Зеленая тетрадь, или Новый взгляд на творение человека

Ольга Дроздова

Зеленая тетрадь, или Новый взгляд на творение человека

Все, хватит. С меня довольно. С тех пор, как в моих руках оказалась эта злополучная тетрадь, не нахожу себе места, я вся на нервах. Ума не приложу, что с ней делать? Как всегда я оказалась «крайней». Самое интересное заключается в том, что я даже не знаю о чем в ней идет речь, что там написано, из-за чего я мучаюсь и страдаю. С начала я отнеслась к этому совершенно спокойно, тетрадь как тетрадь, лежит не кому не мешает. Засунула подальше на антресоли, прикрыла старым пледом, и постаралась забыть о ее существовании. Я рассуждала так, если ее содержание, как я догадывалась, очень сильно возмутило людей уважаемых, сведущих в вопросах богословия и теологии, закончивших духовные академии и имеющих научные степени, то, как мне, человеку посещающему храм Божий исключительно по праздникам, обремененному семейными заботами и работой, возможно, выступать в роли судьи по вопросам веры, о которой я имею, весьма, смутное и расплывчатое представление. В отличии от них, все мои знания ограничиваются прослушиванием курса «Закона Божия» в воскресной школе при нашем храме, расположенным не далеко от дома. Мы ходили в нее с моей старшей дочерью – Леркой. Помню молоденького батюшку, который долго и монотонно рассказывал о первых днях творения нашего мира детишкам, а мы взрослые, тихо сидели в уголке, зевали и думали о своих домашних хлопотах и не решенных служебных проблемах дожидаясь окончания занятий. Вот и все мои достижения на этом поприще. Нет, кое-что я, конечно, понимала и даже запомнила, но это же не делает меня специалистом в вопросах религиоведения и теологии. Да и то, это было так давно, что сегодня я вряд ли, смогу что-то вспомнить на эту тему. Полный бред. Ну и наследство мне досталось. Что делать, ума не приложу? Нужно ли предавать огласке то, что уже было раскритиковано лицами духовными и просвещенными? А вдруг это спровоцирует споры, размолвки, а то и «брожение» среди верующих мирян и других людей интересующихся этой тематикой, в наше и без того не простое время? Сейчас и так, у всех дел не в проворот. Свои проблемы и заботы: ипотеки, не выплаченные кредиты, житейские неурядицы, а здесь еще я со своей тетрадью. Нет не сейчас. Нужно просто подождать и отложить принятие решения на потом, когда все устаканиться. Может быть тогда ко мне в голову и прейдет здравая мысль… Так я постоянно успокаивала себя, и на какое то время, мне становилось легче. И снова, как в омут с головой, я погружалась в пучину многочисленных, и как мне казалось, не отложных дел и забот, которые никогда не заканчивались. Но каждый год, когда в день памяти деда, я оказывалась на знакомом, заросшим шиповником погосте, чувство невыполненного долга, перед отошедшим в вечность человеком, вновь невыносимой тяжестью наваливалось на меня, не давая спокойно работать, заниматься семьей и наслаждаться жизнью. Сколько раз я «брала себя в руки», давала клятвенные обещания, призывала на помощь ангела хранителя для решительного шага, но дело так и не двигалось с мертвой точки. Порой готовность избавиться от этой непосильной ноши казалась мне неколебимой. Один раз я даже полезла на антресоли и взяла в руки ненавистную мне тетрадь, что бы уничтожить ее не читая, но что-то екнуло в груди, я остановилась, вспомнила дорогой и незабвенный образ деда, опустилась на кресло, и обхватив голову руками, тихо заплакала. Проходил год за годом, и все повторялось заново. Обещания, слезы, бессонные ночи и бесконечные сомнения и самооправдания.

