Шаг Над Бездной

Шаира Баширова

Шаг Над Бездной

Главв 1

Теперь наверное, никто и не вспомнит, откуда возникла вражда между этими семьями. Жили они по соседству, два двора и разделял дувал (глиняная стена) с деревянной калиткой, чтобы можно было ходить к друг другу, не выходя на улицу, это настолько сильная дружба была между этими двумя семьями. Дома эти в махалле Сагбон, в старом городе, были построены очень давно, ещё в двадцатых годах прошлого столетия. Со временем, пристраивались дома. Но почти до самого землетрясения тысяча девятьсот шестьдесят шестого года, которое произошло в Ташкенте двадцать шестого апреля, улицы были нетронутыми напоминаниями о тех далёких годах, когда здесь жили наши деды, которые отсюда уходили на войну.

Эркин, которому в то время было восемнадцать лет, вместе со своим близким другом, которого называл братом, с соседом Мумином, одними из первых написали в военкомат о желании пойти на фронт. Эти парни учились в одной школе, в одном классе, росли вместе, их отцы дружили и матери были не разлей вода, часто готовили в одном казане и ели вместе, то у одного, то у другого в доме.

В сорок первом году, Эркин и Мумин, вместе с тысячами других молодых людей, ушли на фронт. Их родные каждый день ждали от них вестей и если приходил треугольный конверт, читали все вместе и вместе радовались. Беда не коснулась ни семьи Эркина, ни семьи Мумина, правда, война разбросала этих парней. Один воевал в пехоте, уходя со своим отрядом вслед за войной всё дальше, через деревни, через маленькие и большие города, другой воевал в танковых войсках.

Поэтому, первым с войны пришёл Мумин, не зная, жив ли его друг, брат, близкий сосед и одноклассник. На вопросы родных Эркина, Мумин лишь отвечал, что воевали они в разных войсках и ни разу за эти четыре года не виделись.

– Но будьте уверены, мой брат Эркин жив, ведь похоронки не было! Нужно терпеливо ждать, Мехри опа, Шакир акя, нужно ждать, – сказал Мумин, успокаивая родителей друга.

– Мой сын прав, Мехри опа, война четыре месяца назад закончилась, а люди до сих пор возвращаются домой. И наш Эркин вернётся, с помощью Аллаха. Не отчаивайтесь, он и нам сын, как Мумин Вам сын. Верно, Батыр акя? – прижавшись к старой гимнастёрке сына, обняв его руку, сказала мама Мумина, Зухра.

– Мой сын прав, письма от Эркина не было, скорбного сообщения тоже, не будет терять надежду, нужно ждать, а терпение нам всем даст Аллах, ведь Эркина мы любим не меньше, чем Мумина. Они наши дети, – сказал Батыр, отец Мумина.

Шакир акя и Мехри опа были старше родителей Мумина, совсем не намного, но у узбеков, будь они старше хоть на полгода, их непременно называли на Вы и обращались опа и акя, проявляя уважение. Но они были настолько близки, что позволяли обращаться с Зухрой и Батыром проще, называя на ты. Так было всегда, тем более и родители росли на одной улице.

Эркин вернулся глубокой ночью, через месяц после возвращения Мумина и нетерпеливо постучался в деревянную калитку своего дома, по которому тосковал долгих четыре года, вспоминая родной дом, улицу, родителей, между боями, сев писать очередное письмо домой. Мехри опа спала чутко, тем более, в конце сентября дни в Ташкенте стояли жаркие и ночи тёплые. Услышав стук в калитку, женщина, проснувшись, вскочила и спустилась с топчана, сердце в её груди так сильно билось, словно было готово выскочить, разорвав грудную клетку. Проснулся и Шакир акя, сестра Эркина спала в доме, девочка подросток, но спать во дворе, даже поодаль от родителей, не полагалось. Подбежав к калитке, трясущимися от волнения руками, женщина открыла её и буквально упала в объятия сына. Шакир акя, проснувшись, подошёл следом за женой и просто обнял их обоих, уткнувшись лицом в плечо сына, вдыхая запах дыма и пота от гимнастёрки.

– Сыночек! Родной мой! Наконец ты вернулся! Хвала Аллаху, ты вернулся! – восклицала бедная женщина, едва держась на ногах.

Спросонья, услышав стук и тут же вскочив с места, она дрожала всем телом и плакала от радости.

– Ну всё, мать, успокойся. Сын вернулся, утри слёзы и давайте присядем на топчане, – сказал Шакир акя, отходя от жены и сына.

