Бенгальские огни памяти

Кроме того, через два дня пребывания я уже знал в сочинском Спутнике больше половины заезда и мне было довольно легко набрать команду. Кого лестью, кого обещанием скорого и, честно говоря, мало представляемого в реальности неземного блаженства, а кого и шантажом (угрозой открыть глаза ей (ему), на кого он (она) смотрит, когда она (он) на минуту отворачивается) я уговорил выступить одного фокусника-любителя из Казани, двух профессионалок-танцовщиц шоу-балета из Свердловска (пардон, Екатеринбурга) и композитора-песенника с Дальнего Востока (кстати, через пару лет он так прославился, что назови я его настоящее имя, вы все равно не поверите). А венцом всей этой художественной находчивости, сами понимаете, должно было стать оперное буйство Валюни.

Но я не учел нескольких вещей. Раньше Валюня пел только в маленьких зальчиках. И перед солдатами, которые хошь не хошь, а должны аплодировать. А в Спутнике зал был огромным. И его заполнили молодые женщины. Множество МОЛОДЫХ ЖЕНЩИН ! Таких БЛИЗКИХ и таких ЖЕЛАННЫХ !

Когда Валюня в своей рубашке с пальмами выкатился на сцену, в воздухе будто что-то щелкнуло и переклинило. Мне кажется, я даже услышал этот щелчок тазовых костей. Первое и главное хобби наехало на второе, не дало размахнуться голосу, не дало распеться уникальному его баритону. Валюня подошел к микрофону, посмотрел в зал и застыл. ОНИ, такие долгожданные, были рядом и смотрели на него. Те самые, необъезженные стада прекрасных нимфоманок, они пожирали его глазами. Он стоял на сцене, вцепившись в микрофон, и молчал. Только взглядами отвечал взаимностью своим зрительницам. Всем им. Каждой из них.

Так случилось это великое Стояние Валюни.

Минуты через четыре примерно, услышав первые осторожные смешки – предвестие большого провала, я сообразил в чем дело, организовал носилки (были реквизированы из медпункта и приготовлены для другого номера), мы с культуристом из Перми нарочито-потешно в стиле Маски-шоу подбежали к нему и попытались уложить, но не тут-то было. Во-первых, он насмерть сжал микрофон (я даже испугался, не шандарахнуло ли его током), а во-вторых, грушеподобную фигуру, как оказалось, не так уж просто повалить. К счастью, кто-то догадался опустить занавес.

Удивительно, но вместе с появлением занавеса исчез морок Валюни. Его отпустило. Подполковник, очнувшись, стал вяло сопротивляться, а я объявил антракт. Публика решила, что у нас не совсем задалась реприза, но всё равно смеялась, шоу продолжилось, а мне дальше только и приходилось что строить хорошие мины при плохой игре.

Злой как черт, я нашел Валюню уже гораздо позже у нас в номере. Он выбирал себе суицид. Стал расспрашивать меня, как выглядят после смерти повесившиеся, утонувшие и упавшие с высотного здания. Я ответил: "Отвратительно! Они больше никогда не смогут приехать в Спутник!". И как ни странно, но это подействовало, подполковник начал успокаиваться и через некоторое время тревожно заснул. Время было позднее, через некоторое время пережитые за день эмоции меня тоже срубили, я уснул и мне приснился обиженный композитор-песенник, который не очень поверил в мой шантаж, но предпочел выступить. Он гладил Валюню по лысой голове и укорял меня, утверждая, что это я во всем виноват. А Валюня горько плакал.

А поутру я чуть не проспал завтрак и не смог долго разлеживаться, несмотря на то, что кровати в номере мне очень нравились. Даже не посмотрев как следует на укрытого с головой и, возможно (судя по моему сну), мокрого от слёз соседа, схватил плавки и полотенце, забежал в столовку, проглотил яйцо и бутерброд с сыром и бросился на пляж. Ведь меня ждали там блондинка из Саранска, которая всё чаще и чаще отворачивалась от своего парня в мою сторону, и новая прикольная компания из Москвы с девчонками, читающими фантастику, Фройда и Юнга в подлинниках!

Я плавал в море, пил кофе, смаковал мускат Янтарный, десертные Черные Глаза, томные глаза жгучей шатенки в незабвенном Наутилусе, флиртовал с блондинкой, восхищался настоящим писателем Юнгом в укор скучно пишущему ученому Фрейду (в подлиннике – Фройд), но из ума не шел Валюня. Что-то он там делает, несчастный маньяк? Уж не порешился ли? Песочные часы угнетения совести реально пугали чашу терпения.

