Черти города S

– Новая жизнь, да… – кивнула Света. – Да… Ну, всё-всё, поезжай, Томочка. Храни тебя Бог!

Едва только Той села в машину, Мэт сразу тронулся.

– Мелкая, нам надо поговорить, – хмуро пробасил он.

Но Той увлечённо вертела головой, изучая эту странную металлическую коробку и заодно проносящиеся мимо дома, улицы и – людей.

***

– Понимаешь? И вот этой, извини меня, «подруге» – лет семьдесят! Я чуть на жопу не присел!

Мэт размахивал бутылкой в такт возмущениям и прикладывался к ней в короткие паузы – видимо, вместо вдохов. Тони – в отличие от остальных, хоть немного, но поспавший – лениво потягивал чай, сидя за столом в шортах да мятой майке. Но даже майка это выглядела не так помято, как физиономия Той.

– Мда, – только и сказал он.

Мэт выждал немного, но Тони смотрел мимо него – на потупившую взгляд стажёрку. Той сидела на стуле, упёршись в него руками, и смотрела в пол. Хвост подрагивал в напряжении.

Тони откинулся на спинку стула, продолжая сверлить кудрявую голову взглядом, и, казалось, не намерен был прерывать молчание. Мэт переводил взгляд с одного на другую и обратно, и видно было, что его терпение на исходе.

Той наконец не выдержала и вскинула голову. Красные глаза сверкнули из-под нахмуренных бровей.

– Да что? Что опять не так-то?!

– Что не так..? – завёлся было Мэт, но строгий взгляд Тони мигом погасил его запал. Недовольно пробурчав себе под нос что-то ещё, чёрт умолк.

– Нам не стоит заводить друзей в человеческом мире, – сказал Тони. – Особенно… кхм, особенно – преклонного возраста.

– Ну пусть даже семьдесят, это разве много? Да какая разница, какой возраст? Самим-то сколько? – Той была возмущена до глубины души. Она в принципе никогда не жаловала правила, а уж тем более – глупые и необоснованные правила.

– Люди живут меньше нас, Тойфельхен. Существенно меньше. Например, в твоём возрасте они, как правило, уже успевают обзавестись потомством и даже не считаются молодыми. А будь человеком я – уже давно бы умер.

– Всё равно не понимаю, почему я не могу с ней общаться, – Той надула губки и снова уставилась в пол.

– Можешь. Но привязываться не стоит. Это опасная игра, Той. Люди умирают.

– Это не повод избегать их! – красные глаза на секунду полыхнули яростным блеском. Или, быть может, это были слёзы.

– Я предупредил. Теперь ты вольна делать, что хочешь. Просто прими к сведению.

– Ну и приму, – пробурчала Той себе под нос, вставая.

Когда она вышла из кухни, Мэт насмешливо заметил:

– У тебя получается ничуть не лучше.

Тони закурил, задумчиво глядя в окно.

– Мы все были на её месте. Разве не так?

Мэт не ответил, только нахмурился и отхлебнул из бутылки побольше.

[1]Про́дух – подвальное «окно» для вентиляции.

[2]Англ. – то же, что «будь здоров(а)», дословно: Бог благословляет тебя.

Глава 6

Tw: описание убийств

По проспекту разгуливал ветер, сырой и зябкий, гроза дамских причёсок и спокойствия мам: того и гляди, ребёнок снова закашляет, засопливит, и придётся брать очередной отгул на работе. Серые низкие облака торопились куда-то вдаль, задевая антенны на крышах и шпили соборов. Иногда принимался моросить мелкий дождик, а ветер швырял капли в лица. И как ни старайся, от небесной воды укрыться было нельзя.

Они хотели спрятаться от непогоды в подземном переходе, да там оказалось занято. Идти далеко было лень, так что устроились прямо тут, только прижались к стене потеснее. Надеялись, что микрофон переживёт такую погоду, но он и не такое видал на своём веку, этот их вечный спутник, почти коллега.

