Весна страстей наших. Книга 2. Бедный попугай. Сладкие весенние баккуроты

Ибо Бесс на арене действительно творил чудеса. Как никто другой, он чувствовал настроение публики: когда она хочет, чтобы противник был быстро обезоружен и повержен, когда желает, чтобы бой длился долго, с различными критическими моментами, которые лишь кажутся окончательными и смертельными, на самом же деле – не более чем забавные приключения, из которых в последний момент находится выход. У Бесса этих приключений было припасено множество: он мог потерять трезубец и сеть, а потом отнимал у противника меч, выбивал у него щит, шлем у него на голове поворачивал таким образом, что тот переставал что-либо видеть; мог, наоборот, сначала одерживая победу над секутором или мирмилоном и играя с ним, как мальчик играет с кубарем или со щенком, затем одним неосторожным движением утратить все свои преимущества и, безоружным, прыгать, как заяц, извиваться гадюкой, взлетать куропаткой, уклоняясь от гладия провокатора, от сабли фракийца, от копья гопломаха, а потом… В том-то и дело, что публика никогда не знала, что в следующий момент выкинет этот Бесс, каким новым приемом, какой новой выдумкой он будет щекотать ее нервы, тысячи разных сердец, мужских и женских, юных и старческих, заставляя замирать от ужаса и тысячи глоток кричать и реветь от радости и восхищения! Другие известные и почитаемые гладиаторы, как правило, были предсказуемы в своем поведении на арене. Бесса никто не мог предсказать, и сам он, выходя на бой, казалось, никогда не знал, что он выкинет, в какую ловушку поймает своего противника и какое именно зрелище и какую истинно игру учредит для своих поклонников. Казалось, он предоставлял себя власти богов, и Марс за него наносил удары, Минерва отвращала от него мечи и копья, Фортуна беспрерывно крутила под ним свое колесо, а Либер пьянил его зрителей, иногда доводя до безумия!..

Кстати, о Фортуне и прочих богах. Однажды Бесс получил глубокую рану в живот. Когда его унесли с арены, к нему со своим молотом подошел «плутон» и сказал: «Похоже, добегался. Позволь, я тебя быстро прикончу, чтобы долго не мучился». – «Нет, брат, не позволю, – улыбнулся в ответ ему Бесс. – Мой врач меня вылечит». – «Такие раны у нас не лечат», – со знанием дела возразил «плутон», который сам был врачом. «Так я ж не у тебя буду лечиться! Скажи моему хозяину, чтобы меня отнесли в храм Аполлона и Беллоны», – сказал Бесс и потерял сознание. Волю его выполнили, благо названный храм находился неподалеку от амфитеатра. Как только его внесли в святилище, кровотечение тотчас остановилось. В храме он пролежал почти сутки. В полдень на следующий день пришел в себя, сказал «вот, наконец-то выспался», сам сменил себе повязку на ране и, прихрамывая, отправился в дом Квинта Порция, где еще пролежал несколько дней, а затем возобновил тренировки. Через месяц его вновь увидели на арене!.. Врачи потом утверждали, что Бессу, дескать, дважды повезло: во-первых, ни один важный орган при ранении не был задет, а во-вторых, не случилось заражение крови, которое всегда происходит в подобных случаях. Бесс с ними соглашался, но уточнял: «Фортуна меня так повернула, чтобы внутри ничего не задеть. А Аполлон с Беллоной следили за чистотой».

Это чудесное исцеление, ясное дело, лишь увеличило славу Бесса, а заодно и его владельца – Квинта Порция, которому иногда аплодировали наравне с его рабом-гладиатором.

Из всех разновидностей боя Бесс предпочитал «битву на мосту»… Ну, ты знаешь. В центре арены устанавливается деревянный помост с двумя скатами. Ретиарий стоит на помосте, а с двух сторон на него одновременно нападают два гладиатора в тяжелых доспехах: обычно секуторы или мирмилоны. Немногие ретиарии, даже самые опытные и удачливые, побеждают в этом неравном поединке. Бесс же выигрывал все «мосты». Не стану перечислять многочисленные приемы, которые он применял и которые мне подробно описал Вардий. Скажу лишь, что вершиной его искусства была битва, в которой он умудрился сделать так, что нападавшие на него в тот раз самниты друг друга проткнули мечами, а Бесс их сетью накрыл и сбросил с помоста.

Когда это случилось, весь амфитеатр вскочил и закричал: «Свободу!», «Свободу»! И не замолкал до тех пор, пока Порций не встал и не крикнул: «Народ за тебя просит! Значит, ты заслужил! Я тебя отпускаю!»

И Бесс стал свободным, по имени своего бывшего хозяина, а теперь патрона, стал называть себя Бессом Порцием или Порцием Бессом – природное свое имя, Грврдн, он уже, похоже, забыл вследствие его непроизносимости на латыни. Ему по закону полагалась отставка. Но он ее не принял, пошутив: «Геркулес моей деревяшке особенно не обрадуется, а публика сильно огорчится, если я трезубец поменяю на рудий». Не стал рудиарием и продолжал выступать в амфитеатрах, участвуя в самых почетных и наиболее посещаемых боях, как правило, только в Риме. Ему за каждый выход платили теперь не менее ста тысяч сестерциев; половина суммы шла Порцию, половина – ему, Бессу. Оба они, патрон и клиент, эти деньги откладывали. И скоро открыли новую школу для гладиаторов, на Пинции у спуска к Фламиниевой дороге. Квинт Порций стал хозяином этой школы, а Бесс Порций – ее главным ланистой. Через два года после своего открытия эта школа уже успешно соперничала с древней школой Лепидов, а лет через пять, пожалуй что превзошла ее если не по числу побед, то по славе ее главного гладиатора.

Ибо слава Бесса продолжала расти с каждым годом. Чем реже он выступал, тем нетерпеливее ожидали его появления. Когда на афишах появлялись его имя и изображение, народ еще с вечера валил на Марсово поле, чтобы с первыми лучами солнца штурмом взять амфитеатр и там захватить лучшие места. Дети, играя в гладиаторов, все хотели быть ретиарием Бессом и за это право дрались. Портреты Бесса Порция изображались на светильниках, блюдах и вазах. Несколько поэтов воспели его в своих стихах. На стенах многих римских домов появились надписи, в которых Порция Бесса называли «надеждой и усладой девушек», «врачом, исцеляющим девиц»!

– Догадался, к чему я все это рассказываю? – так спросил меня Вардий…А я теперь тебя спрашиваю…

V. Правильно. На Квириналиях в феврале Бесс после боя вышел на Марсово поле, и к нему сквозь толпу поклонников и поклонниц пробились две женщины – госпожа и рабыня. Феба была «госпожой», «рабыней» в темно-серой пуллате была Юлия, скрывавшая лицо под широким капюшоном. И Юлия сказала знаменитому ретиарию: «Ты только что погубил фракийца. Но он ведь твой соотечественник. Ты ведь тоже фракиец». Бесс, не узнав Юлии, побрезговал отвечать какой-то невольнице и, обратившись к богато одетой Фебе, сказал: «В нашем мире, госпожа, давно уже нет соотечественников. Есть только победители и побежденные. Сегодня победил я».

На следующий день Юлия подкараулила Бесса, когда он в одиночестве шел по Фламиниевой дороге в сторону «школы Порциев». Юлия тоже была одна, на этот раз не прятала лица под капюшоном, но была накрашена и намазана до неузнаваемости, то есть узнать в ней можно было лишь видавшую виды заработчицу. Встав на пути гладиатора, Юлия хрипло произнесла: «Да, славен и велик. А ты не стыдишься своей славы?» – «Почему я ее должен стыдиться?» – в свою очередь спросил Бесс. «Потому что твоя слава сродни моей – дерьмом от нее воняет». Бесс с головы до ног оглядел Юлию и ответил: «Это ты, шлюха, воняешь дерьмом. А моя слава пахнет кровью и потом… И благодари богов, что я убиваю мужчин, а не женщин». И, отстранив Юлию, Бесс продолжил свой путь.

Однако еще через день, когда Бесс тренировал своих гладиаторов, ему сообщили, что у входа в школу его ожидает какая-то женщина, судя по одеянию, важная жрица, но не весталка.

Бесс вышел и увидал Юлию, которую теперь уже не мог не узнать, так как она была в одной из своих обычных одежд: в белой столе с крупными черными брильянтами в ушах и на броши; вдобавок еще распустила по плечам свои огненные волосы.

«Ты прав, вчера я пахла дерьмом, – сказала Юлия. – Но, видишь, я умылась и хочу тоже пахнуть потом и кровью. Ты будешь моим любовником». – Она грубее выразилась, чем я сейчас передал.

Надо отдать должное Бессу. Он ничуть не изменился в лице. Он ответил с едва заметной ухмылкой: «Слишком многие женщины от меня этого требуют. Но у меня очень строгий режим, особая диета. Мне нужно осторожно расходовать свои силы. Я ведь уже не мальчик».

«Я тоже не девочка, – откликнулась Юлия. – И у меня также режим и диета. Сегодня у меня на десерт ты, гладиатор».

Бесс снова пытался увернуться: «Ты хочешь, чтобы я выполнил твою просьбу, а потом, когда об этом станет известно, меня распяли за оскорбление величия римского народа?» – строго спросил он. А Юлия в ответ еще суровее: «Я тебя не прошу – я приказываю. Поверь, тебя намного быстрее распнут, если ты моего приказа не выполнишь. Уж я-то найду способ».

И вновь Бесс попытался увернуться.

«Хорошо, будь по-твоему. Но не сейчас же», – примирительно возразил ретиарий.

«Прямо сейчас! Юлия, дочь Августа, ждать не привыкла. Ты уже накинул на меня проклятую сеть. Так, Пан тебя побери, доставай свой трезубец!» – воскликнула Юлия и, вытянув вперед руку, вниз опустила большой палец.

За этот палец Бесс взял Юлию и повел ее в одно из укромных помещений школы-палестры.

А пока они шли, Юлия успокаивала Бесса: «Мой отец сделал из меня рабыню и посвятил римскому народу. Значит, я и тебе принадлежу. Не бойся, никто тебя не осудит».

…Бесс уже давно перестал кого-нибудь бояться. Но с Юлией они встречались крайне осторожно и весьма редко. Бесс и вправду соблюдал строгий режим тренировок и следовал особой диете: не ел почти мяса, не пил вина, воду пил только подогретую, соитие с женщиной мог себе позволить не чаще трех раз в месяц. Бессу в ту пору было лет тридцать пять – достаточно пожилой возраст для гладиатора. А Юлии, на всякий случай напомню, должно было исполниться сорок два года.

Может быть, вследствие того, что они слишком редко встречались, в марте на Либералиях Юлия к Бессу присоединила еще одного любовника.

Звали его Гилас.

VI. Тут Вардий сделал еще более длинное отступление, чем в случае с Бессом. Еще не объяснив мне, кто такой Гилас, Вардий стал живописать мне историю римского театра: как во времена Суллы комедия потеснила трагедию, как при Цицероне комедию стали теснить ателланы, при Цезаре ателлану подвинули мимы, а с середины правления Августа на первое место выдвинулись пантомимы.

Я эту Вардиеву лекцию, конечно же, опущу. Ты и о Гиласе, я не сомневаюсь, наслышан и знаешь, что он в середине правления Августа, одновременно с Пиладом и со Стефанионом, блистал своим мастерством на римской сцене; что он актерствовал главным образом в восходящей тогда пантомиме (Пилад предпочитал утесняемую ателлану, а Стефанион сохранял верность угасающей римской комедии). Ты знаешь, наконец, что в отличие от Пилада и Стефаниона – последний был вольноотпущенником, а первый происходил из плебейской сицилийской династии актеров, – в отличие от них, Гилас по отцу принадлежал к всадническому роду, а по матери – к сенаторам и древним патрициям, но, едва надев взрослую тогу, пожертвовал своим положением в обществе, покинул семью, отказался даже от имени, взяв себе греческий псевдоним Гилас, и ушел учиться к Бафиллу, на его содержание, отцом проклятый, матерью оплаканный.

А через несколько лет приобрел славу, пожалуй, еще более всенародную, чем Бесс-гладиатор. К актерству у него были многие задатки. Прежде всего, невероятная пластичность тела – Гилас, словно Протей, умел превращать себя, хочешь, в колченогого старого воина, хочешь, в грациозную юную девушку, или в птицу, иль в кабана, или в змею, а то и в бревно неподвижное, – однажды в одном из застолий он так изобразил своим телом пламя, что некоторые женщины утверждали, что он их обжег.

К тому же почти полная безликость; то есть, не имея ничего характерного и примечательного в своем лице, он это лицо лишь ему одному известными ужимками мог превращать в лица людей, которых изображал: суживал или расширял рот, надувал или истончал губы, удлинял или курносил нос, даже цвет глаз якобы мог поменять, – во всяком случае, когда он кого-нибудь пародировал, сходство, говорят, было поразительное. И тоже самое умел делать со своим голосом; владел множеством самых различных голосов: от так называемого берекинтского дисканта до фракийского баса, от львиного рыка до комариного писка. Гиласом восхищались, ему чуть ли не поклонялись патриции и рабы, высшие магистраты и рыночные нищие, фламины и портовые шлюхи, легаты и легионеры, старые и молодые. Его команда клакеров была самой многочисленной, самой громкой и восторженной, самой дерзкой и злобной, если кто-нибудь – не важно кто, да хоть консул! – во время его выступления позволял себе нелестные замечания в адрес Гиласа, или шумел, или как-то иначе отвлекал на себя внимание зрителей. Плебеев и чужеземцев в таких случаях нередко выводили из театра и били тут же на площади; всадников не били, но грубо приказывали им замолчать; шикали на сенаторов…Пригласить Гиласа на свадьбу, на день своего гения, на совершеннолетие сына, на пир по случаю вступления в должность почитали за честь преторы и эдилы, проконсулы и пропреторы, богатые торговцы и процветающие публиканы – за несколько месяцев зазывали, так как у Гиласа от этих приглашений не было отбоя. Деньгами и подарками так щедро осыпали, что, по подсчетам знающих людей, Гилас сколотил себе состояние в восемь с половиной миллионов сестерциев; а это по тем временам громадные были деньги!..

Но вернемся к Юлии.

VII. Юлию с Гиласом свел Луций Авдасий, у которого Гилас иногда бывал на попойках. Как протекала случка, Вардий мне не рассказывал. Но сообщил, что с Гиласом Юлия встречалась еще реже, чем с Бессом. Во-первых, строгая конспирация, влекущая за собой многочисленные затруднения. Во-вторых, Гилас чуть ли не каждый день бывал занят в театре и на пирах. В-третьих, Гилас хотя и был истинно по-гречески разносторонним развратником, но женщинам предпочитал мужчин. В-четвертых, с женщинами Гилас любил, как он говорил, музицировать, то есть… Можно я обойдусь без дальнейших подробностей?.. Некоторым эта экзотика, может, и нравилась. Но Юлии она, похоже, скоро наскучила, если не опротивела.

Наконец… у нас получается в-пятых?., вдобавок ко всему Гилас был пьяницей: когда у него случались запои, он не мог уже ни с одной женщиной…

Он и в театре, бывало, как у Горация:

…Фуфий, который на сценеПьяный на ложе заснул и проспал Илиону – и тщетноНесколько тысяч ему голосов из театра кричали:«Матерь! тебя я зову!»…

– Вардий мне процитировал из этой сатиры и сообщил, что с Гиласом иногда случалось нечто подобное.

Подводя итоги этой стадии – второй стадии первого этапа, – Гней Эдий сообщил мне, что она завершилась вскоре после майских Флоралий. Юлия перестала предаваться любовным играм и с Бессом, и с Гиласом, хотя не порвала с ними окончательно и изредка навещала их, но уже не одна, а в обществе Домиции Марцианы или Помпонии Карвилии, уже не в одежде рабыни, а в скромном одеянии, старательно пряча лицо под накидкой, Домиция же и Помпония нарочно ярко одевались, чтобы бросаться в глаза. Как правило, их сопровождал и кто-то из доверенных адептов-мужчин: Криспин или Вардий. Да, Гней Тутикан, как он тогда назывался, мой рассказчик! Юлия приблизила его к себе в середине апреля, после того как ее покинул, не объясняя причины, Семпроний Гракх.

Вардий также присовокупил, что у Бесса и у Гиласа, при всем их различии, было, помимо их славы, еще одно общее свойство: и тот и другой, если смотреть на них с некоторого расстояния, весьма напоминали Феникса, и ростом, и телосложением, и даже овалом лица.

VIII. Третья стадия состояла из одного только события. В июньские календы, когда в Городе и в его окрестностях праздновали Карналии, по приказу то ли Юла Антония, то ли самой Юлии была приготовлена поместительная лодка. У нее была вызолочена корма, весла были посеребрены, паруса были прикреплены пурпурного цвета. Юлия и ее адепты сели в эту диковинную лодку неподалеку от мавзолея Августа и поплыли вверх по течению Тибра. Гребли два сенатора, семь всадников и четыре плебея, все одетые в костюмы рабов. Ими командовал Луций Авдасий, на деньги которого наняли и оснастили лодку. На флейте прекрасно играла Феба, на кифаре – довольно сносно красавица Домиция Марциана, в дудку дудела уродливая Помпония Карвилия. Подпрыгивая, выскакивая и гримасничая, руководил этим маленьким оркестром Квинтий Криспин, одетый в костюм мохнатой цикады. Остальные адептки в одеждах нереид или харит стояли одни у руля, другие – возле канатов. Десять Юлиных щеголей, точь-в-точь эроты на греческих фресках, с опахалами окружали шитый золотом балдахин, утвержденный в центре лодки. А под балдахином на устланном пурпуром ложе возлежали Юлия и Юл Антоний. Юл был облачен в доспехи со шлемом и изображал собой Марса, а Юлия была одета так, как на картинах рисуют Афродиту или Венеру.

Зрителей у этого странного зрелища было немного, так как основные массы народа чествовали Карну либо в Городе, либо в Гелернской роще, где понтифики приносили положенные жертвы. Но те, которые случились на берегу, шли и бежали за лодкой, восхищенными криками приветствуя плывущих.

Тут Эдий Вардий счел, наконец, возможным обратить мое внимание вот на какую деталь, вернее, на множество деталей: плавание на эдакой лодке, и ранее – ночные проделки, а до этого – факелы на пиру, и еще ранее – рыбалка с ныряльщиком и насадкой на крючок давно уже пойманной и даже закопченной рыбы, и даже само название «амиметобии», которое было присвоено юным щеголям, – все это было, так сказать, позаимствовано из похождений Марка Антония и Клеопатры: те именно так забавлялись и развлекались на Кидне и в египетской Александрии.

Сделав это замечание, Гней Эдий на некоторое время покинул меня, направился к работникам, копавшим и выравнивавшим канавки, отдал им какие-то распоряжения, а потом вернулся ко мне и продолжал свой рассказ.

«Зрелища» —

– так Вардий наименовал второй этап «разжигания пожара».

Этот этап также состоял из трех стадий. И первая стадия —

IX. Театр. В июле, месяце божественного Юлия, где-то в промежутке между Козьими нонами и Днем Алии к востоку от Города было разыскано место, по своему рельефу представлявшее как бы природный театр: холм, образующий полукруг, а перед ним – широкая овальная поляна. Холм лишь слегка обработали лопатами, так чтобы получились ряды сидений, а позади поляны воздвигли то, что греки до сих пор называют «скеной» – деревянное сооружение о трех дверях, из которых выходят и в которые уходят актеры.

Устройство «театра» было поручено все тому же Луцию Авдасию, всаднику и откупщику – не только потому, что он был самым состоятельным из Юлиных адептов, но также вследствие того, что выбранное для представлений место располагалось неподалеку от его виллы.

От имени Юлии обратились к уже известному нам Гиласу, а также к Пиладу и Стефаниону. Всем троим обещали щедро заплатить за услуги, но первым Гилас, а следом за ним комедиант и «ателланщик» отказались от гонораров: дескать, с дочери великого Августа они ни за что не возьмут денег. Актерам и танцовщицам, которых они привели с собой, вознаграждение, тем не менее, предложили, и те не стали отнекиваться.