И когда сочувствие меня переполнило, я замолчал, прервал интеллектуальную беседку, соединил два стола – две компании в одну и поделился с ними гнетущей меня заботой о прошлом, настоящем и будущем страстотерпца.

Я рассказал его историю в лицах, в подробностях, в тайне надеясь услышать совет или хотя бы оправдание моих действий, но, как видно, получился анекдот, все вокруг только по полу от хохота не валялись, а я вымученно улыбался. А потом поднялся уже с твердой решимостью сбегать проверить номер и поправить сердце, которое было не на месте. Как вдруг услышал откуда-то сзади дивный голос:

– Как все запущено и в то же время интересно. Кто же довел его до жизни такой?

Я обернулся и понял, что последние минут десять был как на сцене, меня слушал весь небольшой зальчик Наутилуса. Голос принадлежал невысокой, коротко стриженной и хорошо сложенной брюнетке неопределенного возраста. Ей можно было дать от двадцати шести лет до тридцати восьми в зависимости от того, как на неё падало солнце, облегало парео и сидели замысловатая соломенная шляпка и солнцезащитные очки. И она не смеялась. Она была действительно заинтересована.

И тут каким-то шестым чувством я понял: помощь пришла, Валюня спасен.

– Мадмуазель, – начал осторожно я, – а что Вы имеете в виду?

Я вспомнил, где мог её видеть. Эта спокойная "тургеневская" барышня всегда держалась возле разных компаний, но никогда не становилась их частью, парни её почему-то стеснялись, подтягивались и никогда не отпускали сальных комплиментов, девушки старались понравиться ей все от мала до велика, что-то тянуло их к ней. И еще глаза. Её глаза, казалось, информировали о гораздо большем, чем она могла сказать. Например, во взгляде, который я ловил иногда на себе, ясно читались понимание и сожаление. Только я не мог уяснить понимание чего и сожаление о чем.

– Как хорошо, что вы не сказали "мадам", юноша! А-то меня тут все просто уже замадамкали. Меня зовут Эльвира, я врач. Ступор вашего товарища мне кажется знакомым, в моей практике было нечто подобное. Мне придется взглянуть на него, но перед этим я зайду к себе, чтобы взять аптечку.

С нами попыталась увязаться вся хохочущая гоп-компания, но я сразу их отсек, попеняв на понимание момента и пообещав быстро вернуться и рассказать о лечении. По дороге Эльвира расспросила меня, как часто Валентин ходит на пляж, звонит домой и меняет парик. Я рассказал, что видел и знал из его пространных самобичеваний, она ненадолго зашла к себе в номер, вынесла почему-то всего лишь небольшую косметичку, и мы отправились к Валюне.

С легким замиранием сердца я постучал в номер, услышал, что кто-то там завозился (фу-ты, значит, жив-здоров), и, предупреждая случайное неглиже, громко спросил:

– Скажите, больной Клубника здесь проживает? К нему доктор.

За дверью все стихло и нам долго не открывали. Я возмутился, и Эльвира (все-таки замечательная женщина) мгновенно успокоила меня одной лишь гениальной фразой: "Он не может принять женщину без парика".

И действительно. Нам открыл уже опрятный во всех отношениях, молодящийся пожилой человек со взбитыми вперед волосами, в шортах, в пальмах и клетчатом английском кепи. Я еле сдержался, чтобы не расхохотаться, представил их друг другу и предложил Валюне включить магнитофон и лечь на кровать, чтобы принять врача. Он как-то весь подобрался, засуетился, включил магнитофон, схватил бутылку Шампанского, и та благополучно выскользнув у него из рук, шлёпнулась на кровать, а потом медленно стала съезжать к краю.

– Подполковник, мы с дамой не успели зайти, а вы уже предлагаете поиграть в бутылочку? – я успел подхватить Шампанское и, не торопясь, стал открывать его. Валюня в некотором замешательстве не знал, как себя вести и что говорить.

– Однако, как сильны, Эльвирочка, в советской армии традиции поручика Ржевского, – по-молодецки успел еще не к месту ляпнуть я, а Эльвира вздохнула и посмотрела на меня долгим выразительным взглядом.

