Игрушки взрослых

К Иванихину она больше не приходила… тем более что у него уже были новые пассии; собственно, они соседствовали с обществом Людмилы Николаевны и раньше. Она стала много думать о своей жизни и о том, что нужно как-то устраиваться… а для этого нужно было всё-таки разменивать квартиру или искать нового поклонника с квартирой. Ни на то, ни на другое у Петрищевой не было ни сил, ни времени. Сидоренко сыграл с ней злую шутку: своим существованием в её жизни он вдруг прояснил Людмиле Николаевне убогость ситуации, в которой она оказалась. Она, которая раньше на всё могла махнуть рукой, подкинуть сына подругам и выпить в весёлой мужской компании, не зная, в чьей постели завтра проснётся, она стала страдать от чего-то. Чего? Она не смогла бы объяснить.

Это всё пошло на пользу её внешности: она сильно похудела, лицо слегка заострилось; впалые щёки сделали глаза загадочными и гораздо более выразительными. Ей повысили зарплату и сделали бригадиром: собственные трудности Людмилы Николаевны сделали её беспристрастной и одновременно понимающей проблемы других, что особенно ценилось почти на сто процентов женским коллективом пекарни. С точки зрения рабочей мужской части комбината, Петрищева истаскалась и облезла, с точки зрения её подруг и таких мужчин, как Сидоренко, Людмила Николаевна истончилась и в ней стала чувствоваться порода. Юрий Васильевич теперь стал чаще пользоваться машиной: он старался подвезти её и Павлика до детсада или наоборот отвезти ее с работы… Но всё равно это происходило редко, он хотел её видеть чаще… это было невозможно.

Юрия Васильевича поражало то, что Людмила Николаевна не строит планов совместной жизни с ним, не настаивает на их встречах, не просит его ни о чём при очевидной взаимности их чувств. Необязательность и хрупкость его нового романа удерживали Сидоренко от мыслей о том, что же будет дальше, – этот вопрос являлся ключевым в его прошлых увлечениях и в конце концов отравлял их. Здесь же он оказывался полным хозяином положения: он мог позвонить Людмиле Николаевне домой или зайти к ней в цех, а мог не делать этого. Людмила Николаевна никогда не звонила ему в бухгалтерию или в квартиру, если он специально этого не просил; не подстерегала на обычных маршрутах его городских передвижений… Он мог закрыть глаза и представить, что её нет в этом мире… и что её существование полностью зависит от него. Что ж, так оно и было, и тем сильнее душевный комфорт Юрия Васильевича зависел от присутствия светлого образа пекаря Петрищевой в уголке его души.

Юрий Васильевич вообще очень ценил комфорт. Он создавал его в своей квартире долго и упорно, и Нина Алексеевна очень помогала ему в этом. Мало того, что она занималась обстановкой квартиры, но она приносила в дом книжные новинки, которые Сидоренко любил читать. Они вместе смотрели видеофильмы, обустраивали дачу, тёща и свекровь, что случается нечасто, были очень дружны и заходили к ним в гости. У Нины Алексеевны, кроме того, были два родных брата и несметное количество кузенов и кузин, которые образовывали вместе заметный клан в городе. Собственно, и в бухгалтерию хлебокомбината его устроили при посредничестве одного из родственников Нины Алексеевны, где он быстро продвинулся до уровня заместителя, а теперь, того и гляди, его сделают финансовым директором комбината.

Прошлые романы Юрия Васильевича не прошли уж совсем незамеченными Ниной Алексеевной. Они развивались в медицинско-врачебной среде, и возлюбленные Сидоренко тоже стремились к комфорту, которого Юрий Васильевич предоставить им не мог. Нина Алексеевна, несмотря на усталость после библиотечного дня, старалась окружить его вниманием и заботой – и Юрий Васильевич чувствовал себя постоянно виноватым перед ней. Роман же Сидоренко с Петрищевой Нина Алексеевна проморгала: жизнь их становилась постепенно более сытой; к весне они должны были достроить гараж, к Новому году – рассчитаться с банком за машину… и Нина Алексеевна начала мечтать о поездках за рубеж. Она хотела, как все порядочные люди, на Канарские острова…. Тенерифе… но начать можно было и с Турции. Не всё же ездить летом на дачу… с родственниками.