И вот вновь, в который уже раз, я стою в раздумье на старом сельском кладбище, на месте упокоения своего любимого дедушки. Воздух настолько прозрачен и чист, что у меня, городского жителя, с непривычки, начинает кружиться голова и перехватывать дыхание. Кажущиеся особенно яркими, после зимней серости, цветы, только что распустившиеся на соседних могилах, пестрым ковром окружают меня со всех сторон, и покачиваясь от легкого утреннего ветерка, издают райское благоуханье. Вдалеке слышатся мычание коров, и звонкий, как ружейный выстрел, хлопок пастушьего кнута, который эхом отдается за речкой, в старом сосновом бору. Солнце слепит глаза, и бесчисленными алмазными россыпями отражается в каплях утренней росы на молодом клеверном поле. Крупные, как грецкие орехи лохматые шмели, завели дружный хоровод и пытаясь оттолкнуть друг друга от самых красивых соцветий, кружатся и гудят как высоковольтные провода. Слышу знакомый звук, сердце не произвольно забилось быстрее. Это звук моего детства, песня жаворонка, которая первой встречала меня на знакомой остановке, после долгой и промозглой городской зимы. Ни кто из моих, не догадывался, что я, начиная с нового года, зачеркивала дни на маленьком календарике и с не терпением ждала момента, когда снова обниму, своих любимых дедулю и бабулю. Вокруг все как прежде. По-летнему теплая, ранняя весна, входит в свои права и пробуждает заждавшуюся природу.

Сегодня, под предлогом высадки цветов на могиле деда, я попросила мужа, отвезти на кладбище меня одну. Я специально выбрала будний день, чтобы было меньше посетителей. Мне нравится бывать здесь одной. Жизнь в многолюдном мегаполисе утомляет и изматывает. Требуется перезагрузка, хочется вырваться из нашего шумного, суетного, постоянно изменяющегося мира и оказаться в преддверии мира, до времени, нам незнакомого, загадочного, и поэтому еще более притягательного своими постоянством, тишиной и безмятежностью. В такие моменты на память приходят воспоминания из моего далекого, беззаботного детства.

Каждое лето меня, городского «тепличного» ребенка, отправляли к родителям моей мамы, которые жили в небольшом пригородном поселке, в своем доме. Я была очень подвижной и любопытной, до неприличия, девчонкой. Мое любопытство «зашкаливало», все от меня просто шарахались. «Блаженны ищущие правды, яко тии насытятся»,– прижимая меня любил повторять дед, когда я «доставала» его постоянными, наивными, а порой, далеко не детскими, вопросами, обо всем на свете. Счастливое было время. Невозможно забыть долгие походы в лес за грибами и ягодами, купание в лесном озере, с прозрачной как хрусталь ледяной водой, а самое памятное – знаменитую рыбалку, на которую, после долгих уговоров, мы отправлялись с любимым дедушкой. Перед глазами картина: я, после очередной поклевки, босая, подбегаю к главному рыбаку, и найдя в высокой траве скользкого, испачканного в песке золотистого карася, обеими руками прижимаю его к своей груди, и с чувством выполненного долга, уверенная в своей важности и незаменимости, торжественно опускаю трофей в заветное ведерко, где хранилась наша с дедом добыча. Улов домой, как правило, я несла сама, и как всегда получала от бабушки выговор, за свое мокрое, напрочь испачканное рыбьей чешуей платье, недавно подаренное мне на день рождения, моей мамой. А потом, наваристая уха с «дымком», посиделки у ночного костра и незабываемые рассказы о прошедших, былых временах и событиях из жизни моих предков, до «седьмого колена». Как же давно это было. Где ты сейчас мой милый, добрый дедушка? Нашел ли ты ту, утаенную от других правду, которую искал всю свою долгую жизнь? Ты прожил ее достойно, пред Богом и людьми, оставаясь порядочным, честным и милосердным человеком, каким и был всегда от самого своего рождения. Но одно дело суд человеческий, а другое суд Божий, приговор которого, все мы непременно узнаем в свое, отпущенное каждому из нас, время.