– Дайте хоть бокал пригубить, – возмутился я и провозгласил тост за всесильную советскую медицину. Потом пожелал Валюне слушаться врачей и быстро побежал прочь. Вот какой я был не по возрасту отзывчивый.

Когда я вернулся на пляж, все набросились на меня с преувеличенной от безделья энергией и стали расспрашивать. Большая часть ребят была уверена, что Клубника – сексуальный маньяк и Эльвиру нельзя оставлять с ним одну, кто-то утверждал, что Валюня – латентный импотент, просто сам этого еще не знает, а одна тихая, жертвенно настроенная, девочка из Иваново пролепетала, что она тоже имеет среднее медицинское образование, готова сама лечить это серьезное расстройство и спасти Элю.

Как бы там ни было, но удерживать уже целых три гоп-компании подвыпивших молодых людей от ревизии лечебного процесса, где объектом является очень всех заинтересовавший пациент, я долго не смог. Как бы я ни сопротивлялся, как бы ни умолял дать время медицине подействовать, через два часа меня взяли в плотное кольцо, надавили на чувство долга и повели проверять здоровье соседа и Эльвиры. По дороге я дважды пытался сбежать на обед, но меня поймали, пообещали накормить позже и довели-таки до моего номера.

Наконец, я обреченно постучал в дверь с цифрой 72 и нам никто не открыл. Я обрадовался, объявил, что все на обеде и повернулся, чтобы уйти, но девчонки загородили мне дорогу и приказали, чтобы я открыл своим ключом, так как они боятся за Эльвиру. Я повернул ключ в замке и в это время услышал, что в номере кто-то шлёпает босыми ногами по мокрому полу. Господи, там мокро…Неужели кровь?!

И я тут же почувствовал себя князем Мышкиным, вторгающимся в номера Рогозина, а в моем слишком навязчивом воображении возникла заключительная сцена из романа "Идиот", когда после разборки Рогозина с Настасьей Филипповной все обступают кровать, на которой та лежит уже бездыханная.

Я попросил всех расступиться и попытался, приоткрыв дверь, понаблюдать, что же все-таки там, в комнате, происходит. А потом дверь открылась сама. И было явление народу Эльвиры в абсолютном здравии. Более того, она была абсолютно окрыленной. Вот что делает с человеком уверенность в удачно проделанной работе. А за ней шел Валюня, такой же благостный и абсолютно счастливый. Вот что делает с человеком удачно проведенное лечение.

И они прошли сквозь толпу, рука об руку, красавица и чудовище, которое к тому же еще и поет. Подполковник крепко сжимал её ручку своей пятерней и всем своим видом в надвинутой на лоб клетчатой кепке показывал, что эту драгоценность у него теперь никто не отнимет, а все молча провожали их глазами и немного завидовали. И только девочка со средним медицинским образованием из Иваново вдруг громко спросила:

– Эльвира, с тобой все в порядке? Почему он такой спокойный?

Они обернулись к нам. И Валюня, сохраняя на лице абсолютный серьёз, впервые громко и безапелляционно провозгласил, почти пропел:

– Я люблю Элю!

А Эльвира обвела всех долгим изучающим взглядом. И потом, слегка изменившись в лице, серьезно и как всегда абсолютно неподражаемо грудным тембром Катрин Денев из "Дневной красавицы" Бунюэля произнесла:

– Девочки, на самом деле все нормально. Только это долго объяснять…и вы все равно не поймете…

Потом как будто хотела еще что-то добавить, но не стала, повернулась к Валюне и громко спросила:

– Так, где мы будем изучать логистику и матчасть?

И подполковник Клубника что-то быстро затараторил, очень живо аргументируя все в лицах и уводя от собравшихся свою пассию (лишь бы не ламию, – почему-то в этот миг подумал я, человек, чересчур начитавшийся фэнтези). Они удалялись от нас по коридору к запасному выходу, потому что лифт как всегда не работал. Наверное, они удалялись на обед, но мне показалось – прямо в свой парадиз, в райские "кушчи". Не торопясь, обсуждая что-то, возможно, предстоящее лечение.

А все стояли и смотрели на них, кто в удивлении, кто в умилении, а кто и в обиде. Вы никогда не замечали, как на отдыхе человек начинает вестись иногда на самые незначительные в обычной трудовой жизни события и начинает испытывать сильные эмоции от всякой ерунды. Вот нечего людям делать, дай только собраться возле чьего-нибудь номера и переживать, переживать какую-нибудь … будто родное. Тут я воспользовался моментом, шмыгнул в номер, закрылся и из-за закрытой двери провозгласил:

– Представление закончилось, спасибо за внимание. Продолжение завтра.