Тем не менее, Юрий Васильевич волновался за Людмилу Николаевну. Проявлялось это в том, что он незаметно для себя начал её ревновать. Дружба заместителя главного бухгалтера и бригадира пекарей не оставалась совсем незамеченной коллегами по комбинату. Альянс правильного зануды, каким считался Сидоренко, и доброй, но разбитной бывшей жены известного в городе рэкетира рассматривался коллективом по большей части как загадка природы, по типу бывшей социалистической перековки. Женщины считали, что Юрий Васильевич оказывает на Петрищеву положительное влияние. Мужчины же считали, что бедолага бухгалтер хочет залезть к сексапильной барышне под юбку, но не знает, как это делается. Мужчины-то и беспокоили Сидоренко: он полагал, что если Людмила Николаевна кем-то увлечётся, то… он не знал, что и делать. Претензии женатого мужчины к изменам своей любовницы всегда смешны… у него от этих дилемм начинала болеть голова. "Наверное, рожки лезут", – утешал он себя.

Егор Александрович Петрищев в апреле, во время Великого поста, пришёл в себя. Деньги у него кончились совсем, и он ничтоже сумняшеся стал пользоваться холодильником своей бывшей супруги для насущного пропитания. Кроме того, он бродил целыми днями по городу, заходя в разные места, однако никаких занятий ему не предлагали, а действовать в одиночку он не умел.

Людмиле Николаевне надоело, приходя домой с малолетним сыном, которого ей привезла мать из деревни после окончания запоя Петрищева ("у меня тут огород обиходить надо, корова отелилась… проживёте как-нибудь") обнаруживать опустевший холодильник, и она попробовала поговорить с Егором Александровичем о перспективах жизни будущей и проблемах жизни текущей. Петрищев с радостью согласился это сделать, поскольку в своих блужданиях по городу натыкался на упрямое молчание своих приятелей и разговаривать ему было не с кем. Кроме того, уже неделя как он занимался в тренажерном зале восстановлением подорванного здоровья, так что организм его болел, пытаясь приобрести менее расплывчатые очертания.

В ответ на кроткий упрёк в недостаче продовольствия Людмила Николаевна узнала о тяжелой жизни бывшего российского боксёра Петрищева. Оказывается, бокс – это очень тяжелый вид спорта, ибо в нём всё время бьют, и по большей части – по голове; а каждый удар – это микросотрясение мозга. И что этим нужно начинать заниматься по крайней мере после шестнадцати лет, как это делают кубинцы, а не так, как наши, в том числе и он, Петрищев, – с двенадцати. Неимоверные лишения и страдания, которые он перенёс, занимаясь этим страшным спортом, были понесены им для того, чтобы создать нормальную семью, дом, работу и жить счастливо. Но попалась ему красивая женщина, которая использовала его лучшие годы, здоровье, чтобы покупать себе наряды, косметику, шляться по кабакам и играть на рулетке (тут Петрищев не соврал, однажды он брал с собой Людмилу Николаевну в казино: это было ещё до рождения Павлика). Он старался зарабатывать больше, бросил спорт, и что? она, после того как получила от него прекрасного здорового сына, стала регулярно отказывать ему в интимной близости, а потом и вовсе потребовала развода! а он пошёл на это, что же, пусть оценит его, и всё ждёт, пока она к нему вернётся… а она всё шляется по мужикам, истаскалась совсем, о сыне совсем не думает, а теперь попрекает его куском хлеба! а ведь живёт под его кровом и защитой, сколько он в дом продуктов приносил, и где они…

Дальше пошло совсем непечатное и длинное эссе о драных кошках, которое Петрищев произносил несколько монотонно, ворвавшись на пятках отступающего собеседника в лице своей бывшей жены в её комнату… сын спрятался от него за стул, а Людмила Николаевна попыталась развернуться и не пустить Егора Александровича дальше. Он нанёс ей точно рассчитанный апперкот в солнечное сплетение и, после того как она скрючилась и задохнулась от боли, схватил её за волосы, разогнул, поднеся лицо Людмилы Николаевны к своему, и сказал: "Был зайчик белый и пушистый, стал седой и лохматый… помни, чьё мясо ела". Если бы он отпустил волосы, голова Людмилы Николаевны точно ударилась бы о ручку дивана, но он подхватил её под колени и бережно, мягко уложил. Она тут же, как пружинка, опять свернулась в клубок на диване, хватая воздух ртом, а Петрищев оглядел комнату и констатировал: "Хорошо живёшь, телевизор купила, а из-за колбасы с соком такие скандалы!", посмотрел на сына, улыбнулся ему и вышел.

