Мой верный друг

Валерий Расс

Мой верный друг

Верный друг: История о моём друге – собаке по имени Дик.

Я не помню того дня, когда Дик появился в нашем доме. Был я тогда совсем маленьким мальчиком, и воспоминания о первой встрече стерлись из памяти, словно рисунок на запотевшем стекле. Но сам Дик, его характер, его душа – всё это навсегда отпечаталось в моём сердце с такой ясностью, будто он до сих пор сидит рядом, положив морду мне на колени.

Дик был карельской лайкой – статным, крепким псом тёмно-коричневого окраса с редкими чёрными пятнами, разбросанными по телу словно брызги чернил. Но самой заметной его чертой был хвост – закрученный в спираль, как диковинная морская раковина. Этот хвост всегда выдавал его настроение: когда Дик радовался, спираль закручивалась ещё туже, а когда тревожился – чуть распрямлялась, подрагивая на конце.

Глядя в его умные, почти человеческие глаза, я часто ловил себя на мысли, что передо мной не просто собака, а существо, понимающее этот мир гораздо глубже, чем можно было предположить. Казалось, что Дик – это человек, волею судьбы заключённый в собачье тело, не способный говорить, но умеющий понимать и чувствовать не хуже, а порой и лучше нас, людей.

В нашем доме никогда не звучали команды «сидеть», «лежать» или «апорт». Дик не был дрессированной цирковой собакой, выполняющей трюки за лакомство. Он был другом, равным, с которым мы просто разговаривали. «Дик, принеси, пожалуйста, мои ботинки» – и через минуту он уже тащил их из прихожей. «Отнеси это письмо соседке» – и Дик, бережно взяв конверт в зубы, трусил через двор к соседскому дому. Некоторые мои приятели не верили, что собака может понимать человеческую речь так хорошо. Они считали, что всё дело в интонации, в жестах, в скрытых командах. Но я-то знал правду.

Однажды утром я сидел за столом, готовя уроки, и вдруг вспомнил, что забыл книгу на крыльце.

– Дик, – сказал я, не отрываясь от тетради, – слушай, я вчера оставил книгу на крыльце. Сгоняй, принеси, а?

Дик, дремавший у печки, поднял голову, внимательно посмотрел на меня, словно переспрашивая: «Ту самую, в синей обложке?» – и, потянувшись, направился к двери. Через минуту он уже толкал носом мою ногу, держа в зубах нужную книгу.

Мама, наблюдавшая эту сцену, только покачала головой и улыбнулась:

« – Иногда мне кажется, что он понимает каждое наше слово», – сказала она, – даже то, что мы не произносим вслух.

И я был с ней полностью согласен. За четырнадцать лет жизни с нами Дик не раз доказывал свою необыкновенную сообразительность и преданность. Но был один случай, который я вспоминаю особенно часто, случай, поразивший даже видавших виды деревенских старожилов.

Стояло раннее лето. В тот день мы с Диком собрались на рыбалку на нашу местную речку. Путь пролегал через лес – километра три по узкой тропинке между вековых сосен и елей. Для деревенского мальчишки такая прогулка была привычным делом, особенно когда рядом верный пёс. В тех местах водились рыси – большие и опасные лесные кошки. Идти одному без собаки считалось рискованным, потому местные привязывали к спине палку, чтобы она торчала над головой. Рысь, сидящая в засаде среди ветвей, видя такую конструкцию, обычно не решалась напасть. Но с Диком я чувствовал себя в полной безопасности – он бежал впереди, обнюхивая каждый подозрительный куст, и я знал, что ни один хищник не подберётся к нам незамеченным.

Добравшись до реки, я начал готовить снасти. Дик, как всегда, проявлял нетерпение – ходил кругами, то садился рядом, то подбегал к воде, всматриваясь в её глубину, словно помогал мне выбрать лучшее место для рыбалки.

Наконец, удочка была готова, и я закинул её в воду. Дик тут же успокоился и сел рядом, устремив взгляд на поплавок. Это было наше с ним любимое занятие – ждать, когда поплавок дрогнет, возвещая о поклёвке.

Солнце лениво пробивалось сквозь листву, создавая на речной глади причудливую мозаику из света и тени. Я украдкой взглянул на Дика. Он сидел рядом, напряженно всматриваясь в поплавок, словно от этого зависела судьба всей рыбалки. В его карих глазах читалась сосредоточенность охотника, унаследованная от далеких предков.