**********

В молодости дед учился в духовной семинарии в одном областном городе, на юге России. К учебе он относился всегда с большим усердием и ответственностью. Постоянное стремление к познанию истины всецело увлекало его. Он старался по-новому взглянуть на те вопросы, ответы на которые, казалось бы, всем были давным-давно известны, очевидны и закрыты для обсуждения. Попытки взглянуть на них иначе, встречали яростное сопротивление и неприятие со стороны знакомых и друзей. Но это его не останавливало. Проблемы мироздания, сотворения окружающего нас мира и человека, интересовали его с самого детства, привлекая своей загадочностью и таинственностью. Упорно продвигаясь к своей цели, он обращал внимание на то, что не все толкования Священного Писания, на эту тему, согласуются между собой, а порой, явно, противоречат друг другу. Кроме предметов, изучаемых в семинарии, он отдавал своему любимому занятию все свое свободное время. Часто его можно было видеть, часами просиживающим в читальном зале учебной библиотеки, где он усердно и углубленно штудировал библейские тексты, богословскую и святоотеческую литературу, другие письменные источники, постоянно что-то записывая в неприметную зеленую тетрадь, ни чем не выделяющуюся среди таких же тетрадей по другим учебным дисциплинам. В воскресные дни его часто можно было видеть увлеченно беседующим с пожилыми, умудренными многолетним духовным опытом монахами, старинного пригородного монастыря, куда он любил приезжать на церковные службы. Нравилось ему общаться с сельскими приходскими батюшками, которые, как правило, отличались бескорыстием, искренностью и простотой общения со своими прихожанами и гостями храма. Все эти многочисленные поездки не только не мешали, но были очень полезны для его учебы и тайного увлечения. Почти по всем специальным дисциплинам у него были самые высокие оценки. К поведению тоже нареканий никогда не было.

Однажды, после занятий в семинарии, он спешил на приходской праздник, к своему знакомому священнику, который попросил его петь на клиросе и быть чтецом на праздничной службе. Путь был не близкий и он, захватив новый подрясник и подарок для настоятеля храма, поспешил на автобус. Впопыхах он не заметил. как оставил тетрадь со своими записями на подоконнике у окна, напротив своей аудитории, в коридоре семинарии. Вспомнил он об этом только тогда, когда «разбитый» пригородный «Пазик», сквозь клубы пыли, завывая и подпрыгивая на кочках как старая телега, вез его по узкой проселочной дороге. Это с ним случилось впервые, но о том, чтобы вернуться назад, не могло быть и речи. Ход праздничной службы во многом зависел от него, к тому же подготовка к ней заняла всю предыдущую неделю. Он успокаивал себя тем, что уборщица баба Маша, с которой у него были почти родственные отношения, первой заметит тетрадь и завтра передаст ее ему, лично в руки. Так было не раз, когда она находила забытые студентами вещи. Ему вспомнились ее вкусные, домашние пирожки с капустой, и на сердце стало тепло и спокойно. Размышляя так, он повернулся к окну, за которым мелькали пирамидальные тополя, виноградники и бескрайние пшеничные поля, характерные для широт юга России. Автобус остановился. Он неспешно вышел, и стараясь не думать о происшедшем, двинулся в сторону храма, представляя себе, как сейчас он заберется на колокольню и праздничным трезвоном, созовет прихожан со всей округи на всеобщее торжество. Праздник прошел на славу. Всех охватила, почти пасхальная радость. На утро он первым был у дверей семинарии. Спешно поднявшись на второй этаж и не найдя тетради на вчерашнем месте, он почувствовал что-то неладное. И действительно, все вышло далеко не так, как он себе это представлял. Вчера, первым у подоконника оказалась не добрая хлебосольная баба Маша, а строгий ректор учебного заведения со своим заместителем. Он первым заметил забытую тетрадь и чтобы узнать, кто хозяин, открыл ее и неспешно стал перелистывать страницы. После обеда он был в хорошем расположении духа и хотел, было уже, отдать ее своему спутнику. Но на секунду замешкался и остановился. С каждой следующей страницей лицо его, до того благостное и умиротворенное, стало меняться. Сначала оно побледнело, затем побагровело и наконец застыло в изумленной гримасе. Не выдержав затянувшейся паузы, он с силой захлопнул тетрадь, и молча удалился в свой кабинет, оставив в недоумении своего «зама». О том, что потом началось можно только догадываться. На следующее утро была назначена общая линейка и внеочередное заседание ректората. Об этом случае было решено широко не распространяться, и не предавая огласке «замять» его в стенах учебного заведения. Все опасались, что о нем узнают в местной епархии, а это грозило всем большими неприятностями.

