Театр графа Фуа

Я знаю, гибель ждет меня у трона,

Но разве можно устоять пред этой красотой?

Неописуемо красиво. Даже пронзительно до глубины души. Люций подался вперед, прислушиваясь, затем едва заметно кивнул.

– Живи, Люсьенна, – лениво бросил граф и снова откинулся в кресло. – Трагичность строк любви похвальна. Вся прелесть мрака на губах.

– Благодарю, милорд… – прошептала она, не смея поднять глаз, и исчезла за кулисами.

Лорена облегченно выдохнула. Все выглядело странно… но пока не смертельно. До тех пор, пока не вышла вторая.

Низенькая, сутулая, с заплаканными глазами. Ее темные волосы были растрепаны, а губы дрожали, как у ребенка перед наказанием. Она не поклонилась – лишь замерла в растерянной позе. Ибо не знала, жива ли еще?

– Начинай, – с холодом приказала Элина.

Девушка открыла рот.

– Я… я… простите… – голос сорвался на писк. – Можно… мне… еще немного… я не готова… – она осеклась, заметив движение сверху.

Улыбка на тонких губах Графа Фуа стала шире, изощреннее.

– Страх – это прекрасная нота, – почти шепотом произнес он. – Но ты даже на ней сфальшивила.

И вновь Лорена услышала этот щелчок пальцами.

Раздался хлопок, и девушка вздрогнула. Из-за кулис выскочили двое: один схватил ее за плечи, второй – нанес резкий удар в живот. Нож был тонким,но блеснул ясной вспышкой света . Она закричала, но ее крик был жалок и невыразителен, будто захлебнулся в попытке оправдаться. Кровь хлынула по подолу платья, стекая по босым ногам, капая на сцену.

Лорена не сразу поняла, что кричит. Не вслух, а внутри. Мир закружился в лихорадочном вальсе. Все вокруг молчали – ни единого вскрика, ни одной эмоции.

Тело обрушилось на пол с приглушенным, влажным хрустом – звук чудовищный, словно лопнула струна внутри. Глаза распахнуты, зрачок судорожно дернулся, тщетно пытаясь удержать ускользающий свет люстры в меркнущем взгляде.

Багровая кровь, густая, как старое вино, расползалась по истерзанной сцене, жадно впитываясь в щели между досками, оставляя зловещие, пляшущие тени – казалось, сама сцена рыдала над сценой. Подол перепачканного платья взметнулся, обнажая побелевшие, окровавленные лодыжки, а тонкие пальцы, скрюченные судорогой, цеплялись за ускользающую жизнь, хватая лишь пустоту.

Голова ее неестественно запрокинулась. Губы, приоткрытые в беззвучной мольбе, так и не сорвавшейся с них, медленно наполнились багряной влагой. Тонкая струйка стекала из уголка рта по щеке, словно смазанная краска на старинном, потрескавшемся портрете.

В воздухе повис удушающий запах железа и первобытного страха. Тяжелый, липкий, как в склепе, где время остановилось.

Один из стражей, равнодушно вытирая окровавленное лезвие о подол ее платья, даже не удостоил ее взглядом. Другой, хрустнув шеей, неторопливо вернулся на свой пост. Все происходило с пугающей, обыденной безмятежностью. Они убирали со сцены сломанный реквизит.

И вдруг – тишина. Ни стона. Ни вздоха. Лишь капли.

Кап. Кап. Кап.

Медленные, неотвратимые, как отсчет последних секунд.

– Очередь третьей.

И тогда Лорена поняла: это не спектакль. Это – сцена суда. Здесь не играют – здесь умирают.

Слова прозвучали как приговор. Лорена стояла, не дыша. Взор застилала пелена, но даже сквозь нее она видела: багряную влагу, трепещущую в свете свечей, Граф Фуа поднес к губам с благоговением. Едва уловимый вздох коснулся ноздрей, веки прикрылись в предвкушении. Наслаждение волной растеклось по аристократически бледным щекам. Этот миг был для него не просто завтраком, а изысканным представлением, где он – и зритель, и главный герой, и самое лакомое блюдо.

– Ах… – медленно, сладостно протянул Люций. – Вот и ты, маленькая мышка… покажи нам трагедию любви.