И коридор взорвался гулом закончившегося спектакля. На что я успел подумать: "Шоу, однако, скорее всего, только началось". И был абсолютно прав.

Мне было над чем тогда поразмышлять. Ведь уже который раз лагеря Спутника подбрасывали в мою сторону почву для раздумий. Какие-то странные, ущербные, но в то же время по-своему типичные судьбы, надломленные истории любви. Почему именно я становился одним из главных свидетелей и очевидцев подобных событий? Почему мне выпадала роль быть проводником чего-то, явно выходящего за рамки логического развития событий? Другими словами, почему именно я открывал дверь после того, как в нее постучали, и обнаруживал за ней не нищего монаха Оккама, прячущего в складках плаща свою гадкую бритву, а настоящую королеву? Такую, например, как вот эта удивительная Эльвира.

Клубника был теперь постоянно занят. То он искал редкий сорт цветов, чтобы подарить своей спасительнице, то выбирал очередные шляпку, парео или очки, то искал что-то совсем особенное. А иногда с пылом готовился к какому-то событийному ужину, задуманному Эльвирой и воплощаемому им. И это вам не Интернет-поисковик. Это настоящие поисковые операции, отражающие лучшие армейские стратегии и отнюдь не платонически страстную любовь. Но это все днем. После ужина в нашем номере Валюня больше никогда не появлялся.

Зато почти каждую ночь с тех пор окрестности Спутника до самого конца заезда оглашались страшными, почти ликанскими (я называл их "оперными") воплями:

– Я люблю Элю! О как же, как же я люблю Элю!!

И только иногда эти вопли прерывались лениво-протяжным возгласом пресыщенной женщины:

– Ну перестань, Валю-у-ня!

Именно с тех пор подполковник Валентин Нестерович Клубника превратился для всех лагерных в самого настоящего, заклейменного любовью ликантропа Валюню.

Дело в том, что с того незабываемого дня их знакомства из номера Эльвиры исчезла в неизвестном направлении её соседка. Скорее всего, она была аннигилирована все той же старой грымзой-администраторшей (хотя некоторые злые обиженные (одним словом, женские) языки поговаривали, что девушку просто загрызли ликантроп и его ламия), и подполковник де-факто переселился к Эльвире, оставляя за собой место де-юре в нашем номере 72. И что интересно, Эльвира почти перестала появляться на территории лагеря днем (даже на пляже), весь день она обычно спала, изредка материализуясь на каких-нибудь вечерних мероприятиях, после чего они ужинали с Клубникой в зале столовой или в ресторанчике на берегу, а потом гуляли, как они сами это называли. Причем в самых неожиданных местах. И влюбленные пары частенько натыкались на них то в затемненных парковых беседках, то на пляжных лежаках, а то и на крыше высотного корпуса, прямо под большой Луной. Но когда на свою беду натыкались, вынуждены были в ужасе бежать оттуда, потому что в тот же момент раздавалось хриплое рычание и оперный баритон, как заезженная пластинка, ревел знакомую уже всему лагерю любовную декларацию.

Когда неутомимый Валюня спал, было не известно никому. Но это было мне на руку, ведь благодаря этому я впервые ощутил, как это здорово проводить ночи с любимым человеком – жгучая шатенка к этому времени сама подошла ко мне, познакомилась, вечером обняла и не отрывалась от меня ни на сантиметр все оставшиеся четыре дня, пока я не посадил её в поезд до Краснодара. Мы были счастливы, влюблены, причем я понял это насчет себя только когда шатенка уехала. И не сразу, а когда уже вернулся в Ташкент. У меня всегда наблюдалось позднее зажигание. А пока я еще оставался в Спутнике, она доставала меня звонками из дома каждый день, то в столовой, то на вахте коридорных в корпусе, а то и в Наутилусе, потому что загодя успела подружиться с барменшей и узнала их телефонный номер. Если бы тогда, в 81-ом уже была мобильная связь, она бы не оставляла бы меня одного даже на пять минут.

Забавно было наблюдать, как гримасничает и злится очередная моя застольная визави, когда простая как три копейки барменша Надя, заслуженная спортсменка в прошлом, вдруг кричала мне:

– Лёха, к телефону! Твоя опять. И подбери свои Черные Глаза, я уже давно их залила.