Дик относился к рыбалке с каким-то особым трепетом. Он никогда не лаял у воды – словно понимал, что шум может спугнуть рыбу. Когда поплавок начинал играть на воде, Дик тихонько толкал меня носом или лапой, будто говоря: «Смотри, клюёт!» Это были самые волнующие моменты для нас обоих.

И вот, устроившись на берегу и любуясь речной гладью, я вдруг с досадой осознал, что в спешке забыл дома сумку с едой. А на рыбалке, как известно, перекус с домашней колбаской и бутербродом – дело святое. Особенно если собираешься провести у воды весь день.

– Вот незадача, – сказал я вслух, обращаясь скорее к себе, чем к Дику. – Забыл сумку с едой дома. Придётся сидеть голодными.

Дик поднял голову и посмотрел на меня с таким пониманием, что стало ясно – он готов решить эту проблему.

– Дик, – сказал я, почти не надеясь на успех, – беги за сумкой, а то мы с тобой голодными останемся!

Я думал, что он просто посмотрит на меня своими умными глазами и вернётся к наблюдению за поплавком. Но Дик тут же вскочил на ноги и, не колеблясь ни секунды, умчался в лес по направлению к дому. Три километра через лес, полный опасностей, за сумкой с едой – это казалось невероятным даже для такой умной собаки, как Дик. Но он побежал, не задумываясь, хотя я уже приготовился ловить рыбу – занятие, которое он обожал больше всего на свете.

Я забросил удочку и стал ждать, не особо веря, что затея с сумкой увенчается успехом. Но собаки бегают быстро, особенно такие сильные и выносливые, как карельские лайки. Я не успел поймать ни одной рыбёшки, как услышал знакомый шорох в кустах. Оглянувшись, я не поверил своим глазам – Дик уже возвращался, и на его спине была привязана та самая сумка от противогаза, которую многие рыбаки в нашей местности использовали для переноски снастей и провианта.

Когда Дик подбежал ближе, я увидел, что сумка аккуратно и надёжно примотана к его телу. Позже мама рассказала, что произошло дома: Дик прибежал один, стал лаять и бегать вокруг сумки, которая висела на сучке берёзы рядом с домом. Мама сразу поняла, в чём дело, и привязала сумку к телу собаки, чтобы ему было удобнее нести её обратно через лес.

Дик подбежал ко мне, виляя хвостом, и сразу же уставился на поплавок, как будто спрашивая: «Где рыбка? Что, ещё не поймал?» В его глазах читалось лёгкое разочарование, но тут же сменившееся оптимизмом: «Это хорошо, сейчас вместе поймаем!»

Я улыбнулся и потрепал его по загривку.

– Терпение, дружище. Это хорошо, что ты вернулся так быстро. Сейчас вместе поймаем.

Дик довольно фыркнул и улегся рядом, положив морду на лапы, но глаз с поплавка не сводил. Я развязал сумку, которую мама так заботливо примостила на собачьей спине, и достал бутерброд с колбасой и разделил его пополам. Половину отдал Дику – он заслужил не только угощение, но и моё бесконечное восхищение.

– Заслужил, герой.

Он аккуратно, почти по-человечески деликатно взял угощение и, не торопясь, со вкусом съел. В такие моменты я особенно остро чувствовал, что Дик – не просто животное. Между нами существовала связь, которую трудно объяснить словами.

В тот день мы поймали много рыбы, но не это было главным. Главным было понимание того, что рядом со мной – не просто собака, а настоящий друг, способный на поступки, которые удивили бы и взрослого человека.

Такие истории о Дике можно рассказывать бесконечно. Каждый день с ним был наполнен маленькими чудесами понимания и дружбы. И каждый раз я убеждался, что мой четвероногий друг обладает душой и разумом, ничуть не уступающими человеческим.

Помню, как однажды осенью мы возвращались с рыбалки затемно. Лес, казавшийся днем таким знакомым и приветливым, в сумерках превращался в таинственное и немного пугающее место. Я шел, стараясь не терять тропинку из виду, а Дик бежал чуть впереди. Вдруг он остановился как вкопанный и издал тихое, утробное рычание.

– Что там? – шепнул я, инстинктивно замедляя шаг.

Дик повернул голову, глянул на меня, а потом снова уставился в темноту леса. Я замер, вглядываясь в чащу, и тут заметил два зеленоватых огонька, мерцающих между деревьев.

Рысь. Сердце ухнуло куда-то вниз. Мы с Диком застыли, боясь пошевелиться. Хищник, казалось, тоже оценивал ситуацию, решая, стоит ли нападать.

Дик медленно подался вперед и встал между мной и опасностью. Его шерсть на загривке поднялась дыбом, но он не лаял – только низкое, угрожающее рычание нарушало тишину леса.

Несколько секунд, показавшихся вечностью, мы стояли в этом странном противостоянии. Затем огоньки моргнули и исчезли – рысь решила не испытывать судьбу и растворилась в лесном сумраке.

Когда опасность миновала, Дик повернулся ко мне, его хвост снова закрутился в привычную спираль, а в глазах читалось: "Всё в порядке, теперь можно идти".

Тот вечер я не забуду никогда. Дик был не просто домашним питомцем, он был моим хранителем, моим проводником в мире природы и моим самым верным другом.

А еще был случай, зимой, когда река покрылась льдом. Мы с Диком пошли на подледную рыбалку. Я просверлил лунку, установил снасти и стал ждать. Дик, как обычно, расположился рядом, но в этот раз его что-то беспокоило. Он то и дело поднимался, принюхивался, нервно переступал с лапы на лапу.

– Что с тобой сегодня? – спросил я, не понимая причины его волнения.

Внезапно он схватил меня за рукав и потянул от лунки. Я удивился, но не придал этому особого значения и вернулся к рыбалке. Дик заскулил и снова потянул меня, на этот раз сильнее и настойчивее.

– Да что такое? – я начал раздражаться, но внезапно услышал треск.

Лед под нами начал проседать. Дик почувствовал опасность раньше, чем я заметил первые признаки. Мы едва успели отбежать на безопасное расстояние, когда участок льда, где мы только что сидели, с хрустом обломился и ушел под воду.

В тот день Дик, возможно, спас мне жизнь. И это был не единственный раз.

Наши рыбалки, наши прогулки по лесу, наши тихие вечера у камина – все эти моменты сплетались в крепкую нить дружбы, которая выдерживала любые испытания. Дик чувствовал мое настроение, знал, когда мне нужно тепло и утешение, а когда – свобода и одиночество.

Четырнадцать лет – немалый срок для собаки, но для настоящей дружбы это лишь мгновение. Каждый день, проведенный с Диком, был особенным. И даже сейчас, спустя столько лет, я закрываю глаза и вижу, как он бежит по берегу реки, как замирает, заметив поклевку, как доверчиво смотрит в глаза, словно говоря: "Я здесь, я с тобой".

Говорят, что собаки не умеют говорить. Но тот, кто хоть раз испытал такую дружбу, знает – им это и не нужно. Они говорят сердцем, и это самый искренний язык на свете.

Музыкальные импровизации с Диком

Когда мне исполнилось девять лет, моя мама приняла важное решение – отправить меня учиться во второй класс в школу-интернат в городе Сортавала. Это была не просто школа, а настоящая сокровищница возможностей, где каждый ребенок мог найти себя: спортивные секции, творческие кружки и, что оказалось судьбоносным для меня – музыкальное направление. Именно там, я впервые взял в руки трубу валторну, инструмент, который впоследствии стал моим верным спутником и источником радости.

На выходные я всегда возвращался домой. И каждый раз, подъезжая к родной остановке, я знал, что меня ждет самая искренняя встреча в мире. Дик, мой любимый пес, каким-то шестым чувством всегда безошибочно угадывал время моего приезда. Он встречал меня, радостно виляя хвостом, словно пропеллером, и провожал до дома через парк, внимательно выслушивая все мои школьные истории.

– Дик, ты представляешь, какой ты у меня красавец! – говорил я ему. – Я так по тебе скучал, дружище!

Он смотрел на меня своими умными глазами, будто понимал каждое слово, и казалось, что его хвост вот-вот оторвется от счастья.

В один из таких дней я возвращался домой с трубой наперевес. Музыка всегда давалась мне легко – хороший слух и чувство ритма открывали широкие возможности для импровизации. Особенно мне нравилось играть популярную тогда песню «Хмуриться не надо, лада».

Мы с Диком шли по парку, и я, поддавшись вдохновению, вдруг достал трубу и заиграл. Звуки разносились по всему парку, привлекая внимание прохожих. Люди останавливались, улыбались, показывали большие пальцы: «Молодец, малыш! Давай еще!». А Дик, кажется, гордился мной больше всех – он крутился вокруг, поглядывая на зрителей, словно говоря: «Вы только посмотрите, какой у меня талантливый хозяин!»

Воодушевленный таким успехом, я прибежал домой и тут же собрал всех ребят со двора:

– Эй, ребята! Идите скорее сюда! Хочу вам кое-что показать – устрою настоящий концерт!

Друзья сбежались со всех сторон, образовав полукруг вокруг меня. Я встал в центре двора, поднял трубу и заиграл. Мелодия полилась так легко и свободно, что ребята замерли от удивления. Когда первая песня закончилась, двор взорвался аплодисментами.

– А «Катюшу» сможешь? – крикнул сосед Витька из дома напротив.

– А «В лесу родилась ёлочка»? – подхватил Серёжка.

– Давай ещё что-нибудь – это уже был Колька, самый продвинутый из нас по части разной музыки.

И я играл. Одну мелодию за другой. Некоторые я знал хорошо, другие подбирал на ходу, но каждая из них превращала наш обычный двор в танцплощадку. Ребята начали пританцовывать, кто-то подпевал, а Дик носился между нами, словно пытался всех построить в хоровод.

Тот вечер изменил мое положение в посёлке раз и навсегда. Из обычного мальчишки я превратился в местную знаменитость. Теперь даже старшие ребята здоровались со мной за руку и уважительно спрашивали: «Ну что, маэстро, когда следующий концерт?».

А Дик… Дик, кажется, считал себя моим личным менеджером. Каждый раз, когда я брал в руки трубу, он садился рядом с таким важным видом, словно именно он открыл миру этот талант.

Так музыка стала не просто моим увлечением – она превратилась в волшебный ключик, открывающий сердца людей, а мой верный пес Дик был рядом, разделяя со мной каждую минуту этого счастья.

Тайна Медвежьего озера

Тайна Медвежьего озера

В скалистых дебрях карельских лесов, где тишина звенит в ушах громче церковного колокола, затаилось оно – Медвежье озеро. Не ищите его на туристических картах – местные проводники скорее съедят эти карты, чем поведут вас туда. А если кто из заезжих рыбаков, распаленный байками о невиданных уловах, спрашивал дорогу к нему, старожилы лишь многозначительно крестились и отводили глаза.

"Рыба? В Медвежьем? – хрипло смеялся дед Прокоп, единственный, кто дожил до девяноста, несмотря на регулярные экспедиции к этому месту за клюквой. – Разве что двухголовая да с глазами человечьими!"

Но я, двенадцатилетний сорванец с неуёмным любопытством и полным игнорированием инстинкта самосохранения, дважды бывал у этого озера. И каждый раз уносил оттуда не только полные лукошки грибов, но и ощущение, будто кто-то невидимый провожал меня взглядом между лопаток.

Медвежье озеро напоминало крохотное блюдце, затерянное среди дремучего леса – каких-то двадцать на пятьдесят метров. Но подойти к воде было сродни самоубийству. От твёрдой почвы до самой кромки воды раскинулось метров десять смертоносной трясины – бурой, пузырящейся тины, готовой проглотить зазевавшегося путника без единого всплеска, будто голодное чудовище из детских кошмаров.

Помню, как впервые набрел на это место, собирая боровики. Лес вокруг озера был воистину грибным раем – белые вырастали размером с тарелку, рыжики выстраивались хороводами вокруг старых пней, а от количества маслят ладони становились скользкими, словно рыбья чешуя. Но чем ближе к озеру, тем сильнее ёкало сердце, а по спине пробегал неприятный холодок.

Когда я раздвинул последние еловые лапы и увидел это зеркало стоячей воды, время словно остановилось. Птицы замолчали. Ветер стих. Даже комары, которые секунду назад пытались нещадно терзать мою шею, вдруг исчезли, будто испугавшись чего-то намного страшнее себя.

"Здесь живёт сам лесной хозяин," – говорили в деревне. "Медведь-оборотень, что может принимать любой облик. Человеком становится только в полнолуние, чтобы заманивать одиноких путников в свою трясину."

Говорили также, что однажды, давным-давно, когда наши деды ещё на горшки ходили, забрел к озеру пьяный охотник. Увидел на середине озера золотую утку и решил подстрелить. Шагнул в трясину, и она словно живая расступилась перед ним, создав твердую тропу до самой воды. Дошел он до середины, выстрелил – а утка обернулась медвежьей головой и захохотала человеческим голосом. А потом тропа под охотником исчезла, и трясина сомкнулась над его головой.

Мне, конечно, взрослые строго-настрого запрещали даже близко подходить к этому месту. Но разве юношеское любопытство остановишь запретами? Оно только разгорается ярче.

Удивительно, но совсем рядом с этим зловещим местом ютился хутор загадочного немого старика. Никто не знал его имени – даже, казалось, он сам. В деревне его называли просто "Немтырь" и считали не то блаженным, не то колдуном.

Немтырь был известен своим чудесным садом, где вопреки всем законам северного климата росли и плодоносили яблони. Маленькие, золотисто-жёлтые плоды китайки, кисло-сладкие, с таким ароматом, что его помнишь всю жизнь. Как он умудрялся выращивать эти яблоки в двух шагах от проклятого озера, оставалось загадкой.

Сад свой Немтырь охранял лучше, чем дракон сокровища. Ходили легенды о его меткости с древним дробовиком – особенно когда дело касалось мальчишеских задниц, посягнувших на его яблоки. Моего друга Витьку однажды так "присолил", что бедняга неделю на животе спал и в школе стоя за партой писал. А когда учительница спрашивала, что случилось, Витька, краснея, бормотал что-то про ушиб при падении с дерева. Технически – не соврал.

"А знаешь, почему его яблоки такие сладкие?" – зловещим шепотом рассказывал местный выдумщик Петька Хвостов. "Немтырь с медведем-оборотнем сделку заключил! Тот ему яблони охраняет, нечисть отгоняет, а взамен… взамен Немтырь ему каждое полнолуние по путнику приводит!"

"Враки!" – отмахивался я, но на всякий случай обходил хутор Немтыря десятой дорогой, особенно когда луна становилась полной и круглой, как рыбий глаз.

Рядом с озером чуть подальше от хутора Немтыря, располагался ещё и пионерский лагерь "Красная звёздочка". И это, пожалуй, самая странная часть всей истории. Кто и зачем решил построить детский лагерь у места, овеянного такими жуткими легендами? А главное – почему ни один ребёнок за все годы не пропал и не утонул?

Лагерь был обычным, как все советские пионерские лагеря – деревянные корпуса, выкрашенные в бодрящий голубой цвет, столовая с вечно пригоревшей кашей, футбольное поле с кривыми воротами. Но была там одна диковинная штука, которую я не встречал больше нигде – гигантские шаги.

Представьте высоченный столб, на верхушке которого закреплён огромный подшипник. От него спускаются четыре длинных каната с петлями на концах. Четверо смельчаков хватаются за эти петли, они все вместе бегут в одну сторону, вокруг столба. И тут начинается настоящее волшебство! Пока двое бегут, двое других взмывают в воздух, как птицы, кружась вокруг столба. Потом меняются ролями. Визг, хохот, адреналин – ощущение полёта, которое не забудешь никогда.

Мы с ребятами перелезали через забор лагеря, когда он пустовал между сменами, и часами кружились на этих гигантских шагах, пока в глазах не темнело, а руки не стирались в кровь. Однажды я так раскрутился, что канат оборвался, и меня забросило прямиком… в яблочный сад Немтыря! Как я оттуда ноги унёс – отдельная история, достойная пера Стивена Кинга.

Что до рыбалки на Медвежьем озере… Были отчаянные смельчаки, которые всё же пытались туда добраться. Старик Федотыч, например, известный в округе браконьер и выпивоха, клялся, что однажды пробрался к самой воде и забросил удочку. По его словам, поплавок тут же ушел под воду, леска натянулась так, что удилище согнулось дугой, а когда он потянул – почувствовал такую тяжесть, будто на крючок попался чугунный утюг.

"Тащу, значит, изо всех сил," – рассказывал Федотыч, причмокивая, – "А оно как дёрнет обратно! Еле удержался, чтоб в трясину не утянуло. И тут из воды высунулась… РУКА! Человечья рука, клянусь всеми святыми! Схватилась за леску и потащила. Я бросил удочку и бежал так, что зайцы от зависти плакали!"

