Шелест в камышах

Алексей Белозер

Шелест в камышах

На то ль глаза, чтобы не видеть ими?

На то ль сердца, чтоб ими не любить?

И.А. Крылов

Пролог

Солнце садилось в воду, как брошенная на возвращение монетка. Раскалённый докрасна диск плавно погружался в тело реки на горизонте, отбрасывая на поверхность алые всполохи. Судя по всему, горизонт был очень далеко, поскольку здесь, на уединённом, тихом берегу не было слышно никаких звуков, и в особенности – того громового шипения, с которым солнце должно было опускаться в вечернюю, остывающую воду. Единственное, что достигло этого берега – вода, испарившаяся от погружения гигантского светила, что в виде тонкой плёнки тумана, простиралась теперь над землёй. Славику не доводилось видеть такого раньше. Ему было двенадцать, он сидел на бревне, что лежало на берегу, сползая с него задом практически до самого песка. И хотя двенадцать, такой возраст, относительно которого можно лишь фыркнуть: «Да что он там мог видеть вообще за эти немногие годы?!», с позиции автора, могу уверить, что многие люди проживают всю жизнь, так ни разу и не столкнувшись с тем явлением, которое сейчас наблюдал Славик. Ох уж эти взрослые! Они постоянно пытаются отвергать чудо! Объяснить его с научной точки зрения и пожать плечами: «Ничего удивительного!». И зачем только они это делают? Неужели в иные моменты им недостаточно просто созерцать и восхищаться? Неужели они становятся счастливее оттого, что умеют препарировать магию, раскладывать красоту по полочкам логики?

Что может быть странного в тумане? В самом деле, явление заурядное, хорошо знакомое не только жителям деревень, рыбакам, живущим в своих лачугах, да охотникам, ведущим отшельнический образ жизни в своих егерских домиках, но также не вызывающее никакого удивления в больших мегаполисах. Хотя, конечно, для тех, кто живёт ближе к природе, само понятие тумана куда более разнообразно, чем для городских обитателей. Они, как правило, различают только слабый туман или туман густой, вот и все их градации. Туман для них, это как облако, спустившееся на землю, иногда обволакивающее только лишь верхушки многоэтажек, а иногда опускающееся ниже, до самого асфальта. Мир начинает терять чёткость и конкретику, его очертания становятся размыты, словно город надевает тебе очки, которые тебе не подходят. Туман, как фотограф-экспериментатор, который наносит тонкий слой вазелина на объектив перед съёмкой, для получения интересных эффектов. И тогда городские романтики вздыхают, завидев в этом явлении таинственную загадочность, бросаются домой писать стишки под влиянием навеянного туманом вдохновения.

Туман, который видел Славик, был другим. Совсем другим. Он не опускался откуда-то сверху, не шёл стеной на него. Он приближался тонкой полоской, как змейка-медянка, параллельно земле. Словно огромный, невидимый нож намазывал этот туман на землю невесомым, прозрачным слоем. Настолько невесомым, что тот даже не касался земли, а спокойно покачивался в полуметре от её поверхности. Славик смотрел заворожённо на это тончайшее, колышущееся покрывало. Может, прекрасная невеста молодого бога, утомившись после торжества скинула с себя фату, перед церемонией брачной ночи?

Загипнотизированный этим зрелищем, Славик подумал – как бы этот туман не перерезал его пополам.

Он вскочил на ноги и уже стоя продолжал смотреть на приближающуюся дымку. Вскоре туман достиг его, нежно обогнул и двинулся дальше, а он так и продолжал стоять по пояс в тумане. Глядя сверху на летнюю траву, он смутно различал её очертания. Затем присел, заглянул под туман, словно под кровать. Под туманом оказалось гораздо теплее. Он накрылся туманом с головой, как одеялом. В таком тумане вполне можно было бы играть в прятки. Если бы сейчас пришли взрослые, они ни за что не нашли бы его. Он несколько раз встал и сел, забавляясь фантастичным зрелищем. Смеркалось. Решив провести под туманом ещё немного времени, он снова опустился на старый, упавший когда-то тополь, на котором сидел раньше. Перед ним лежал весьма пологий берег, хоть и песчаный, но не дотягивающий до звания пляжа, поскольку был диким, неприрученным, неосвоенным туристами и на всём его протяжении довольно часто росли жёсткие колючки. Дальше начиналась вода, Славик видел её кромку, с ритмичными накатами, а дальше уже всё смешивалось с туманом.