Началось внутреннее расследование. Ближе к обеду, дед был вызван к руководству семинарии, для серьезного и нелицеприятного разговора. Он подтвердил, что найденная тетрадь действительно принадлежит ему. Все этому очень удивились. Возмущенный ректор сказал, что не ожидал такого вольнодумства от одного из лучших студентов, и заявил, что мысли и выводы, изложенные в тетради, не только вредны для семинариста, но и вообще не допустимы в стенах духовного учреждения. С раздражением назвав его богословом-недоучкой впавшим в прелесть, ему было предложено порвать свои записи и больше никогда о них не вспоминать. Добродушный, всегда спокойный дед, хотел было оправдаться тем, что он никому и никогда их не показывал и не собирался этого делать впредь. У него и в мыслях не было выдавать свои соображения и выводы, за истину в последней инстанции, доказывая свою правоту принародно, да еще привлекать к этому других. В его планы не входило предавать огласке свои тайные, порой не совпадающие с мнением других, размышления и предположения по таким важным и сложным богословским вопросам. Он понимал, что они могли стать «камнем преткновения» для окружающих. Однако, ему, в категорической форме было предложено сделать это сейчас же, в противном случае на всегда покинуть стены учебного заведения, без права последующего восстановления в нем. Дед очень любил учебу в семинарии и с уважением относился к своим наставникам и учителям. У него сложились добрые отношения с одногруппниками, преподавательским составом и всем обслуживающим персоналом. И все, в свою очередь, относились к нему по доброму, можно сказать с уважением, чувствуя в нем кроткую и смиренную христианскую душу. Все знали, что он первым готов прейти на помощь ближнему в трудную минуту. Он избегал споров и скорее сам делал «шаг назад» попросив прощения у своего соперника, что бы не быть участником, даже ни им спровоцированного конфликта. Ему были присущи честность, отзывчивость и доброта, которыми он выгодно отличался от многих других студентов. В то же время, никто не сомневался в том, что когда дело касается вопросов принципиальных, догматических и канонических он не допустит ни каких компромиссов, отступлений и двусмысленностей защищая истину. Воспринимая свое увлечение как сугубо личное дело, он старался хранить его в тайне от окружающих, и прятал подальше от любопытных, посторонних глаз свои труды. Так, до последнего момента все и было, если бы не вчерашний, ставший для него роковым, «прокол». Именно по этому, ему невыносимо тяжело и обидно было, выслушивать незаслуженные и несправедливые упреки и насмешки в свой адрес. Выслушав ультиматум, он осунулся и опустил голову. Оставить семинарию, и забыть ту часть жизни, которую он считал главной для себя, было неимоверно трудно, но гораздо тяжелее было отказаться от своей заветной мечты – поиска Истины, подчиняясь несправедливому и безапелляционному требованию. Ректор протянул ему тетрадь. Привыкший к беспрекословному послушанию не только «бурсаков», но и преподавателей, он предвкушал свою победу над «бунтовщиком». Дед прижал ее к груди. Лицо его побледнело, на секунду закрыв глаза, и с трудом сдерживая слезы, он повернулся и сделал земной поклон в сторону иконы «Спаса Нерукотворного», которая висела над ректорским креслом. Затем с благодарностью и почтением склонил голову в сторону уважаемых членов ректората и молча, вышел из кабинета. Не оглядываясь, и не обращая внимания на обступивших его со всех сторон товарищей, он потянул на себя ручку огромной входной, дубовой двери, и быстро пошел по знакомой улице, навсегда оставляя, ставшее почти родным, двухэтажное старинное здание. В один момент рухнули юношеские надежды и мечты о служении Господу на ниве евангельской проповеди и спасении душ православных христиан. Свое будущее, он видел туманно и неопределенно и даже в мыслях не мог себя представить вне церковной ограды. Тяжело переживая произошедшее, в дальнейшем, о своем обучении в духовной семинарии он старался не вспоминать и не любил разговоры на эту тему.