– Ойижоним мани (мамочка моя), адажон (папочка), как же я по Вам соскучился! Столько раз представлял себе нашу встречу, столько раз видел во сне наш двор, – обняв мать и проходя вместе с ней к топчану, сказал Эркин, сняв с плеч вещмешок и бросив его на топчан.

– Ты вернулся и большего счастья нет, сыночек, садись, устал ты с дороги, а я самовар разожгу, – ответила Мехри опа.

– Может соседям сказать? Они ведь тоже ждали тебя, – спросил Шакир акя.

– Ночь сейчас… лучше утром. А… Мумин… он ведь вернулся? – осторожно спросил Эркин.

– Вернулся! Ещё как вернулся! Хвала Аллаху, руки-ноги целы и у него, и у тебя! Сын Садык акя без обоих ног вернулся, они рады, что живой. Все рады, пусть без ног, но ведь живой! А сколько людей похоронки получили? Проклятая война! Стольких сыновей и дочерей, отцов и братьев забрала! А как же ты, сынок? Как ты воевал? Аллах милосердный, слава Тебе, ты вернулся целым и невредимым, – не переставая гладить сына по плечу и руке, говорила Мехри опа, целуя поверх гимнастёрки.

– Значит, Дильшод без ног вернулся… жаль его… но война, она была очень жестокая, очень… – произнёс Эркин, глядя себе под ноги и вспоминая однополчан, которых приходилось оставлять на поле боя. И возвращаться за телами после затишья, чтобы собрать комсомольские или военные билеты, похоронить тела и написать их близким, отправив похоронку.

– Ладно, я самовар поставлю, ты с дороги, сыночек, может поесть посмотрю, – сказала Мехри опа, наконец отрываясь от сына и уходя под навес, где была летняя кухня, с небольшим очагом и казаном.

Эркин взял вещмешок и развязав его, вытащил буханку хлеба, две тушёнки, кусок мыла и несколько бесформенных кусков сахара. На глиняном возвышении стоял самовар, рядом лежали несколько сухих веток и древки, приготовленные для разжигания самовара. Газа и в помине не было. Женщина включила свет, лампочка висела на чёрном проводе с патроном и разожгла самовар. Мехри опа знала, что воду в него каждый вечер наливает муж, благо дело, до войны в махалле провели воду и у всех во дворах поставили водопровод. Но у многих были колодцы, вода в них была холодная и чистая, для питья и брали воду из колодца. Мехри опа вынесла из дома поднос, где лежали кишмиш, сухофрукты и чёрствая лепёшка.

Женщина, вот уже четыре месяца, как только объявили о полной капитуляции немецкого командования и советские войска одержали победу в этой страшной войне, сама пекла в тандыре лепёшки. Не каждый день конечно и не из белой муки, которую и достать было невозможно, но пару лепёшек Мехри опа убирала, завернув в скатерть, в надежде, что именно сегодня её сын вернётся и поест лепёшки. Но вот уже неделю, она не разжигала тандыр и не пекла лепёшек, это делала Зухра, ведь Мумин вернулся и к них заходили соседи, приезжали родственники и Мехри опа постоянно была рядом с ней.

На ужин она приготовила маставу, правда без мяса, мяса они вообще ели очень редко, если вдруг мясники резали скот и продавали. Мехри опа положила в маставу тушёнку, которую ловко, по привычке и открыл Эркин. Давно забытый вкус маставы, парень с аппетитом её поел, несмотря на глубокую ночь. Но была война и люди понимали, сейчас всем нелегко, сколько эвакуированных приехали с сорок второго года в Ташкент, скольких приютили семьи и не отличали никого, ели все с одного казана, спали под одним кровом.

Так и Зухра, взяла к себе девочку четырнадцати лет, её мать и маленький брат погибли при бомбёжки, когда на состав, в котором они ехали, совершили налёт немецкие самолёты и Карина чудом осталась жива, спрятавшись в овраге. Когда их вагон загорелся, началась суматоха и возникла паника, люди бежали от огня и пуль, которыми обстреливали сверху, с самолётов. Как девочка добежала до оврага, она бы и не вспомнила, но когда глубокой ночью раздался взрыв, бежали все и она побежала. Рядом падали люди, сражённые пулями, кто-то горел, объятый огнём, на земле валялись куски тел и трупы. Ужас и страх, которые испытала Карина, надолго заставили её замолчать и она долго не реагировала на людей, долго не произносила ни слова.

