку возврата памяти. Этого не должно случиться, но на всякий случай, это средство от остуды, бабки ёжки, в отношениях. Яблоки, конечно, поддержат своей алостью и свежестью ваше чувство, как святые. Помнишь, дедушка был рад собирать урожай вместе с тобой, вы вместе складывали такие же яблоки пятнадцать лет назад, и он готов был целовать каждое яблоко, как бабушку. Но бабушка сильно тосковала по своему сыну, который уехал работать на Север, и умерла от этой тоски. Ты скажи своему сыну, когда он родится, чтобы не покидал тебя.

Облака уплыли в его глазах и сменились выражением ненадобности речи.

Он ушел бы, если бы не эти яблоки. Нить чувства плетется от них, вы же вместе их ждали, эти яблоки, видели, как наливаются их румяные бока, называли их именами детей из будущего. И теперь поднося яблоко к губам, загадай желание, и попроси, чтобы твой принц загадал желание тоже, иначе он лишится королевства твоей любви. А зачем тебе принц, лишенный королевства! И теперь юмор будет держать полог света над вами. Шути и властвуй, радуйся жизни и миру!

Для исполнения действа потребуются куклы, или другие игрушки времени, – друзья, которые может быть даже вовсе не окажутся такими людьми, с которым можно идти по жизни всегда; не исключено, что вы станете недругами, когда наступит вираж судьбы, а круги жизненного пути окажутся нарезанными поперек ствола плашками, и вы вернетесь к какому—то однозначному решению, – его потребует мойра со счетами в руках, и счетами, которые надо будет свести: не умножить и не вычесть.

Олеся нечасто праздновала свой День рождения, но этот день стал особенным. Двадцать пять лет, застольно—пиршественный август, друзья в городе, пригласила интересную семью, своего давнего кавалера Антона, намечающегося в мечтах супруга Георгия и очень красивого человека, о котором только в мечтах – и то не совсем, грезилось. Его звали Игорь. Интересная семья приехала в их город из Арабских Эмиратов: мама, дочка и ее муж, художник. Они рассказывали о своей стране, показывали принесенные фотографии, необычайно интересная беседа за праздничным столом была похожа на телевизионную передачу с множеством интересных открытий. Давний друг был польщен таким знакомством с людьми, которых он в жизни никогда не увидел бы. Намечающийся муж чувствовал себя превосходно, распаковал свой интеллект и угощал всех гостей рассказами о Франции, сопоставляя Арабскую и Европейскую культуру и политику, нравы людей, их основные черты отличия и сходства в поведении.

– Спасибо, что пригласила меня, Олеся, – был шепот на ухо от Георгия, мастера ухаживаний. – С такими людьми в непринужденной обстановке нигде невозможно было бы встретиться.

Сам художник не пришел, так как недостаточно хорошо знал русский язык, а общаться с профессорами на том уровне, какой требовался Олесе, он не мог, – прислал русскую жену и ее маму. Они владели в полной мере информацией о стране, в которой он родился и вырос, куда увез из России русскую невесту просить благословения у своих родителей и познакомить со своей многочисленной семьей.

Всем было понятно, что вечер удался, шёл оживленный разговор, давний друг был счастлив такому общению, когда можно было задействовать в полной мере свой интеллект, а не пребывать в полудреме до возвращения домой и привычного полного погружении в науку и отрешения от бегущей на всех парах жизни. Сердцу Олеси Антон был привычен, они дружили с ее тринадцати лет, вместе ездили за ягодами, растили ежиков в лесу и собирали гербарий, всё милое и детское в Олесе берёг Антон. Он стал вторым я Олеси, девушка в своих мыслях предполагала мысли Антона и его речь, как бы сказал он, если узнал бы ее вопрос к жизни. Большинство личного времени Антон посвящал науке, учился с особым пристрастием, и вместе они посещали музыкальный клуб и философское объединение для студентов и преподавателей. Но ведь нужен был еще и муж, а знаток Франции, Георгий, часто уезжал проводить свои лекции в страну, куда маловероятно поехала бы жить Олеся, даже на время работы мужа, так как оставить родителей одних было бы преступлением: поздний и единственный ребенок в семье был обожаем, и расставание приравнивалось к смерти. Общались, когда Георгий вел лекции в России, и надо было Олесе уже определяться с выбором, чтобы завести свою семью и ребенка.