К концу апреля в жизни Егора Александровича наметились перемены. Он похудел на двенадцать килограмм, вернул себе координацию движений и подстригся до модной причёски небритого колобка, став опять неотразимым для женщин. С ним начали снова разговаривать деловые люди, и он часто отсутствовал в квартире, где Людмила Николаевна навела чистоту и распаковала после зимы окна на кухне и в своей комнате. Она более не пыталась выяснять, на каком основании её бывший муж пользуется её холодильником, и уж тем более не пыталась реализовать первоначально возникший план переноса холодильника к себе в комнату.

На майских праздниках Сидоренко сравнительно быстро, с помощью трактора и родственников, посадил картошку на участке неподалеку от дачи и смог выбраться на свидание с Людмилой Николаевной. Жена с Настей были на даче вместе с тещей и свекровью, Павлика удалось пристроить к подруге, у которой тоже был сын такого же возраста, и они устроились на ночь в квартире Юрия Васильевича. В середине ночи Людмила Николаевна рассказала про эпизод своей жизни с холодильником и спросила совета у Сидоренко, что можно сделать в такой ситуации.

Юрий Васильевич был очень озадачен. Его логика подсказывала, что Людмиле Николаевне нужно съезжать с этой квартиры. Но он прекрасно знал заработок бригадира пекарей, рассчитываемый в его бухгалтерии, и понимал, что в этом случае больше половины денег Людмилы Николаевны будут уходить в качестве платы за аренду, а ведь она будет платить ещё и за коммунальные услуги… и телефон… и чем-то надо кормить Павлика. Да и уступать Егору Александровичу казалось неправильным: ведь кто он такой? почему вот Юрий Васильевич не может себя так вести с Ниной Алексеевной, а он – может? Он порассуждал вслух, произнося варианты решения проблемы Людмилы Николаевны, которые казались очень убедительными, пока он их проговаривал, и которые сразу же становились сомнительными, когда она начинала о них думать.

Но думать ей о них сейчас не хотелось… она просто наслаждалась редкими часами покоя, вместо того чтобы анализировать рассуждения Юрия Васильевича. Что-то в них царапало её, но она старалась не замечать этого занозливого предмета. Сидоренко же произнёс ещё пару спокойных умных фраз, где окончательно решались все проблемы одиноких разведенных матерей, которым полагались алименты… Он выстроил логичный и оформленный нормативными актами мир, где Петрищеву защищали суд и милиция, и где он выступал путеводителем в правовом государстве… хотя и не защищая Людмилу Николаевну, но – тем не менее! – решая её проблемы…

За окном в тёплом воздухе цвели яблони. Они часто цветут на девятое мая.

Егор Александрович в этот раз устроился очень хорошо. Он сопровождал цистерны с осетинским спиртом, поступавшие на местный ликёро-водочный завод. На цистернах была страшная надпись "Метанол-яд!", они были оранжевого цвета и, конечно, перевозили топливо для местной базы гоночных катеров и материалы для местного завода пластических масс. И содержимое каждой третьей цистерны действительно соответствовало надписи на борту. Бывало, что Петрищеву и самому приходилось рулить, бывало, что он ехал рядом с одним из шофёров, посверкивая золотым зубом, выглядывающим из недоброй улыбки… Жизнь стала налаживаться. Как-то он даже дал "на мелкие расходы" Людмиле Николаевне две её месячные заработные платы, после того как она и Павлик съездили с ним пообедать в местный семейный ресторан для солидных… и свозил их на водные гонки. Предварительно они зашли в магазин детской одежды, и Егор Александрович одел и обул Павлика во всё новое. Людмила Николаевна была потрясена до глубины души: это случилось впервые за всё их совместное, вблизи друг друга существование. Но Егор Александрович Петрищев вовсе не был жадным человеком. Просто ему вечно не хватало денег.

Семейные отношения Петрищевых не возобновились. Стоило Егору Александровичу взять Людмилу Николаевну под руку, как всё её тело вытягивалось в струну, и она слегка прикусывала губу, чтобы не дёрнуться. И в их квартире снова стали появляться женщины, презрительно поглядывавшие на Людмилу Николаевну и жалевшие Егора Александровича и Павлика.

Семья Сидоренко вернулась из Турции. Наступил август, и там стало жарко. Они ходили по городу, загорелые; Нина Алексеевна очень похорошела и слегка поправилась; Настя, как и боялся Юрий Васильевич, стала время от времени говорить колкости… Его самого наконец назначили финансовым директором.

В августе им опять удалось встретиться с Петрищевой… они занимались сексом и не разговаривали о семейных проблемах.

В сентябре Павлик пошёл в школу в подготовительный класс. Ему исполнилось шесть лет. Людмила Николаевна старалась помочь ему научиться читать и писать… и в результате стала больше читать сама, найдя в этом неожиданное удовольствие.

Сезонное августовско-сентябрьское обострение борьбы с незаконным оборотом спирта привело к сокращению доходов и поездок Петрищева… он часто сидел дома, заскучал и запил.

Юрий Васильевич, работая финансовым директором, начал по-другому рассматривать денежные потоки… и увидел возможности диверсификации бизнеса хозяев комбината. Он готовил доклад, который должен был бы произвести на них сильное впечатление, не виделся с Людмилой Николаевной больше месяца, поэтому узнал, что Егор Александрович Петрищев умер, отравившись метиловым спиртом, только на ноябрьские праздники, месяц спустя после похорон.

На комбинате живо обсуждали проблему: был ли это несчастный случай, или Людмила Николаевна отравила своего мужа. Как оказалось, было возбуждено уголовное дело, с Петрищевой взяли подписку о невыезде. Мнения сослуживцев разделились неожиданным образом: женский персонал, знавший некоторые подробности личной жизни Людмилы Николаевны, был убеждён, что отравила именно она… и правильно сделала. Мужчины сомневались, но те из них, которые соглашались с женщинами, считали, что Петрищеву надо гнать с комбината поганой метлой: не дело отравителю работать в пищевой промышленности. В общественном мнении перевешивала версия о том, что Людмила Николаевна – убийца, но все дружно согласились выделить общественного защитника, писали в суд хорошие характеристики, а женщины из бригады Петрищевой проявили инициативу и собрали деньги на адвоката… как ни странно, все были едины в желании того, чтобы преступница не понесла заслуженного по закону наказания.

Милиция же отдавала своему бывшему работнику последний долг. Оперуполномоченные рыли землю, хотя и так всё было очевидно: мотив, возможности, механизм совершения преступления… не хватало только отпечатков пальцев Петрищевой на бутылке "Столичной", в которой был метанол… и не могли выяснить, где она смогла его достать. Тем не менее в милиции её не били. Избили её уже бывшие милиционеры, ставшие ныне частными охранниками и детективами, а заодно забрали из комнаты Петрищева все деньги, которые там были… они считали, что там их должно было быть гораздо больше, и что Людмила Николаевна их куда-то перепрятала.

Адвокат приехал из Петербурга; им оказалась сравнительно молодая женщина, которая произвела на пекарей весьма слабое первое впечатление. Однако она оказалась достаточно грамотной и настойчивой, что выразилось в том, что Петрищева обратилась в больницу вместе с адвокатом, кровоподтеки на её теле были зафиксированы… они отсутствовали только на лице, шее, предплечьях и ногах… Кроме того, она заставила подать заявление о налёте на квартиру Петрищевых и срыве пломбы с комнаты её бывшего мужа в милицию, проследив, чтобы его зарегистрировали…

О всех действиях адвоката немедленно становилось известно в городе. Юрий Васильевич очень переживал за Людмилу Николаевну… и принадлежал к меньшинству, полагавшему, что на убийство у неё не хватило бы пороху. Одновременно его доклад был принят хозяевами здешней хлебной жизни весьма благосклонно, и ему повысили жалованье. Теперь, кроме его постоянной работы на комбинате, он стал курировать создание и работу мини-пекарен-кондитерских, которые принадлежали сразу трём юридическим лицам. Юрий Васильевич сильно уставал, да ещё и волнения за Людмилу Николаевну… и пожелания жены встретить Новый год за рубежом… Он попал в небольшую аварию, задев при обгоне восьмую модель «жигулей». Пришлось расплачиваться и ремонтироваться.

Жестяные работы на его автомобиле выполнял Иванихин. Придя вечером забирать семейную «Ауди», Сидоренко неожиданно услышал, что это хорошо, что его сейчас давно не видят вместе с Петрищевой, что эта стерва наверняка бы отравила ему жизнь, как вот, например, поступила она с ним, Иванихиным; а то ведь каждую неделю без её прихода не обходилась… бегала за ним липучкой…

Сидоренко взволновался и захотел узнать, когда это с ними происходило. В ответ он услышал неприятный для себя факт, что происходило это у Иванихина с Петрищевой и до, и после того, как Юрий Васильевич и Людмила Николаевна стали близки.

Игорь Сергеевич наслаждался бледным видом финансового директора, но старался не перебарщивать: его богатое воображение могло сослужить плохую службу; он боялся, что этот рохля может решить, что его специально обманывают. И Иванихин старался держаться возможно более искренне, ибо что может сильнее объединять людей, как половая и возрастная солидарность… перед подлостью противоположного пола мы все равны, а благородство никогда не делится поровну, так не лучше ли доказать, что и благородства-то никакого нет? Так мы станем гораздо ближе друг к другу…

И Игорь Сергеевич добил Юрия Васильевича. Он не стал рассказывать про топчанные диспозиции, но назвал ещё пару мужчин, с которыми "она, эта шлюха, путалась", а также добавил, что метанол-то для отравы мужа она забрала у него, наверняка… Сидоренко был так оглушён, что даже не подумал спросить, а зачем автослесарю нужен был метиловый спирт? Он кое-как постарался избежать новой аварии и с трудом доехал домой, к такой простой и понятной Нине Алексеевне, к своей стремительно взрослеющей и разговаривающей на смеси английского с русским дочери Насте… Людмила Николаевна, которая всё это время не выходила у него из головы, оказалась Мессалиной, нимфоманкой с холодной головой, которая, подобно красивым американским девушкам, изобретательно готовящим убийство своих мужей в каждом четвертом триллере (в каждом третьем – мужья готовят убийства своих жён… о, как устроен мир! неужели это до нас докатилось…) он даже вспомнил о том, как подробно он объяснял Людмиле Николаевне по ходу сентябрьской прогулки свойства метанола…

…Адвокат, однако, спросила Иванихина, а где тот взял метанол и для каких целей он его использовал… Игорь Сергеевич, не будучи настолько предусмотрительным, сказал, что он чистил им детали двигателей, а про источник придумал, что в гараж его принёс кто-то давно, целую канистру, он уже и не помнит, кто именно. Адвокат вдруг придралась к этим убедительным аргументам, заставив Иванихина ответить, что обычно при чистке автомобильных деталей он всё же применял бензин и что на хлебокомбинате метанол ни для чего не применяется… потом выяснилось, что она знает (а следом узнал и зал суда), что Людмила Николаевна была в интимных отношениях с Игорем Сергеевичем и что она была инициатором разрыва этих отношений, что с удовольствием подтвердила одна из работниц бригады Петрищевой ("всегда ко мне придиралась, мымра", – подумал обозлённый неожиданным для него оборотом дела Иванихин).

Суд продолжался две недели. Молодая дама-адвокат не смогла запятнать честное имя Петрищева доказательствами его причастности к вымогательствам и производству палёной водки, да и не пыталась это сделать: это бы многих разозлило. Однако она показала неожиданную вещь: по официальным документам получалось, что Людмила Николаевна получала зарплату значительно более высокую, чем её муж, который, тем не менее, позволял себе весьма дорогостоящие развлечения…

Тем не менее прокурор доказывал, что Петрищева пыталась завладеть квартирой… и поскольку теперь в ней проживает разнополая семья, ей это удалось… таков был глубокий преступный замысел. Опровергнуть эти доводы адвокату так и не удалось. Но Петрищеву оправдали… за недостатком доказательств вины.

Людмила Николаевна всё это время продолжала работать на хлебокомбинате. К ней приехала мать, с которой они практически не разговаривали, но которая могла оставаться с Павликом после уроков. Крашеные пергидролем волосы Людмилы Николаевны отросли, оказавшись тёмно-русыми, она мало пользовалась косметикой, худоба и неистребимо свежий, с постоянным румянцем, цвет лица приводили к тому, что в её двадцать семь люди принимали её за выпускницу старших классов. Смущало только слишком дерзкое выражение глаз. После суда она многим осталась должна, гонорары адвокату были равны её зарплате примерно за семь-восемь месяцев работы.

До Юрия Васильевича постепенно дошли слухи, что Петрищева регулярно выпивает, что это началось ещё до суда, что она делает это в одиночку и что она уже пару раз отпрашивалась с работы, меняя смены… Сидоренко влекло к Людмиле Николаевне, но он стойко держался, считая, что эта женщина не стоила тех больших и светлых чувств, которые он к ней испытывал. Что она сейчас свободна и вполне может найти себе мужчину по своему вкусу и складу характера. Что вообще деревенское происхождение и среднетехническое образование располагают к распущенности.

Но тихое домашнее пьянство Людмилы Николаевны не входило в представления о её будущей счастливой жизни со здоровым самцом-производителем, которые нарисовал себе Юрий Васильевич. Он позвонил ей домой и по её голосу понял, что слухи были не лишены основания. Петрищева была навеселе и его сначала не узнала. После того как он назвался, она спросила его, что же он теперь хочет. Его задело это "теперь", он начал было её воспитывать и объяснять её неправильное поведение, но она, чего с ней не бывало раньше, перебила его, сказав, что сейчас не может с ним говорить, и попросила о встрече. Юрий Васильевич холодным голосом пригласил её в городской парк. Она сказала, что может не раньше, чем через три дня. Через три дня не мог он… и они договорились встретиться в пятницу вечером.

Была середина октября, и листья уже облетели, но до первого снега было далеко. После дождей несколько дней стояла ясная, тёплая погода… казалось, вот-вот вернётся лето. Петрищева, пришедшая на встречу, была бледна, как мел… она опять обесцветила волосы и накрасила губы тёмной помадой… Юрий Васильевич вглядывался в это лицо, ему казалось, что его засасывает какая-то страшная воронка, ему было приятно и страшно это ощущение… при этом он продолжал говорить себе, что он ненавидит эту женщину, не ставшую уголовницей за недостатком доказательств… Он стал упрекать её за Иванихина… она согласилась с ним, что это было нехорошо с её стороны. Она упрекнула его, что она никогда не знала, а будет ли следующая их встреча… и ей очень тяжело жить совсем без надежды… он согласился, что это тоже было нехорошо с его стороны. Они выяснили, что оба хотят прямо сейчас оказаться в одной постели, и поехали в гостиницу, благо их город был большой и гостиниц в нём было много. Они остались в ней до утра… В полночь Сидоренко звонил домой из номера и что-то врал Нине Алексеевне.

В два часа ночи с Людмилой Николаевной случилась длительная двадцатиминутная истерика. Она билась, зажав зубами одеяло, по щекам текли слёзы, она то прижималась к груди Юрия Васильевича, то вдруг начинала отталкивать его, царапаться и пинаться. Сидоренко казалось, что это продолжалось целую вечность и что они перебудили весь гостиничный этаж… но им только пару раз постучали в стену. Когда Людмила Николаевна пришла в себя, она рассказала Сидоренко, что он пропал, она не знала, как быть дальше… и выпивала всё чаще… самый дешёвый алкоголь в России – это водка… и она регулярно принимала его уже с июля, уложив Павлика спать. Хватало ей тридцати грамм… и тогда она тоже могла спокойно заснуть. Пила она в основном "Столичную", когда же запил и Егор Александрович, то иногда она пользовалась его запасами, полагая, что при его дозах он ничего не заметит. Несколько раз они выпивали вместе… однажды он напоил её и на её глазах был с другой женщиной, интересуясь, что же не устраивает ее в том, как он это делает… и она не могла уйти… ей было весело… В другой раз он опять напоил её и хотел сделать это с ней, но она отказалась… а Егора Александровича можно обвинять в чём угодно, но только не в изнасиловании… и тогда он, видимо, и оставил ей в холодильнике бутылку «Столичной» с метанолом, но она пыталась неделю не пить, для чего брала дни в счёт отпуска, ездила с Павликом в деревню, мать водила её к местной бабке и в церковь, а когда она приехала, он был с трёхдневной щетиной и мёртвый не более четырёх часов… а холодильник был пустой, и в его комнате стояли бутылки, валялись использованные презервативы, и вся квартира пропахла блевотиной.