На рассвете, когда кажется всё стихло, а в воздухе стоял тошнотворный запах горелых тел, когда продолжали гореть вагоны, а оставшиеся в живых помогали раненым, Карина вылезла из оврага, с ней были ещё несколько человек, но она их в упор не видела и шла к вагону, как неприкаянная, шла, чтобы найти мать и брата. Она увидела их среди тех, чьи растерзанные тела были сложены в ряд, на земле. Мать она узнала по пиджаку и полуботиночкам коричневого цвета, на шнурочках, её лицо было изуродовано. Брата девочка нашла много позже, когда погибших стали хоронить.

Казалось, время для неё остановилось, слёз не было. Карина не сознавала, что их больше нет, она осталась одна на всём белом свете. Ведь перед отъездом из Ленинграда, перед самой эвакуацией, когда собирала свои вещи, она нашла похоронку на отца, которую мать спрятала под бельём в ящике старого комода. Теперь и вещей не было, искать что-то среди всего исковерканного после бомбёжки домашнего скарба, не было смысла и тем более, желания.

Весь день она сидела на земле, несмотря на холод, ведь была осень сорок второго года. За оставшимися в живых, приехали вечером, мёртвые тела хоронили тут же, в поле. Недалеко находился населённый пункт, откуда местные жители принесли лопаты, помогая хоронить людей, погибших в этой воздушной атаке.

В живых остались несколько десятков людей, среди которых была и Карина Сароян, армянка по отцу, русская по матери, чернобровая, большеглазая, белолицая девочка, стройная, но худая. Оно и понятно, война, голод в начале блокады в Ленинграде. Карина едва закончила восьмой класс, когда было решено эвакуировать её семью и многих других ленинградцев в Ташкент. Но до Ташкента ей пришлось добираться на попутных машинах, вместе с оставшимися в живых.

А в Ташкенте, волею судьбы, она и попала в семью и Батыра и Зухры. Единственный их сын ушёл воевать в самом начале войны, а Карине было всё равно, ей и вовсе не хотелось жить. Но доброта и тепло этих людей её удивили, правда, говорить она не могла, с голосом, после произошедшего, что-то произошло, голос словно заклинило, она пыталась сказать слова благодарности, но не могла.

Так, с сорок второго года, Карина осталась жить в доме Зухры и Батыра, помогая по дому. Её устроили в школу, в девятый класс и к концу войны, она закончила школу. Училась Карина хорошо, получила аттестат без единой тройки и хотела поступить в институт, мечтая стать врачом, как мама.

В ТашМИ она поступила без особого труда, правда, всё лето занималась… сама, повторяя школьную программу и сдав экзамены, поступила на хирургическое отделение. В тот год и вернулись, один за другим, сначала Мумин, следом и Эркин.

Мумин был парнем невысокого роста, плотного телосложения. Круглолицый, большеглазый, с густыми, черными бровями. Эркин, напротив, был высокого роста, широкоплечий, с крепкой шеей и статной фигурой. Да и нрава он был более жёсткого и решительного, нежели Мумин. Соответствующий своему имени, парень был мягким по характеру, добрым и уступчивым. Но дружба у них была крепкая, с самого детства, если не с рождения.

Наверное, можно и не говорить, что Мумин, увидев красавицу Карину, влюбился в неё с первого взгляда, как только вернулся домой. А Карина, которая много месяцев не говорила, однажды шла со школы домой, когда внезапно, из двора одного из домов, выскочила огромная собака и с лаем бросилась на неё. От испуга, девушка закричала, но вышла женщина и погнала собаку от неё, ну а Карина в тот день впервые за долгие месяцы, заговорила. Голос у девушки был нежный, красивый, ведь раньше, до войны, она и пела, и довольно неплохо. Прибежав домой, она обняла Зухру, которая относилась к девушке, словно к дочери, которой у неё никогда не было. А когда она радостно заговорила, Зухра заплакала.

– Батыр акя! Радость то какая! Наша дочка наконец заговорила! Идите скорее! – закричала женщина, целуя Карину в розовые щёчки и крепко обнимая её.

Глава 2

Мумин, которому исполнилось двадцать два года, устроился работать на машиностроительный завод, где проработал после окончания школы всего год и оттуда ушёл на фронт. Его родители замечали, как он смущается, как только Карина заходила во двор или в дом, правда, не загадывали наперёд и о женитьбе парня речи не было. Только Карина относилась к Мумину, как к брату и по- другому на него не смотрела. Да и Зухра знала, что у Карины нет никого, а когда Мумин вернулся домой, женщина представила его, как её брата, сказав, что считает Карину своей дочерью.

