Холокост. Черные страницы. Дневники жертв и палачей

Авторы дневников

Доуве Баккер (1891 г. р.) родился в н. п. Ньювер-Амстель, ныне Амстелвен. В 1918 году он стал инспектором Центрального отдела уголовных расследований Департамента полиции Амстердама. Когда к власти в Германии в 1933 году пришла нацистская партия, он присоединился к голландскому Национал-социалистическому движению. Во время немецкого вторжения Доуве Баккер был одним из нескольких сотрудников голландской полиции из числа членов Национал-социалистического движения, арестованных по подозрению в государственной измене, но как только немцы захватили страну, он стал быстро подниматься в полиции по служебной лестнице. В 1941 году его направили в специальное подразделение по расследованию деятельности противников немецких оккупационных сил, Службу политической разведки и контрразведки Inlichtingendienst. В 1943 году Доуве Баккер в кругу своей семьи – вместе с женой Агнес и двумя детьми – отпраздновал двадцать пять лет работы в полиции. Начиная с 1939 года он почти каждый день делал записи в своем дневнике, уделяя особое внимание успехам нацистов, а также воздушным и морским сражениям. В общей сложности его дневник составил немногим менее 3300 страниц. Последний том его дневника в архиве заканчивается записью, сделанной 1 октября 1943 года.

Мейер Эммерик (1894 г. р.) был еврейским огранщиком алмазов, работавшим в Амстердаме в ювелирном бизнесе. У него и его жены Фогельтье (Фиетье) Вормс была одна дочь, Лена Эммерик (1918 г. р.), которая была замужем за Сэмом Фогелем, также огранщиком алмазов. В 1940 году в семье Лены и Сэма родились мальчики-близнецы, Макс и Лотье. В детстве Лотье болел туберкулезом, и ему требовалась специальная медицинская помощь. Сохранившийся дневник представлял собой пачку разрозненных страниц под названием Mijn be levenissen («Мои переживания»), он был начат в сентябре 1943 года после приезда Мейера Эммерика в южную провинцию Лимбург, где представителями католической церкви из числа членов Движения сопротивления ему было организовано укрытие в районе между населенными пунктами Хелден и Беринге. До этого Мейер Эммерик тоже вел дневник, однако был вынужден бросить его в Амстердаме во время бегства из столицы, поэтому в первой части сохранившегося документа вкратце рассказано о том, что было записано в утраченном дневнике.

Инге Янсен[12] (1904 г. р.) являлась членом Национал-социалистического движения, супругой члена Национал-социалистического движения Адриана Янсена[13], врача-фтизиатра. Адриан стремился стать частью медицинского истеблишмента немецкого оккупационного режима, а Инге занималась социальной деятельностью, чтобы поддержать его карьерные устремления. Адриан какое-то время работал чиновником департамента общественного здравоохранения в Министерстве социальных дел оккупационного режима. Инге начиная с 1941 года вела записи в своем дневнике, единственном в архиве блокноте в твердом переплете с замком и ключиком. Она писала достаточно редко и спорадически, и ее записи были весьма краткими. Дневник включал в основном описания общественных мероприятий, однако представлял интерес с учетом того, что среди контактов Инге Янсен были многие высокопоставленные офицеры СС оккупационных властей и руководители Национал-социалистического движения.

Мирьям Леви, позже Мирьям Болле (1917 г. р.), была воспитана в семье ортодоксальных евреев, в Амстердаме примкнула к сионистскому движению. После школы она познакомилась с Лео Болле, который тоже был сионистом. Они полюбили друг друга и обручились. В 1938 году Лео Болле уехал в Палестину (тогда подмандатную территорию Великобритании), и они планировали, что Мирьям вскоре последует за ним. Тем временем Мирьям стала секретарем Комитета еврейских беженцев, благотворительной организации, помогавшей немецким евреям, бежавшим от нацистского режима в Германии. После начала войны Мирьям не было позволено покинуть Нидерланды, и она не смогла воссоединиться с Лео Болле, как предполагалось вначале. Мирьям начала писать ему письма, в которых она рассказывала о повседневной жизни во время оккупации. Поскольку отправлять их она не могла, Мирьям просто собрала их, и они стали своего рода дневником. (В этой книге она упоминается как Мирьям Леви, под тем именем, под которым она жила в период войны.)

Элизабет ван Лохейзен (1891 г. р.) и ее муж Дерк Ян ван Лохейзен, или Дик, владели бакалейной лавкой в Эпе, маленьком городке недалеко от лесного массива Велюве. Элизабет была активной прихожанкой либеральной Голландской реформатской церкви в Эпе. Когда началась война, ей было сорок восемь лет и она являлась матерью двоих взрослых детей. Ее сын Геррит Сандер (Гер) и его жена Сини ждали своего первенца. Ее дочь Мария Якоба (Мик) собиралась стать пастором в Голландской реформатской церкви. Элизабет ван Лохейзен начала вести свой дневник 10 мая 1940 года и продолжала делать в нем записи на протяжении всей войны, принимая участие в деятельности Движения сопротивления. Она продолжила вести дневник и после освобождения Голландии. В 1982 году руководство израильского Института катастрофы (Холокоста) и героизма национального мемориала «Яд ва-Шем» присвоило Элизабет ван Лохейзен и членам ее семьи почетное звание «Праведники народов мира». Элизабет делала записи в своем дневнике почти каждый день, в общей сложности заполнив 941 страницу. Свой дневник она прятала под ковриком на лестнице.

Филип Механикус (1889 г. р.) вырос в бедной семье в старом еврейском квартале Амстердама. В его семье было семеро братьев. Он стал одним из самых уважаемых журналистов в Нидерландах, являясь репортером ведущей национальной газеты Alge meen Handelsblad и освещая тематики, связанные с событиями в России и Палестине. Позже он стал редактором международного отдела издания и вел ежедневную колонку о событиях в мире. В 1941 году Филип Механикус в результате растущего антисемитского давления был уволен как еврей. В сентябре 1942 года он был арестован за появление в общественном месте без желтой «Звезды Давида» на своей одежде, ненадолго заключен в тюрьму, а затем отправлен в концентрационный лагерь Амерсфорт. В ноябре 1942 года он был переведен в транзитный лагерь Вестерборк в провинции Дренте. Филип Механикус вел дневник в маленьких тетрадочках, которые ему удалось раздобыть в лагерной школе. В лагере Вестерборк он исписал пятнадцать тетрадей, которые ему удалось тайно переправить своей бывшей жене (она не была еврейкой); тринадцать из них сохранились. Они стали одним из первых объектов хранения в архиве Института исследований войны, Холокоста и геноцида, им был присвоен порядковый номер 3.

Ине Стюр (1923 г. р.) было семнадцать лет, когда началась война. До пятнадцати лет она проживала в городе Веесп, а затем в 1938 году ее семья переехала в Амстердам. Они жили в районе Оост – рабочем квартале на восточной окраине города. Старшая из десяти детей, Ина помогала содержать семью, работая сотрудницей канцелярии управления машиностроительного завода «Веркспоор». На этом же предприятии также работал ее отец, он был слесарем по обработке листового металла. Жизнерадостная и любопытная девушка, Ина записывала свои наблюдения в тетради с черно-белой с мраморными разводами обложкой. Сначала она прятала дневник дома в ящике для белья, но, обнаружив, что ее братья и сестры достают его и читают вслух, перепрятала его под люк в полу гостиной.

Другие авторы

В отдельных случаях я добавляла в книгу выдержки из дневников других авторов, чтобы заполнить те периоды истории, которые не были освещены основными авторами дневников. Первоначально эти выдержки были опубликованы в 1954 году в сборнике дневниковых записей (совместное издание Института исследований войны, Холокоста и геноцида и Веена Уитгеверса) «Фрагменты дневников 1940–1945 годов» (Dagboekfragmenten 1940–1945), подготовленном и отредактированном Джитти Сеницер – ван Леенинг. Вступление к изданию написано директором Института исследований войны, Холокоста и геноцида А. Х. Паапе.

Саломон де Фриз – младший (1894 г. р.) – по образованию преподаватель, работал журналистом и автором радиопостановок. Сначала он был репортером в издании Groninger Dagblad, после этого работал фрилансером в различных новостных изданиях и писал сценарии для радиостанции социалистической направленности VARA (Verenigde Arbeiders Radio Amateurs, «Ассоциация радиолюбителей»). В 1941 году в результате растущего антисемитского давления был уволен как еврей, после чего скрывался от нацистского режима, смог пережить войну{30}.

Корнелис Комен был продавцом английской асбестовой компании, расположенной в Амстердаме. К началу войны Корнелису Комену исполнилось сорок восемь лет. Он совершал много поездок по делам своей компании. Несмотря на то что последний его адрес проживания в Амстердаме был мне известен (он жил недалеко от района Уотерграафсмир на востоке Амстердама), я не смогла разыскать информацию о его послевоенной жизни, чтобы рассказать о ней.

Часть I

Оккупация

Май 1940 года – май 1941 года

Глава 1

«Повсюду спускались парашютисты»

1940 год

Элизабет ван Лохейзен, 48 лет, владелица бакалейной лавки, г. Эпе

Пятница, 10 мая 1940 года

Этой ночью нас неоднократно будил гул самолетов, пролетавших над головой, сначала около двух часов ночи, а затем около четырех. Во второй раз я вышла посмотреть, что происходит, но ничего не увидела. Я решила, что это были либо немецкие, либо английские самолеты, летевшие сражаться с противником. После этого я попыталась снова заснуть, но гул продолжался. Чувствовалась атмосфера общей тревоги. В конце концов я проснулась от крика. Сначала я подумала, что это шумят рабочие по соседству, но потом отчетливо услышала голос Мис ван Лохейзен[14]: «Они ничего не слышат!» Окончательно проснувшись, я поднялась и услышала: «Это война! Разве вы не слышите эти самолеты?» Мне было трудно в это поверить, но я разбудила Сеэса, он сразу же включил радио, и мы услышали несколько сообщений службы воздушного наблюдения. Я никогда не забуду этого момента.

Я всегда полагала, что они нас не тронут. Ведь у нас был статус полностью нейтральной страны, и это было выгодно для немцев. Я позвала Мик[15]. С минуту мы все просто стояли у радио, совершенно ошеломленные. Моей первой мыслью было: «Наши бедные солдаты, будет так много убитых!» Если бы только после 1918 года все объединились в лоне «Церкви и Мира» и жили в согласии друг с другом![16] Но в последние годы осталось очень мало верующих.

Одевшись, мы быстро собрали вещи первой необходимости, а также все, от чего следовало избавиться. Мы, в частности, вылили алкоголь, который надо было уничтожить[17]. Было очень жаль, ведь основную его часть мы получили всего несколько недель назад. Мы пригласили к себе рабочих, которые были дома. Они тоже все были расстроены. Война – мы просто не могли в это поверить. Погода в тот день была особенно солнечной, все в природе было таким великолепным… Около половины седьмого утра… стали собираться группы людей. Никто не мог поверить тому, что происходит. Несколько подразделений вооруженных сил уже собрались у мэрии, ожидая распоряжений. Мы постоянно слышали сообщения от командования военно-воздушных сил.

Повсюду спускались немецкие парашютисты: над Роттердамом, над Гаагой (над парком Босьес ван Поот) и над другими городами. Иногда они для маскировки были переодеты в голландскую военную форму, в одежду священнослужителей, крестьян и даже в женские платья. Конечно, многие из них «были уничтожены», как прозвучало по радио, однако – о-о-о! – очень многим все же удалось приземлиться. Между тем время от времени мы слышали глухие звуки взрывов, когда разрушались мосты через Эйсел и каналы.

Нам следовало заняться своей работой, но было очень сложно приняться за какое-либо дело. Наши мысли были далеко. В лавке было много народу, все они пытались закупить запасы еды, но мы не обращали на них внимания. Сначала мы волновались насчет того, что что-то может прилететь в наш дом, но главное, мы думали о маме, которая была или в Утрехте, или в Амстердаме, а также о Сини[18]. […] И в этот день еще был день рождения нашего старшего.

Весь день люди собирались группами, говоря что-то вроде: «Они никогда не смогут захватить нашу страну, наша морская оборона слишком сильна». Или: «Мы так надеялись, но теперь…» Около четырех часов дня в Эпе прибыли первые эвакуированные из Оэне и Вельсума. Их вид меня глубоко огорчил: своих детей и стариков они везли на велосипедах вместе со своим скарбом. Что ж, они наверняка предполагали, что такое может произойти, но кто бы на самом деле поверил, что это действительно случится? …В лавке весь день постоянно царило оживление, но как следует сосредоточиться на чем-то было трудно, что на работе, что дома. Вечером мы сидели в полной темноте и постоянно слушали радио. Спать мы легли очень поздно, совершенно измученные.

Ина Стюр, 17 лет, сотрудница канцелярии управления завода «Веркспоор», Амстердам

Пятница, 10 мая 1940 года

Около трех часов ночи нас разбудили странные хлопки. Мы никогда раньше не слышали ничего подобного, поэтому не знали, что это могло такое быть. Я окликнула отца и спросила его. «Это стреляют», – сказал он. Хлопки все продолжались и продолжались, один за другим. И тут до меня дошло – началась война.

Мама быстро включила радио, надеясь что-нибудь услышать, и – да, через несколько секунд по комнате разнесся незнакомый голос: «Говорит служба воздушного наблюдения. Над нашей территорией летят иностранные самолеты. Из них десантируются парашютисты». За одним сообщением последовало другое. Затем по радио сообщили, что здесь замечены «Хейнкели»[19], а в другом месте – еще одни самолеты. А стрельба все продолжалась, как будто она не собиралась никогда прекращаться. Это так сильно пугает! Все прожекторы нацелены в небо – видно, как падают горящие самолеты.

Я чувствую себя маленькой и беззащитной. Несмотря ни на что, все дети[20] спят, в том числе и маленькая Энни, которой полтора года. Я ничего не понимаю. Через некоторое время я возвращаюсь в постель и, несмотря на весь страх и волнение, к утру снова засыпаю. Просыпаюсь я поздно, и мне приходится ужасно торопиться, чтобы не опоздать на работу.

В семь часов мы с отцом выходим из дома, чтобы отправиться на завод «Веркспоор». И вот перед нами открывается картина, в это просто невозможно поверить: вся Оостенбургерштраат переполнена. Нас впускают в ворота, но [заставляют входить] по одному. По всей территории завода размещены отряды добровольческой охраны. Всех, кто имеет немецкое или другое иностранное гражданство, отправляют в душевую комнату. Остальным, включая отца и меня, разрешают пройти после тщательной проверки.

Утро проходит в хаосе. Всякий раз, когда воют сирены воздушной тревоги, все бегут в столовую. Мы стоим там примерно с двумя сотнями юношей, девушек и нескольких мужчин, пока нам не сообщают, что опасность миновала и можно возвращаться к работе. Вторая половина дня проходит точно так же.

Суббота, 11 мая 1940 года

Утро сегодня проходит примерно так же, как и вчера вторая половина дня. Думаю, что на фабрике «Веркспоор» вряд ли смогут что-то произвести за эти дни.

Дома я быстро сходила за продуктами для мамы. Потом подошла Сьюзи. Она рассказала мне, что парашютисты высадились в районе железнодорожных путей. Мы захотели убедиться в этом сами, однако на выходе с улицы Молуккенстраат нас остановили полицейские. Но как только они отвернулись, мы быстро побежали к туннелю. Мы остановились на мосту и стали оглядываться по сторонам. И тут мы услышали выстрелы и поняли, что нужно спуститься в канаву. Там уже было много людей. Они сказали нам, что немцы сидят на деревьях неподалеку, скрытые камуфляжем.

Передо мной лежали мужчина и мальчик, рядом со мной – Сьюзи. Мы едва успели лечь, как рядом с нами начали летать пули. Одна пуля ударила в землю прямо возле моей подошвы. Мальчик передо мной приподнялся над краем канавы, и пуля попала ему прямо в горло. Через несколько минут он уже умер.

Оцепенев от страха, мы со Сьюзи уставились друг на друга, но мешкать было некогда, потому что мы услышали рев бронемашин. Это были наши солдаты. Как только машины остановились, наши солдаты сразу же принялись стрелять, и немцы тут же свалились с деревьев. Их было всего двое.

Тем временем мы со Сьюзи как можно быстрей поползли к мосту, чтобы укрыться за трансформаторной будкой. Я даже не знаю, как нам удалось спастись во всей этой кутерьме и хаосе.

Поздним вечером – на улице была кромешная тьма – раздался звук сирены. Это была воздушная тревога, поэтому папа, мама и я быстро вытащили детей из постели и одели их. После этого мы все столпились в коридоре, не понимая, что же нам следует дальше делать.

Доуве Баккер, 49 лет, голландский полицейский, Амстердам

Суббота, 11 мая 1940 года

Верховное командование Нидерландов заявляет, что любые немецкие солдаты, которых обнаружат одетыми в голландскую форму (полностью или частично), должны быть немедленно расстреляны на месте. Чемберлен подал в отставку; его место занял Уинстон Черчилль.

В 1:20 ночи парашютисты десантировались с самолетов в нескольких районах, включая Брауэрсхафен, Краббендейкен и Соэстерберг. Уничтожены четыре немецких бронепоезда, один из которых подорвали на мосту близ Венло.

Сегодня утром, в 5:20, когда я уже около двух часов находился дома[21], мы услышали грохот зенитных орудий. Мы услышали два сильных взрыва, похожих на разрывы крупнокалиберных бомб. Я лежал в постели, но никак не мог заснуть.

Вновь проснувшись в 10:20, я увидел два немецких бомбардировщика на расстоянии около 10 км к юго-западу; их атаковали два истребителя. Ведущий истребитель, похоже, был подбит и упал. Это первый воздушный бой, который мне довелось увидеть.

В 11:10 утра – еще один немецкий бомбардировщик. Позже я услышал на работе, что несколько бомб упали на одно из главных почтовых отделений рядом с банком Twentsche на канале Херенграхт, недалеко от канала Блаувбургваль[22]. Здание было полностью разрушено, погибли двенадцать человек. Это ужасно.

В 13:10 в небе здесь, на юге, были видны три самолета, направлявшиеся на юго-восток. Последний был похож на самолет-разведчик, но я не вполне уверен. Сирен воздушной тревоги не было слышно. Служба воздушного наблюдения постоянно сообщает о том, что от шестидесяти до восьмидесяти парашютистов высадились в окрестностях Роттердама и Лейдена. Нет никаких сообщений о действиях наших войск.

Какова ситуация на Севере? Телефонная связь с Леуварденом, похоже, прервана. В почтовое отделение на канале Херенграхт бомба не попала, но три дома на этом канале были полностью разрушены, а теперь еще и дом напротив них серьезно поврежден. Там, должно быть, есть убитые и раненые.

Говорят, что в Роттердаме несколько важных объектов захвачены немцами. Однако аэропорт, похоже, снова в наших руках.

Когда мы садились перекусить, вновь услышали стрельбу. На улице чувствовалось сильное волнение. Время от времени там была слышна активная перестрелка. После того как на некоторое время воцарилась тишина, я попытался пробраться к своему участку. Было уже почти семь часов. Внезапно снова началась интенсивная стрельба. В районе Галилейпланцоен[23] я увидел солдата с винтовкой на изготовку. Предположительно, немцы находились рядом с железнодорожными путями или виадуком на Молуккенстраат. Я поехал обратно, пытаясь свернуть на Риддервег через Трансваалькаде, но внезапно услышал выстрелы впереди себя на Линнеусстраат. Люди с криками разбегались в разные стороны. На моих глазах несколько человек упали на улице возле полицейского участка.

Я поехал по Трансваалькаде. Возле вокзала Амстел тоже происходили странные вещи. Там, кажется, тоже были замечены немцы. Позже я услышал от Бийлсмы, что там убили двух немцев и захватили четверых. Они были одеты в гражданское. На Рейнстраат тревога и хаос – там, похоже, была стрельба. Немного погодя раздается сирена воздушной тревоги – пролетает немецкий бомбардировщик.

Итак, сегодня был запоминающийся вечер. В остальном все спокойно, хотя поступает множество предупреждений о подозрительных лицах. По дороге к участку я видел беженцев, которые прибывали в город со стороны Гоои[24]: грузовики, груженные мебелью, автобусы, набитые людьми; мужчины, балансирующие на велосипедах с большими коробками, груженными домашним скарбом. Армейский бюллетень сообщает, что нашей армии удалось отбросить противника на различных направлениях.

Воскресенье, 12 мая 1940 года

Первый день Пятидесятницы. Впервые за два дня я как следует выспался. Утром мы несколько раз слышали сирену воздушной тревоги и пролетавшие над головой самолеты, но ничего не смогли разглядеть из-за облаков. В Амстердаме нарастает тревога. Масса слухов, которые невозможно проверить, о действиях немцев в городе. На улицах патрулируют грузовики, набитые солдатами с оружием на изготовку. Совершенно невозможно получить четкую картину того, что происходит на самом деле. В течение дня восемь раз звучала сирена воздушной тревоги. В 7 утра вернулся на службу.

Я задержан[25] вместе с Понне[26] и Харребоме[27]. У меня забрали оружие и отвели в полицейское управление, где я предстал перед мэром Влугтом[28], генеральным прокурором ван Тилем[29] и главным комиссаром Брокхоффом[30]. Пришлось отвечать на множество вопросов, которые они мне задавали. Мне сообщили, что меня интернируют.

Внизу… я снова оказался вместе с Понне и Харребоме. Нас посадили в тюремную машину и под охраной отвезли в Королевские казармы Марехауссе[31] в Уотерграафсмеере. Разместили нас в туалетах. Это просто возмутительно!

Понедельник, 13 мая 1940 года

Мы провели весь день в комнате для допросов. Мне разрешили написать письмо домой. Отчаянные мысли мешают нам поддерживать свой боевой дух. Мы все время думаем о своих женах и детях. Как там они? Мы решили держаться вместе и вынести все те испытания, которые нам предстоят. Кормят нас вполне сносно, при этом охраняют достаточно строго – и военная полиция, и солдаты с карабинами на изготовку. Ближе к вечеру приходил капитан объявить нам, что нас собираются перевести еще куда-то. Уже в темноте офицер военной полиции, тоже с карабином, пришел за нами и посадил нас в машину. Нас отвезли в следственную тюрьму, где заперли как обычных лиц, подозреваемых в совершении преступления… Там мы провели ночь.

Элизабет ван Лохейзен, владелица бакалейной лавки, г. Эпe

Понедельник, 13 мая 1940 года

Этим утром мы с Диком под моросящим дождем отправились на велосипедах в Апелдорн. Никто не хотел везти нас туда на машине. Анна забыла там свое удостоверение личности. Кроме того, ей были нужны из дома глазные капли и кое-какие другие вещи первой необходимости. Так что нам пришлось отправиться на велосипеде, чего мы не делали уже много лет. Все прошло нормально. Правда, у почты в Апелдорне мы увидели немецкого солдата, охранявшего вход, и нам не разрешили проехать этим путем, поэтому нам пришлось добираться до рыночной площади через Хоофдстраат. Там тоже был немецкий часовой, но Дику разрешили зайти в аптеку.

Я осталась и поболтала с одним из охранников из числа гражданских. Он видел немецких солдат, которые сидели на террасах кафе, и немцев в автомобилях. Он слышал, что Апелдорн уже занят, что в Эде был бой и что в Апелдорн в пятницу и субботу уже прибыли эвакуированные из Девентера и Зютфена. Должна признаться, когда я сама увидела немцев, то почувствовала, как у меня что-то оборвалось внутри…

Дик вскоре вернулся с лекарством. Он был рад снова оказаться со мной. Он сказал, что этом районе было полно немецких солдат с автоматами в руках и на мотоциклах. Что нас ждет впереди? Мы даже не могли купить себе чашечку кофе и просто поехали на велосипедах домой. В Ваассене нам сказали, что немцы могут появиться в любую секунду…

Гер[32] вернулся домой около четырех. Он удачно съездил. Он сказал нам, что все мосты были разрушены и он повсюду видел немецких оккупантов. Тогда мы впервые поняли, что слухи, которые беспокоили нас в течение нескольких месяцев, подтвердились. Среди руководителей армии оказались предатели. Мы узнали, что обычные граждане Нидерландов также совершали предательства. Немцы, которые жили здесь в течение многих лет, стреляли в наших солдат как в Роттердаме, так и в Гааге.

По радио непрерывно передавали сводки новостей, в которых ситуация казалась совершенно ужасной. Объявили, что королева и правительство покинули страну и находятся «в другом месте». Где это «в другом месте»? Когда мы слушали нашу обычную радиопередачу в 10:20 утра из Англии, мы узнали, что королева уже в Англии. Накануне по радио передали, что принцесса, принц и их дети отправились в Англию. Это мы еще могли бы понять, но королева? Почему она не осталась?