Олесе очень понравился Игорь, с первого взгляда: его осанка, атлетическая фигура, выражение мужественности на красивом лице. А главное, его манера непринужденно держаться и четко выражать свои мысли, независимо от обстановки и темы разговора. Так ведут себя хорошо обеспеченные люди, финансовая свобода дает им уверенность и беспечное отношение к жизни. До знакомства с Игорем в музыкальном клубе у нее уже начались отношения со знатоком Франции, – Георгием. Он преподавал в другой стране, писал книгу, зарабатывал свои профессорские плюсы к карьере, но Олеся не сразу рассмотрела калейдоскоп его жизни: Георгию было достаточно взгляда на Олесю, и он мог держать его в памяти, и уезжать с этой памятью на край света, и возвращаться на прежнее место, где привычная атмосфера и стабильные отношения без подвижек, словно вода в Конго. Ему некогда было обзаводиться семьей, Олесе же нужен был не просто муж, а помощник в ее интересах, который будет помогать растить будущего ребенка, и не будет уезжать от нее в другую страну работать. И тогда Олеся попросила их общего знакомого – аранжировщика музыки – поближе познакомить ее с Игорем, чтобы необязательные, как ей тогда казалось, отношения с Георгием отошли на второй план, и обрести надежду на замужество с другим человеком и стабильную жизнь. День рождения в тот год пришелся очень кстати, обычно лето бывало скучным. Но как всегда в воздухе носилось крыло счастья, оно манило и завораживало своим шутливым щекотанием, вызывая на дуэль спокойствие и бесшабашный взлёт мечты.

– Ты зачем постригся? – шепнула Олеся Игорю между репликами друзьям.

Для Игоря ее внимание означало возможное начало сближения, не просто реплику, и он оказался прав в своих размышлениях. Игорь удивленно взглянул на Олесю и заволновался, глядя на нее. В общении Олеся расцветала: загорались глаза, улыбка порхала мотыльками в цветах мужских ароматов.

– У тебя позавчера в клубе волосы были до плеч, и так хорошо лежали, а сегодня…, – Игорь услышал нотку некоторого разочарования в словах Олеси.

– Зато сейчас мои волосы стоят! – быстро выпалил Игорь, будто подбросил своей шуткой дров в разгорающийся огонь ее души, и краем уха расслышанный вопрос друзей получил неразборчивый ответ. В рассеянном состоянии Игорь проронил неуместно скоропалительно нечто расплывчатое, упустив нить беседы с друзьями Олеси.

«Волосы стоят – это хороший признак и хороший ответ!», – подумала в тот момент Олеся. Многозначительность этого ответа она познала вечером, когда разошлись по своим научным квартирам и уютным гнездышкам друзья, и потерявшие самообладание двое людей, потерявших эмоциональное равновесие, отдались порыву их общего бушующего океана. Так случилось, и казалось, будто реальность приобрела черты фантастики. Но для той волшебной ночи нужно было сыграть ранний отъезд Игоря, и чтобы друзья поверили в это, а непопадания в тему беседы уже становились многозначительными. Хотя наверняка у кого—то в мыслях мелькнула мышка догадки о намечающихся отношениях в судьбе хозяйки праздника и ее рассеянного собеседника, примостившегося рядом.

Друзья сделали вид, что не заметили заминки, ничего не заметили, хотя щеки Олеси пылали, и сердце убегало, как вскипевшее молоко на плите. Игорь тоже был сильно взволнован, ему хотелось прямо сейчас взять на руки Олесю и унести подальше от стола, обвивая поцелуями ее руки, шею и плечи.

Знаток Франции, Георгий, будто спохватившись об оставленной, как ему казалось, на время, Олесе, пересел к ней поближе, и пытался продолжать беседу, находясь рядом с любимой девушкой, которая в его отсутствие в стране просто выгорала изнутри, мечтая о семейном очаге и бурной любви. По правую сторону от девушки был теперь Георгий, слева – Игорь. Сердце Олеси забилось чаще, будто ее поймали с поличным. Две мечты: Игорь и Георгий. Пока горят глаза, пылает сердце, волнуют летние птичьи трели и беспокоят вешним днем новые листья, клейкие, как меткое прозвище, будто стрела мысли о новом и тайном, о заветном чувстве любовного поиска, нельзя терять ни одного мгновения любви!