**********

Пролетели годы, душевные раны, полученные им в семинарскую бытность, постепенно зарубцевались, воспоминания утратили свои яркие, трагические краски. Смиренно приняв выпавшие на его долю испытания, он окончил университет и как все, работал в различных организациях и предприятиях небольшого, провинциального городка. Занимая ответственные должности, старался чем мог, помогать простым людям в их насущных житейских нуждах. Еще учась в университете, встретил свою первую, и как оказалось, единственную любовь – дорогую Надюшу, с которой, пройдя через горе и радости, отпраздновал «золотую» свадьбу. Вместе они воспитали пятерых замечательных детей, дали им хорошее образование, няньчились с внуками. Он стал постоянным прихожанином одного восстановленного, при его участии, старинного храма, расположенного за городом в березовой роще, на берегу небольшой, заросшей кувшинками живописной речушки. Звонил в колокола, был чтецом, пел на клиросе. Одним словом, вел обычную мирскую жизнь. И лишь изредка, мы видели его в своем любимом вишневом саду, сидящим на старом, поросшим мхом пне, перебирающим старенькие, истертые до белых костяшек, монашеские четки. Я, будучи маленькой девочкой, незаметно, через кусты, подкрадывалась сзади, и заливаясь звонким, как колокольчик смехом, с разбегу прыгала на него, и обнимая с нежностью, прижималась к покрытой седыми волосами, колючей щеке. Я чувствовала себя в тот момент такой умиротворенной, защищенной и счастливой, как наверное, чувствует себя младенец в утробе своей родной матери. Состояние, которое я переживала тогда, мне сейчас не доступно, и только детские воспоминания согревают мою метущуюся душу. Он, притворяясь. что сильно испугался, вскрикивал, затем брал меня за руки и крутил так, что я представляла себя, на настоящих, больших ярмарочных каруселях, располагавшихся по праздникам, на центральной городской площади. Потом подбрасывал меня вверх так высоко, что я видела золотые купола колокольни, расположенного за пригорком в соседнем селе, храма Архангела Михаила. Порой я замечала, что из его добрых, пепельно-серых глаз, мелкими бусинками ненароком, на зеленую свежескошенную траву, скатывались нечаянные, мужские слезы. Он неуклюже, по стариковски, вставал, доставал платок и делал вид, что в его глаз попала соринка. А я, по-детски наивная и немного расстроенная, с удивлением спрашивала его: – Что ты плачешь дедушка?,– еще сильнее прижимаясь к его, пахнущей церковным ладаном щеке: – Это я от радости,– отвечал дед, целуя меня в белокурые кудряшки, ласково похлопывая по спине. Что это за радость такая? – удивлялась я такому ответу. Я, например, никогда не плачу когда мне радостно. Ну и странные эти взрослые, – думала я про себя, немного расстроенная. Но спустя какое-то время, глядя на лучезарную дедушкину улыбку, забывала обо всем на свете, и в припрыжку шла с ним пить душистый бабушкин чай, заваренный, на собранных ее добрыми и заботливыми рукам, диких луговых травах.

Прошло время. Я выросла, вышла замуж, родила двух ребятишек. Мальчика, такого же подвижного и неугомонного как я в детстве и помощницу – дочку, спокойную и покладистую, в отличии от мамы. Любимый дед отошел ко Господу, и мы решили забрать старенькую, одинокую, и по прежнему горячо любимую нами бабулю, к себе в город. Она, как и положено заботливой хозяйке, начала проводить большую инвентаризацию в своем старом, деревянном домишке, тщательно готовясь к скорому переезду. Многочисленные иконы, богослужебную и святоотеческую литературу, было решено отдать в местный храм батюшке, который с большим уважением относился к нашему деду и считал его главным помощником во всех своих благих начинаниях. Что-то отдали соседям, от чего-то пришлось избавиться, а любимые и дорогие бабушкину сердцу вещи было решено взять с собой. Когда сборы были закончены, ко мне подошла бабушка и едва скрывая волнение, протянула зеленую, потрепанную ученическую тетрадь, которую я раньше никогда не видела. Прослезившись, от нахлынувших воспоминаний, она тихо сказала:

– Он велел ее никому не показывать, – имея в виду деда, начала она. И склонившись ко мне, словно по секрету прошептала:

– Говорил что, именно эта тетрадь и была настоящей причиной его давнего отчисления из семинарии. При жизни он так и не решился ее кому-нибудь показать. А я грешная, глупая баба, не знаю, что с ней делать. Самой скоро на суд Божий вставать. Ты дочка грамотная, возьми ее, а я, как могу, помолюсь, что бы Господь вразумил тебя, как поступить. Окончательное решение за тобой. Только уговор, имя, место жительства и упокоения деда, никому не говорить. Лишние разговоры нам ни к чему. Это он строго завещал. А Господь сам рассудит, правильно ли я поступаю.