Комары постепенно начинали заявлять свои права на сумерки. Одеяло тумана не спасало от них. Их стаи невыносимо звенели миллиардами своих крыльев, словно предупреждая: «Эй, дружище! Это наше время! Шёл бы отсюда подобру-поздорову. Приходи ночью, или в полдень и сиди сколько влезет». Их уколы становились слишком назойливы – пора было возвращаться в лагерь.

И тут он услышал странный, лёгкий шелест. Мягкий и нежный, словно осторожная поступь хищного зверя. Славик насторожился, медленно приподнял взъерошенную макушку и выглянул из-под тумана. Увидел шевеление в прибрежных камышах и замер. Там, в трёх метрах от берега сквозь камышовые заросли шла цапля. Их Славик видел и раньше, и не раз, но всегда они были в какой-то далёкой недосягаемости, а здесь – вот прям перед носом. Благородного серого цвета, она шла, касаясь перьями длинных листьев тростника, торчащего из воды. Цапля была словно растеряна, она смотрела себе под ноги, выискивая лягушек, но туман очевидно сбивал её с толку. Красивая, грациозная птица. Это продолжалось секунд тридцать-сорок, затем, почуяв человека, цапля повернула голову к нему и очень нехотя расправила огромные крылья. Взмахнув пару раз, издавая отчётливые громкие хлопки, она взлетела.

Славик вскочил и бегом, подгоняемый комариной ордой, помчался в лагерь.

1

Лето у Славика обычно проходило не так, как у большинства других детей.

Об этом он мог судить по осени в школе, когда все сдавали свои сочинения на тему: «Как я провёл лето». Кого-то отправляли в деревню, кого-то в детские лагеря, кто-то просто маялся всё лето в городе. С тех пор, как его бабушка по стечению обстоятельств перебралась из деревни в город, прошло уже лет семь, и за это время он ни разу не был в деревне. А лагеря он не любил. Пару раз родители пытались оформить его в подобное учреждение, но оба раза неудачно. Он сложно сходился с другими детьми, а уж всякая коллективная деятельность и вовсе была для него мучением. Ему нравилось быть одному, потому, даже во дворе собственного дома, в те времена, когда ещё модно было гулять, он никогда не участвовал в командных играх, типа футбола или хоккея. А в лагерях надо было всё делать дружно – умываться, ходить в столовую, участвовать в уборке территории и это удручало. Он же предпочитал почитать книгу, или полистать журналы, ну или хотя бы поиграть в шашки с кем-то наедине. В последний его приезд в лагерь, а было ему тогда одиннадцать, он уединился и долго возился, делая какую-то водяную ловушку на тропе, ведущей к туалету. Никто из сверстников в неё не попался. Зато попался кто-то из администрации, за что его долго отчитывали, а потом, когда родители приехали навестить его, отчитывали родителей, а Славик уговаривал забрать его домой, и его забрали. Больше его в лагеря не отправляли.

Два летних месяца Славик стандартно проводил в городе. Слонялся по раскалённым, пыльным улицам, гулял в центре, порой, на выходных ездил к бабушке (она жила на самой окраине города), и тогда они с ней ходили в лес за грибами и травой. Бабушка всегда заготавливала на зиму лекарственные травы, и Славик охотно помогал ей в этом. И такие походы не прошли даром, в свои двенадцать, там, где многие взрослые видели лишь луг с «какими-то цветами», он мог назвать большинство растений, а в придачу к этому – что от какой болезни помогает.

Эти два месяца, чем бы ни были они наполнены, проходили в ожидании августа, а вот потом начиналось….

Где-то в конце июля к ним в гости наведывалась семейная пара Юра и Света – друзья родителей. Он к ним обращался исключительно на «Вы», неизменно перед именем произнося «дядя» или «тётя». С ними приходил их сын Андрей. Хотя они со Славиком виделись совсем не часто, а в некоторые периоды их встречи и вовсе редели, Славик был уверен, что они с Андрюхой – это как раз то, что принято называть «лучшими друзьями». Была в их дружбе некая общность, понимание которой было как недоступно, так и не нужно для ребёнка. Славику было вполне достаточно той радости, что испытывал он при встрече с Андреем. А так как прочих друзей у него было не много, то эти встречи наполняли Славика если не ликованием, то уж совершенно точно – не меньше, чем приятным предвкушением интересного вечера.

