Вампиры. Тени прошлого

– Наваждение, – пробормотал Герман, пугливо оглядываясь.

Все ощутили зловещую тишину. Все словно сжались, шарахнувшись от сторожки.

Выбитую дверь поставили на место, и молча, один за другим, покинули сад.

В людской снова возобновился шум.

Обсуждали, куда мог исчезнуть старик. Предположений и догадок было множество.

Многие заметили, что комната в сторожке выглядела нежилой. Стол и стулья были покрыты толстым слоем пыли, а кровать – не заправлена. Где же жил американец, и как, и куда он мог исчезнуть?

И снова слово «наваждение» пронеслось через толпу. Чем больше говорили, запивая горло вином и пивом, тем более запутанным становился вопрос. И вскоре слово «оборотень» начало передаваться из уст в уста.

Прошла неделя.

Фрэд почти безвыходно находился в склепе, часто даже в часы обеда не выходил оттуда.

Смертность как в замке, так и в окрестностях прекратилась.

Дверь сторожки стояла по-прежнему прислоненной, – видимо, жилец ее назад не явился.

Из города поступило какое-то заявление, и отец твой должен был, хочешь не хочешь, уехать туда на несколько дней.

На другой день его отъезда снова разразилась беда.

После обеда кучер прилег на солнышке отдохнуть и приказал конюху Герману напоить и почистить лошадей.

К обеду конюх не пришел в людскую, на это не обратили внимания. К концу обеда одна из служанок сказала, что, проходя мимо конюшен, слышала топот и ржание лошадей.

– Чего он там балует, черт, – проворчал кучер и пошел в конюшню.

Вскоре оттуда раздался его крик: «Помогите, помогите!» Слуги бросились.

Во втором стойле, с краю, стоял кучер с бичом в руках, а в ногах его ничком лежал Герман.

Кучер рассказал, что, зайдя в конюшню, он увидел, что Герман развалился на куче соломы и спит.

– Ну, я его и вдарил, а он упал мне в ноги да, кажется, мертвый!

Германа вынесли.

С приходом людей лошади успокоились, только та, в стойле которой нашли покойника, дрожала всеми членами, точно от сильного испуга.

Позвали меня. Я тотчас отворотил ворот рубашки и осмотрел шею. Красные свежие ранки были налицо!

Что Герман мертв, я был уверен; но ради прислуги проделал все способы отваживания. Затем приказал раздеть и внимательно осмотрел труп.

Ничего. Здоровые формы Геркулеса! Так как никто не заявлял претензии – я сделал вскрытие трупа. Прежние мои наблюдения подтвердились: крови у здоровенного Геркулеса было очень мало.

Не успел я покончить возню с мертвецом, как из деревни пришла весть, что и там опять неблагополучно.

Умерла девочка, пасшая стадо гусей. Мать принесла ей обедать и нашла ее лежащей под кустом уже без признаков жизни.

Тут в определении смерти не сомневались, так как мать ясно видела на груди ребенка зеленую змею. При криках матери гадина быстро исчезла в кустах.

Все-таки я пошел взглянуть на покойницу под благовидным предлогом – помочь семье деньгами.

Покойница, уже убранная, лежала на столе. Выслав мать, я быстро откинул шейную косынку и приподнял голову. Зловещие ранки были на шее!

Ужас холодной дрожью прошел по моей спине… Не схожу ли я с ума?! Или это и впрямь наваждение!

Всю ночь я проходил из угла в угол. Сон и аппетит меня оставили. При звуке шагов или голосов я ждал известия о новой беде…

И она не замедлила.

Умер мальчишка-поваренок. Его послали в сад за яблоками, да назад не дождались…

Опять я проделал с трупом все, что полагалось, проделал, как манекен, видя только одни ранки на шее.

Наконец вернулся граф. Ему рассказали о случившемся; он, к моему удивлению, отнесся ко всему совершенно холодно и безразлично.

Тогда я осторожно ему рассказал мои наблюдения о роковых ранках на шее покойников. Он только ответил:

– А, так же, как у покойницы жены, – и ушел на свое дежурство в склеп.

Я опять остался один перед ужасной загадкой.

Вероятно, я недолго бы выдержал, но, на мое счастье, вернулся Петро: хотя ранее и предполагалось, что он останется в Нюрнберге.

За недолгое время отсутствия он сильно постарел с виду, а еще больше переменился нравственно: из веселого и добродушного он стал угрюм и нелюдим.