Дело в том, что после отъезда жгучей шатенки я провел в лагере еще пять энергичных дней, причем два из них – на нелегальном положении, потому что срок моей путевки закончился раньше, чем удалось достать билет на самолет. Из номера меня не выгнали – администраторша все еще доедала черную икру, а вот в столовке дали от ворот поворот. Что было не очень хорошо, так как деньги имеют неприятную особенность заканчиваться раньше запланированного. Пришлось питаться печеньками из Наутилуса и мидиями, которые мы с одним моим товарищем по несчастью из Питера выуживали из прибрежного подводного мира.

Нашли старый ржавый лист железа от какой-то строительной бочки, развели костер и положили эту импровизированную сковородку на огонь. Затем разложили на железе мидии и через некоторое время они стали раскрываться с очень характерными хлопающими звуками. Желтые тельца моллюсков показались нам весьма вкусными. В первое утро такой мидийной диеты мы с Володькой насобирали ракушек довольно много, ели сами и угощали первых представителей нового заезда, чем привлекли их повышенное внимание, и до следующего утра в еде и любви уже не нуждались, так как за право накормить и обогреть нас, несчастных старожилов Спутника, вскоре соревновались многие вновь прибывшие. А мы, такие просоленные опытом и знанием приморской жизни робинзоны-дембеля, свои во всех интересных окрестных заведениях, показывали днем неофитам, а ночью – неофиткам местные достопримечательности.

А на третий день мы отравились сами и чуть не отравили других. Дело в том, что мидии в доступных для ныряния окрестностях пляжа закончились, и я вдруг обнаружил заросли мидий под причалом и на подводных стенках причала. Такие все большие, аппетитные, прямо слюнки потекли, ну мы с Володькой их и набрали. На свою голову. Помню, ели и нахваливали. Вместо завтрака. Хорошо, не успели накормить других. Буквально через полчаса нам стало так хреново, что оставшийся день мы провели в номерах, еле успевая время от времени добегать до унитаза.

Господа и милые Леди, заклинаю Вас, никогда не ешьте мидии, сорванные с причала, к которому пристают кораблики и моторные лодки. Там мидии питаются бензином, мазутом и другими нефтепроизводными, поэтому нереально (то есть в высшей степени реально) ядовиты. Мы с питерцем Володькой ощутили это на своих желудках. После чего я, например, больше никогда не смог есть эти вкусные морепродукты. Однажды лет через восемь попытался, попробовав итальянские консервированные. Эффект повторился. Кошмар!

Володька из Питера, кстати, был тот еще интересный фрукт. Такой бесшабашности, как у него, можно было только позавидовать. Не обладая особой физической привлекательностью, худой как глиста, он жил в Спутнике без денег уже второй месяц, причем без всякой путевки. Просто приехал внахаловку и жил, переходя из номера в номер как эстафетная палочка, умело обходя административные барьеры, прощаясь с одной любовью и тут же находя следующую.

Ответ на вопрос, как он это делал, крылся в его незаурядных коммуникативных способностях и отчасти в харизме. Когда он начинал говорить, слушали все, даже если не особенно и желали слушать. Цыганский гипноз? Черт его знает. Самое главное, что он никому не желал зла, был добрый и готовый помочь первому встречному во всем. Кроме одного – не мог (не желал) ни с кем и ни за что уезжать из Спутника.

На время очередной пересменки его приютил я, благо, Валюня появлялся редко, а за день до моего отъезда их с Эльвирой вообще выгнали из Спутника, потому что он со своими воплями все-таки чуть не загремел в "обезьянник". Однажды ночью так напугал какого-то кандидата в члены ЦК партии из Дома отдыха "Зеленая Роща", который находился рядом со Спутником, что тот чуть не обделался.

Наверное, этого кандидата в члены тоже можно понять. Пошел он как-то вечерком при исполнении государственного отдыха с женой на пляж. Идут они так, ничего не подозревая, на своей волне по пляжу, беседуют как всегда о нуждах советского народа и незаметно переходят границу пляжной зоны Зеленой Рощи и Спутника. Подходят к морю, желают проинспектировать удобства пляжных лежаков и тут – на тебе! Страшный трубный рёв из дебрей Южной Африки:

– Я люблю Эль-лю!!!