Взрослые садились и долго, за чаем или вином что-то обсуждали, подсчитывали, составляли списки. Это и было началом большого путешествия. Неизменно. Из года в год. Славик не помнил, когда началась эта августовская традиция, казалось, она была всегда.

Каждый август они уезжали на Остров. На три недели. Жили на песке, в палатках около воды. И этой поездки действительно стоило ждать всё лето, хотя бы потому, что каждый раз это было словно по-новому. Ни один подобный отпуск не был похож на предыдущий, хотя и находились люди, которые непонимающе морщились: «Три недели? В палатке? Да там с ума сойдёшь от безделья!». Но Славик-то знал – как раз бездельем там и не пахло. Может, он был не прав, но для него безделье всегда было сопряжено с унынием, а когда ты занимаешься пусть и неважными на первый взгляд, вещами, но с задором и увлечением, то какое же это безделье?

Разумеется, чтобы на целых три недели отречься от цивилизации, необходимо было как следует подготовиться, потому взрослые и собирались перед поездкой, чтобы заняться своими цифрами и подсчётами. По детству Славику это было неинтересно и скучно, но глядя на родителей, как они шутили и смеялись в эти моменты, он понимал, что им это не в тягость, что для них поездка уже началась. Обычно во время таких взрослых сходок, пацаны уходили в комнату и находили себе занятие по душе.

А продумать и просчитать нужно было действительно уйму всего: количество бензина, лекарства на все возможные случаи, палатки и снаряжение, одежду, снасти, наживку, инструменты, пропитание, тактику маршрута, даже – сколько соли брать. Постепенно, с годами Славик с Андреем уже не уходили играть в комнату, а присутствовали, и порой даже участвовали в обсуждении. А однажды, когда чуть подросли, вызвались добыть яблок, чтобы сэкономить родительские деньги.

На районе был сад Юннатов. Там выращивали экспериментальные сорта. Славик частенько бывал там от школы в качестве отработки и хорошо знал, что когда урожай поспевал – его не убирали. Яблоки просто осыпались и гнили в траве. При этом сотрудникам нельзя было выносить их с территории в больших количествах, да и школьникам особо не разрешалось там поживиться. Он знал это. Но и лазейки в сад тоже знал, неоднократно туда наведывался. Сад охранялся сторожем и собакой, которая то ли в силу возраста Славика, казалась ему просто огромной, а то ли и вправду была такой. Как бы то ни было, попадаться на глаза ни одному, ни второй очень не хотелось. Им повезло тогда – они с Андреем урвали целое ведро отличных, спелых, вкусных яблок. Гордые собой оттого, что удалось, и оттого, что смогли внести свой вклад в общее дело сборов, они были похвалены взрослыми. Если разобраться по совести, то, что они сделали – было кражей, но никто не заострил на этом внимания.

Когда всё было закуплено и подготовлено, наступал момент, который не особо нравился Славику – транспортировка. Наученный прежними годами, он знал, что это такой день, когда надо непрерывно таскать кучу вещей. Сперва из квартиры в машину, потом из машины на лодку, потом из лодки по раскаленному песку на место стоянки. И если бы августовский отпуск был бы возможен без именно этого дня, он предпочёл, чтобы так и было. Но взрослые всегда говорили, что невозможно посадить дерево, не выкопав ямы, нельзя скатиться с горки, предварительно не затащив наверх санки, нельзя отправиться в поход, не завязав шнурков, потому Славик привык относиться к этому дню, как к необходимому этапу.