Ну а в Ленинграде за ней числилась квартира, недалеко от Невского проспекта, за Фонтанкой. В суматохе войны, о гибели Зинаиды и её десятилетнего сына никто ещё не слышал, властями было отмечено, что погиб отец Карины, командир стрелкового отряда, в чине майора, пал смертью храбрых на важном боевом задании и был награждён медалью За отвагу ранее и позже, Орденом Славы, посмертно. Старый дом, каких было много, отдельная, трёхкомнатная квартира, осталась за Зинаидой, но об этом Карина и вовсе не задумывалась.

Тёплое воскресное утро, проснулась сестрёнка Эркина и выйдя во двор, увидела брата и родителей, которые так и не легли, а сидели на топчане и тихо разговаривали. ГулИ, сестра Эркина, быстро умывшись, подбежала к брату и они крепко обнялись. Эркин был приятно удивлён, увидев, какой красивой стала его сестра, выросла и изменилась за эти четыре года.

– Какая же ты стала красавица, Гули! – воскликнул Эркин, разглядывая сестру.

Девушка, смутившись, покраснела, но скромно промолчала. Ей было семнадцать лет и она училась ещё в школе, заканчивала её, дружила с Кариной, хотя та уже училась в институте.

Эркин с родителями зашёл через калитку в дувале к соседям. Решили сделать сюрприз, порадовать возвращением Эркина с войны. Зухра уже была на ногах, самовар кипел, правда, мужчины спали во дворе на топчане. Карина, услышав возгласы, вскочила с кровати, она спала в доме, девушка была взрослая и Зухра отвела для неё отдельную комнату, понимая, что ей нужно переодеваться, отдыхать и заниматься, ведь теперь она студентка такого престижного института, как ТашМИ и Зухра не скрывала своей гордости за неё перед соседями, непременно называя Карину любимой дочкой.

Девушка испугалась громких возгласов и быстро надев на себя халат, выбежала из дома, с распущенными длинными, чёрными локонами, волосы девушки были вьющимися с рождения. Наверное, судьба иногда так играет с людьми, но выскочив из дома, стоя на пороге, она смотрела на Эркина, а он, обернувшись, словно его позвали, смотрел на Карину, в то время, когда его радостно обнимали Зухра, Батыр и Мумин.

Карина, растерявшись, тут же метнулась в дом и сев на кровать, прижала руки к груди, чувствуя, как сильно бьётся её сердце. Она вдруг ясно вспомнила ночь, когда их поезд бомбили и обстреливали сверху, с самолётов. Ясно услышала гул и грохот, крики толпы, в ужасе бегущей от горевших вагонов и перевёрнутых составов, сошедших с рельсов. Карина зажала уши руками и зажмурила глаза, не понимая, почему именно сейчас она вспомнила эти ужасы. Может потому, что Эркин был в гимнастёрке, а на его груди красовались медаль За отвагу, орден Красной Звезды и ещё два ордена? Но в городе многие ходили в гимнастёрках с медалями и орденами, время было такое. Это было честью, носить и форму, и ордена, что говорило о мужестве человека. Правда, Карине ночами часто снились кошмары, она просыпалась в поту и садилась на кровати, боясь уснуть.

Эркин, за доли секунды, увидев Карину, даже не успев разглядеть её, так быстро она скрылась в доме, но мимолётно заметил, что девушка очень красивая и ко всему, скромная.

– Живой! Вернулся! Где ж тебя так долго носило, Эркин? Почти пять месяцев прошло, как война закончилась! – обнимая друга, восклицал Мумин.

– Что же мы стоим? Проходите, садитесь вот тут, – показывая на топчан, сказал Батыр.

Зухра тут же убрала с топчана подушки и покрывала, на которых спали муж и сын, постелив курпачи. Мумин поставил на топчан хантахту(стол на низких ножках), который на ночь убирали вниз, Зухра постелила скатерть и побежала в дом.

– Карина? Дочка? А ты чего сидишь, как не родная? Гости у нас, давай поднос, вынеси и поставь на дастархан, я лепёшки вынесу, хорошо, вчера немного напекла. Самовар кипит, чай завари, дочка, Эркин наконец вернулся! Бедная Мехри опа, столько пережила, пока ждала сына. Давай, дочка, гости у нас, – говорила Зухра, ставя на поднос тарелки с сухофруктами и комковым сахаром, который с большим трудом доставали на базаре.