Никто, конечно, не верил старому пьянице. Но странным образом после этого случая Федотыч бросил пить, уехал в город Сортавала, устроился церковным сторожем и до конца дней своих не посещал не только Медвежье озеро, но и вообще обходил все водоёмы стороной.

А ещё говорят, что в особенно тихие ночи, когда полная луна отражается в тёмной воде Медвежьего озера, можно увидеть странную процессию – немого старика, ведущего за руку заблудившегося путника прямо к кромке воды. И если прислушаться, можно разобрать тихий шёпот:

"Не бойся, яблочек отведаешь. Самых сладких…"

И где-то в глубине озера, среди коряг и тины, что-то большое и тяжёлое ворочается в предвкушении.

Может, поэтому никто в здравом уме не ходит на рыбалку на Медвежье озеро. И даже грибники, набредая на эту поляну, торопливо крестятся и поворачивают назад, бросая полные корзины неподалёку от проклятого места.

Ведь самое страшное в Медвежьем озере даже не его бездонная трясина. Самое страшное – это чувство, что тебя ждали. Что ты не случайно сюда забрёл. Что тебя позвали.

Думаю, о грибах и ягодах Карелии мы поговорим в следующий раз. Это отдельная история, которая достойна своего часа. А пока, если не спится тёмной ночью, прислушайтесь… Может, это не ветер шумит за окном, а кто-то шепчет ваше имя, приглашая на прогулку к затерянному в лесах Медвежьему озеру?

Тайна Горного озера

Тайна Горного озера: рыбацкая быль

В глухих карельских лесах, вблизи поселка Харлу, раскинулось целое созвездие озер, таинственных и непокорных. Местные окрестили их кто во что горазд – одно "Штанами" прозвали, другое, совсем уж бесстыдно, "Трусами" величали. Были там Галуза с водой черной, как деготь, Медвежье, где, говорят, сам хозяин тайги каждое полнолуние купается, но самым загадочным слыло Горное озеро.

О нем в деревне шептались с опаской. Старики крестились, когда речь заходила про него, а мальчишки, хвастаясь друг перед другом храбростью, все равно обходили его стороной. Говорили, что в непроглядных глубинах Горного озера обитает чудище невиданное – то ли гигантская щука размером с бревно, способная целиком проглотить зазевавшегося рыбака, то ли водяной дракон, что в полночь выходит на берег и воет на луну голосом утопленника.

Многие рыбаки, куда храбрее меня, отправлялись туда за легендарным уловом, но возвращались либо с пустыми руками, либо… не возвращались вовсе. А те, кто возвращался, рассказывали о странных всплесках на середине озера, о том, как что-то огромное утягивало их снасти в пучину, о таинственных тенях под водой размером с лодку.

Но нас с дядькой Ванькой, потомственным карельским рыбаком, чьи руки, казалось, сами умели разговаривать с рыбой, такие байки только раззадоривали. В то лето мы решили разгадать тайну Горного озера.

Путь туда был подобен дороге в сказочное царство – семь километров через скалы столь острые, что казалось, они могли бы порезать даже солнечный луч. На каждом шагу лес словно испытывал нас, подбрасывая то поваленные вековые сосны, то коварные болотца, притаившиеся в самых неожиданных местах. Мы тащили снасти – моя спина к концу пути стала похожа на дугу старого охотничьего лука, а плечи горели огнем.

Когда мы наконец выбрались из лесной чащи и увидели Горное озеро, даже дядька Ванька, видавший всякое, присвистнул от изумления. Оно лежало между скал, как огромное зеркало, в котором отражалось небо столь ясно, что казалось – ещё шаг, и провалишься в бездонную синеву. Вода была прозрачной на берегу, но чем дальше от берега, тем темнее и таинственнее становилась её глубь.

"Глубина тут такая, что если камень бросишь – до дна долетит только на следующий день," – усмехнулся дядька, закуривая папиросу Беламор. "Петька Косой однажды пытался измерить – веревку длиной в сотню метров привязал к валуну размером с телёнка и спустил в воду. А веревка вся ушла, как в прорву, да ещё и дёрнуло так, что чуть Петьку самого не утянуло!"

Целый день мы бросали наши снасти в прозрачные воды, ходили вдоль берега, меняя места, но озеро словно смеялось над нами – ни единой поклёвки. Даже дядька Ванька, обычно спокойный как валун, начал нервно дергать усом.