Остров был не слишком близко – по воде около сорока километров, а по трассе – все шестьдесят. Славик с отцом шли на лодке. Остальные – кто на машине, кто автобусом. Славик был очень горд, что у его отца был катер. Не какая-нибудь надувная, вёсельная лодка, а именно катер с двумя «Нептунами», по двадцать три лошадиных силы в каждом. Помните такую песню: «Никогда матрос не бросит бескозырку насовсем»? Эта песня была словно написана про его отца. В юности тот служил на флоте. На Черноморском! Да ещё и на подлодке! Такая романтика не могла пройти даром, и вернувшись на гражданку, женившись, отец не отрёкся от водной стихии и вскоре купил себе катер. Собственно, именно поэтому и стали возможны их поездки на Остров. Однажды, один из подвыпивших сослуживцев отца рассказал Славику, что тому на флоте приснился сон, в котором он подписал с каким-то морским божеством договор, в котором связывал свою жизнь с водой. В этом договоре он клялся, что не оставит воды, иначе быть беде. И хотя сам отец называл эту историю ересью, Славику легенда нравилась, к тому же она была сильно похожа на правду.

Без преувеличения, половину лодки при переезде занимали железные канистры с бензином. Бензина на три недели нужно было действительно много. Помимо этого, лодка забивалась прочими объёмными вещами – палатками, спальниками, одеялами, едой, и они трогались в путь. Дальше несколько часов по водному простору, навстречу неизбежным приключениям.

Хорошо, когда погода благоприятствовала, когда светило солнце и ветер не свирепствовал. Тогда они шли уверенно и свободно. Но бывало и иначе. Бывало, что от дождя приходилось накрывать лодку тентом и красться почти наощупь вдоль берегов и островов, поскольку выходить на коренную реку гружёной под завязку лодкой, было самоубийством. Сидеть всю дорогу практически в одном положении, зажатым со всех сторон различными вещами было утомительно. Порой они делали привал, приставали к какому-то удобному острову и разминались. Когда цель маршрута наконец достигалась, и они приближались к длинному песчаному берегу, Славик переполнялся возбуждённым предвкушением. Было чертовски приятно прибывать первыми. Ради этого чувства он был готов терпеть и некомфортность переезда, и все эти погрузки-выгрузки.

Дальше они опустошали лодку, вытаскивали на берег всё её содержимое, после чего неизменно купались и завтракали яйцами и варёной картошкой с котлетами. Это было время, когда они в основном молчали. Как-то само собой не говорилось. Время эмоций, время ощущений. Славик смотрел на отца, и ему казалось, что тот тоже испытывает нечто подобное.

Возвращаться на одно и тоже место, спустя год – было в этом что-то и привычное, поскольку сам берег стал уже родным, вплоть до того, что соснам можно было давать имена, но одновременно с тем, щекотало какое-то первооткрывательское чувство, ведь каждый раз они покидали уже обжитое место, с протоптанными тропинками, а за год природа полностью стирала следы их пребывания и встречала их снова совершенно дикой и необузданной, словно впервые. Но ей не удавалось обмануть мысленный взгляд. Глядя на сосновую рощу побережья, Славик ясно видел будущее расположение палаток, стола, прочих инфраструктурных элементов. Он ощущал себя Колумбом, впервые сошедшим с корабля и ступающим на неизведанную землю, которую видел в далёком сне уже обустроенной и обжитой.

После небольшой, но необходимой передышки, отец оставлял Славика одного и мчал на лодке на большую землю, в ближайшую деревню, куда должны были прибыть остальные. И тогда у Славика было как минимум пара часов на то, чтобы перетаскать выгруженные вещи с берега в рощу – место будущего лагеря, и чем быстрее он мог это выполнить, тем больше времени у него оставалось на… ничего. Эти два часа были словно красный сигнал светофора в оживлённом ритме города, когда все куда-то бегут… но вдруг – замирают, ожидая зелёного света. Этот день обычно был концентратом суеты, но это время одиночества было бесценным подарком.

Славик даже чувствовал гордость за то, что именно он удостаивался чести перетаскивать и охранять привезённые вещи. Хотя, охранять это, конечно, громко сказано. Оставь они вещи на этом безлюдном Острове посреди огромной реки и отлучись на пару часов, с огромной вероятностью, вернувшись застали бы их никем не тронутыми. И дело было даже не в безлюдности, а в некотором негласном законе чести, что действовал среди лодочников. Не тронь чужого. Не бери то, чего не оставлял. Понятия вроде бы общечеловеческие, но на воде соблюдаемые, несомненно, с большей щепетильностью и уважением, нежели на суше. Хотя, конечно, отморозки встречались и на воде….

***

Точно так всё происходило и в этом году. Шаг за шагом позади оставались знакомые, пройденные этапы, как ступени ракеты, отвалившиеся в небытие.

Отец уехал. Перетаскав всё положенное, Славик снова искупался и отправился осматривать местность. Редкие сосны радовали глаз, их смолистый запах сразу напоминал предновогоднюю пору, когда в доме уже появлялась ёлка. По эмоциям и ожиданию чуда приезд на Остров ничуть не уступал Новому году. Славику думалось, что отмечать Новый год лишь раз в году – это нелепая условность, что, по сути, любое цикличное событие – это и есть Новый год. День рождения, первое сентября, день свадьбы, который отмечают родители, приезд сюда – всё это и было Новым годом. Ведь это пройдёт и вновь случится не раньше, чем земля сделает оборот вокруг солнца в бесконечном чёрном космосе. Поэтому ёлку можно было из дома не выносить.

Песок обжигал босые ноги, но это не особенно заботило подростка, бродившего по берегу. Он доставал из памяти прошлогодние слайды того времени, когда они жили здесь, фотографии с палатками, столами, кострищем и снастями, и накладывал на реально-созерцаемую картину, в которой всё это пока отсутствовало. Возможно точно так же древние призраки возвращаются на бывшие места их обитания, ходят среди нового, выискивают приметы прошлого, в которых ещё можно заметить привычную обстановку и одновременно и узнают, и не узнают те улицы, дома и комнаты, где прошла их жизнь.

Не смотря на уединённость, Славик решил всё же пока глубоко в лес от вещей не уходить. Он сел на мешок с палаткой под тенью раскидистой сосны и просто смотрел на воду, на песок, подставляя лицо приятному хвойному ветерку, который не только освежал, но и выдувал из головы абсолютно все мысли, делая её совершенно пустой, и даже в какой-то степени – бесполезной. Будь на его месте какой-нибудь поэт, он наверняка бы сочинил что-то красивое и об этом береге, и о соснах, и о большой воде. Но Славик поэтом не был, для него было странно, как вообще можно писать стихи? Ведь есть такие состояния, которые и простыми словами выразить не представляется возможным, а чтобы ещё и в рифму…. Он знал, что если сфотографировать природу, которая лишает тебя дара речи, то фото никогда не отразит всей полноты представшего перед тобой великолепия. Да, фотография может выйти красивой, или даже очень красивой, но никогда она не будет такой всепоглощающей, как жизнь. И когда какой-то фото пейзаж настолько удачен, что рождает в зрителе эмоции, то следует отдавать себе отчёт, что автор, созерцавший это, надо полагать, испытал чувства многократно превосходящие чувства зрителя, и в таком состоянии он всё же смог верно настроить камеру, выбрать удачный ракурс, выждать нужный момент и нажать спуск.

Что-то подобное происходило и со стихами. Славик не очень любил поэзию, как таковую. Ему не нравились длинные поэмы, в которых повествовалось о приключениях, дуэлях и любви, но порой какое-то четверостишье цепляло его сильнее, чем весь остальной труд, и уже именно оно оставалось с ним надолго. Какое-то удачное стечение слов и заключённых в них мыслей вдруг пронизывало его открытием. И это непонимание, как автор смог так подобрать слова, чтобы он, Славик, читая его через сто лет после его смерти, вдруг остолбенел на мгновение, и делало поэзию для него занятием колдовским и магическим, доступным каким-то избранным, но уж точно не ему.

Так он и сидел, ни о чём не думая, пока вдалеке не раздался знакомый гул моторов. Обычно отец ездил дважды, поскольку в одну пятиместную «Казанку» не вмещались и люди, и вещи. Но в этот год дядя Юра обзавёлся замечательным приобретением – небольшой лодкой-ботиком, новенькой, ярко-синего цвета. Особая её прелесть была в том, что она разбиралась на три секции и в таком виде не занимала много места в гараже, и транспортировать её можно было вполне удобно – сложив секции друг в друга и положив на верхний багажник автомобиля. Конечно, чтобы надёжно её собрать приходилось повозиться и потратить некоторое время, поэтому для выходных она была не очень удобна, но вот на длительные три недели – самое то! В собранном виде это была вполне вместительная вёсельная шлюпка на 3-4 человека, с которой можно рыбачить недалеко от берега, чтобы не задействовать тяжёлый катер.

И сейчас этот ботик уже рвался в бой, словно желая всем продемонстрировать свою полезность – в него погрузили все вещи и привязав к «Казанке», отбуксировали к месту стоянки. Пассажиры же вполне комфортно добрались до места в салоне катера, и отцу не пришлось ездить дважды. Славке сразу приглянулась эта маленькая лодчонка, ведь теперь у них с Андрюхой появилось небольшое плав-средство, которое всегда было под рукой, а это дорогого стоило!

Когда всё было выгружено, все собрались в одном месте. Перед ними была огромная куча вещей, суетливый, трудный день и три недели жизни на Острове. Конечно же Славику хотелось сразу начинать разматывать снасти или обследовать лес, или просто тянуть ноги на пляже, но все эти удовольствия он не мог себе позволить раньше, чем будет возведён лагерь, потому он, стиснув зубы принялся за работу вместе со всеми, желая покончить с хозяйственными делами как можно скорее.

И уже вечером вся компания порядком вымотанная сидела за столом у костра. Взрослые открыли вино, отмечая начало отпуска, им же с Андреем полагался чай со сгущёнкой, и все были безмерно рады, что добрались без происшествий, что успели сделать за сегодня весь намеченный объём работ, и что этот день наконец закончился.

2

Эта глава является скорее справкой, чем полноценной частью истории. В ней содержатся сведения, которые напрямую не влияют на сюжетную линию, а лишь призваны добавить некоторые мазки к общей картине. Здесь вы найдёте частные, географические и бытовые нюансы жизни на Острове. Автор счёл необходимым её написание, в качестве декорации, реквизита, который постоянно присутствует в кадре, создаёт необходимую атмосферу, но так и остаётся не задействованным до конца фильма или спектакля. Читатель же, который спешит, для которого суть – в действии, вполне может пропустить её, и перейти сразу к следующей.

На этом месте хотелось бы сделать некоторые замечания, относительно самого Острова, чтобы у читателя не возникло заведомо неверного представления о нём. И чтобы избежать недопонимания, давайте взглянем на него сверху, с того ракурса, с которого видят его чайки, да пассажиры самолётов. До этого момента речь шла только о соснах и песке, однако таким образом можно описать лишь центральную часть Острова, да и то с одного берега, чего может оказаться вполне достаточно для этой истории, а может быть и нет. Потому давайте сразу обрисую вам общий вид, чтобы в дальнейшем уже не делать лишних географических пояснений. Итак, взлетаем.

Сверху Остров напоминал некую диковинную сказочную жар-птицу, стройную, изящно-изогнутую, с длинным шлейфом хвоста. Протяжённость его составляла порядка 8,5 километров в то время, как средняя ширина его была не более пятисот метров. Центральная часть Острова была наиболее живописна и являла глазу то сосново-песчаное великолепие, которое было описано ранее. По мере отдаления от центра к краям, лес становился смешанным, плотным, трава густела, становилась выше, в конце концов сосны исчезали совсем, уступая место непролазным дебрям кустарника и осин. Здесь, на окраинах, глаз уже не цеплялся за красоту природы, а случайно забредший сюда турист, как правило старался по возможности скорее выбраться, поскольку даже в подходящей экипировке идти здесь было неоправданно сложно. Оплетённая жесткими, колючими зарослями ежевики земля, словно не желала гостей в этих краях. Лес здесь был от души приправлен вездесущей паутиной, да сюрпризами в виде осиных, либо змеиных гнёзд. И уже на самых кончиках Острова заросли редели, превращались в луга, и затем совсем плавно перетекали в камышовые джунгли.

Остров лежал вдоль реки, как разомлевший на солнышке крокодил. Один из его длинных берегов смотрел на фарватер, он был полукруглым и ровным, слизанный языком реки, как гигантское, подтаявшее мороженое. Лишенный деревьев пляж с небольшим подъёмом выходил из воды, и через метров сорок начиналось уже совершенно ровное плато, которое было покрыто соснами – идеальное место и для длительных стоянок, и для коротких привалов. Здесь обманчивая отмель весьма резво сменялась крутым спуском вниз, поэтому нырять можно было, сделав всего несколько шагов по воде.