В людской ему сообщили все наши злоключения и радостно прибавили, что американец исчез и что он был совсем и не американец, а оборотень.

Один говорил, что видел собственными глазами, как старик исчез перед дверью склепа, а двери и не открывались.

Другой тоже собственными глазами видел, как американец, как летучая мышь, полз по отвесной скале, а третий уверял, что на его глазах на месте американца сидела черная кошка.

Были такие, что видели дракона. Только тут возник спор.

По мнению одних, у дракона хвост, по мнению других – большие уши; кто говорил, что это змея, кто – что это птица. И после многих споров и криков решили:

– Дракон, так дракон и есть!..

Петро обозвал всех дураками, ушел в свою комнату.

На другое утро Петро долго разговаривал с графом, о чем – никто не знает. Только после разговора он вышел из кабинета, кликнул двух рабочих и именем графа приказал разбирать сторожку американца. Люди повиновались неохотно.

Сняли крышу и начали разбирать стены. При ярком дневном свете еще яснее выступило, что сторожка была необитаема.

Скоро от сторожки остались небольшая печь и труба.

Доски и бревна, достаточно еще крепкие, Петро распорядился пилить на дрова и укладывать на телеги.

Печь и трубу он приказал каменщику ломать, не жалея кирпича. Когда повалили трубы, мы с твоим отцом стояли в дверях склепа.

Из трубы вылетела большая черная летучая мышь и метнулась к нам. Я замахнулся палкой, тогда она, круто повернув, исчезла за стеной замка.

– Ишь, паскуда, гнездо завела, – проворчал каменщик.

Теперь мне стало ясно, откуда взялась черная летучая мышь на груди твоей матери в день ее смерти. Всем известно, что летучие мыши любят садиться на белое; вот ее и привлекло белое платье покойницы.

А что мышь была черная, а не серая, как обыкновенно, и что бросилась мне тогда же в глаза, объяснялось теперь тем, что она пачкалась о сажу в трубе.

Телеги с дровами Петро отправил в церковный двор для отопления церкви как дар от графа. Кирпич вывезли далеко в поле.

Площадку Петро сам вычистил и сровнял, ходя как-то по кругу и все что-то шепча.

На другой день из деревни привезли большой крест, сделанный из осины, конец его был заострен колом.

Крест вколотили посредине площадки. Петро кругом старательно разбил цветник, но, к удивлению и смеху слуг, засадил его чесноком.

На мой вопрос, что все это значит, граф махнул рукой и сказал:

– Оставьте его.

В один из следующих дней граф, спускаясь по лестнице, оступился и зашиб ногу. Повреждение было пустячное, но постоянное сидение в затхлом, сыром склепе и неправильное питание заставили уложить его в постель на несколько дней.

В тот же день, после обеда, когда я читал ему газеты, прибежал посыльный мальчик и просил меня спуститься вниз.

Сдав больного на руки Пепе, я спустился в сад. Там был полный переполох!

Подняли без памяти садовника Павла. Он тихо и жалобно стонал, и казалось, вот-вот замолкнет навеки.

Я приказал перенести его в мою аптеку. Все слуги, кроме моего помощника, были удалены. Смотрю, роковые ранки еще сочатся свежей кровью! Тут для оживления умирающего, хотя бы на час, я решил употребить такие средства, какие обыкновенно не дозволены ни наукой, ни законом. Я хотел во что бы то ни стало приподнять завесу тайны.

Влив в рот больного сильное возбуждающее средство, я посадил его, прислонив к подушкам. Наконец он открыл глаза. При первых же проблесках сознания я начал его расспрашивать.

Вначале невнятно, а потом все яснее и последовательнее он сообщил мне следующее.

По раз заведённому обычаю, после обеда все рабочие имеют час отдыха.

Он лег под акацию, спать ему не хотелось, и он стал смотреть на облака, вспоминая свою деревню. Ему показалось, что одно облако, легкое и белое, закрыло ему солнце. Повеяло приятным холодком… смотрит, а это не облако уже, а женщина в белом платье, точь-в-точь умершая графиня! И волосы распущены, и цветы на голове.