Подруга из музыкальной школы сказала бы: «Надо срочно выбрать одного и ехать в загс!» А сама она вышла замуж за итальянца и живет в портовом городе, кормит кошек и развешивает объявления о пропавших «малышах», котятах, заблудившихся на улочках Ливорно. Но такой монтаж провоцирует на такой же скорый разбег субъектов в разные стороны. Олесе уже стало не до шуток. Как быть с Георгием, если сильно понравился Игорь, и интерес не гаснет? Олесе требовалось внимание всегда, не только в свободное от работы время, Георгий же в отъезде по полгода, приезжает на месяц—два, и снова в путь. Полгода в России, потом на месяц во Францию, через месяц приехал и объявил, что уедет на восемь месяцев. Комментарии излишни.

Выручил Антон. Он знал Олесю, как свою душу, но не ожидал, что именно сейчас ему снова придется устраивать судьбу своего милого зайчонка, ласточки и ежика, Олеси, ставшей почти младшей сестренкой за время их дружбы и становления характера.

– Куда ты испарился, Георгий, я один с двумя такими продвинутыми дамами не перетяну канат! – пошутил Антон, чтобы дать Олесе и Игорю придти к общему знаменателю. Мне задали вопрос, на который можешь ответить только ты или Олеся, – были слова Антона, которые стали роковыми для парочки. Так Антон вручил Олесю в руки красивому незнакомцу, он любил ее как ребенка, вынянченного им в суровых зимах взросления.

Для Антона последовала галерея взглядов: разгневанный взгляд Олеси на Георгия и сразу же умиленный взгляд на Игоря. Антон всё понял мгновенно. Увлеченный интеллектуальной игрой, раз его так звали в беседу, Георгий вернулся на свое место между двумя дамами, напротив которых располагался Антон, и радостно продолжил диалог.

Олеся облегченно вздохнула, и тут же услышала затаенный шепот Игоря:

– Я несколько потрясен, Олеся. Эдвард сказал, что меня ожидает сюрприз, это ведь ты устроила эту встречу? И у тебя правда День рождения сегодня? но… ты!.. Такая обворожительная, в домашней обстановке и с такими друзьями! Они же профессора, а я… Я не ожидал интереса от тебя. Я просто владелец клуба и всего – то, вместе с Эдвардом.

– Но они мне не мужья! – снова шепнула с многозначительной интонацией Олеся.

– Так… Мир приобретает иные черты.

Да, всё произошло здесь же: горячка любви и отплытие двух любимых лодок, плашки, грубо нарубленные, без спилов времени. Олеся в конце вечера проводила до двери Антона, Георгия и двух милых дам, польщенных интересом к ним, их жизни не в России, из которой они много лет назад уехали.

За столом произошли еще две многозначительные паузы, приправленные, как лучший греческий салат, обворожительными улыбками Олеси, так что и дамы начали подозревать в разгорающемся пламени любви двух голубков, Олесю и Игоря, премило расположившихся рядом, но явно витающих в таких высоких облаках, где сами бывали до замужества.

Любовь притягательна и ощутима извне, ее пламя прожигает бетонные стены и делает податливыми даже каменные сердца. Любовь в мирное время, подаренное людям их предками, защищавшими страну от фашистских захватчиков, – это крылья людей.

Один волшебный миг пролетали птицы мимо окна. Один волшебный миг эти птицы соединяли пространство на «до» и «после». Один волшебный миг таяло мороженое в фужерах, посыпанное измельченными орехами и шоколадной стружкой.

Люди не измельчаются в познании.

– Тает море океанских страстей!..

– Разве не холодное море тает?

– И теплое море тает, если душа велит!

– У моря есть душа?

– У всего есть душа, Олеся!

В эту августовскую ночь, по—царски проведенную вместе, Олеся и Игорь познали пламя звезд и холод иллюзий. Волшебный миг, дарованный судьбам этих двух людей. Не доступная истуканам, любовь поджидает в простом дуновении теплого ветерка, пробежавшего по глазам, в прозрачности лепестков цветущих яблонь, в мягком детском платьице куклы, сшитом бабушкой, в аромате вареников, испеченных мамой, даже в теплых ключах, которые дал дед или отец прямо в твои руки. Да мало ли укрытий и тайных приютов любви! Главное беречь их в душе и помнить.