Карина встала и взяв поднос, вышла во двор. Эркин вновь посмотрел на неё, смущая девушку ещё больше.

– Ассалому аляйкум, добро пожаловать, – не глядя ни на кого, ставя поднос на хантахту, красивым голосом сказала Карина, как учила её Зухра и не поднимая головы, тут же ушла под навес, где кипел самовар. Ополоснув чайник водой из ведра, Карина заварила чай и взяв пиалки, вернулась назад. Чай она налила в пиалку и вылила обратно в чайник. Проделав так три раза и немного подождав, Карина опять налила в пиалку чай и протянула Шакир акя, следом Батыру. Тут подошла Зухра и положила на скатерть две лепёшки, в тарелке яблоки и персики со своего огорода.

– Мехри опа, поломайте лепёшки, ешьте, уважаемые. Как же хорошо, что ты наконец вернулся, сынок, радость-то какая! А Гули где? Что же и она не зашла? – спросила Зухра, проводив взглядом Карину, которая опять ушла в дом.

– Наши сыновья нас не осрамили! Грудь у них полна знаками заслуг перед Родиной! Спасибо вам, нашу седину не опозорили. Что же вы, ни разу не встретились на полях битвы? – спросил Батыр, глядя на Эркина.

– У нас с Мумином войска были разные, не довелось, Батыр акя, – ответил Эркин, с аппетитом смакуя давно забытый вкус лепёшки.

– С нашей улицы многие ребята не вернулись с этой проклятой войны… многие пришли без ноги или без руки, Достон, без обеих ног пришёл, но главное, живой! А каким красавцем был! – сказал Шакир акя.

– Проклятая война! Проклятые фашисты! Столько людей погубили! – воскликнула с отчаянием Мехри опа.

– Хорошо, что они не видели разрушенные города, не видели, что творили немцы, надеюсь и про концентрационные лагеря не знают… – подумал Эркин, вспоминая разрушенные города в руинах, через которые он проходил с войсками.

– А кто эта девушка, Мумин? Неужели ты женился? – наклонившись к самому лицу друга, спросил он, боясь услышать, что это именно так.

– Если бы! Это Карина, из Ленинграда, её, со всеми остальными эвакуированными, привезли в Ташкент. Мама рассказывала, девушка ехала с мамой и братом, поезд ночью разбомбили и сверху обстреляли немцы. Мать и брат, которому было лет десять, погибли, а она чудом выжила. В Ташкент многих эвакуировали, ты ведь знаешь, блокада Ленинграда была. Так вот, многие у нас живут до сих пор. Правда, многие уехали, иные до сих пор ищут своих родных, в пунктах райисполкома и даже военкомата открыты места, где записывают данные тех, кого разыскивают родные и близкие. У Карины нет никого, отец погиб в сорок втором, так она рассказала матери. Но… если бы она согласилась, я бы женился на ней. Она в ТашМИ учится, представляешь? Поступила в этом году, мама говорит, она хирургом будет. А ты держись от неё подальше, понял? Я первый, она мне очень нравится. Пусть не узбечка, ну и что, верно? Скромная девушка, у нас уже два года живёт, красивая очень… – задумавшись, сказал Мумин.

– Ну что ты, брат! Если и она тебя любит, конечно, я не стану камнем преткновения между вами, – загадочно улыбаясь, ответил Эркин.

Но Мумин то знал, что и в школе многим девушкам нравился не он, а Эркин. Ну да, Эркин был выше его ростом, крепче и сильнее. Он был дерзким и его боялись ребята, даже из старших классов. Но началась война, перед которой стали все равны, встали на защиту Родины и добровольно ушли на фронт. Эркин и Мумин были одними из первых, кто подал заявление в военкомат и первыми ушли на фронт. Эркин был дважды ранен, второй раз довольно тяжело, думали, что не выкарабкается. Но в бреду, парень повторял, что он не может умереть, пока фашисты по земле нашей ходят, он не может умереть, ведь он единственный сын у родителей.

– Мама не должна знать о ранении, я должен выжить, она не вынесет, доктор… я должен выжить… – повторял Эркин, когда его оперировали без наркоза, дав выпить стопку водки.