Парень хотел вскочить. Но она сделала знак рукою не шевелиться, и сама к нему наклонилась, да так близко, близко, стала на колени возле, одну руку положила на голову, а другую на шею… «И так-то мне стало чудно, хорошо! – улыбнулся больной. – Руки-то маленькие да холодненькие! А сама так и смотрит прямо в глаза… глазищи-то, что твое озеро – пучина без дна… Потом стало тяжело. Шея заболела, а глаз открыть не могу, – рассказывал больной, – потом все завертелось и куда-то поплыло. Только слышу голос старшего: «Павел, Павел». Хочу проснуться и не могу, – продолжал Павел. – На груди, что доска гробовая, давит, не вздохнуть! – и опять слышу: «Рассчитаю, лентяи!» Тут я уже открыл глаза. А графиня-то тут надо мной, только не такая добрая и ласковая, как бывало, а злая, глаза, что уголья, губы красные. Смотрит, глаз не спускает, а сама все пятится, пятится и… исчезла… а… Голос его все слабел, выражения путались, и тут он снова упал в обморок.

Употребить второй раз наркотик я не решился, да и зачем, я узнал достаточно.

Сдав больного помощнику, я поспешил в сад, к обрыву: мне нужен был воздух и простор…

Немного погодя, туда же пришел Петро.

Помолчали.

– Это не иначе как опять «его» дело! – сказал Петро как бы в пространство.

– Кого «его», о ком ты говоришь? – обрадовался я, чувствуя в Петро себе помощника.

– Известно, об этом дьяволе, об американце.

– Слушай, Петро, дело нешуточное, расскажи, что думаешь?

– Ага, небось сами тоже думаете… а ранки-то у Павла на шее есть? – спросил он меня.

– Есть.

– Ладно, расскажу, слушайте. Как приехал американец в первый-то раз да Нетти, бедняга, на него бросилась, начал Петро, – так и у меня сердце екнуло: «не быть добру», что это, с покойником приехал, а лба, прости Господи, не перекрестит, глаза все бегают, да и красные такие. И стал я за ним следить… и все что-то неладно. Ни он в церковь, ни он в капеллу. Не заглянет, значит. Живет в сторожке один, ни с кем не знается, а свету никогда там не бывает. Да и дым оттуда не идет: не топит, значит. Как будто и не ест ничего, а сам полнеет да краснеет. Что за оказия? А тут все смерти да смерти… доктора… Вот и вы тоже, мол, крови в покойниках мало. Тут мне и пришло на ум – оборотень он, по-нашему вурдалак. Это значит, который мертвец из могилы выходит да кровь у живых людей сосет. Принялся я следить пуще прежнего… – Петро замолчал.

– Ну и что же ты нашел?

– Да тут-то и беда, батюшка, доктор. Ничего больше-то не нашел, на месте, с поличным ни разу не поймал. Хитер был! А так всяких мелочей много, да что толку, сунься расскажи, не поверили бы, – горестно говорил Петро. – Одна графинюшка, покойница, смекала кое-что, недаром же она просила и потребовала, чтобы увезли Карло да подальше. Какое такое ученье в семь-то годков! – закончил он.

Снова молчание.

– Вернулся я, а графини уже и в живых нет! Может, и тут без «него» не обошлось? Вы, доктор, не уезжали, так как думаете?

Я предпочел промолчать.

– Знаю я от старух, – продолжал Петро, – что «он» не любит осинового кола и чесночного запаха. Колом можно его к земле прибить, не будет вставать и ходить. А чесночный запах, что ладан, гонит нечистую силу назад, в свое место. Говорят еще старухи, что каждый вурдалак имеет свое укромное место, где и должен каждый день полежать мертвецом, – это ему так от Бога положено, вроде как запрет. А остальное время он может прикинуться чем хочет, животным ли, птицей ли. На то он и оборотень, – ораторствовал Петро. – Сторожку я уничтожил, свез на дрова, в церковь; кол забил, чеснок скоро зацветет, а «он»… все озорничает… – печально окончил старик.

– Что делать? Привез дьявол из Америки старого графа да проклятое ожерелье, с которого и болезнь к нашей графинюшке прикинулась; нет ли тут закорюки? Как по-вашему, доктор? – Петро пытливо посмотрел на меня.

– Не знаю! – пожал я плечами.

– Вот что я надумал, – продолжал Петро. – На каменный гроб старого графа положу крест из омелы, говорят, это хорошо, да кругом навешу чесноку, а вот вы, от имени графа, скажите всем слугам, что склеп будет убирать один Петро, и ходить туда запрещено-де, а то озорники все поснимут, да и разговоров наделаешь. А надо все в тайне, чтобы «он» не догадался да не улизнул.

Я обещал.

Петро усиленно принялся за изготовление креста.

За те дни, пока он возился, на деревне умерло двое детей и у нас на горе мужик-поденщик.

Наконец все готово.

На утро в замке царила напряженная тишина. Оставшиеся слуги говорили мало и избегали лишних глаз. Петро не выходил из своей комнаты, оправляясь от перенесенного потрясения. Граф, всё ещё прикованный к постели, ничего не подозревал о происходящем.

Я же не мог ни есть, ни спать. Мысли метались, и я лихорадочно искал объяснения тому, что произошло. Что бы мы ни сделали, зло продолжало творить своё дело, будто бы насмехаясь над нашими жалкими попытками остановить его.

К вечеру я решился зайти к Петро. Старик сидел у окна, его глаза были устремлены вдаль, на сгущающиеся сумерки.

– Петро, ты что-то понял? – спросил я, чувствуя, что его молчание таит что-то важное.

Он повернул голову ко мне, и его взгляд показался мне совершенно другим – глубоким, каким-то пророческим.

– Оно сильнее нас, доктор, – пробормотал он, словно разговаривая с самим собой. – Графа тут больше не спасёшь, как и слуг…

– Но ведь есть способ! Ты же знаешь, что делать! Скажи мне!

Петро медленно поднялся и взял меня за руку:

– Единственный способ – уничтожить «его» укрытие раз и навсегда. Укрытие, где оно скрывается днём.

– Ты думаешь, мы знаем, где оно?

– Оно в склепе, доктор. Там, где началось всё это.

Слова Петра обрушились на меня, как гром. Если он прав, то склеп – не просто место для покоя мертвецов. Там зреет источник всей этой беды.

– Мы должны попытаться, – сказал я решительно.

Петро молча кивнул, но в его взгляде я увидел страх. Страх перед тем, что может случиться, если мы ошибёмся.

К вечеру Петро объявил, что не отойдет от двери склепа, пока не выследит «проклятого дьявола»…

Ночь прошла тихо. Даже утром и днем Петро отказался сойти со своего поста. Он взял у меня только кусочек хлеба. И день прошел хорошо.

Минули еще сутки. Что делать с добровольным сторожем? Он ест один хлеб и совсем не спит. Долго ли он выдержит?

Еще сутки.

Никакие уговоры, никакие доводы не помогают.

Я решился оставить упрямца еще на ночь, а утром подсыпать сонного порошка в вино и заставить его выпить.

Приготовив покрепче снотворное, я сидел у себя в комнате. Пробило два часа.

Вдруг в комнату, пошатываясь, входит Петро. Он иссиня-бледен, точно мертвен, волосы всклокочены, сам весь дрожит. Беспомощно опустившись на стул, он залился слезами.

Первых его слов разобрать было невозможно, до того стучали его зубы.

Наконец я уловил:

– Графинюшка… ужас… наша графинюшка ходит… мертвец…

– Успокойся, Петро, расскажи все по порядку, я и сам думаю, что виноват не американец, а графиня, – сказал я, стараясь казаться спокойным.

– Наша графинюшка, это ангел-то во плоти и вурдалак, вампир… – И он снова зарыдал.

Когда припадок прошёл, Петро, дрожа, начал говорить:

– И в эту ночь, как и прежде, сидел я на скамейке напротив входа в склеп. Глаз не спускал с двери, ключ у меня в кармане лежал. Ночь была лунная, светлая, всё видно, как днём.

Он замолчал, сглотнул, будто заново переживая случившееся.

– И вдруг смотрю: перед дверью стоит она… графиня. В белом платье, нарядная, локоны по плечам рассыпались, цветы в волосах да бриллианты сверкают. Точь-в-точь как наряжалась, когда на бал ехала…

– …Я забыл всё! – продолжал Петро, глаза его широко раскрылись. – Подумал, она живая… Бросился к ней и говорю: «Графинюшка, милая!»

Он замолчал на миг, потом продолжил:

– А она посмотрела ласково, тихо так говорит: «Петро, за что ты меня преследуешь?»

Петро сжал кулаки.

– Тут я понял… понял, что она мертва! Отскочил назад, а она за мной идёт. И говорит: «Оставь меня в покое, и я тебя не трону…» Голос у неё нежный, будто раньше…

Петро с трудом перевёл дыхание.

– А я ей: «Бог с вами, графиня! Вы же умерли… Вас похоронили!»

– А она мне в ответ: «Умерла… и всё-таки живу. Не мешай же мне». И рукой так… мягко отодвигает меня с дороги.

Петро судорожно обхватил голову руками и замолчал.

– Я хотел перекрестить её, – продолжал Петро, голос его дрожал. – А она как бросится! Схватила меня за плечи, сильная такая, словно не женщина, а мужик здоровенный. Глаза злые, лицо совсем чужое. Хотел вырваться – не могу, вот-вот повалит…

Он закрыл глаза, словно заново переживал ту страшную минуту.

– Мы всё пятились, пятились… и тут дошли до грядки с чесноком. Я запнулся, упал прямо к подножию креста. Она тоже повалилась. Думаю, всё, сейчас загрызёт меня… Но Бог помиловал!

Петро перекрестился и, на миг замолчав, добавил:

– Почуяла чеснок, соскочила, застонала так, что кровь в жилах застыла, и… исчезла.

Он уронил голову на руки.

– Долго я лежал там, не смел пошевелиться. А потом, с трудом поднявшись, к вам пришёл, доктор…

Я молчал, чувствуя, как по спине пробегает холод. Петро поднял на меня глаза, полные слёз.

– Что нам делать? Ведь графинюшку я колом не могу, доктор… Рука не поднимется! – прошептал он, и вновь разрыдался.

Мы сидели до утра, обсуждая, как быть. Надо было обезопасить замок и деревню, но и имя графини, ради Карло и старого графа, нельзя было запятнать перед народом.

Но едва мы начали обдумывать план, как пришёл посыльный.

– Доктор, сынишка кучера… умер… – сообщил он, с трудом выговаривая слова.

– Мальчику ведь всего десять… – прошептал Петро, сжав кулаки.

А затем, словно лавина, один за другим потянулись слуги, прося расчёта. Причина была у всех одна:

– У нас в замке нечисто.

Не было смысла уговаривать их остаться. Пришлось отпустить всех, кроме двух-трёх человек, которым некуда и не к кому было идти.

Понимая, что дальше скрывать происходящее невозможно, я решился посвятить в дело графа.

С большими предосторожностями и намёками, постепенно, я сообщил ему всё.

К моему удивлению, и на этот раз он остался почти спокоен. Он только задал один вопрос:

– Кто, кроме вас с Петро, знает об этом?

Узнав, что никто, он заметно облегчённо вздохнул.

Глядя на его реакцию, я понял: граф давно знал страшную тайну покойной. Возможно, именно поэтому он и проводил так много времени в склепе.

Сразу же по его приказу были проданы лошади, коровы и вся остальная живность, требующая ухода. Почти все комнаты замка заперли, а оставшихся слуг щедро отпустили с наградой.

Затем граф распорядился нанять поденщиков из города, чтобы подготовить новый склеп в скале, рассчитанный на два гроба.

Мы не решились приглашать священника. На восходе солнца, когда из деревни доносился чистый, тихий колокольный звон, мы сами перенесли гроб с графиней в новый склеп. С максимальными предосторожностями он был заделан в стену.

После этого граф взял с нас с Петро страшную клятву молчать обо всём случившемся. Взамен он щедро обеспечил нас.

Петро, как преданный слуга и друг, выпросил позволения остаться с графом в замке. Граф, немного поколебавшись, разрешил.

Какие планы граф строил относительно сына Карло, оставалось загадкой. Он редко упоминал его, а потом и смерть настигла графа внезапно, без предупреждения.

Мы с Петро похоронили его в новом склепе, в том самом месте, которое он заранее для себя приготовил. Покойный граф покоился рядом с гробом своей немертвой жены.

Женя тяжело захлопнул дневник, и, проводя ладонью по лицу, произнес с усталостью в голосе:

– На сегодня всё.

Вова, недовольно потирая шею, добавил:

– Хватит, хватит, столько страхов наслушались, а ночуем в таком месте…

Остальные молчали, обменявшись взглядами, полными тревоги. Пора было ложиться.

Часы показывали два ночи. Будильники были установлены на восемь, чтобы хоть немного поспать, хоть шесть часов. Но никто не чувствовал себя спокойным.

Тихо, в полумраке, они начали разворачивать свои спальные мешки, растягиваясь на холодном полу старого здания. Женя еще долго лежал, погруженный в мысли о том, что они только что прочитали. Образы, в которых переплелись реальность и вымысел, не покидали его сознания. Постепенно его мысли становились туманными, и, наконец, он уснул.

Глава 6

Женя проснулся от нежного прикосновения Кристины. Она склонилась над ним, её голубые глаза светились теплотой.

– Доброе утро, Евгеша, – прошептала она с лёгкой улыбкой. – Чай или кофе?

Прежде чем Женя успел ответить, его перебил голос Андрея, который уже суетился у импровизированного стола

– Кофе позже, сначала Ролтон с сосисонами! – провозгласил он, раскладывая порции. – А потом можно и кофем шлифануться.

– И ради этого я отказался от отдыха на море! – смеялся Вова, принимая свою порцию. – Бич-пакет вместо шведского стола.

– Море, выпивка, диско – это у нас раз, а то и два раза в год, – подхватила Наташа, улыбаясь. – А тут у нас настоящий мистический экстрим.

– Экстрим – это точно, – кивнул Женя, обводя взглядом компанию. – Но, как я спрашивал вчера перед сном, спрашиваю ещё раз: кто хочет назад в город?

Стефан откашлялся, поднимая руку.

– Женя, Мадалина хочет вернуться.

Все взгляды устремились на жену проводника. Она смущённо пожала плечами:

– Простите, но для меня мистики здесь уже слишком много.

– Я её отвезу, – продолжил Стефан. – Завтра вернусь и нагоню вас. Назад на квадроцикле, это позволит быстро добраться.

Женя кивнул:

– Не вопрос. Мы направляемся в Долину ведьм, к озеру у подножия скалы. В конце долины должен быть Охотничий дом. Или его руины. Там и заночуем.

Стефан улыбнулся, пожимая руку Жене:

– Отлично. Мне самому всё это с Карди кажется всё интереснее.

После завтрака компания быстро собралась.

Выйдя на улицу, компания остановилась на пороге. Их внимание привлекли глубокие царапины на деревянных дверях дома, будто оставленные огромной когтистой рукой. Женя нахмурился, медленно провёл пальцами по зазубренной поверхности.

– Что за черт? – пробормотал Вова, напряжённо всматриваясь в следы.

– Зверь? – предположила Кристина, но её голос звучал неуверенно.

– Или что-то другое, – добавил Саша, отбросив в сторону спичку, которой пытался измерить глубину царапин.

Стефан и Мадалина, попрощавшись, направились в обратный путь, чтобы попасть в город. Их фигуры быстро скрылись за поворотом дороги, оставляя остальных в лёгком напряжении от предстоящего пути.

– Надеюсь, они доберутся без проблем, – произнесла Полина, оглядываясь на дорогу.

– Куда они денутся, – хмуро добавил Андрей.

Около старой церкви друзья наткнулись на полуразрушенные надгробия – следы заброшенного деревенского кладбища. Земля здесь выглядела неровной, будто её не раз переворачивали.

– Посмотрите, где-то холмики могил, а где-то провалы, будто могилы откапывали, – заметила Наташа, глядя старые захоронения.

– Откапывали или откапывались… – произнес Вова, стараясь скрыть лёгкую дрожь в голосе.

– Да, – кивнул Женя, рассматривая следы на земле. – Если не вбивали осиновый кол в грудь, мёртвые возвращались…

Полина поёжилась, отступив назад:

– Ладно, хватит об этом. Лучше пойдём дальше.

Они осторожно пересекли кладбище, стараясь не задеть потрескавшиеся надгробия и выйдя из-за церкви, перед ними открылся вид, от которого захватило дух.

Впереди раскинулся небольшой лесок, за которым возвышалась скала. Её склоны терялись в лёгкой дымке.

На вершине темнел силуэт замка. Очертания его башен и стен сливались с небом, порой становясь почти невидимыми. Лишь мельчайшие детали позволяли понять, что это не природное образование, а рукотворное строение. Замок напоминал призрак, блеклую тень прошлого, едва уловимую, но неизменно настораживающую.

– Замок… – выдохнула Маша, пытаясь рассмотреть больше.

– Это он! – С восхищением сказал Женя. – Всё как в книге. Замок Карди…

Кристина прищурилась:

– Я не верила… Не верила что он существует.

Саша вытащил телефон и, набрав что-то на экране, сосредоточенно уставился в дисплей.

– Сигнал есть, – заявил он, с довольным видом. – Уже хорошо. Но знаете что? В Google картах эта местность просто отмечена как леса и горы. Ни церкви, ни руин, ни замка. Ничего тут нет.

– Как будто это место спряталось от всех, – задумчиво произнесла Полина, поглядывая на туман, который стелился вдоль деревьев, будто маскируя их присутствие.