…И я представила, что заслышав весть обо мне, он рванул на улицу в снег, и хлад снега быстро падал на его волосы, ресницы, губы и щеки, плечи, спину и грудь. Особенно волновала меня его грудь, белая рубашка, тонкая ткань которой легко пропускала холодный воздух. А горячее сердце отскакивало от снега и неслось вслед за моим дыханием по длинной—предлинной улице с горящими неоновым светом витринами, новогодними гирляндами и фонарями, под которыми целовались наши тени много лет назад. На эту грудь я ставила банки, – так лечили кашель бабушки. Я не была его бабушкой, – только лишь возлюбленной или феей его уходящей юности. Но я слышала слабый и веселый голос его совсем старенькой бабушки, умиляющейся над причудами единственного любимого внука, голос, ласкающий непоседу – мальчика, провинившегося, и сразу же получающего прощение ее пылающего любовью к человеческому сокровищу преданной души, сердца любящей бабушки. Я люблю его еще больше, оттого что слышала голос его бабушки, этот умиленный моментом звонка внуку голос надежды на озарение умом и совестью. Бабушка сообщала, что накопила ему «денежков»… Сколько мешков? – В рифму мелькнула шутка, – и с этой шуткой в сердце я, покоренная силой мужчины, о котором идет речь, и который стоит теперь под снегом, услышав обо мне весть, о том, что, может, я сейчас на Покровке, и он меня увидит сквозь стекло в кафе, пьющую кофе с пирожком. Он – Игорь. Он не долго стоял, рванувшись сквозь рваную темноту из его кафе, где знакомые люди любили его, где друзья пели дифирамбы его пылкой душе, зажаренной, словно летающие птицы в Хорватии над Адриатическим морем, для подачи на стол богатому клиенту. Зажаренной страстью душе, испепеленной любовью и страстью одновременно. Длинный шарф ниспадал на снежное покрывало, такое пушистое, не примятое ногами пьяных, не сдунутое ветром, которого не было. Был только белейший пух ангелов света над нашими головами, потому что мы всегда вместе, даже тогда, когда он стоит один под снегом и пылает прошлой любовью, такой сильной, что прожигает рубаху, и весь этот снежный карнавал летящих ангельских перьев тает и прорастает пальмами и ручьями сока кокосовых пальм…

Жалко, что уходит время, оно драгоценно. Жалко, что он так стоял и ждал меня почти двадцать лет. Пятнадцать – какая разница!.. Он же не приехал, не нашел меня такую, какая я есть, не увлек за собой в свое пространство с бабушкой, мамой, попугаями и вечно целующими всех подряд музыкантами. Он не знал о Тимошке и не думал о нём, нашем сыне, потерянном во времени под секирами черных ангелов смерти. Он не плакал над мыслью об ушедшем сыне. Тимошка теперь только смеется, – ему смешно, как папа потерял маму в накуренном кафе, в витринах супермаркетов с голыми головами без глаз и губ, в любезностях с дивами на сцене, плахе.

Потерянная голова – не сгоревшее сердце, но сердце не привело его ко мне. Игорь крепко спал душой, автоматически считая барашков его судьбы, на облаке, отогнанном от моего облака дыханием ветки мая, посылающем в мир весть о новой любви.

Река, а в моих мечтах – море, зализывало рану сердца, закапывало песком и илом якорь вместе с сердцем. И так, закопанное, сердце не мешало, а откопать его не мог никто уже, – не было же рядом ни меня, ни Тимошки.

Бабушка Игоря связала два костюмчика нашему ребенку и умерла. В одну нитку, тонкие два красивых костюмчика, от всего сердца. Рядом Парки наточив ножницы о ветер и камни, которые мы собрали, стучали лезвиями ножниц, попав на нитку от клубка бабушкиного вязания. Голос ее в телефонной трубке замолк и растворился в творожных облаках лета, над лугом с белыми и синими цветами, красивыми, как ее глаза, глаза уходящего человека смотрящего в себя, а видящего всё вокруг на десятилетия вперед.

Тимошка умирал внутри меня от горя и яда, вошедшего в мою кровь по неосторожности: на работе, в офисе, морили тараканов, набросали везде по ящикам и столам круглых ядовитых таблеток, и в ящик моего редакционного стола вложили такую таблетку. Ящик той новомодной мебели не открывался до конца, и невозможно было увидеть эту таблетку, липучкой приклеенную к боковой части ящика тумбочки изнутри. Этой ядовитой таблетки ежедневно касалась катушка с тонкими нитями для очищения межзубного пространства. Нити были влажными от прикосновения к деснам и зубам во рту. Я не знала, что заботясь о своих зубах, я убиваю своего ребенка, который был тогда эмбрионом.