Гитара, казалось, молила о пощаде. Или о подаянии – как худощавая девчушка с дредами, сжимавшая в руках цветастую шапочку. Песня – нестройная, простуженная – вспорхнула над проспектом, увязла в городском влажном шуме.

Рядом остановился полный паренёк, потерянным взглядом оглядел их цветастую компанию, отошёл к стене – подождать, пока допоют; мешать не хотелось.

– …час до смерти…

Звякнула мелочь, мимоходом брошенная в растянутую шапку. День обещал был долгим и нудным. И ветер, казалось, усиливался.

– А-а-а-а!

Женский визг взрезал хмурый день одновременно с грохотом. Гитара споткнулась и умолкла. Полный паренёк встрепенулся, прищурился. Девчонка с дредами, по инерции широко улыбаясь, завертела головой.

Неподалёку сложилась тканевая маркиза[1]над террасой кафе. Что-то, видимо, упало с крыши, напугав прохожих. Бордовое полотнище словно шевелилось – не иначе, ветер.

– Надеюсь, никого не пришибло, – буркнул себе под нос парень с гитарой.

Вдруг ткань зашевелилась слишком уж явственно. Никакой это не ветер, не мог ветер так достоверно изображать человека! Человека, с руганью барахтавшегося в обрывках ткани и обломках мебели.

– Айц! – кудрявая девчонка выпала на тротуар, запутавшись ногой в бордовом. Сдула со лба выбившуюся прядку, вытерла нос размашистым движением и уставилась прямо на уличных музыкантов. И улыбнулась так широко и почти хищно, что им стало не по себе.

Той потянула носом воздух. Её жертва была где-то рядом. И хотя ветер разносил над сырым проспектом бесконечное множество запахов, один из них был ярче прочих. Она помнила эту приторную гнилостную вонь ещё с первых дней здесь. Когда лязг металла врезался в виски, а ветер донёс до неё запах крови.

Так пахла тень.

Она пряталась за спинами музыкантов, боязливо вжимаясь в стену, стараясь слиться с ней. Дрожала едва заметно, тёмной дымкой реяла в пространстве. Эта тень вела себя не так, как та, что столкнула человека с крыши. И была словно бы меньше и слабее.

То, что нужно.

– Привет! – подойдя ближе, Той сделала вид, что тень её совсем не интересует. Что никакой тени не существует и в помине. – Вот грохнуло, да? – она кивнула на террасу кафе, где уже суетился и ругался кто-то из персонала, постоянно задирая голову вверх.

– Штукатурка, наверное, – мрачно усмехнулся парень с гитарой в кожаной куртке. – Не пришибло?

– Не, – Той помотала головой. – Но надо прийти в себя. Постою тут, ладно?

– Канеш, – парень кивнул с таким видом, словно ответ был чем-то самим собой разумеющимся.

Она привалилась к стене рядом с полным пареньком, который тут же смущённо отступил на пару шагов. Потянула носом воздух, не глядя в его сторону. Вот она, тень.

– Уф, ну и погодка!

Парень никак не отреагировал, только слегка колыхнулась тень. Но непонятно было – от страха, злости или так просто. Гитара снова грянула боем, и тень снова вздрогнула и снова – непонятно, почему. Дождь усиливался.

– А ты чего тут? Друзья твои? – Той всё старалась заглянуть пареньку в лицо, но он стоял, потупившись, и разглядывал свои ботинки.

– Да нет… Так просто, – едва слышно пробубнил он.

– А я с крыши упала.

Парень наконец оторвался от созерцания обуви и поднял на неё удивлённый взгляд. Тень едва слышно зашипела.

– Гуляла себе, гуляла, а дождь – мокро, скользко, ну я и…

Две долгих секунды они смотрели друг на друга. А потом Той рассмеялась – звонко, искренне. Неожиданно для себя самого парень усмехнулся краешком губ и тут же потупился снова, стараясь скрыть это.

– Меня Той зовут.

Он уставился на протянутую ладонь, словно на единорога. Этого не могло быть. Незнакомка видит его. Говорит с ним. Ещё и улыбается так искренне… Словно он не невидимка, словно настоящий человек – не хуже прочих, словно витрины и лужи действительно отражают его. Словно он не бесплотная тень.

Очень медленно, нерешительно он достал руку из кармана и протянул навстречу маленькой ладони.

– М… Макс, – губы ссохлись от долгого молчания. Когда он говорил в последний раз? И с кем?.. Со своим отражением, которое казалось привидением?

Ладошка оказалась на удивление крепкой, а её владелица – бестактной, потому что тут же хлопнула его по плечу и снова рассмеялась:

– Будем знакомы, Макс!

Он не понимал, что происходит. Его видят. Его слышат. Он словно существует – взаправду, вот же он: стоит, втянув в плечи голову и вжавшись в холодную стену, щурится от щекочущих лицо капель, чувствует в закоченевшей ладони живое тепло кого-то другого. Другой. Слева надрывается уличный музыкант, старательно подражающий Шевчуку, по проспекту жужжат машины, над крышами клубятся тёмные тучи, откуда-то доносится аромат кофе.

Тень зашипела, дёрнулась.

Ерунда какая-то. Не он это. А, может, просто сон? Один из тех снов, что приходят под утро и окутывают безграничным теплом, один из тех, где его любят и он – любит, смеётся, живёт и счастлив, тот сон, из которого не хочется выныривать, но который снова и снова ускользает сквозь пальцы, утекает, как вода родниковая, когда в детстве летним днём пытался напиться из ручейка…

Не может такого быть. Он не достоин…

– Круто поют, да? Вы знакомы?

– А? Н-нет, я так просто… Послушать…

– А, понятно. А я тут недавно, не знаю ни одной песни, блин! Обидно так. А то спели бы вместе, да? Ты что слушаешь?

– Я? – Макс растерялся, захлопал глазами. – Эм… Ну… Да так…

«А, к чёрту!» – вдруг решился он и выпалил на одном дыхании:

– Я отечественное не очень, ну «ДДТ» вот, «Сплин» ещё, «Би-2» – ну такое, знаешь, классику, можно сказать, а так мне метал нравится, ну и рок тоже – вот «Nightwish» например, «Disturbed» ещё, а ещё вот недавно нашёл итальянца – «Ultimo», не слышала?

Той улыбалась широко, наблюдая, как беснуется тень за Максовой спиной. Гитарист закашлялся, допев песню, повернулся к ним.

– Водички нет, ребят?

– Ща, – Той скинула рюкзак, пошарилась в его внутренностях, бросила ему бутылку.

– Мерси!

– А тебя как зовут? – спросила Той музыканта. Тот поторопился с ответом, несколько капель скатились по отвороту косухи, слившись с дождевой водой.

– Сидом называют.

– Эй! – с напускной обиженностью девчонка в цветастых юбках повисла на Сиде, а тот, покачнувшись от неожиданности, потрепал её по дредам и усмехнулся.

– Ну а это Нэнси, стало быть. Хотя вообще-то Нинка.

– Не слуште его, Нэнси я! Пусть так и будет, хи-хи!

– Я Той, а это Макс!

– Той? Как «игрушка»? – улыбнулась Нэнси, протягивая ей худую ладонь.

– Какая игрушка?

– Э-э-э… Ну, никакая, это я так! А чо, ребят, может споём? Вы забавные!

Нэнси не обратила внимания на локоть Сида, толкнувший её в рёбра, раздражённо отмахнулась. Той старалась делать вид, что беснующаяся тень её нисколько не заботит. Повернув голову, она столкнулась с затуманенным взглядом серых глаз. В них ревела бездна, силясь поглотить робкую искру надежды.

«Вот уж хренушки, – подумала Той. – Я её зажгла, я и раздую!»

Она схватила Макса под руку, потянула к микрофону под одобрительные возгласы Нэнси. Тот панически заупирался, забрыкался, отнекиваясь. Согласился кое-как – и то с боем – подпевать, но только если без микрофона и негромко. Девушек он, конечно, расстроил, зато Сид вздохнул с облегчением, прочистил горло да грянул снова гитарой.

– Скоро рас-свет, выхода нет!..

Макс безбожно халтурил, начал вообще шёпотом, едва шевеля губами. Той, выучив по ходу дела припев, надрывалась у него над самым ухом, так что ему волей-неволей приходилось петь громче, чтобы самого себя слышать.

Были потом ещё песни про сердце, которое остановилось, про «Орбит», который без сахара, потом про осень, которая небо – эту уже пели другим манером, с нарочной хрипотцой, а главное – куда бодрее, чем первые.

По проспекту текла вода и люди, звенела мелочь, Нэнси то и дело кружилась в импровизированном танце, а вдалеке, над металлическими крышами, наметился несмелый просвет. Тень шипела и дёргалась, словно в конвульсиях, но никто этого не замечал, а Той не обращала внимания.

***

Макс решил угостить новую знакомую кофе, и теперь они шли по гранитной набережной со стаканчиками масала-латте в руках, и Той удивлялась внутренне тому, что этот кофе горьким и противным не был. Ветер трепал их волосы, всё норовя закинуть Той кудрявую прядку в её не закрывающийся рот, а дождь, кажется, почти совсем перестал.

– Я же недавно здесь, понимаешь? Пытаюсь освоиться. Но всё такое интересное! Хоть и другое совсем. Вот люди, например – совсем не такие, как… Ну… Не как у меня дома, да!

Макс говорил мало. С одной стороны – потому что слова толком не вставишь, с другой – потому что боялся. Боялся показаться смешным, странным. Боялся, что его раскроют: он ведь не вполне нормальный. Он больной. Ему вообще не место среди людей, и то, что странная девчонка так мило с ним беседует – это потому только, что она иностранка, с другим, то есть, менталитетом. Не понимает она в полной мере, что он такое.

Он вдруг очень остро ощутил этот контраст, эту колоссальную пропасть между ними: между миловидной и радостной нормальной девушкой и – собой, больной мерзостью, отбросом этого города и рода человеческого.

Той краем глаза покосилась на тень, реющую над Максом и разрастающуюся всё сильнее. Тени очевидно не нравилось, что её добычу стараются отнять, и вела она себя соответственно: подобно голодному псу над падалью, скалилась и рычала, едва завидев другое живое существо. Но Той была не просто силуэтом на периферии её зрения, нет: она уже вовсю тянула руки к добыче.

– Слушай, а тебе не нужна помощь? – неожиданно для себя самой вдруг выпалила Той, остановившись. Благо людей на набережной кроме них почти не было, и в спину никто не влетел.

У Макса сердце в груди подпрыгнуло. Он непонимающе уставился на Той.

– Ч… Чего?..

– Ну… Как сказать…

Той уже пожалела об этом необдуманном вопросе, но отступать было поздно. Облокотившись о гранитный парапет, она уставилась на серые волны, словно ища в них подсказки. Затем перевела взгляд на подошедшего Макса, весь вид которого говорил о непонимании пополам с каким-то мучительным интересом. В его глазах плескались точно такие же тёмные волны, только таили в себе несоизмеримо большую глубину. И куда более опасную.

– В общем, – выдохнула наконец Той, – у меня есть определённые… способности… Кхм, да. Я могу видеть кое-какие вещи… Которые люди не видят, понимаешь? – спохватившись, она спешно добавила. – Другие люди. А я вижу.

– И что ты… видишь? – Макс одновременно жаждал ответа и боялся его. Но почему-то ни на секунду не сомневался в его правдивости.

– Тень, – Той нахмурилась, зло глянула поверх его головы на шипящий спрут. – Она пристала к тебе и отравляет твою жизнь.

Стало вдруг как-то оглушительно тихо. Всё так же выл ветер, шептались волны, облизывая гранит, всё так же влажно шуршали машины по мокрым дорогам, но Макс перестал слышать. Остался лишь один звук: бешеный стук сердца то ли в горле, то ли в висках.

Он не понимал, что чувствует. Шок? Страх? Или… облегчение? Неужели у всей этой мерзости, которая происходит в его жизни, есть причина вовне? А раз так, то, быть может…

– Я могу помочь, – зазвенело в его голове. И следом зашуршало эхом удаляющейся волны: – Наверное…

***

Черти хоть и отличались довольно высокой скоростью передвижения, легко прыгая с крыши на крышу, не задумываясь преодолевая ширину проспекта одним прыжком, в этот раз Той едва поспевала за Мэтом. Видимо, злость придала ему сил. Он почти летел над крышами, едва касаясь их копытами на доли секунды – чтобы снова оттолкнуться и взмыть в воздух.

Той догнала его за несколько минут до обморока, который непременно наступил бы, не остановись они. Так ей казалось. Тяжело дыша, она сложилась пополам, уперевшись ладонями в колени. Горло жгло немилосердно, несколько капель слюны против её воли упало на кроссовки.

Мэт стоял, словно злое изваяние, и дышал едва слышно: принюхивался. Словно и не было никакой гонки через полгорода.

Той стало слегка не по себе, когда она взглянула на него. Нахмуренные брови, сосредоточенный взгляд красных глаз, напружиненное, словно перед броском, тело. Если раньше его ярость пылала, словно пламя, и обжигала так же – без разбору, то теперь она словно вмёрзла в лёд. Но лёд этот, кажется, обжигал не меньше.

Той ещё не знала, что через какие-то полчаса Асмодей предстанет перед ней в ином свете. В свете пламени, сжигающего жизни. Не знала, что внутренне содрогнётся от его жестокости, от того упоения, с которым он убивал. От звериного рёва, переходящего в хриплый смех. Не знала, что впервые по-настоящему поверит в то, что он действительно опасен, впервые осознает хрупкость своей собственной жизни. Что с замиранием сердца будет смотреть в глаза, застланные огнём, на хищную улыбку, на язык, слизывающий капли человеческой крови с пальцев с явным наслаждением.

И не знала, что ей это понравится.

Она не знала всего этого, когда притворялась соседкой и стучала в обшарпанную дверь квартиры на втором этаже. Когда старалась не выдать отвращения, глядя на мерзкую физиономию и сальную улыбочку, что казалась особенно зловещей в свете моргающей лампочки.

Клиент облегчил им задачу: начал отпускать непристойные шуточки, будучи по своему обыкновению сильно пьяным, попытался дотронуться до Той. Её улыбка исказилась, превратилась в гримасу, когда она рефлекторно отшатнулась во мрак лестничной площадки. Клиент вывалился следом и тут же с грохотом скатился по лестнице, отправленный в полёт сильным ударом копыта.

Электрический свет задрожал, словно от страха, предсмертно моргнул и погас, погрузив всё во мрак. Остались только две пары красных глаз.

Асмодей не сказал ни слова. Выволок его на улицу, игнорируя испуганные возгласы и мольбы. Дотащил до самого тёмного угла, до тупика в череде проходных дворов, до мусорных баков, швырнул в вонючую лужу, натёкшую с помойки за жаркий день.

– Господи, Господи, пощади! – заходился клиент, едва шевеля опухшими губами. Язык не слушался его, голос скакал, всё его существо теперь было сплошным ужасом – животным, первобытным. Он стоял на краю Бездны и уже слышал её голос.

И голос самого дьявола, звенящий в его голове.

– Ты знаешь, за что.

Асмодей скинул маскировку, и клиент заверещал совсем по-девчачьи, высоко и пронзительно, сжался, закрыл голову руками. И – снова облегчил им задачу:

– Пощади! Пощади-и-и! Да она же просто баба! Да ей же понравилось! Я же ничего плохого не сделал!

Той стояла чуть поодаль и не понимала, что чувствует: ужас или упоение.

Асмодей не стал ни слушать эту отповедь, ни спорить. Просто зажёг огонь на ладони и одним резким движением навсегда запечатал этот рот.

Той вздрогнула, задышала часто-часто, отшатнулась. Рефлекторно вскинула ладони к губам. Горло сжало тошнотой. Когда Асмодей вдруг обернулся, ей показалось, что задрожавшие колени не выдержат и она рухнет на грязный асфальт. Снова эти пылающие глаза. И смотрели они прямо на неё.

– Подойди, – голос был спокойным и строгим, но ослушаться было попросту страшно.

И Той подошла. И ужаснулась отвратительному ожогу на том месте, где был рот. Тошнота снова подступила к горлу, но каким-то сверхусилием ей удалось подавить позыв. Асмодей грубо схватил клиента за подбородок, не давая ему отвернуться.

– Смотри.

В этих широко распахнутых глазах стояли слёзы ужаса. И поначалу кроме сплошной бездны дикого страха она ничего не видела. Потом замелькали обрывки чужой жизни, облетающие, как пожелтевшие листья отрывного календаря.

Той остановилась на том, из-за которого они и пришли. И словно вновь оказалась в том страшном дне.

…они смеются, предлагают ей выпить снова. Девушка механически глотает, мужчины гогочут и одобрительно кивают. Кто-то прикасается к ней, и нет ни сил, ни желания сопротивляться.

Она делает попытку уйти, и тут же – пощёчина наотмашь. Она не ожидала удара. Она вообще не знала, что это такое – когда бьют всерьёз.

На Той накатила волна ужаса. Она вдруг почувствовала себя не просто беспомощной, а жертвой в западне. Ей отчаянно захотелось, чтобы кто-то пришёл и выключил это всё. Просто выключил это…

Она ударила наотмашь, не глядя. Огонь, сорвавшись с дрожащих пальцев, опалил истерзанное лицо, в одно мгновение сожрал брови и ресницы и принялся за волосы.

Только криков уже не было.

Той смутно помнила всё, что происходило дальше. Точно знала только то, что ужас сменился звериной яростью, отчаянной, слепой. Она больше не будет жертвой. Больше никому и никогда не позволит так обращаться с собой. Да и ни с кем другим. Никому. Никогда.

***

Небо уже светлело, превращаясь из тёмно-серого в просто серое. Многообразием цветов наступающий день не баловал.

На крыши они забрались на последней волне адреналина – во всяком случае, Той. Силы покинули её почти сразу, как только они убрались с места казни. Колени всё же не выдержали крупной дрожи, подвели. Она опустилась на холодный метал крыши и привалилась к штукатуренной трубе. Тут же о себе напомнила и тошнота, сжала горло, сложила тело пополам. С мерзким звуком всё содержимое её желудка покинуло владелицу, устремившись к краю покатой крыши.

Потом наступила пустота. Болезненная слабость, сковавшая тело. Не было сил шевелиться, поэтому Той просто сидела, привалившись к трубе всем телом, и дышала ртом, уставившись невидящим взглядом куда-то за горизонт. Перед глазами всё ещё стояли отвратительные пузырящиеся ожоги и рваные раны, волосы ещё пахли горелой плотью, и ей казалось, что в мутном небе вот-вот снова заскрежещет хриплый, почти безумный смех Асмодея.

Взгляд Той упал вниз, на ладони. На грязные ладони, сплошь покрытые копотью и субстанцией, мысли о происхождении которой вызвали новый приступ рвоты. Откашлявшись, Той словно издалека отметила, что сил не осталось уже даже на эмоции. Она была пуста совершенно, во всех возможных смыслах.

– Ну чего ты, – донеслось из-за трубы. – Лови водичку, попей!

С гулким металлическим ударом бутылка приземлилась рядом с Той и покатилась вниз, почти тут же исчезнув за краем крыши. Сзади запел металл под тяжёлыми шагами. Мэт заглянул за трубу.

– О, настолько всё плохо?

От него нестерпимо разило кровью и гарью. Той слабо поморщилась и чуть наклонилась вперёд в новой сжавшей горло судороге, но кроме мерзких звуков ничего из себя не извергла. Больше нечего было.

Мэт вскинул брови, но быстро сообразил, в чём дело, и обошёл трубу с другой стороны, чтобы ветер дул от Той к нему, а не наоборот. Сел, прислонившись к другому боку трубы. Некоторое время так они и сидели, не видя друг друга и глядя в разные стороны. У Той не было ни сил, ни слов. Мэт не знал, стоит ли говорить, а если и стоит, то что.

Ветер в то утро был по-осеннему холодным и промозглым, несмотря на жаркие дни накануне. Он гладил Той по серым щекам, словно стремясь высушить влажные дорожки на них.

Тони не заставил себя долго ждать, направившись к ним сразу же после звонка Мэта. По его лицу едва ли можно было что-то прочесть, как и всегда, оно словно было высечено из камня – красивое и безжизненное.

Той плохо понимала, что происходит: просто в один момент её окутал едва уловимый запах сигаретного дыма, пота и мужского одеколона – где-то совсем далеко, на периферии обоняния. Стало как-то тепло и почти спокойно. Когда-то это уже было…

Мимо проносились крыши с их хитросплетеньями проводов и антеннами, похожими на кресты, иногда далеко внизу мелькали машины – такие маленькие, почти игрушечные. А потом всё слилось в сплошной серый поток, убаюкало её. А дальше была только пустота. Блаженное ничто.

***

Потом Тони обмолвился, что примерно так, вероятно, себя чувствуют и жертвы теней – как пустые оболочки, выпитые подчистую мерзкой сущностью, невидимым паразитом. И жаждут они в конце концов лишь одного – прекращения мучений.

– Они не хотят смерти. Просто жизнь становится невыносимой.

Возможно, они тоже хотят, чтобы кто-то выключил всё это. Чтобы кто-то пришёл и успокоил, обнял и пообещал, что всё будет хорошо. Но никто не приходит. А если и приходит, то не приносит ни успокоения, ни облегчения. И тогда остаётся только взять всё в свои руки.

И тогда край крыши или перила моста, железнодорожная платформа или тёмные волны реки, упаковка таблеток или бритвенных лезвий обещают им покой. Обещают выключить это всё…

Той поджала губы, глядя на то, как тёмная вода канала пузырится под каплями дождя. Они сидела на подоконнике, поджав одну ногу и прислонившись лбом к холодному стеклу. Каждый выдох оставлял мутное облачко на стекле, и Той придумала вдруг нарисовать что-то на своём собственном дыхании и улыбнулась от этой мысли.

В комнату вошёл Макс, стараясь по пути незаметно раскидать по сторонам кучи тряпья, сваленные повсюду на полу, и не расплескать при этом чай. Всё-таки ему было как-то неловко перед неожиданной гостьей из-за этого жуткого бардака, царящего в его квартирке.

Той обернулась и, увидев неуклюже балансирующего с двумя дымящимися кружками паренька, улыбнулась и легко соскользнула с подоконника. Они устроились на наспех расхламлённом диване, и Той, не забывая иногда отпивать из треснутой кружки, увлечённо рассуждала о способах избавиться от тени. Тень же в это время шипела и яростно плясала над своей жертвой, всем своим видом давая понять, что мало того, что слышит – так ещё и понимает её речь. И совершенно с ней не согласна.