В этом импровизированном театре были сыграны три, с позволения сказать, пьесы: ателлана, мим и трагедия.

Тут мой рассказчик, Гней Эдий, обратился ко мне и сказал:

– Все три представления мне лень описывать. Какое хочешь, чтобы я описал?

Я наугад выбрал первое – ателлану.

И Вардий поведал:

Взяли какую-то старую ателлану и, объяснив, что требуется, отдали ее на переработку баснописцу Федру…Помнишь? Федр, родившись в Македонии, четырехлетним мальчишкой после битвы при Филиппах был продан в рабство в Вифинию. Там, попав к образованному человеку, умудрился получить приличное образование, не только греческое, но и латинское. Во время пребывания Августа в восточных провинциях Федр был подарен принцепсу как местная литературная достопримечательность. Август привез его в Рим и забавлялся его баснями…Я тебе это рассказываю не потому, что ты о Федре не слышал, а чтобы подчеркнуть: Федр тогда еще был рабом, и рабом самого Цезаря!.. Так вот, Федр над ателланой весело потрудился, введя два дополнительных персонажа и обильно снабдив всех действующих лиц похабными стишками из «Приапеи».

Получилось: Мужик, Жена, не один, а два ее любовника – Буккон и Учитель – и еще один, которого вообще не встретишь в классической ателлане – Воздыхатель. Роль Воздыхателя взял на себя Гилас, роль Учителя – Пилад, а Мужика – Стефанион. У Буккона и Жены роли были менее интересные, и их исполняли менее талантливые актеры. Мужик в исполнении Стефаниона очень походил на Тиберия, Жена предстала перед зрителями в одном из костюмов Юлии, Буккон своим ростом и статью напоминал Юла Антония, Учитель – Гракха, ну а Воздыхатель, которого изображал Гилас, сам понимаешь, кого он собой являл и кого пародировал.

О содержании фарса также легко догадаться. Жена, как водится в ателлане, изменяла старому и глупому Мужику, своему супругу. Изменяла с двумя любовниками: с Букконом, который набрасывался на нее и пожирал, словно она была куском мяса, а он месяц не ел и задыхался от голода, и с Учителем, который, вместо того чтобы ласкать и нежить Жену, читал ей заумные, но крайне скабрезные лекции о том, что такое любовь, как надо услаждать любовника, какие принимать позы, какие делать движения, ну и тому подобное. Они именно декламировали, а не действовали. Не только Учитель, но и Буккон, держа Жену за руки, описывал, хрипя и закатывая глаза, как он ее пожирает, как утоляет свой стылый звериный голод ее жарким и трепетным телом, что происходит с его… ну, понятно. Мужик, устраивая Жене сцены ревности, тоже живописал, как он ее ненавидит, как бьет по щекам, по губам, по срамным местам, как он ее уже дважды убил, а теперь в третий раз будет ее убивать; и постоянно восклицал: «Уеду из Рима!», «Уеду на Родос!», «К грекам сбегу!» – раз двадцать, не менее, на разные лады выкликнул угрозу, сопровождая ее отборной осканской бранью.

Зрители, понятное дело, веселились. Но более других персонажей забавлял их Воздыхатель. Он бегал по сцене и упрашивал, чтобы его тоже подпустили к Жене. Буккону кричал: «Я тоже голодный! Дай мне от нее насладиться! Дай хоть кусочек, хоть пальчик, хоть ноготочек, проклятый обжора!». Учителя убеждал: «Я ей „Науку“ свою почитаю. После такого урока в мире во всем не будет любовницы боле искусной». И тут же принимался читать отрывки из Фениксовой поэмы. Он даже к Мужику приставал и, встав на колени, умолял его уже прозой: «Можно я тоже ее ударю! Я тоже хочу! Мы ведь с тобой собратья по несчастью! Дай я тебе помогу!».

Гилас великолепно играл Воздыхателя: он у него получился одновременно растерянный и суетливый, восторженный и жалкий, утонченный и, вместе с тем, чуть ли не самый похабный из всех действующих лиц, ибо изысканная вульгарность, как заметил Вардий, порой намного сильнее шокирует, чем площадная брань…

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «Литрес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на Литрес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.