Обкакавшийся от ужаса кандидат в члены ЦК с чуть не потерявшей сознание женой незамедлительно пожаловались, куда следует. После чего подполковника быстро нашли, сравнительно мягко пожурили и объявили персоной нон-грата в Спутнике. Хорошо, хоть не раздули дело.

Я прощался с Эльвирой и Валюней как с родными. Мы даже обменялись адресами. Они решили доотдыхать где-нибудь в Абхазии, и Валюня показал мне билеты на поезд в Гагры. Эльвира чмокнула меня в щеку и сказала как всегда немного загадочную фразу, смысл которой высветился в моей жизни гораздо позже:

– Хоть ты и Алик из Аликов, но аура у тебя светлая.

Потом она обнялась с Блондинкой из Саранска, у которой срок пребывания в Спутнике был неограничен, потому что ответственной за выдачу спутниковских путевок в Саранске была её мама. Блондинке нужно отдать должное, несмотря на всю её внешнюю позолоту, она оказалась классной девчонкой и всячески помогала мне пережить горечь расставания с Валюней, ребятами моего заезда и жгучей шатенкой. Правда, её парень почему-то на неё обиделся и уехал даже раньше своего срока. Но Блондинка не переживала и так классно смотрелась на пляже в своем самом модном тогда белоснежном купальнике после того, как приобрела золотой загар. Так классно танцевала, так классно ныряла с причала, так классно шутила, но… лет через двадцать я попытался вспомнить её имя и не смог. Она осталась в моей памяти как яркое изображение на обложке гламурного журнала. Классное, но отстранённое. То ли Алиса, то ли Афелия, как-то на "А" и по-заграничному. А может, Амалия. И только гораздо потом я понял.

В то чудесное лето я еще воспринимал мир нерационально, как кролик. Я не видел картину в целом и вёлся на эмоции, причем, мне нужны были только очень яркие эмоции. Букет эмоций: тактильных, звуковых (чем более кричательных, тем лучше), ароматических и даже органолептических. Таких, какие обрушила на меня, например, жгучая шатенка. А я до этого не успел ощутить такого больше ни с кем, даже с Блондинкой. Более того, в самые яркие и напряженные вспышки чувственности Алиса-Амалия начинала вдруг дико хохотать, и я тут же выпадал из нирваны в жесткую реальность. На мой удивленный взгляд она, захлебываясь от смеха, булькала примерно следующее:

– Если бы ты видел себя…какой ты смешной!

А я к тому же был еще молодой и глупый. И думал тогда: "Что это она? Я смешной?! Да как это она вообще…?"

Теперь-то я понимаю, что это была просто некая специфическая женская реакция, скорее всего, с определенной физиологической составляющей. Эх, Алиса-Амалия! Какая ты была классная! Спасибо тебе, девочка!

Блондинка с Володькой проводили меня в адлерский аэропорт, и я заметил, что она как-то более внимательно стала прислушиваться к его трёпу. Красотка-стрекоза, конечно, должна была повестись на липкую вербальность поднаторевшего за лето жучка-паучка, а уж он старался вовсю, изредка виновато и украдкой взглядывая на меня. Через некоторое время после каждого его взгляда я стал ему подмигивать. Сначала он не понял, а потом до него дошло, и он расхохотался.

В аэропорту я поменял билет в Ташкент на билет в Ташкент через Краснодар, и теперь я летел в Краснодар, потому что понял, как соскучился по жгучей шатенке с её неуёмными эмоциями. А потом, чуть позже, она стала моей женой. Моей первой женой.

Вот как я провел незабываемую часть того яркого лета 1981 года.

Потом я часто бывал в сочинском Спутнике. В течение более чем тридцати лет он изменился, в девяностые захирел, потом, сменив собственников, превратился в цветущий пансионат, но перестал быть молодежной Меккой. Каждый раз, когда я приезжал в Сочи, считал своим долгом обязательно зайти на территорию, пройти на пляж, и особенно горевал, когда вдруг не нашел бара Наутилус, с которым было связано так много. На территории появились теннисные корты, бассейн, аквапарк. Но до сих пор я не могу спокойно проходить мимо уютных аллеек бывшего Спутника, где есть скамейки. Всё тянет подойти и удостовериться, что ни на одной из них нет незабываемого ликантропа Валюни и его удивительной ламии Эльвиры и никто не завоет вдруг в темноте инфернальным баритоном: