Игрушки взрослых

Пётр Ореховский

Игрушки взрослых

АПОЛОГИЯ ЖАЛОСТИ

Отчего же вы так не любите жалость, вы, сильные? не оттого ли, что боитесь стать слабее и привязаться к тем, кто потерпел поражение? Так, и сколько же у вас силы, и в чем она состоит, если вы страшитесь её потерять? И нет ли здесь лжи, когда вы говорите, что боитесь, когда вас начнут жалеть, о успешные? Ведь жалость, по-вашему, унижает – так боитесь ли вы унизиться или того, что вас унизят? И – о страшное: если же вас унизили, то не стоит ли сделать подлое человеку, который вас пожалел? И это всё вместо простой благодарности…

А те, кто силен и безжалостен, – всегда ли они ведут себя благородно? Или, терпя поражение, они плачут тайком от жалости к себе и возмущаются от несправедливости мира, не пожелавшего принимать их красоту через силу? И что же ты придумал о себе, что твое место всегда среди победителей: ведь не сдаваться – ещё отнюдь не значит всегда побеждать; а идти по головам таких же, как ты, не пожелавших сдаваться – благородно ли это?

И воздвигают снова медных змеев и золотых тельцов, и приучаются говорить с восторгом о благородных металлах… Смеются над теми, кто нуждается, а те, кто беден, и не просят уже; но дают лишь тем, кто просит, и смеются друг над другом.

И те, кто дают, не делают доброе, но лишь презирают; дают, чтобы не видеть… А те, кто просят, возьмут своё, отойдут и засмеются – ишь, обманули; знаем… И дальше воруют друг у друга – вот оно, сокровенное мира без жалости: у тебя нечем детей кормить, так своруй, имеешь право. О корм для детей, молоко материнское, о святые права родителей на молоко священных коров и мясо золотых тельцов! И какие же зубы у них, что могут они это жевать.

И что же тебе в этом, бывший канатный плясун? ноги плохо слушаются тебя, а позвоночник болит постоянно, и живёшь ты теперь среди бедных людей. Кто слышал о твоей старой славе, а кто и забыл – и то правда, ты ведь делал свои трюки с лонжей на поясе, ты так хотел жить, что не думал о старости. Из таких не делают легенду, хоть ты и умел откалывать номера. Твой мир жалок теперь, и не зовут тебя в залы с жареным мясом и красным вином, и не прячут тебя в шелковистых пахучих спальнях. Только сейчас ты понял, что жалость есть другое имя любви – и когда над тобой смеются, и когда тебе помогают. "Полюбите нас черненькими, беленькими нас всякий полюбит!" – кричишь ты в страсти равнодушному звёздному небу и берёшься теперь за любую работу, забыв о гордости… ибо обе тайны Канта уже ясны тебе. Ирония и жалость – две необходимые составляющие благородства, нескрываемая жалость бывает неприлична, как обнаженная любовь, безжалостная ирония – просто жестокость. А счастье в том, что тебя жалеют, а ты себя – нет… наверное, я соглашусь с тобой – это и значит не сдаваться.

Кто знает, может, и повезёт – ведь в стране, где срезают провода под высоким напряжением, не могут долго стоять идолы из цветных металлов. Когда всё время падаешь, любое движение – почти путь наверх. И когда ты снова окажешься там, постарайся всех вспомнить… и пожалеть.

Май 2003

ПРОСТЫЕ ЛЮДИ

Геном кувшинки содержит на порядок больше элементов, чем геном человека; последний, оказывается, очень похож на геном крысы. Кто знает, как всё было: может, это деревья деградировали до человека, будучи гораздо более разумными, может, человек – тупиковая ветвь развития обезьяны (крысы?), может, что-то ещё. Одно несомненно – люди всему дают оценки, полагая, что они вправе это делать… договорился же один философ до того, что человек есть мера всех вещей. Смешно даже подумать, будто без человека вещи потеряют свою соразмерность… видите ли, этот философ полагал, что вещам мера без разницы. Вроде как природа у нас безразмерна. Конечно, конечно. Многие и сейчас так думают, но высказываться вслух побаиваются. Экология, знаете ли…

Если люди смотрят вот так на природу, то отчего бы им не смотреть точно так же и на других людей? Внизу, на нижней ступени развития, стоит простой человек. На вершине пирамиды эволюции – президент. Или не президент, а человек успешный и богатый. Сказал же один писатель, что богатые люди – не такие, как мы. И ответил ему другой писатель: конечно, они другие: у них больше денег.

Может, всё не так безнадёжно, думал Юрий Васильевич Сидоренко. Может, если найти простого человека, любящего жизнь, традиционные ценности, гетеросексуального… он просто обязан быть душевно чистым. Социальное развитие, которое началось с простого человека, потом пошло не туда, не в ту сторону. И вот вся наша система теперь такая, неправильная, и революции оттуда социалистические с капиталистическими реформами жилищно-коммунального хозяйства… всё оттого, что развитие у нас неправильное. Простые люди… они ближе к корням. И если всё начать сначала, может быть, появится новый шанс.

Юрий Васильевич был непростой человек. К сложным он себя тоже не относил, ибо имел средний денежный достаток… да, а живущие на ограниченные финансовые средства люди редко думают о себе сложно. Непредсказуемость и тяжесть мира их сильно озадачивает, над глобальными проблемами они часто ломают себе голову, но о себе редко думают как о рафинированных изощрённых натурах. Сидоренко в своё время пришлось переквалифицироваться из биолога в бухгалтера… впрочем, он не воспринимал это как большую потерю. Давнее его место работы в бактериологической лаборатории при местной клинике плохо оплачивалось, процедуры большинства анализов были рутинными, количество этих анализов и тестов – бесконечным… Юрий Васильевич не жалел, что ушёл. Переквалификация в бухгалтеры далась ему легко; иногда он даже недоумевал, отчего среди его коллег большинство – женщины. Противоположный пол, по его мнению, был неточен и неаккуратен; в сущности, женщины мало приспособлены к постоянной методической работе, которая требуется от бухгалтера. Такое его отношение к коллективу, в котором он был единственным мужчиной, создало ему репутацию зануды, хорошего работника и профессионала. Бухгалтерские дамы не рассматривали его как достойный объект своих посягательств и зачастую делились с ним своими домашними, а иногда, после посиделок на праздники, и интимными проблемами. В результате Сидоренко укреплялся в своём мнении о них, а они – в своём мнении о нём, и все были довольны.

А ведь они были кардинально неправы. Юрий Васильевич был очень даже страстный мужчина, и, кроме семьи, в которую он относил большую часть своей заработной платы, он время от времени имел романы. Влюблялся он сильно, и если ему отвечали взаимностью, то вскрывались совершенно неожиданные вещи. Юрий Васильевич дарил цветы и духи, читал стихи, становился чрезвычайно нежен, ласков и заботлив. Правда, продолжалось это, как правило, недолго: обычно дамы, которыми он так увлекался, принимали его отношение за решение порвать с семьей… а это было ошибкой. Несмотря на все свои увлечения, Юрий Васильевич уходить из семьи не собирался. Дома он был деспотом, и его жена вполне разделяла взгляды коллег из бухгалтерии – хороший человек, но зануда. Воспоминания о бурном романе, приведшем к замужеству десять лет назад, становились всё бледнее…

Сидоренко же чувствовал себя дома вполне комфортно. Вероятно, при более легком характере он мог бы стать обычным ловеласом, но каждый раз он искренне раскаивался в своём новом увлечении, глубоко это переживал… и поэтому в очередной раз увлекался примерно через два года.

Жена Юрия Васильевича тоже была непростым человеком. Она работала библиотекарем, закончив в своё время институт культуры. Ей было тридцать три, Сидоренко – тридцать шесть, их дочери, которая много времени проводила с бабушками, десять лет. Нина Алексеевна Сидоренко остро чувствовала недостаток карманных денег… того, что выделял Юрий Васильевич на содержание семьи, хватало на еду, мебель, какую-то одежду… Одежда была именно "какой-то", на взгляд Нины Алексеевны. Кроме того, они почти никуда не ездили отдыхать в отпуск, проводя время на даче, где основное время уходило на уход за садово-огородными культурами, а общались в основном с родственниками. Изредка ей удавалось выбраться в театр или на концерт с подругами. И так проходили лучшие годы! Это было ужасно. Но Нина Алексеевна искренне уважала и ценила Юрия Васильевича… хотя ей иногда бывало так скучно, так скучно… Но периоды скуки, к счастью, не продолжались долго.

У неё всегда были долгосрочные цели в жизни. В шестнадцать лет она поняла, что ей надо будет выйти замуж, и шла к этому пять лет. Потом надо было родить ребенка, что получилось сравнительно быстро. Но одновременно с этим встала проблема квартиры, которую они смогли наконец построить, продав сидоренковскую комнату в коммуналке, считавшейся раньше семейным общежитием, и экономя на всём. Это заняло ещё семь лет. Потом квартиру надо было ремонтировать, приобретать мебель…

Новая цель появилась только в тридцать два года. Нина Алексеевна колебалась в выборе между рождением второго ребенка и приобретением автомобиля; они обсуждали этот вопрос с Юрием Васильевичем, который, впрочем, склонялся скорее к ребенку, но хотел, конечно же, и автомобиль. В конце концов победила машина… они совсем недавно получили права, теперь можно было заняться покупкой. Вдобавок теперь всё так упростилось: банк давал кредит под зарплату Юрия Васильевича… и совсем недавно подержанная иномарка заняла место на платной автостоянке. Как оказалось, это потребовало других существенных ежемесячных расходов. И теперь встала цель приобретения гаража… а ещё надо было вернуть кредит банку.

Вот так напряженно и шла жизнь семьи Сидоренко. Надо было много работать, чтобы приобрести самое необходимое, а потом нужно было сходить в отпуск, чтобы не было противно потом снова много работать… и постоянно семейство испытывало какие-то материальные затруднения. А тут раз в два года – душевная катастрофа главы семьи. И как минимум раз в квартал – депрессия у его жены. Да ещё и дочь угрожающе быстро приближалась к переходному возрасту, хотя пока Юрий Васильевич тихо восхищался её примерным поведением. У них в доме, благодаря профессии Нины Алексеевны, были книги, и дочь Настенька их читала, что отличало её от большинства своих дворовых и школьных подружек… Нет, размышлял Сидоренко, их нельзя было отнести к простым людям.

Людмила Николаевна Петрищева работала простым пекарем на хлебокомбинате, где Юрий Васильевич Сидоренко был заместителем главного бухгалтера. Молодая пергидрольная блондинка с карими глазами и хорошей фигурой постоянно привлекала внимание мужчин. Людмила Николаевна ничего не имела против, поэтому у неё был весьма широкий круг общения. Проблемой было то, что она развелась с мужем, однако продолжала жить с ним в одной квартире, причём бывший супруг её ревновал, требовал, чтобы Людмила Николаевна продолжала для него стирать и готовить… что, впрочем, она чаще всего исполняла. Разменивать их двухкомнатную муниципальную квартиру бывший не соглашался: максимум, что они могли за неё получить, это однокомнатную плюс комнату в общежитии. У них был сын Павел пяти лет, который оставался бы жить с матерью, поэтому однокомнатная квартира, очевидно, досталась бы Людмиле Николаевне…

В первые годы после рождения Павлика он много времени проводил у родителей Егора Александровича. Мать Людмилы Николаевны жила в деревне, и после развода оставлять сына вечером стало не с кем. Работа пекаря – это сменная работа, комбинат работал круглосуточно, поэтому Людмиле Николаевне приходилось договариваться с воспитателями в круглосуточном детском саду, который был один на весь город, – и доплачивать им за вечерние и ночные часы. Это требовало больших напряжений как её семейных финансов, так и личного времени: детский сад находился от её дома в семи автобусных остановках.

Бывший, Егор Александрович Петрищев, был в своё время смазливым юношей с развитой мускулатурой, однако работа в качестве одного из тренеров боксёрской юношеской спортивной школы закончилась переходом его в милиционеры, где его семейству и выделили двухкомнатную… а из милиционеров в частные охранники… откуда в конце концов его тоже уволили. Для того чтобы добиться этих увольнений, надо было очень постараться, но Егор Александрович, пожалуй, был чересчур простой человек даже по меркам Людмилы Николаевны. Теперь он перебивался случайными доходами, участвуя в экспедициях, которые организовывали то его настоящие милицейские, то – бывшие милицейские товарищи. Случайные доходы Егора Александровича были в несколько раз выше регулярной зарплаты Людмилы Николаевны, но он любил заходить в казино, рестораны, а иногда кроме спиртного в качестве особого знака внимания мог купить домой и продовольствие… К сожалению, при таких больших доходах ему никак не удавалось отложить деньги на покупку автомобиля, и он постоянно ездил на чужих по оформленной на него доверенности.

Егор Александрович сильно пил и получал от этого удовольствие. При росте в сто семьдесят пять сантиметров и весе около центнера выпить он мог много, а поскольку от природы был зол, то во время долгосрочного состояния легкого опьянения он мог подраться, поругаться и поломать какие-нибудь вещи. Поэтому друзья и подруги Людмилы Николаевны в их дом приходили редко. Сама же Людмила Николаевна или их Павлик, если произносили какие-то ключевые слова или, наоборот, долго молчали, могли тоже получить несколько ласковых тумаков или лещей по мягкому месту: сильно Егор Александрович их никогда не бил – жалел.

Квартира Петрищевых была не обременена книгами, компьютером или инструментами для домашних поделок. В комнате бывшего главы семейства стояли телевизор и видеомагнитофон; просмотр фильмов и телевизионных программ был основным развлечением их совместной семейной и постсемейной жизни. Однако попасть в комнату бывшего мужа бывало непросто: на дверях в комнаты после развода обеими половинами семьи были поставлены замки… К Егору Александровичу похаживали добрые российские женщины, которые полагали, что Людмила Николаевна вела разгульную жизнь, приведшую их семью к распаду, загубив тем самым красивого выдающегося мужчину. Во время своего пребывания в квартире они готовили и стирали Егору Александровичу… что радовало Людмилу Николаевну. Однако Павлик просился смотреть к отцу телевизор, а его в таких случаях пускали далеко не всегда. Что огорчало Людмилу Николаевну.

Собственный телевизор был первой целью Людмилы Николаевны Петрищевой, которую она поставила перед собой после развода. Однако прошёл год, а она так и не могла его купить. Как-то всё время находились более неотложные нужды: надо же было во что-то одеваться и посещать парикмахерскую. И иногда вечерами они смотрели с сыном маленький переносной черно-белый приёмник "Юность", выпущенный российской промышленностью ещё в советское время. Людмиле Николаевне его подарила более обеспеченная подруга.

Роман Юрия Васильевича и Людмилы Николаевны развивался медленно и неизбежно. На хлебокомбинате работало всего три сотни человек, поэтому все пробывшие здесь более года становились знакомы. Юрий Васильевич долго приглядывался к Людмиле Николаевне, потом несколько раз провожал после утренней смены домой, покупая для Павлика большие упаковки российского мороженого.

Людмила Николаевна поняла всё гораздо быстрее, чем Юрий Васильевич, несмотря на то что её интимная жизнь была редкой, тайной и порой весьма её разочаровывала. Он был ей симпатичен, и она поощряла его ухаживания… как, впрочем, она поощряла ухаживания и некоего Игоря Сергеевича Иванихина, который работал слесарем-ремонтником в автохозяйстве комбината. Иванихин был хорошим слесарем, и в свободное время подрабатывал жестяными работами на ремонте частных автомобилей. Это приносило ему неплохой побочный доход, а поскольку ремонтом он занимался на своём рабочем месте, то делился заодно и со своим непосредственным начальством. Всех это устраивало. Людмила Николаевна находила, что у Игоря Сергеевича золотые руки, практическая сметка и хорошая зарплата: она не задавалась вопросом, отчего ремонтник получает зарплату выше, чем она, высококвалифицированный работник основного производства (Людмила Николаевна в свое время окончила техникум пищевой промышленности). Кроме того, он был едва ли не единственным, кто мог прийти к ней в квартиру: с Егором Александровичем Иванихин был знаком ещё до замужества Людмилы Николаевны. Петрищев его терпел: Игорь Сергеевич починил у них сантехнику, привел в порядок электрические розетки и выключатели. Однако бывший муж не позволял Людмиле Николаевне и Иванихину оставаться наедине больше чем на пятнадцать минут… и всегда наливал автослесарю водки, заставляя пить до дна. Игорь Сергеевич понимал, что Егор Александрович может полезть в драку, покорно выпивал и старался уйти из квартиры, пока ещё держался на своих ногах.

Однажды Юрий Васильевич по каким-то надобностям зашёл в цех, где работала Людмила Николаевна. В пекарне было жарко, и женщины в белых, одетых на голое тело одеяниях сновали вокруг одетого в костюм и галстук Сидоренко. Он поздоровался с Людмилой Николаевной и пошёл в кабинет начальника цеха. И пока шёл, несколько раз оглянулся. Она ему улыбнулась.

Стоял конец сентября, Юрий Васильевич и Людмила Николаевна шли к детскому саду, чтобы забрать оттуда Павлика. Над головой их медленно падали редкие листья. Юрий Васильевич рассказывал идущей рядом молодой красивой женщине о технологических процессах приготовления спиртных напитков. Начал он с процесса солодования ячменя, постепенно перешёл к производству зерновых спиртов и водки, а также немного поговорил о процессах гидролиза и различии между этиловым и метиловым спиртами: удивительно, как нехватка трёх молекул может поменять свойства любимого народом продукта. Дорога была длинной, Людмила Николаевна слушала Сидоренко с внимательным и чуть усмешливым выражением лица. От спиртных напитков Юрий Васильевич неожиданно съехал на трудную судьбу насекомого по фамилии кошениль, поперхнулся, помялся и вдруг поцеловал Людмилу Николаевну.

После поцелуя Людмила Николаевна спокойно и пристально посмотрела в глаза Юрию Васильевичу, и тот, несколько волнуясь, сделал ей непристойное предложение. Оно было принято Людмилой Николаевной как заслуженная победа и улучшило ей настроение. Слово "непристойность" не входило в список её жизненных понятий. Они принялись деловито обсуждать возможности реализации возникшего совместного проекта: и ей, и ему трудно было выкроить время и организовать даже номер в гостинице – в их распоряжении могли оказаться только час-полтора после работы или не больше трёх-четырёх часов из выходных… оба они согласились, что это – серьёзная проблема.

Прошёл почти месяц до того момента, как непристойное предложение стало наконец реальностью… Юрий Васильевич вошёл в свой очередной двухлетний катастрофический вираж, а Людмила Николаевна вдруг обнаружила у себя неожиданные физиологические ощущения. Она и не подозревала о том, что секс может быть так долог и хорош… несмотря на это, она продолжала приходить к Иванихину в подсобку примерно раз в две-три недели. Это были быстрые пятнадцатиминутные случки, во время которых она думала о Сидоренко. Бывало, что она тихо плакала после окончания полового акта, утыкаясь в грудь Иванихину, за плечами которого на стене над топчаном висели полуголые грудастые красотки вместе с рекламой автомобиля «Форд». Игорь Сергеевич утешал её, думая о том, что бабы – дуры, с некоторой опаской ожидая предложений по созданию совместной ячейки общества. Он приготовил уже массу аргументов, почему, будучи разведённым, он не может жениться на Людмиле Николаевне. Он был хитрым, автослесарь Иванихин, он был многослойным и многосложным человеком.

Но Людмила Николаевна не хотела за него замуж. Иногда она брала у него деньги в долг; иногда, когда она этот долг возвращала, Иванихин отказывался у нее брать. И каждый из них после очередной встречи в подсобке говорил себе, что с этим нужно кончать. Но потом, через несколько дней, Игорь Сергеевич шёл в пекарню, подходил к Петрищевой и говорил, что хотел бы встретиться. И она не отказывала ему.

А Юрий Васильевич подарил Людмиле Николаевне цветной телевизор. Ему выплатили новогоднюю премию, которую он частично утаил от семейного бюджета, в магазине электроники была распродажа со скидкой, и телевизор доставили на квартиру Петрищевых. Павлик был счастлив… Приглашённый специально для этого Иванихин настроил программы, изображение и звук. Теперь можно было переключать их, пользуясь пультом управления и не вставая с дивана.

Длинные новогодние праздники не влияли на рабочий ритм комбината: людям нужен был свежий хлеб. Бухгалтерия отдыхала, и Людмила Николаевна не видела Сидоренко. Она тосковала по нему и даже сказала Игорю Сергеевичу, что не придёт к нему больше, чтобы он оставил свои дурацкие мысли насчёт неё. Иванихин ухмыльнулся: он был знаком по крайней мере ещё с двумя работниками комбината, которые утверждали, что имели Петрищеву в различных позициях, и радостно объявил Людмиле Николаевне на чистом матерном языке настоящее название её профессии, а также насколько он хорош для неё, а вдобавок – куда она сейчас пойдёт, и когда и каким способом к нему вернётся. Никуда ты от меня не денешься, объяснил Игорь Сергеевич, потому как такие, как ты, жить без вот этого не могут…

Людмила Николаевна расстроилась. Дома у неё происходили тоже… новогодние праздники: компании бывшего мужа сменяли одна другую. Однажды она проснулась среди ночи от ритмичных женских вскриков и стонов за стеной и даже испугалась, не бьёт ли муж свою очередную подругу, потом подумала, что возможно, там этим занимается не Егор Александрович, а потом подумала, что, возможно, это всё-таки он, но женщин там по крайней мере две… Вдруг она почувствовала поднимающееся ознобом по спине вожделение и одновременно поняла, что её сын тоже не спит. Желание сразу же оборвалось, по щекам потекли слёзы, за стеной стоны сменились довольным хихиканьем… Людмила Николаевна включила телевизор, по которому показывали смелую женщину Рипли, крушащую направо-налево нападающих Чужих… Павлик сразу же увлёкся зрелищем, а она в который раз почувствовала, что ненавидит своего бывшего мужа.

Время продолжало идти в неизвестном никому направлении, но люди думали, что они умеют его мерить, считая смену времён года… вот и закончился срок подачи годовых балансовых отчетов в налоговую инспекцию. Шёл апрель. На комбинате полностью переработали очередную партию муки, а новую пришлось закупать по новым ценам: пересмотр энерготарифов привёл к росту издержек хранения зерна на элеваторах… да и погода стояла совсем не весенняя, а в южных регионах плохо взошли озимые. Правительство объяснило президенту, насколько стал лучше жить народ, а президент объявил об этом народу. Комбинат увеличил цену на свою продукцию, а вот мясо не выросло в цене совсем, как и бананы. Россиянам надо оптимизировать структуру питания и меньше есть мучного, размышлял Юрий Васильевич, отдыхая после составления годового балансового и первого квартального отчетов, вон у нас сколько толстых, скоро на американцев будем похожи.

Сидоренко часто думал о Людмиле Николаевне: в период празднования российской страной праздника мужчин в феврале и праздника женщин в марте им удалось провести вместе почти восемнадцать часов на квартире приятеля Юрия Васильевича, уехавшего в командировку. Павлика после двадцать третьего февраля Петрищева увезла к своим родителям в деревню: Егор Александрович после Нового года был сравнительно трезв едва ли два-три дня и вёл себя всё безобразней.

Это была всего лишь их четвертая близость за полгода… В эти восемнадцать часов, проведенных вместе, они были счастливы: каждый из них нашёл в партнёре свой идеальный образ и влюбился в него. Реальные личности Юрия Васильевича и Людмилы Николаевны никак не соотносились с этими представлениями: они не то что противоречили им, просто были совсем другими. Но у них не было ни времени, ни желания разбираться…

Людмила Николаевна всё крепче привязывала к себе Юрия Васильевича, совсем не понимая этого. Она боялась, что каждая их встреча будет последней, что она сморозит какую-нибудь глупость; она знала о в общем счастливом браке Сидоренко и даже как-то раз видела его жену Нину Алексеевну, заехавшую забрать Юрия Васильевича с комбината после работы, в то время как она шла на вечернюю смену… Петрищева не думала о том, что многие женщины на её месте попытались бы женить Сидоренко на себе: точно так же, как она отчетливо представляла себе все возможные обстоятельства совместной жизни с Иванихиным, точно так же она абсолютно не понимала, как они могли бы жить вместе с Сидоренко. Бухгалтерия казалось ей другим, нематериальным и очень сложным миром, занудные рассуждения Юрия Васильевича о каких-либо технических подробностях тех или иных процессов наполняли её голову приятным розовым туманом: Юрий Васильевич произносил множество слов, большая часть из которых были ей непонятны, однако они были чем угодно, только не ругательствами. И – о ней заботились, ей дарили цветы и милые дамские вещицы, а Павлику – игрушки. Нет, Людмила Николаевна не любила Юрия Васильевича в обычном смысле этого слова. Она его обожала и боялась.