**********

Как на кинопленки проносятся воспоминания о прожитых годах, дорогие сердцу лица всплывают из глубины моей памяти. Встав на колени, у простенького, деревянного креста, молитвенно прошу Господа указать мне Его Всесвятую волю. Перекладывать принятие решения на плечи другого, постороннего человека, считаю не достойным памяти моего горячо любимого предка. Вспоминаю слова бабушки и размышляю, может я и есть тот человек, через которого он хотел возвестить свою сокровенную тайну людям? Конечно же, не по святой жизни, и не по заслугам, которых у меня нет, ни пред Господом, ни перед людьми, а потому что сама не желая этого, я стала невольной участницей этой непростой, берущей свое начало во времена дедушкиной молодости, необычной истории. Но сомнения не покидают меня. Мысли роятся как пчелы, и я физически ощущаю, как нарастает напряжение в моем и без того, измученным долгим стоянием на коленях, теле. Все. Решение принято, окончательное и бесповоротное. Именно я, здесь и сейчас, должна стать последним, можно сказать, заключительным звеном в этой непростой, запутанной цепочке. Понимая, что отступать некуда, я с волнением и трепетом достаю из своей сумки старую, полинявшую от времени, зеленую дедовскую тетрадь и открываю первую страницу.

       Записки бывшего семинариста.

Господи открой очи мои, и уразумею чудеса от закона Твоего. Пс. 118.

Если же у кого из вас недостает мудрости, да просит у Бога, дающего всем просто и без упреков, – и дастся ему. Иак.г.1ст.5.

Ибо надлежит быть и разномыслиям между вами, дабы открылись между вами искусные.1Кор.гл.11,ст.19.

Начиная свое исследование, я с ответственностью утверждаю, что это не праздное любопытство и не желание прославиться на весь мир, а исключительно частная попытка, разобраться в вопросах интересующих людей на протяжении всей истории человечества. Настоящие записи не претендуют на богословско-научную точность и выверенность. Это «мысли в слух» изложенные на бумаге простым, мирским человеком. Обращение к слушателям, используется мною как прием, исключительно для того, чтобы изложить материал в более доступной и доходчивой форме.

Для того чтобы объективно проанализировать ход истории, необходимо правильно выбрать точку отсчета, другими словами нулевую точку координат, от которой мы будем вести свои рассуждения. Если она выбрана не верно, то все последующие логические построения, в той или иной степени будут ошибочны, какими бы правдоподобными они не выглядели на первый взгляд. Нулевой точкой координат по нашему вопросу является само творение человека, его появление на белый свет. Следовательно без понимания того как это происходило мы не сможем продвинуться в изучении и оценки последующих событий и исторических фактов произошедших с ним.

Как писал свт. Игнатий Брянчанинов: «Тайна – человек – отверзается в степени, доступной и нужной для нас, вочеловечившимся Богом, Господом нашим Иисусом Христом, в Немже суть вся сокровища премудрости и разума сокровенна (Кол.2,3). Приобретаемое при посредстве Божественного откровения познание о человеке все еще остается относительным: относительным к ограниченности постижения нашего, относительным к существенной нужде нашей в познании.». По этому, внимая призыву свт. Василия Великого, который говорил: «Человек есть разумное творение Бога, созданное по образу его Творца. И если, что в этом рассуждении упущено, то те, кто потратил силы на постижение приходящей мудрости, пусть займется исследованием этого вопроса.». Я грешный, уповая на милость и помощь Божию, приступаю к поискам ответа на этот непростой, и до сих пор до конца непознанный, извечный вопрос.

Обращаю внимание на то, что все переводы на русский язык Ветхого и Нового Заветов, имеют свои серьезные, а порой и принципиальные, недостатки и погрешности. По этому, мной будут использованы выписки и цитаты, как из Елизаветинской Библии, так из Библии синодального перевода, а так же других, доступных мне материалов. Источники, из которых приводятся цитаты, не всегда могут мною указываться, так как, в этом нет насущной необходимости. Обращаю внимание, что во всех случаях, до грехопадения, в связи с упоминанием человека, следует читать муж и жена, а не мужчина и женщина, как иногда переводятся эти слова в некоторых текстах. Объяснение этому будет приведено ниже. Точно так же, и до воплощения жены от мужа, слово – адам, пишется с маленькой буквы, так как является именем нарицательным и обозначает первоначальное Божие творение – человека вообще. Другие комментарии и особенности перевода будут даны по ходу текста. А сейчас, перейдем к внимательному изучению библейского сюжета.