Эркин до этого никогда не пил водку, она подействовала мгновенно, к боли парень был стойким, военный хирург был очень удивлён, зная, какая это боль, когда тебя режут на живую. И Эркин, кажется смеясь смерти в лицо, выжил, правда, несколько дней горел от высокой температуры, да и доктор сказал, что парень не выживет, а операцию он сделал, потому что он был ещё жив и иначе мужчина поступить просто не мог. А Эркин выжил, к большому удивлению военного хирурга и что ещё удивительнее, быстро пошёл на поправку. Через месяц, Эркин вернулся в свою часть, где его считали погибшим, но не успели отправить похоронку его родителям.

– Курбанов? Живой значит… молодец! Хорошо, что мы не отправили похоронку к твоим близким, бои были жестокие, всё недосуг было, – сказал тогда его командир.

Такие моменты Эркин долго будет помнить, если вообще не всю жизнь. Он никогда не забудет друзей, которых оставил на поле боя, молоденьких сестёр, которые погибали, неся на себе тяжелораненых солдат, прикрывая их собой, дав шанс жить. Он не забудет русскую сестричку, которая вынесла и его, когда он с большим трудом вылез из горящего танка и пополз к своим, под пулями немцев.

С Тоней он, после того, как она его доставила в полевой госпиталь, потом часто навещала его, Эркин подружился. Полюбить он конечно не смог, да и война была, но Тоня полюбила узбекского парня из далёкого Ташкента, он не был похож на других. Чернобровый, глазастый, показался ей таким сильным и красивым, что сердечко девушки ёкнуло.

Молоденькая Тоня… девочка, которая едва закончила школу и после месячных курсов медсестёр, напросилась на фронт. А между боями, глубокой ночью, Тонечка увела Эркина подальше, где было тихо, где была трава и кусты, что закрывали их. Где она впервые целовалась с этим красивым узбеком, да, они целовались, несмотря на войну, несмотря на то, что в ту ночь Эркин впервые стал мужчиной, страстно целуя юное тело Тонечки, как он сам её называл. Сначала Эркин просто целовал девушку, потом напомнил ей, что ведь война, не до того им.

– Пусть война, любимый! Ведь завтра у нас может и не быть… пусть будет сегодня, пусть будет эта ночь. Просто люби меня, – сама целуя его глаза, брови, щёки и губы, обняв ладонями лицо, говорила Тонечка.

Эркин был воспитан не так, в строгой узбекской довоенной семье. Знал, что так нельзя, только после свадьбы, может поэтому и был юным мальчиком и в девятнадцать лет. Но как устоять, когда девушка, расстегнув свою гимнастёрку, оголила грудь, Эркин впервые видел женскую грудь, не думая, что это так прекрасно. И он любил, лаская руками и губами юное тело Тонечки. Снача быстро, словно боялся не успеть, у него дрожали пальцы от волнения и впервые охватившего возбуждения. Но Тонечка… откуда она могла знать такие вещи?

– Не торопись, Эдик, пусть удовольствие и нега длятся дольше, я так тебя люблю… ммм… люблю тебя… – шептала Тонечка, лёжа обнажённая под ним и называя его Эдиком.

Это была их первая ночь, когда он стал мужчиной, а Тонечка стала женщиной, правда для неё, для этой юной девушки, эта ночь оказалась и последней. Утром начался бой и Тонечка погибла, попав под пулемётную очередь. Погиб и парнишка, которого она несла с поля боя, хотя и накрыла его своим телом.

Об этом вспоминал Эркин, сидя на топчане со всеми, кто с таким нетерпением ждал его с закончившейся войны. Зухра пожарила картошку с яйцами, благо дело, несколько кур с одним петухом у них были. Что немаловажно, была и корова, правда, прокормить скотину было непросто, но именно благодаря корове, у них было молоко, сливки и кислое молоко. Ведь не каждый день удавалось готовить горячую пищу.

Карина была благодарна этим добрым людям, она видела, что они не различали её, давая всё то, что ели и сами. За два года они стали ей родными, это было правдой. Потом вернулся Мумин… Карина замечала, что нравится ему, но однажды она сама подошла к нему, видя, какой он застенчивый и как мучается.

– Мумин, я очень рада, что ты вернулся живой и невредимый. Ты мой брат и на этом всё. Другого и быть не может! – твёрдо заявила Карина.

Мумин улыбался, вроде как и не понимая, о чём она говорит. В тот день парень признался ей в любви. Робко, неумело, сказал, что полюбил в первый же день, как только увидел её.

– Люби меня, как сестру, хорошо? И я тебя, как брата… – ответила Карина, но не решилась сказать, буду любить, как брата, не смогла произнести слова любви.